Текст книги "Фантастика и фэнтези польских авторов. Часть 2 (ЛП)"

Автор книги: Феликс Крес

Соавторы: Мирослав Яблонский,Щепан Твардох,Роберт Шмидт,Рафал Косик,Якуб Чвек,Томаш Пациньский,Анджей Пилипюк,Адам Вишневский-Снерг,Анджей Земянский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

И в этот момент зазвонил сотовый телефон. Василевский от неожиданности вздрогнул. Фонарь упал на пол.

– Да, слушаю?

– Приветствую, – раздался в трубке низкий голос. – Вы со мной не знакомы. Полковник Вашков.

– Хмммм... чем могу служить?

– Не были бы вы так добры подойти ко мне. Что-то не хочется брести через эту траву.

– Подойти к вам? Перепуганный Василевский выставил голову из люка. – Куда?

Почти что рядом, на боковой дороге между деревьями зажглись фары двух машин. Одна из них была исключительно крупной.

Василевский выпрыгнул из транспортера и начал продираться к деревьям.

– Я не знал, что здесь нельзя ходить. Я...

– Да не беспокойтесь, – ответил полковник и прервал соединение.

Василевский заметил несколько солдат с автоматами "берилл", когда же добрался в круг света – еще и вездеход с камуфляжной окраской, а рядом с ним – бронетранспортер. На сей раз: польский и исправный.

Высокий мужчина в парадном мундире и с фуражкой-рогатывкой на голове подошел, вытянув для приветствия руку.

– Не забивайте себе голову. Количество велосипедистов, грибников и любителей шашлыка, шастающих по этой территории в выходные, настолько велико, что если бы мы хоть раз пальнули боевым снарядом, потери превысили бы Хиросиму.

– Вообще-то, я видел табличку с надписью "Военный полигон", но...

– Успокойтесь, – Вашков пригласил его в польский транспортер. – Полковник Войска Польского не предназначен для того, чтобы ловить нарушителей никому не нужных предписаний.

– В таком случае, чему я должен быть благодарен удовольствию беседы с вами?

– Видите ли, – полковник закрыл бронированную дверь и зажег лампы дневного света. – С вами у меня имеются хлопоты. И даже не хлопоты, а крупная проблема.

– Не понял...

Вашков вынул две запотевшие банки пива из пенополистироловой сумки-холодильника. Одну из них открыл и подал Василевскому.

– Потому что вы прибыли на встречу почти что на сорок лет раньше, – широко усмехнулся он.

– Боже! Да что со мной не так? Со мной что-то не в порядке.

Долгое время полковник разглядывал его. Затем отвел глаза.

– Это все здесь, – указал он на бронированные стенки транспортера, – только лишь для того, чтобы произвести на вас впечатление. Чтобы убедить вас: все то, о чем я скажу позднее, вопреки кажущемуся, это все совершенно серьезно.

– Все то, о чем я скажу позднее, ВОПРЕКИ КАЖУЩЕМУСЯ, это все совершенно серьезно, – как эхо повторил Василевский.

– Ну да, – полковник вскрыл свою банку, тяжело вздохнул и сделал небольшой глоток. – Я сотрудник военной контрразведки. И, знаете... все подобного рода службы взаимно пересекаются. Здесь услышишь какую-нибудь сплетню, там узнаешь клочок какой-то информации, и вот мы уже чего-то там узнаем про деятельность конкурентов.

– Это вы говорите про Алека Мержву?

– Ну да. Меня ужасно заинтересовало, почему это один из лучших офицеров Центрального Следственного Бюро длительное время занимается делом, в котором никого ни в чем нельзя обвинить. Хотелось бы знать, в чем тут речь?

Василевский тоже улыбнулся. Он попробовал превосходно охлажденного пива и закурил.

– Мне и самому хотелось бы это знать.

– Понятно. Я знал, что он встретится с вами на паркинге, покопался в своих бумагах, а вы знаете, сейчас у нас имеется совершенно невероятный американский компьютер, который даже умеет распознавать лица с фотографий в различных документах и... – он резко сменил тему. – Так вот, я задал своим людям вопрос: а что, собственно, нам про вас известно?

– То что я являюсь агентом Гондураса?

Полковник вновь рассмеялся.

