Текст книги "Изгои (Часть 4)"

Автор книги: Федор Гришанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Фёдор Гришан

Изгои

Часть IV

ЖИЗНЕННАЯ ПЕТЛЯ или СОЛНЦЕ СВЕТИТ ВСЕМ

 

Предисловие

Увы, дорогие читатели, опять ваш неугомонный автор загремел в каталажку.

Но на этот раз мы не можем сказать, что писать своё произведение пришлось ему собственной кровью. Нет, к его великому изумлению, он нашёл полное понимание со стороны всех участников уголовно-исправительного процесса. Некоторые сотрудники, даже самых строгих нравов, ознакомившись с отдельными кусками романа, в которых они изображались самым нелицеприятным образом, почему-то не бежали в камеру лупить дерзкого автора, а выражали полное удовлетворение от его корявых и ершистых, но справедливых и честных слов. Неужели что-то изменилось в этом мире? Может быть, прикрывающий нас чугунный купол, начал потрескивать от неизбежной старости? Поживём – увидим. Государственные люди часто говорят одно, а думают – другое.

И, действительно, возможно кому-то покажется наш взгляд на жизнь несколько предвзятым, а изображение некоторых событий и явлений излишне критическим. Ну, в самом деле:

Можно всех размазать по стенкам, но не надо забывать о том, что когда-нибудь молодой, энергичный и тщеславный Зоил размажет по стенке и тебя самого… Спасибо тебе, далёкий потомок за то, что не забываешь топтать наш растворяющийся во вселенском могильнике прах… Мы не будем мешать тебе. Ты, как всегда прав.

Передать рукопись на волю тоже не составило никакого труда. Словом «новорождённое творение» полетит к невским берегам, а сам автор отправится в другом, восточном направлении по следам многих вечных скитальцев земли русской. Он даже найдёт там и поклонится от вашего имени могиле Олонецкого ведуна Николая Клюева.

«Стариком, в лохмотья одетым,

Притащусь к знакомой ограде.

– Я был когда-то поэтом,

Подайте на хлеб Христа-ради».

В амбразурах сурового дома

Мелькнут боязливые тени.

И на сердце спадёт невесомо

Кошмар чужих сновидений.

А когда за глухим забором

Гневливо взвоют собаки,

Уползу заклеймённым вором

Подыхать в гнилом буераке.

……………………………….

Потаённым болотным духом

Укреплюсь за вербу незримо

И слезинки сотру старухам,

Деловито спешащим мимо.

Часть IV

ЖИЗНЕННАЯ ПЕТЛЯ или СОЛНЦЕ СВЕТИТ ВСЕМ

Оказавшись вновь за решёткой, Арбалет испытывал сложные, двоякие чувства: с одной стороны, вроде и потерял свободу; но с другой, приобрёл другую, истинную свободу. С каждым днём он всё больше отдалялся от своей прошлой зачумлённой жизни, освобождаясь постепенно от наркотической зависимости, от этой бездонной чёрной ямы, от постоянных страданий и лихорадочной гонки в поисках очередной дозы. Его радовало даже и такое, резкое и болезненное расставание с прежней бессмысленной жизнью. Если сам не смог преодолеть свой недуг, так теперь хоть тюрьма-матушка спасает.

Надо начинать жизнь заново, с чистого листа. По-новому посмотреть на окружающую обстановку и на самого себя. Постараться пройти всё и остаться человеком в своеобразных тюремных условиях. На дворе колом стоял 1999 год. Вообще, конец 90-х годов – славный своим постыдным бесславием период в жизни нашего государства. Да, собственно говоря, и государства-то как такового фактически уже не существовало. Ельцинское смутное времечко, проклинаемое народом и благословляемое приближёнными к государственной кормушке пройдохами. Собственность могучей страны даже не делили, а просто варварски разрывали на части оголтелые стервятники из ельцинского окружения. Например, брали у государства беспроцентные кредиты, а потом у этого же разлагающегося государства за бесценок скупали нефтяные компании. Приезжали на двух машинах с неизвестно-где оттяпанными ваучерами и приобретали в собственность такие стратегические предприятия, как свердловский «Уралмаш». У главного стервятника – приватизатора трудились (на благо русского народа, разумеется) пятьдесят американских советников, в основном агентов ЦРУ. Собственность и достояние народа стремительно переходили в загребущие лапы абрамовичей и вексельбергов, как и предсказывал это ещё в начале 20-го века Генри Форд. Доходило до смешного: господа Гусинский и Березовский приезжают в Израиль и открыто заявляют средствам массовой информации, что именно они помогли Борису Николаевичу выиграть выборы, теперь он обязан с ними расплатиться по долгам; об этом сообщают и российские газеты, ну… и ничего!