– Гондураса, Пуэрто-Рико, княжества Монако и Эстонии. Слишком смешно, чтобы относиться к этому серьезно. Тем не менее... И что-то мне подсказало, что я смогу найти вас здесь. Назовем это шестым чувством, даром предчувствия, гаданием на кофейной гуще. С собой я привел пару человек, но, как уже говоиил, исключительно для того, чтобы произвести впечатление. Мы ждали с сумерек, ждали-ждали, и вы пришли.

Василевский тряхнул головой.

– Вы сказали, будто бы...

– Я сказал, что вы пришли на встречу на сорок лет раньше.

– Боже, опять мне кажется, будто бы я сплю и вижу сон.

– Нет, вы не спите. – Вашков вынул из конверта старую, подгоревшую по краю фотографию величиной с открытку. Вначале показал оборотную сторону. Там по-немецки было написано: "Рита, встретимся здесь через сто лет. Твой Руди". И дата: 19 мая 1943 года. Полковник без спешки повернул бумажный прямоугольник, чтобы можно было увидеть, что же на фотографии изображено. А на ней был изображен тот же самый полигон, тот же самый германский транспортер, только в состоянии пятидесятивосьмилетней давности. На крыше военной машины стоял Василевский в мундире вермахта с винтовкой за спиной. В руке у него был букетик полевых цветов, на лице улыбка.

– Это... но ведь это...

– Сегодня с фотографией можно сделать все, что только пожелаешь, – сухо перебил его Вашков. – Только по причине фотомонтажа я бы вас не беспокоил. Фотография самая настоящая.

– Откуда она у вас?

– О-о, а вот этот вопрос уже весьма интересный. Наш чудный американский компьютер, разыскивая информацию относительно вас, проводил сравнение лиц на фотоснимках. Какой-то не слишком умный программист забыл установить ограничение по времени до года, я знаю... семидесятого или восьмидесятого. А тут, бах, имеется ваш снимок! Из 1943 года.

– Вы же это несерьезно.

– Теперь вы должны понять, почему с самого начала я заявил, что, ВОПРЕКИ КАЖУЩЕМУСЯ, я буду серьезен.

– Не думаете ли вы, будто бы я этил в 1943 году!

Вашков только пожал плечами.

– Я исследовал все перехваченные после войны германские акты. И снова любопытная история. Так вот, в гестапо, а потом в РСХА, Головной Управлении Безопасности Рейха, работала одна женщина. Рита Лауш. Она была настолько хорошим следственным офицером, что поднялась достаточно высоко, будучи единственной женщиной на таком посту. Ей подкидывали наиболее сложные дела и... В сорок третьем ей подбросили очередное. В армии выявил агента иностранной разведки. Ефрейтора Рудольфа Шенка. Но тут сразу же появились сомнения. Иностранная разведка разместила в германской армии... рядового? Зачем? Дело было очень странным. Но тут мы должны немного отступить во времени. Так вот, в тридцать девятом году герра Хайни Губера должны были послать из Бреслау на войну с Польшей. К сожалению, в Тшебнице поезд сошел с рельсов. Один смертный случай: Хайни Губер. Через пару лет командование решило выслать рядового Кристиана Меллера на восточный фронт. К Сожалению, герр Меллер погиб вместе со всем взводом в авиакатастрофе под Оппель^[39]. И все было бы в полном порядке, но совершенно случайно было установлено, что Хайни Губер, Кристиан Меллер и Руди Шенк – это один и тот же человек. О чем, хотя бы, свидетельствуют фотографии из соответственных документов.

Вашков выкладывал на небольшой металлический столик пожелтевшие германские документы с прикрепленными к ним фотографиями Василевского в мундирах различных родов войск.

– В обычных условиях никто голову бы себе не ломал, но что-то обратило внимание офицера, ведущего расследование. Одна весьма странная мелочь. Если какая-то разведка тратит столько энергии на то, чтобы "воскрешать" своего агента, то есть, организовывать столь серьезные несчастные случаи, чтобы прикрыть псевдо-смерть, то почему этим человеком является некто, стоящий столь низко в войсковой иерархии. Почему именно в Бреслау? С этого времени дело должна была вести Рита Лауш. Ее первым шагом стала раскопка могил герра Губера и герра Меллера. Тел в гробах не было. И вот тут начинается самое любопытное. Фрау Лауш арестовала Рудольфа Шенка. Они как раз направлялись на автомобиле в Берлин для допроса, – Вашков почесал подбородок. – Хмм... в Берлин? Обычного рядового? Зачем?

– Зачем? – повторил за ним Василевский.

– Вот этого уже никто не знает, – слегка усмехнулся полковник. – Во всяком случае, они не доехали.

– Неужели авария?

– Верно. Мне нравится ход ваших размышлений.

– Где-то неподалеку от Легницы? На шоссе?

Полковник кивнул.

– Неподалеку от Лейгниц^[40], именно. Какие-нибудь ассоциации?

– Только не издевайтесь.

Вашков распрямил спину, слегка скривился.

– Спасательная группа засвидетельствовала смерть Шенка. Рита Лауш выжила. Но вот тело Шенка исчезло. Как будто его и не было. Кто бы там занимался каким-то рядовым, но...

– Но это еще не конец, правда?

– Действительно. Риту Лауш застали за тем, как она уничтожала документы по делу. Причем, к сожалению, очень эффективно. Не осталось ничего, кроме этой вот фотографии, которую в самый последний момент вытащили из печки. И одного фрагмента бумажной страницы. Следствие было передано выше. Первая гипотеза была такая: Рита влюбилась в подозреваемого, наилучшим доказательством чего является именно этот снимок; она инсценировала автомобильную аварию под Лейгниц и помогла любовнику сбежать, а потом начала затирать следы, сжигая акты. В то время, и вправду, не либеральничали. Тем не менее, в знак признания былых заслуг Риту не расстреляли, а всего лишь разжаловали и перевели в никому не нужный отдел обеспечения безопасности на завод в Диренфурте. Это нынешний Бржег Дольны.

– И что дальше?

– Ничего. Рита до Бржега не доехала. Где-то неподалеку Олавы в поезде ее случайно застрелил пьяный солдат. Его присудили к смертной казни. Приговор был исполнен в 1944 году. Ничего больше по тому делу нам не известно.

– Что-то слишком много здесь случайностей, – буркнул Василевский.

– И я так считаю, – согласился с ним полковник.

– И к чему вы ведете?

Вашков вынул из кармана очередной бумажный прямоугольничек. Какое-то время он держал его в ладони, затем положил на металлическом столике.

– Это как раз и есть Рита Лауш.

Василевский взял в руку снимок со служебного удостоверения. Боже! Эту женщину он знал! Но не в гадком фашистском мундире, как здесь. Он знал ее, без каких-либо сомнений. Боже, это та туманная фигура, которую он пытался припомнить. Господи! Вот только припомнить бы, откуда. Откуда он ее знал? Почему ее любил? Необходимо вспомнить.

Полковник Вашков следил за изменениями его лица. Отпил пива. Закурил. Вокруг царила идеальная тишина.

– А вы... вы тоже хотите меня в чем-то обвинить? – после долгого молчания спросил Василевский.

– В чем?

– Ну... не знаю. Ведь этот разговор вы ведете с какой-то целью.

Вашков лишь печально усмехнулся.

– Тааак. Обвинить вас? Что вы были агентом иностранной разведки в Бреслау, в 1943 году? А если и так, при всей фантастичности предположения, тогда вы были нашим союзником. Так что какие-либо обвинения предъявлять сложно.

– Тогда, что вам во всем этом нужно?

– Мне хотелось бы знать, над чем уже много недель ломает голову Алек Мержва. Что здесь разыгрывается?

– Я вам объяснить не могу.

– А эта странная надпись: "Встретимся через сто лет"?

– Простите. Но я – псих. Я ненормальный. Я болен шизофренией. Свяжитесь с моим психоаналитиком.

– Очень выгодное объяснение.

– Да не объяснение это! – выкрикнул Василевский, выйдя из себя. Он не мог справиться с тем, что было внутри него, что буйствовало в голове. – Я не знаю, о чем вы вообще говорите!

– Ну ладно, – полковник немного скривился. Он хотел спросить еще о чем-то, но махнул на это рукой. – Вас не подвезти до оставленной у подъезда машины?

– Был бы весьма обязан.

Вашков открыл бронированную дверь, пропустил Василевского вперед, указал на разрисованный камуфляжными узорами вездеход. Солдат за рулем включил зажигание.

– А знаете, одна вещь меня все же интересует.

– Какая?

Полковник указал ему место в машине. Он снова вынул из кармана подгоревший листок из немецкого дела. На нем четко были видны орел со свастикой.