Народу в это время проповедуют идеи интернационализма и какой-то особой «богоносной» миссии России (В нашей стране тухлыми идеями интернациональной дружбы московские правители всегда прикрывают своё беспардонное и ненаказуемое воровство, вводя в заблуждение простой и добродушный российский народ, давно уже оставшийся единственным на планете Земля народом-интернационалистом. Все остальные откровенно гребут под себя, и никто почему-то не считает это дурным тоном).

Ограбившие на миллиарды Центробанк России у нас, как правило, раскатывают по морям на роскошных яхтах, проживают в шикарных дворцах на лазурных, изумрудных и прочих побережьях, загорают на тропических островах… А кем же у нас, просим прощенья, все тюрьмы забиты? Правильно, простыми безлошадными обывателями, голытьбой неприкаянной.

Вот и наш неугомонный герой заехал в узилище, но теперь уже в почётном звании «вора-рецидивиста», оставшегося по-прежнему беззаботным бессребреником, таким, про кого в народе говорят: гол как сокол.

Все тюрьмы забиты битком. И кто там только не сидит: один украл гуся, другой – мешок картошки, третьего ловко подставили квартирные аферисты… в общем, разношёрстная публика. Именно таким контингентом, не имеющим ничего общего с преступным миром, в основном и забиты наши «исправительные» учреждения.

Государство и его вороватые чиновники, чтобы отвлечь внимание народа от своих собственных персон, из шкуры лезут вон, показывая, как они борются с преступным миром (сами с собой они, разумеется, никогда бороться не будут).

Этапы, бесконечные этапы… наконец, и транзитная тюрьма. Люди – туда, люди – сюда, одни приходят, других увозят. За день сотни, тысячи разъезжаются по всем уголкам России отбывать свои «законные» сроки наказания…

На сборке (в привратке) народу – не продохнуть. Наверное, селёдка или даже килька в банках, чувствуют себя намного лучше, чем собравшиеся здесь бедолаги. Некоторые только что приехали и ждут, когда их разведут по камерам, другие, наоборот, уезжают и ждут своего этапа. Народ садят, нет, просто втискивают в камеру. Никто уже не сидит. Все стоят, плотно прижавшись друг к другу. Потные прокуренные тела. Духота неимоверная. В камере оказалось очень много и пожилых людей, почти стариков. Им приходилось особенно трудно. Они судорожно глотали испорченный, многократно бывший в употреблении, воздух, задыхаясь наравне с молодыми ребятами. Все терпят молча. Никто не стонет и не плачет. – Кто здесь услышит чей-то плач?

Наконец, один дед не выдержал этой пытки, схватился за сердце и упал. Вернее, повис, сжатый чужими телами. Падать просто некуда. Дед бессильно повис на плече Арбалета.

– Стучи, зови мусоров! – закричал Арбалет. – Деду плохо!

Глухие звуки ударов понеслись по тюремным коридорам.

– Начальник, открывай!

В ответ – гробовая тишина.

– Давай, сильнее стучи! – кричал Арбалет.

Дед всё сильнее оседал вниз, видимо теряя последние силы и дыхание. Арбалету и самому-то было плохо после болезни, да и кумар крепко его извёл, забрав почти все силы. Но он держался, забыв о своей собственной боли, и тянул деда вверх, не давая ему свалиться на пол.

– Есть у кого бутылка? Наберите воды!

Все топтались в давке у своих баулов, кто-то начал рыться в сумке, нашёл бутылку и передал её в другой конец камеры, чтобы набрать воды. Но воды не было. Почему-то и воду отключили. Сумасшедший стук в дверь не прекращался ни на секунду.