– Зачем Руди Шенк, ни с того, ни с сего, в 1943 году начал учить польский язык?



Следующий день был одним сплошным кошмаром. Какие-то встречи, деловые переговоры, всякая бредь, чушь, бла-бла-бла... Тем более, что Василевский не выспался. Он вообще не ложился в кровать. Подпухшие глаза резало. Тем не менее, он не мог вернуться домой. Он не мог бы выдержать даже нескольких минут сам, закрытый в полностью устроенном доме. Какой-то след инстинкта самосохранения удерживал его не делать подобного. Интересно, и как мог он кончить? С кабелем питания от пылесоса, затянутым на шее и... и что? Прыжок с балкона на двухметровом удлинителе? Нет, нет. Он был сумасшедшим, шизофреником, но абсолютно ненормальным он не был. Ха-ха-ха! Он прекрасно понимал, что как только закроется в четырех стенах с телевизором в качестве спутницы жизни, то быстро кончит на двухметровом проводе, шокируя соседей ниже этажом. Он сходил с ума. Явно. Что-то было не так. Он пытался вспомнить Риту Лауш, только та в его воспоминаниях звалась иначе. Господи! Да какая еще Рита??? Ведь он никак не мог жить в сорок третьем! Даже в качестве психа. Это совершенно невозможно! Когда на город упали сумерки, Василевский отправился на Новый Рынок и вошел в немецкий бункер^[41], спрятавшийся под поверхностью площади. «Зона Радио Цвет» – гласила надпись над бетонными ступенями. Сейчас там был клуб с дискотекой. Железобетонные стены гарантировали, что никакой из рвущих уши звуков не потревожит покой обитателей окружающих домов. Банда лабала на таком усилении, что невозможно было услышать даже собственных мыслей. И как раз это, более-менее, и было сейчас нужно. Василевский прошел мимо туалетов; пластиковых, прозрачных дверей. Охранники, измерившие его скучающим взглядом, кафельная плитка на полу... Боже! Откуда-то он знал, что когда-то здесь была мощеная улица в подземельях, гранитные бордюры и армированный бетон. Что когда-то наверху стреляли из пушек, а здесь, внизу, был госпиталь и склад боеприпасов. Фосфорная бомба. Потом, уже в шестидесятые годы пугали детей, заводя их в бункер и неожиданно гася свет, и тогда фосфор, въевшийся в стены, начинал светиться. Дети плакали от страха, рабочие гоготали, насмехаясь над обдувшимися малышами. Нет, нет, нет. Это всего лишь умственные аберрации. По-видимому, он должен был читать об этом в какой-то книжке. Хмм. Все-таки, нет. Он четко помнил замощенную улицу под землей. Ну хорошо. Слышал об этом еще ребенком. Другие рассказывали. Быть может, разок и был в этом месте. Возможно, разок. И, возможно, даже расплакался. Или видел разнывшегося приятеля. Так что оттуда, из шестидесятых, он и помнит мощеную улицу под землей. Нет, он не сумасшедший. Не псих. У него только шизофрения, а ее можно контролировать. Можно! Нужно только захотеть.

Василевский присел у стойки, и вопя во все горло, чтобы бармен смог услышать его в грохоте суперусиленной группы, заказал большуууую текилу. Взамен получил полный стакан, здесь не цацкались с рюмочками, и тарелку с нарезанными лимонами. И он начал заливать текилу в глотку, загрызая парой долек. Он хотел напиться. Упиться, и забыть обо всем. Забыть про бабу по имени Рита... Боже праведный, какая еще Рита? Что эти идиоты с ним наделали? Грохочущая музыка рвала барабанные перепонки. Толпа сходила с ума. Василевский желал упиться в стельку.

Вдруг он обратил внимание на то, что подростки вокруг замолкают и глядят куда-то ему за спину в нарастающем изумлении. Даже бармен выпучил глаза и упустил протираемый стакан, который расколотился на полу.

Василевский повернулся на барном табурете. За ним стоял священник в сутане, а рядом – две монашки с руками, сложенными, словно для молитвы. Окружающие подростки не могли выйти из ступора. Даже банда на сцене сбилась с ритма. Чего-либо подобного здесь не наблюдалось, по крайней мере, с сорок пятого года.

– Я хотел бы попросить пару минут беседы с тобой, сын мой, – заорал ксёндз, как можно громче. – Может, выйдем?