– Начальник! – бух-бух-бух!

Арбалет, обессиленный в такой чудовищной давке, держа из последних сил деда, уже ничего не понимал, ему казалось, что он сам теряет сознание.

Ну вот, наконец и спасение пришло. Из-за дверей раздался командирский голос:

– Чё долбишься?

– Начальник, у нас деду плохо!

– А я чё?

– Вызови врача! – надрывался Арбалет, поддерживая кое-как совсем обмякшее тело старика.

– Он занят. Встречает этап. Терпите, скоро будет.

– Слышь ты, урод, – не выдержал парень, стоявший рядом с Арбалетом, – Дед умирает. Открой дверь!

– Я – один. Один не могу открыть. Сейчас вызову корпусного.

– Да дед умрёт. Он уже – всё.

– А я что? Знаешь, сколько тут вас, уголовников, мрёт каждый день? Одним меньше, одним больше… – цинично ответил из-за двери надзиратель-философ.

Арбалет был в шоке от происходящего. Он понял, что всем здесь насрать и на тебя и на твою жизнь. Не стоит она, твоя драгоценная жизнь, здесь ни гроша. Ты – никто. Ты просто уголовник, утащивший мешок картошки. Жаль деда. Смерть настигла его не в домашней постели в кругу родных людей, а в этой ужасающей давке на пересыльной тюрьме, в угарном чаду табачного дыма, в спёртой и ядовитой, специфической тюремной атмосфере. Дед уже не дышал, а Арбалет в каком-то лихорадочном трансе всё тряс его, тщетно пытаясь привести несчастного деда в чувство…

Только через полчаса, под непрекращающийся ломот в дверь, пришёл, наконец, корпусной. Арбалет вынес тело деда и положил на пол. Бережно, как живого. Арбалет был в крайней степени возбуждении. Под давлением новых трагических реалий он сразу забыл о своём печальном прошлом. Всё начиналось заново. Это событие запечатлелось в его памяти навечно: первый день в тюрьме и сразу смерть соседа по камере. Он почти ничего не соображал, в голове висел какой-то копошащийся туман.

Но ещё больший шок испытал Арбалет, когда увидел рядом с их битком набитой камерой другую камеру… совершенно пустую.

– Начальник, вы что творите? Нас натолкали как селёдок, а рядом – пустая камера. Разделили бы, и дед был бы жив.

– Давай иди обратно, умный слишком.

– Да вы что творите? – огрызался Арбалет.

– Скажи спасибо, что ты не сдох.

– Спасибо.

Арбалет понял, что доказывать что-то таким людям совершенно бесполезно. Им давно уже просто безразлична чужая боль. Они до того к ней привыкли, что не обращают на страдания других людей никакого внимания. У них на всё один ответ: «Не надо попадать сюда».

(Удивляться такому бездушному поведению надзирателей особенно и нечего: каков поп, таков и приход. Вернее, какие у нас в тюрьмах надзиратели, такие и правители в стране. Господ Е., Х. и Р. в любой тюрьме примут на должности вертухаев).

Когда крайне расстроенный Арбалет вернулся в камеру, ребята всячески поддерживали его.

– Ничего, ничего, крепись, браток. Мы-то пока живы.

Все старались как-то подкрепить друг друга, взаимно успокоить после случившегося в их камере несчастья. Кто-то горько пошутил: «Вот и на нас дохнуло смертью. Мы живы. Но разницы большой нет: все мы, ребята, в большой ж…е».

Наконец-то дошла очередь и до Арбалета и его удручённых внезапной смертью старика сокамерников. Надзиратели начали потихоньку разводить народ по камерам. Можно и оглядеться: кажется, что все эти изнурённые долгим ожиданием лица, давно уже знакомы. Арбалета и ещё четверых вновь прибывших увели в карантин.

Опять переполненная камера. Беспокойный народ сгребали сюда со всей области.

– Здорово, братва!

– Здорово, здорово. Заходи, будь как дома, но не забывай, что ты – в гостях. – встречал новоприбывших казавшийся на первый взгляд главным заводилой в камере Чугун. – О, братела, привет! – узнаёт Чугун Арбалета.