Василевский сглотнул слюну. Шизофрения? Но ведь окружающие тоже его видят. Он допил остаток текилы. Господи Иисусе! Или это сон? Он заплатил за спиртное цену не менее половины фольксвагена. А почему бы и нет? Ведь все это всего лишь психическая болезнь. Священник и две монашки в дискотеке. Нормально! Но почему малолетки вокруг так пялятся?

Он поднялся с высокого табурета, кивнул. Потом они направились вверх по ступеням немецкого бункера.

– А святой отец не боится ходить ночью в сопровождении двух монашек?

– Именно, благодаря их сопровождению, и не боюсь. Это мои охранницы.

– Переодетые спецназовки?

Священник легонько усмехнулся.

– Нет, они настоящие сестры во Христе. – Он направился в сторону Хали Тарговей^[42]. – Но это превосходно обученные девушки.

– А... святой отец кого-то представляет?

– Епископскую Восьмерку.

– Не понял?

– Ну... нас еще называют церковной информационной службой, и даже разведкой или христианской службой безопасности. Только все это глупости. Мы не являемся отдельным батальоном ченстоховского спецназа имени Девы Марии.

Василевский улыбнулся. Умел мужик пробудить к себе симпатию.

– Кое-то слышал. Вроде бы, вы используете женщин для сбора информации.

– В какой-то мере, это правда. Хотя, мне не совсем нравится слово "используете". Они сами приносят нам много данных, по собственной воле.

Они прошли мимо Халы, громадного строения, стилизованного под средневековый замок; вошли на территорию парка над Одрой. Ксёндз указал на одну из укрытых под деревьями лавочек. Сестры остановились в паре шагов. Головы обеих были спущены долу, руки сложены, словно для молитвы. Нереальность ситуации заставила Василевского поёжиться.

– У меня желание упиться до положения риз, – буркнул он.

Священник вынул из-под сутаны небольшой термос.

– К сожалению, я не взял даже церковного вина. Зато предлагаю отличный чай. Я не хвалюсь, но в чае разбираюсь.

Он налил в завинчивающуюся крышку немного темной жидкости. Василевский попробовал. Напиток, и вправду, был превосходным. Горьковатый, пряный, ароматный. Содержавшиеся в нем дубильные вещества стягивал слизистую нёба, возвращал ясность мыслям. Гениальное питье. Тяжелое, словно бетон, и в то же время легкое, будто высушенный стебелек восточных приправ. Не крест, а именно чай должен был бы стать символом Церкви.

– Видишь ли, сын мой, – священник вновь наполнил крышку содержимым маленького термоса. – Мне известно, что ты разговаривал с паном Мержвой и паном полковником Вашковым. И даже, представь себе, знаю – о чем.

– Я и не знал, что церковные службы пересекаются с гражданскими.

– Совершенно не пересекаются. Узнал я совершенно случайно, и это дело нас весьма заинтриговала. Весьма!

– Догадываюсь. – Василевский допил чай, отдал крышку, вытащил сигареты.

Священник возмущенно поглядел на него.

– Совершенно ужасная вредная привычка, сын мой. Ты обязан проявить волю и бросить это свинство, – затем беспокойно огляделся по сторонам. – Но если не собираешься покончить с курением немедленно, тогда угости меня сигареткой.

Василевский протянул в его сторону пачку.

– Так вы, святой отец, собираетесь продолжить то дурацкое дело с Даронем, Ритой Лауш и так далее?

– Я удивлю тебя, сын мой. И даже сильно.

Он затянулся сигаретой. Уже собрался продолжить, как вдруг из боковой аллейки появилась пожилая женщина.

– Бог в помощь, – сказала она.

– Ив..м т..го...же, – священник едва произнес это сквозь стиснутые губы, не желая выпускать дыма в ее присутствии. Сигарету он спрятал под лавку, словно ученик, которого неожиданно "застукал" учитель. Из-под его сутаны дымило, словно из паровоза.

– А-а, так тут собирают деньги на благотворительные цели? – заметила женщин двух монашек. Она вынула портмоне и вручила им монету в один злотый. Сестры одновременно присели в книксене и прошептали слова благодарности.

Как только женщина ушла, ксёндз раскашлялся. Но потом сразу же заново затянулся. Одна из монашенок подбросила полученную монету вверх, умело поймала на лету, переложила из ладони в ладонь и перевернула.