Крепкие рукопожатия, братское обнимание. Да, Земля действительно круглая. Всегда за колючей проволокой кого-нибудь знакомого встретишь.

(Так что, дорогие сограждане, попадайте чаще в тюрьму, и будете чувствовать себя там как дома! Особенно это касается наших московских так называемых правозащитников и борцов за гражданские свободы, тех самых, которые залезают в задний проход американского посольства и, получив там свою мзду, вещают оттуда подсказанные своими благодетелями, этими злонамеренными доброхотами, избитые болотные истины. Не нравится вам современная вороватая власть, которая по комсомольской дури своей ещё и садится с вами за один стол для каких-то переговоров?... Самим вам хочется порулить. Зря стараетесь, вам бы оберегать надо эту власть, а то, когда в Кремле будет действительно новая власть, она всех вас, иностранных агентов и холуёв, в первый же день к стенке поставит…

Кстати, полный список всех российских содержанок заклятых врагов Российского государства у этой, будущей власти уже есть.

Так что самое безопасное место для вас, господа «несистемная оппозиция», сегодня это… тюрьма).

Чугун оказался старым знакомым Арбалета. Когда-то они были в добрых, приятельских отношениях. Роднил их одинаковый высокоинтеллектуальный образ жизни: квартирные кражи и наркотики. Они хоть и жили в разных районах далеко друг от друга, но им приходилось часто общаться как членам одного профсоюза «наркозависимых».

Когда-то в молодости Чугун также занимался спортом, пока ему на соревнованиях по боевому самбо не встряхнули очень крепко голову. После этой травмы врачи запретили ему заниматься любимым спортом. А он, Чугун, ничего больше делать не умел, так как всё своё время проводил в спортзале. После запрета голова болела, и он начал с алкоголя. Кто-то скажет, что это слабость. Может быть. А может, просто рядом не оказалось человека, который бы поддержал вовремя и помог…

Однажды, после очередной попойки в кабаке, произошла драка. Обычная драка, в которой Чугун нанёс своему обидчику такой удар головой, что того сразу понесли с поля боя в мир иной. Не подрасчитал Чугун случайно свои силы, зато получил звучную кликуху на всю оставшуюся жизнь. Потом последовал суд, затем тюрьма и зона – хорошо протоптанный путь многих известных и выдающихся российских личностей. После отсидки, так как в алкогольном состоянии он не мог себя контролировать, Чугун решил попробовать наркотики… Именно так он и объяснял своё пристрастие.

Добывать средства на лекарство он начал с квартирных краж, и всегда общался с людьми преступного мира, то есть с теми людьми, которые живут и работают в рамках допустимого. Бывают ведь ещё и нелюди, которые не признают и не придерживаются ни человеческих, ни воровских законов. Чугун был порядочным человеком, истинным джентльменом. При понятиях (пусть даже и воровских).

Вот он и встретил Арбалета в карантине, сразу организовав чифир, конфеты, всё как полагается в скромных наглухо зарешёченных условиях.

– Бля, братан. Я тоже на кумаре. Пятый день креплюсь. – в разговоре Чугун постоянно недоумевал по одному крепко засевшему в его травмированной голове пунктику.

– Не пойму, почему они запрещают наркотики? Ну, не хочешь, ну и не употребляй. А кому надо, те всё равно будут. С моей головой мне только с ними хорошо. А если бы лекарство было в свободной продаже? Да я бы и воровать никогда не пошёл. Укололся, вылечился, на душе хорошо, никому не делаю плохо, только самому себе. И барыг этих поганых извели бы, если бы государство этим занималось. А то ввели запреты, создали вокруг всего этого такой ажиотаж… Это же мой выбор. Сколько приходится переплачивать, идёшь на всё, чтобы приобрести лекарство и вылечить больную душу, а потом сидишь за это, – никак не мог успокоиться Чугун, – Ничего не понимаю! Сколько криминала вокруг этого! Весь преступный мир на этом держится, всё вокруг этого крутится. Да если бы государство взяло продажу наркотиков под свой контроль, то и преступность упала бы на 85%, не меньше… Все, кого я знаю из преступного мира – наркоманы!