– Орел или решка? – спросила она у напарницы.

– Орел.

Первая открыла сжатую ладонь.

– Решка. Ты продула!

– Девочки! – рассердился священник. – А ну, спокойнее. – Как только обе опустили головы и сложили руки, словно для молитвы, он вернулся к беседе. – О чем это я говорил?

– Что я удивлюсь.

– Ага. Ну да, – ксёндз откашлялся и вновь затянулся дымом. – Так вот, когда-то мы проводили подобное следствие. Ох, – отмахнулся он. – Следствие, слишком громко сказано. Но кое-что подобное.

– По делу Дароня?

– Нет. Нас весьма интересовали некие странные случаи. В сороковые годы, здесь, во Вроцлаве, Церкви очень насолил некий деятель PPR. Фамилию называть нет смысла. Этого пана потом застрелили мародеры в Дзержонёве. Что самое удивительное, его распознали как члена Гражданской Милиции в Валбржихе. Через год. Вроде бы ничего, может, брат, может, двойник, случайное подобие или ошибка кого-то из наших прихожан, либо же излишняя подозрительность какого-нибудь клирика... Вся проблема в том, что Церковь памятлива. Не в смысле мести, Боже упаси, но у нас дела остаются в памяти надолго. По-настоящему надолго.

– Тысячи лет?

– Не будем преувеличивать, – усмехнулся священник. – Но это еще не конец. Тот пан из милиции погиб под осыпавшимся терриконом в Валбжихе во время ливня, это случилось где-то в шестидесятых годах. И опять же, это еще не конец истории. Одна из прихожанок узнала его в 1979 году! В Немче. Тогда он был викарием тамошнего костела.

– Вааааааа! – расхохотался Василевский. – Вначале PPR, потом милиция, а затем и викарий. Он словно бы предугадывал будущее^[43], – загоготал он еще громче. – Ну и выбирал соответствующие местечки.

– И уст моих вынул это, сын мой, – вежливо усмехнулся ксёндз. – Воистину, из уст вынул!

– Но ведь все это – большая куча глупостей!

– Дааа!? – улыбка неожиданно исчезла. – А Руди Шенк. С чего это он вдруг начал изучать современный польский язык в самый разгар войны?

– Что вы хотите этим сказать? – Василевский и сам пришел в себя. – Погодите... СОВРЕМЕННЫЙ язык? Не понял?

– Ха! Потому что Рудольф не был немцем.

– А кем же?

– Этого я не знаю. Он не был немцем. Не был и поляком тридцатых годов, не был и...

– Погодите, погодите. Что это еще за определение "поляк тридцатых годов"? – Василевский закурил вторую сигарету. – Я и так уже знаю, к чему вы все это ведете. Это я был Рудольфом Шенком, тем PPR-овцем, тем милиционером, а вдобавок ко всему – еще и викарием, правда? Это я был Робертом Даронем, которого, впрочем, сам же и убил. Это я соблазнил Риту Лауш, будучи перед тем самыми различными личностями, так?

– Похоже, что фотографии свидетельствуют именно об этом, только это ничего еще не решает. В отличие от иных следственных служб, мы занимаемся так же делами не от мира сего.

– Вы уж простите, не хочу святого отца обижать, но это все бредни!

– Видишь ли, сын мой, у нас нет таких компьютеров, как у пана полковника Вашкова. Но... У нас имеется двенадцать тысяч сестер во Христе и громаднейшие архивы. Каждая из монашек получила ваши фотографии различных периодов и мнооооожество времени на поиски.

– И что-то обнаружили?

– Действительно. Несколько фотографий девятнадцатого века: из Вроцлава, из Белявы, парочки других мест. Несколько жизнеописаний, к сожалению, не полных. Имеется даже одна гравюра шестнадцатого века, хотя, естественно, то могла быть и ошибка, ибо подобие тогдашних изображений по отношению к оригиналу оставляло желать лучшего.

– Вы смеетесь?

– Боже упаси! – поднял тот руки.

Они молча сидели в темноте, на лавке, глядя на извилистые речные каналы перед ними, на освещенные фонарями мосты, наконец, на костельные башни на другом берегу, из которых прожекторы извлекали странные тени.

– Видишь ли, сын мой, – заговорил ксёндз. – У пана полковника Вашкова имеются современные технологии, доступ к немецким документам; у пана Александра Мержвы – сеть связей, в его распоряжении вся полиция, документы, открывающие любые двери, а у меня... за мной стоят лишь два тысячелетия опыта Церкви на планете Земля.