– Да, ты прав, брат! Значит, государству невыгодно этим заниматься. Им надо как-то отрабатывать деньги налогоплательщика. Вот и накладывают на всё эти бессмысленные и никогда не исполняющиеся табу. А может быть, им нужны преступники, готовые на всё, только бы душа и тело не болели, а были в гармонии с окружающим миром? Старший брат хочет всё контролировать. А нам пока придётся терпеть.

Затем Чугун вкратце ознакомил Арбалета со всеми довольно многочисленными обитателями карантина. На восемь спальных мест приходилось тридцать человек. Из них – десть наркоманов (восемь на кумаре, не спят уже несколько суток), четверо алкоголиков (у двоих – белая горячка). У кого – ломка, у кого – глюки, некоторые кричат по-беличьи. В общем, ребята хоть куда. «Да», – подумал Арбалет, – «компания весьма достойная. Ночка предстоит весёлая».

Эти ребята сами определили своё место в этом мире, и теперь им приходится жестоко расплачиваться за свои запретные и ущербные желания: страдать, выть, рвать на голове волосы, кусать себя за локти в кругу себе подобных, похожих одно на другое, карантинных лиц. В общем, контингент подобрался достойный не нашего, а чеховского пера.

И действительно, всю ночь раздавались тяжкие вздохи, безумные крики, у кого-то была рвота, почти никто не спал.

Чугун, хоть и сам был в болезненном состоянии, не падал духом, старался всех поддержать, как-то развеселить. Особенное внимание, по старой дружбе, уделял Арбалету, всячески его подбадривая. Через каждый час Чугун варил чифир, приглашая всех страдающих бессонницей в круг.

Арбалету очень хотелось побыть одному и подумать о своей жизни. Попытаться хоть как-то спланировать будущее. Каким бы оно ни было, а у него начиналась новая, тюремная жизнь. Линию жизни приходилось выстраивать по-новому. Надо идти вперёд, несмотря ни на что, не тяготиться прошлым, а решительно откинуть его и не переживать попусту. Гнетущие мысли о тяжёлом прошлом забирали слишком много энергии, а силы надо было беречь.

С каждым днём он чувствовал себя всё более свободным. Само тело хотело жить: шевелиться, двигаться. Как бы ни было ему плохо, но он каждое утро выходил на прогулку, делал зарядку, приседал, отжимался, прыгал. Смастерил маленький мячик и играл им в футбол. Ему надо было отвлечься от своего бездумного и безумного прошлого. Он хотел жить! И делал всё для этого. Мышцы, по старой памяти, восстанавливались быстро, и через две недели пребывания в карантине он уже совсем неплохо выглядел.

– Ну почему? – задавался вопросом Арбалет, – почему на воле этого не делаем? Только в тюрьме начинаем думать и заботиться о самом себе. Может быть, именно тюрьма требует от человека полной мобилизации своих сил…

– А что, спорт – это тоже наркотик, – глубокомысленно отвечал Чугун, – позанимался, облился холодной водой, и тебе хорошо. Но спорт – это здоровый наркотик, хотя ты также попадаешь в зависимость от него.

– Ну да! Ни дня не можем прожить без удовольствий, постоянно идём на поводу у своих желаний. Как-то странно устроен кем-то человек, как будто в нём, человеке – этой сложной биологической машине, – всё специально и хитроумно продумано. Эта порочная склонность его мгновенно привязываться к чему-либо: табаку, алкоголю, спорту, тихой семейной жизни, политической суетне… Наверное для того, чтобы человек не забывался, не возгордился, а чувствовал себя на подсознательном уровне чьим-то немощным рабом. Быстро ко всему привыкает человек, а всего быстрей привыкает он к хорошему, мягкому и тёплому.

Вот такие разговоры вели между собой на прогулке Чугун и Арбалет.

– А меня-то что на философию потянуло? – смеялся Чугун.

– Стены давят, Саша (так звали этого интересного типа, открывавшего любую квартиру менее чем за две минуты. Тоже своего рода талант. Ну, зачем трудиться, если ковырнёшь ногтем разок в замочной скважине и бери, что хочешь?).