– Ну да, святой отец обратился к Библии. Знаю, знаю, – съязвил Василевский, – какое-то там из ваших Евангелий – это прямая инструкция по ведению следствия. Пилат, и тому подобные дела...

Человек в сутане ответил ему улыбкой.

– Я нарисовал для себя места вашего пребывания и места ваших "смертей" на карте. И у меня вышло нечто, что с большой натяжкой можно было бы назвать окружностью. Рваной, неровной... но почти что окружностью.

– И его центр, как я понимаю, это Вроцлав.

– Нет, – стиснул губы тот. – Гора Шленза^[44].

Василевский снова рассмеялся. Священная гора славян. Вообще-то говоря, аномалия. Вроцлав расположен на равнине, а тут вдруг, ни с того, ни с сего, довольно крупная гора. Одна-единственная.

– Что святой отец желает этим сказать?

Тот ответил вопросом на вопрос.

– Вы слышали что-нибудь о профессоре Каменьском?

– Нет.

– Там такая вот штука. Цыплята, когда рождаются, уже имеют в мозгу запечатленные модели поведения. Импринтинг. Показываешь такому "новорожденному" нарисованный на картонке силуэт ястреба, и цыпленок тут же испытывает панический страх, хотя ведь он никак не может знать, что это ястреб, поскольку не мог узнать этого от мамы. Профессор Каменьский проводил опыты на людях. Понятное дело, у человека импринтинг не существует. С одним малюсеньким исключением. Когда во время экспериментов пациентам показывали Гору Шленжу, снятую с весьма определенного ракурса, на смазанной, темной фотографии, то многие признались, что испытывают сильное беспокойство…

Василевский тяжело вздохнул.

– Мне интересно, как святой отец свяжет теперь Гору Шленжу и все те псевдо-жизни, которыми все вы меня наделяете.

– Ты, сын мой, смеялся над тем, что я пользуюсь Библией в качестве учебника тактики. Так вот – я и вправду ею пользуюсь! И как раз там обнаружил я странное и таинственное предложение: "Человек тоже является телом"^[45].

– Не понял?

– "Человек ТОЖЕ является телом". "Тоже"? Означает ли это, что телом на свете существует еще кое-что? Или, возможно, что-то?

– Вы не могли бы пояснить?

– Бог телом не является. То же самое относится к сатане, к ангелам. Демоны – тоже духи. Так кто же… – ксёндз на мгновение понизил голос. – Кто еще является телом?

Василевский откашлялся. Решил съязвить:

– Я?

– Если так, – священник не дал сбить себя с толку, кем тогда являешься ты, сын мой? Чем ты являешься?

К счастью, заблудившийся пьяница перебил этот более чем странный обмен словами. Он чуть ли не упал на двух монашек, бормоча под нос:

– Вы, курва… Суккки… Вы, бля…. Съебы…

В руке у него была бутылка. Пьяница разбил ее о ближайший ствол дерева, получив тем самым оружие, известное как "розочка", и он пошел в нападение, сопя:

– Ввы, ккур… щассс… вассс… зае….

– Уйди, брат мой, в мире, – спокойно ответила одна из сестер.

– Еб…куррр… я вассс…

– Уйди, брат мой.

Пьяница поднял разбитую бутылку, чтобы ударить. Монашка закатала рясу и врезала ему ногой прямо в лоб. Мужчина полетел назад и грохнклся спиной в траву. Вторая монашка склонилась над лежащим, держа в руках зажженный фонарик, которым пользуются отоларингологи.

– Эх! Теряешь форму, – обратилась она к своей напарнице. – Надпись с подошвы на лбу не отпечаталась.

– Как это не отпечаталась, – первая тоже склонилась над поверженным выпивохой. – Вот же она!

– Ээээ… В слове "Адидас" не хватает буквы "с".

– Божечки, Иисус мой сладкий! Придется больше тренироваться.

– Тихо, бабы! – перебил их беседу священник. Обе тут же приняли предыдущие позы, сложив руки и опустив головы. – Возвращаясь к нашей беседе, – повернул ксёндз голову. – Ну что же, мы выяснили мало чего. Правда, больших успехов я и не ожидал. Еще не время.

Священник поднялся с лавки. Василевский тоже встал.