За время пребывания в карантине они очень сдружились. Часто вели «философские» беседы, вместе занимались спортом, да и в камере были рядом. Хотя на воле Саша-Чугун вёл не самый образцовый образ жизни, рядом с ним чувствовался какой-то исходящий поток положительной энергии. Открытое добродушное лицо. Человек прямой и искренний, без лжи и фальши, добрый и простой. Одним словом рубаха-парень. Наверное, своей искренностью и простотой он притягивал к себе людей.

– Слышь, Саня! Скоро распределение, и нас раскидают по разным хатам. Может уже и не увидимся…

– Да ты не гони. Ещё свидимся. А может, и в одну камеру угодим.

– Вряд ли.

– Судьбе будет угодно, сведёт обязательно. Вот жизнь. А?

Действительно, встречаются похожие по духу люди на перепутье дорог и не знают, что ждёт их завтра. В тюрьме человек сам себе не принадлежит. Им распоряжается система, толкая его туда-сюда совершенно произвольно. Он здесь никто, просто уголовник. Но надо как-то жить с этим, временно смиряться с судьбой и не чувствовать себя жертвой якобы объективных обстоятельств.

На следующий день ожидалось распределение. Они, как и предвидел Арбалет, не попали в одну камеру, да и вообще в жизни больше никогда не встретятся. А жаль. Арбалету было приятно в таких суровых застенках встретить интересного человека, и разглядеть в нём через напускную оболочку именно человека. На воле все заняты другим. У всех какие-то проблемы, все чего-то добиваются, ищут что-то непонятное, думают только о себе и не замечают вокруг другие живые человеческие души.

Когда им сказали собираться с вещами, они долго сидели молча, уставившись в истоптанный многими поколениями пол камеры. На душе было необъяснимое, но тягостное ощущение пустоты. Неожиданно пронзительно заскрипели засовы.

– Ну, давай, брат. Мало кого так назову.

Арбалет грустно улыбнулся, по-братски обнял Чугуна, взял вещи и пошёл. Его всегда почему-то уводили первым…

И вот нашего героя встречает уже новая камера. Новые бледно-зеленоватые лица. Тюремное знакомство. Традиционный чифир. С карантина двое их поднялось в эту камеру. Кто, откуда? Как жили? Кто по жизни?

Внутреннее убранство камеры было потрясающим, оно превзошло все самые худшие ожидания Арбалета. В четырёхместной камере находилось восемнадцать человек. На полу были разложены матрасы. В решётке света белого не видно: за решётками – реснички, а за ними ещё и щит в мелкую дырочку. С потолка свисали огромные сопливые капли. Развешенное бельё не высыхало сутками. Сырость стояла неимоверная. Оглядевшись вокруг, Арбалет вынужден был сострить:

– Всё, как мы любим: номер люкс.

Под потолком, никуда не выветриваясь, висел плотный слой дыма. Крепкий, застоявшийся табачный запах, смешиваясь с запахом потных человеческих тел, создавал изысканный аромат аристократической гостиной…

И так было везде. Все камеры были переполнены. Такова была тюрьма в конце 90-х годов (Возможно, что власти, занятые переделом собственности, просто убирали мелких конкурентов по воровскому ремеслу). Тяжковато будет жить в такой камере. Но жить надо. Надо всё пройти.

Арбалет и в этой душегубке встретил знакомого.

– Коваль? А я тебя сразу и не узнал. Вот куда судьба закинула, где пришлось встретиться. Как ты здесь?

– За контрабанду.

– Ага, коротко и ясно.

За чаепитием Коваль вводил Арбалета в курс: кто смотрящий за камерой, и каково общее положение. За час дружеской беседы Арбалет узнал обо всём, что происходит в тюрьме: в каких камерах сидели знакомые, кто чем занимался, кто тянул с воли наркотики, кто алкоголь…

– Кстати, у нас и бражка поспела. Надо за встречу, – подмигнул Коваль Арбалету, – в такой обстановке просто необходимо, брат, расслабиться. Мусора совсем оборзели, такой плотняк насажали.

– Вы что, укосячили?

– Да нет, так везде. Вся тюряга переполнена. Спец. отлов. Всех подряд берут и садят за всякую х…ню. Вот ждём, как всегда, амнистию от президента. – оскалил в беззаботной улыбке Коваль свой беззубый рот.

Образовался тесный кружок из шести человек. Проворно процедили и разлили по кружкам брагу. Завешали, на всякий случай, глазок…

– Ну что, поехали! За знакомство!

Кружка крепчайшего тюремного напитка, и ослабленное после всех перенесённых передряг тело Арбалета сразу захмелело, но на душе стало хорошо, несмотря даже на окружающие их тошнотворные условия.

Весь вечер они спокойно пили, знакомились, рассуждали о своём подневольном житье-бытье. Бражка крепко всем била в головы, но вели себя все пристойно: никто не хамил, не грубил, никто никого не оскорблял, как будто старые, закадычные друзья собрались на летней даче отметить очередную производственную премию… Камера находилась на самом отшибе, в конце продола.

– А к нам легавые и не заглядывают. Про нас забыли. Да и смена нормальная.

После трёх кружек головы у всех заметно отяжелели. Спасаясь от духоты, сидели на расстеленных на полу матрасах, на которых обычно и спали по ночам. Когда выдули всю пятилитровку, настроение и самочувствие у всех заметно улучшились. Арбалет поблагодарил братву за тёплую встречу и увалился спать. Уснул он крепким и безмятежным сном.

Условия проживания в камере оказались почти непереносимыми – это сразу ощутил Арбалет, едва проснувшись. В тесной, переполненной камере сидельцы постоянно страдали от духоты и сырости. Всем было тяжело, все чувствовали изнуряющий упадок сил. В таком угнетённом состоянии пропадали все человеческие желания.

Наблюдательный Арбалет сразу обратил внимание на то, что даже в жутких условиях этой адской жаровни, арестанты никогда не ругались между собой, а наоборот, старались всячески поддержать друг друга, хотя всем им было явно нелегко. Все опасались как-то нарушить товарищескую атмосферу в камере – атмосферу братства, поддержки, терпения и взаимопонимания. Критические обстоятельства, в которых они оказались, просто вынуждали их быть сплочёнными и дружными. Всем было одинаково плохо, но именно в жесточайших тюремных условиях в каждом из них заработали какие-то иные, доселе скрытые, внутренние механизмы, проснулись давно забытые человеческие эмоции, которые так необходимы нам, людям, и не только в тюрьме, но и на свободе.

Арбалет много размышлял над этим. Ему нравились эти простые люди. Да, все загремели в каталажку, но что бы ни привело их за решётку, все они были разные, все сохранили свою индивидуальность и не потеряли человеческого облика. Каждого встречали и провожали достойно, никого не выделяя и никем не гнушаясь.

В камеру-парилку попал однажды и бомж Вася. Не было у него ни родных, ни близких. А может и были, да общаться с ним когда-то не захотели, ошибочно посчитав себя людьми более высшего сорта. Попался он на краже продуктов (что вполне простительно в его положении: тяжело ведь всё время с помойки питаться, иногда хочется чего-нибудь свежего…). Арбалет с интересом наблюдал, как матёрые зеки относились к этому откровенному босяку, как заботились о нём. Васю отмыли, выбросили лохмотья, в которых он был одет, обули и приодели его. Все принимали активное участие в его жизни. С каждой посылки и передачи уделяли что-то и ему, заботились, чтобы этот, никому не нужный на свободе человек, хотя бы в тюрьме ни в чём не нуждался. И Вася, проживший всю свою жизнь по подвалам, буквально цвёл от счастья. Когда его, уже как осужденного (да, сурово наше государство к таким «крупным» ворам, как Вася!), переводили в другую камеру, он заревел как маленький ребёнок, обнимался со всеми и не скрывал своих слёз.

– Братва, от всей души спасибо за заботу и внимание… Я… Я… – захлёбывался своими слезами расстроенный Вася, пытаясь объяснить что-то самое сокровенное. – Да когда меня закрыли, я повешаться хотел! Я всю жизнь ненавидел и жить не хотел, а вы, родные мои, вернули меня к жизни. Дай бог вам, братья, всего-всего самого хорошего! Век вас не забуду!... Я пожил немало, но не встречал ещё людей лучше вас!