– Приятно было познакомиться, сын мой. Но, уходя, я должен тебя предостеречь.

– Перед чем?

– По этому делу с тобой будет говорить еще кое-что. И тогда следи за каждым своим словом. Помни об этом!

– Кто?

Священник развел руками.

– Уже вскоре.

Он выполнил благословляющий жест, обернулся и направился дальше в темный парк. Какое-то время еще было слышно, как он "воспитывает" монашек:

– За этот удар немедленно мне исповедуешься. А злотый от пожилой дамы передадите в "Каритас"^[46]. Если кто-либо из вас купит за эти деньги пачку жвачки, то в качестве покаяния назначу лежать крестом часов пять!

– Ой-ой… жвачку за злот? Отец-разведчик давно в киоске ничего не покупал.

– Естественно, – тут же добавила вторая. – Ведь сигареты отцу сестра-привратница украдкой на вокзале покупает. Переодевшись…

– Ага! Как один раз ее в джинсовом мини ее увидала, так у меня адидасы с ног свалились.

– Тихо, бабы!!!

Василевский только потряс головой. Он уже ничего не понимал. Так он псих? Ну, псих. Ведь всего этого на самом деле случиться не могло. Хотя, с другой стороны, шизофрения, пускай и такая странная, это тебе не миражи. Опять же, другие ведь тоже видели ксёндза и его спутниц. Хотя бы этот вот пьянчужка, что валялся в траве и громко храпел, с отпечатанной на лбу надписью "Адида…". Нет, нет! Все это невозможно. Все это просто не имело права случиться. Он направился в сторону Песчаного моста, вытащил из кармана телефон и быстро набрал номер.

– Блиииииии… – раздалось из трубки. – Старик, ты знаешь, который час?

– Здзисек! Я уже полностью съезжаю с катушек!

– Нет, старик, с ума ты не сходишь. Опять же, тебе повезло, что сотовый еще был включен. Ни с каким другим психом в такое время я бы не связывался.

– Так ты сам признаешься, что я псих?

– Сваливай! Приходи в четверг или договоримся завтра попить пива.

– Ты понимаешь, я уже совершенно расклеился. Вижу всяких…

– Я тебя знаю. Вскоре все выяснится.

– Здзисек…

– Отключаюсь и иду дрыхнуть. Пока.

Василевский закрыл панель своей "моторолы". Он никак не мог решиться. Войдя на мост, он забросил телефон в реку. "Все выяснится"? Господи! Само? Он уже всего этого выдержать не мог. Зашел в гостиницу на малюсеньком островке между мостами, у мельницы. В баре под названием "Мельничная корчма" бахнул два по пятьдесят джина. Заплатил. Перешел по узенькой кладке, названия которой не помнил. Он вообще ничего не помнил, названий всех тех окружающих рек, каналов, мостов, заливов и шлюзов. Не помнил ничего из собственной пересранной жизни. Все ему осточертело.

Василевский забрел в гостиницу "Плаза". В бездушном, американском баре залил в себя коктейль "Вроцлавская ночь", и его чуть не вывернуло. После этого он покинул гостиницу. В круглосуточном магазине на площади Бема купил себе пиво и сигареты, протискиваясь среди пьяниц и жалея, что с ним сейчас нет монашки в рясе и адидасах. Пиво на свежем воздухе чуточку его отрезвило. Тогда он забрел в "Check Point Charlie" – забегаловку, где посетители сидели на каких-то строительных лесах и орали во все горло. Василевский выпил сотку чистой и еще одно пиво, съел порцию превосходной жареной картошки-фри. Завсегдатаи хлопали его по спине, просили на время зажигалку, в пьяном угаре пытались убедить его, что все нормалёк. Здесь, по крайней мере, он чувствовал себя принятым за своего – окружающие люди ни в чем не были похожи на услужливых, бесполых официантов или вылизанных, политкорректных барменов в предыдущих заведениях. Здесь жизнь пульсировала своим ритмом. Здесь жрали водяру, а не цедили какие-то сраные коктейли. Здесь ели, развлекались, здесь можно было потерять жизнь, но если ты не выпендривался и давал зажигалку – все было в полном порядке. Бармен, словно обезьяна скакал по лесам, обслуживая столики. И он был единственным более-менее трезвым человеком в зале. В меру, потому что ежеминутно присаживался к знакомым и чего-то там потреблял.