(Это мнение только горемычного бедолаги Василия. Мы-то с вами, дорогие читатели, понимаем. Что лучшие люди у нас не в пересыльной камере сидят, а в правительстве на благо народа пашут. И в Государственной Думе не щадя своих штанов трудятся!).

Очень не хотел Василий ехать в другую камеру. Здесь – братья, а там неизвестно что ждёт, разные люди могут встретиться на тюремном зигзагообразном жизненном пути. Дай бог тебе, друг Василий, встречаться только с достойными людьми, тогда и жить сразу захочется, жить и радоваться, что есть ещё кто-то, кому небезразлична и твоя судьба. Ты просто брат. И не так уж важно, кто ты: бомж, алкоголик, наркоман, надзиратель, министр или депутат. Все мы – только смертные люди, ничтожные пылинки, бесцельно блуждающие во Вселенском мраке.

Когда Василия Дмитриевича увели, Коваль тут же, видимо чтобы разрядить обстановку, сострил:

– Хорошо нам Вася пожелал. Нам бы камеру побольше, а остальное всё у нас уже есть.

Заканчивалось удушливое лето. С приходом прохладных осенних дождей и воздуху в камере становилось побольше. Прежней, невыносимой духоты уже не было, хотя народу в камере по-прежнему не убывало: одни уходили, на их место тут же являлись другие. Тюремная жизнь текла своим чередом. Тем временем, деятельный и предприимчивый Арбалет не терял драгоценных минут даром. Прежде всего, он бросил курить. Надышаться табачной вонью можно и по месту проживания. В камере – тридцать человек, и все курят. Жить приходилось в постоянном дыму. Конечно, старались курить в отдушину, но когда от постоянной камерной вони на продоле дубаки закрывали эти отдушины, вообще становилось невыносимо.

Арбалет нашёл себе другую отдушину – это часовая прогулка на свежем воздухе. Свежий воздух! Как начинаешь ценить его, когда его просто хронически не хватает! Выходишь всего на час, и с какой жадностью вдыхаешь его, с каким упоением глотаешь его и никак не можешь надышаться! Этот час был самым драгоценным для нашего героя, он интенсивно занимался спортом, восстанавливал свой потрёпанный организм, и его крепнущее тело щедро благодарило его за это хорошим, оптимистическим настроением. Затем – обливание холодной водой, и можно дальше спокойно переносить злокозненные превратности судьбы.

Арбалет пытался почаще шутить и балагурить, поддерживал и заботился о других, более слабых духом сидельцах. В сентябре ему исполнилось 27 лет. Но жизненный и духовный возраст его был намного больше. Все эти перенесённые им страдания, рискованные приключения, потери и неудачи, болезни и ломки вынудили его повзрослеть намного раньше других. Жизнь не только колотила и мяла его в своих жерновах, но и учила понимать многое.

Ещё одной целебной отдушиной были для Арбалета книги. Он всегда испытывал непреходящий интеллектуальный и информационный голод. Но в периоды длительного употребления, когда человеку не до книг и информации, когда его стремления ограничиваются поисками денег и наркотиков, духовный рост его не только останавливается, но и поворачивает вспять. А сейчас, в камере, просто лафа: не надо бежать по пятам за собственной смертью. В тюрьме нехватку жизненного пространства компенсирует избыток свободного времени. И Арбалет стремился использовать эту главную драгоценность, время, на своё духовное развитие. Он зачитывался доступной литературой взахлёб. Он и в тюрьме научился получать удовольствия: спорт и книги. Его жизнь в тюрьме стала гораздо интересней его жизни на воле. Он брал сразу по несколько книг, думал и размышлял о прочитанном. Временами ему казалось, что он находится не в крошечной конуре, не в газовой камере с кучей народа, а где-то в другом мире со своими книжными героями. Потом он будет считать это время лучшим из времён. Время приобретения знаний и духовного роста. Силён не тот, кто не упал, а тот, кто упав, сумел подняться.