Текст книги "Восьмое чудище света"

Автор книги: Федор Гришанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Вот такой дружный состав работал на МСЧ. Они всегда поддерживали друг друга, делились последним. Собираясь в свободное время на кухне и попивая совместный чай, они весело балагурили, хохотали, беззлобно подкусывали друг друга. Вот все они и поддерживали Яшу, и всегда звали его в свою компанию. Относились они к людям с уважением, не гордясь и не выпендриваясь перед другими своим как бы привилегированным положением.

Порой Яше казалось, что это – единственное место на зоне, где было просто, легко и светло душе. Больные там не только лечились, но и отдыхали после бессмысленных и жестоких колонийских встрясок. Никогда Яша не слышал там ругани: только деловые споры. Никто никого на МСЧ не подгонял Все эти люди, из разных областей и различные по характерам, знали свое дело и добросовестно делали его. И дай Бог этим парням, с которыми судьба свела вроде случайно, самого доброго и светлого в их нелёгкой жизни.

Да, чуть не забыли мы двух самых незаметных, но так необходимых в деле товарищей – Бесёнок и Шарик. В преступном мире они занимали самую низшую иерархическую ступень – отверженные (обиженные). Но они удивляли всех своими особыми чертами и свойствами: дружбой «не разлей вода», терпением, принятием этого мира таким, какой он есть, спокойствием и трудолюбием. Одного роста, похожи друг на друга. Двое из одного ларца. Они работали на строительстве, мыли всё МСЧ, помогали Узбеку – санитару, выполняли всё, что им поручали. У обоих сроки большие: 8 и 9 лет. 6 лет из них они уже дружат. Всегда вместе. И они постоянно старались быть лучше нормальных зэков. Любую тайну им можно доверить и быть уверенным, что об этом никто не узнает.

Яша своим проницательным взглядом сразу оценил достоинства работающих на МСЧ и был благодарен судьбе, что свела его с такими людьми.

Потихоньку восстанавливая здоровье и анализируя жизнь и работу на МСЧ, он понял, что в основном всё держится на зэках, практически всё делали они: и ремонтировали помещения, и благоустраивали территорию, и лечили, в общем, делали всё – не получая за это ни копейки.

Болезнь помогла Якову приобрести много нового. В первую очередь, полезных знакомств. Он, посмотрев на своих друзей со стороны, понял, кому он небезразличен. Многое он осознал по-новому, а главное – научился прощать. Иногда вечером, после отбоя, когда больные спали, на него накатывала волна особой благодарности этому миру, который не оставлял его без своего внимания и заботы. Постепенно этот мир менял и Яшины представления о самом себе. Менял и облагораживал душу. Яша очень много думал об окружающей его действительности, сравнивая своё отношение к жизни до срока и сейчас. Было стыдно за многое. Сама жизнь, с её неожиданными поворотами и зигзагами, трагические случайности и счастливые встречи, новизна обстановки, исправляли душу. Происходило своего рода покаяние и становление.

К доктору Панкратову Яша давно уже не испытывал никаких отрицательных эмоций. Встречаясь с ним в коридорах больницы, был подчеркнуто вежлив, и не более того. Старался даже в медицинских кругах сердечно благодарить доктора за его «эффективный метод лечения». А вот Понт явно чувствовал себя не в своей тарелке и не знал, как себя вести. Он и потом, так ничего и не поняв, проявит свою ущербную сущность.

После выписки Якова, буквально через неделю, Понт встретил Яшу в столовой. Увидев своего выдуманного врага здоровым и неунывающим, Понт побледнел от злости. Яд эмоций требовал выхода. Понт лихорадочно придумывал, что делать, как докопаться до Яши. Реального повода не было никакого. И тогда… за бритую наголо голову Яши, он попросил другого сотрудника отправить его в дежурку писать бумагу. Но там его ждал неожиданный конфуз. К нему увесистым бумерангом вернулись его злопамятство и вероломство. ДПНК просто рассмеялся и всячески прилюдно его унизил, сказав, что он, доктор Панкратов, мешает работе своим тупым докапыванием до зэков. Понт бесился от бессилия, но махнув рукой, выбежал из дежурки, ненавидя весь свет за неудавшуюся попытку поднасрать Яше. Яша вновь, без особого труда, высыпал горячие угли на его бедовую голову… Впоследствии Понт перевёлся в другое учреждение, но, как говорят, по-прежнему не изменился, делал людям большие и маленькие пакости. Дай-то Бог, что бы он понял, наконец, что такое жизнь и нашёл в ней свое заслуженное место.

Хотелось бы помолиться за всех этих несчастных людей, которые каждый день – добровольно – приходили на службу не для того, что бы нести что-то полезное и светлое в этот мир, а просто отбывать свой пожизненный срок. Дай Бог им понимания и любви.

Выйдя обратно в зону, Яша чувствовал себя уже полностью адаптировавшимся, полным сил, с хорошим настроением и ещё с большей привязанностью к своим близким. Скачок и Гриб всячески проявляли заботу, даже на футбол не пускали, оберегая Яшино здоровье. Всеми способами отмазывали его от режимных мероприятий и присутствия на изнурительных строевых занятиях. А Яша и не пытался уклонятся от чего-либо. Он думал: пусть всё будет так, как будет. Всё принимал с равной благодарностью. Он ещё внимательней стал относиться к лагерной жизни, стараясь, все увиденное запечатлеть в памяти.

Стремительными ураганами налетали ГБР (всеобщие шмоны). 200-300 ретивых сотрудников, истосковавшихся по полезной работе, заходили в зону, по 15 человек на каждый объект и отряд. Всех зэков выгоняли на улицу. И начиналась, так сказать, вакханалия, глумление над здравым смыслом. Все переворачивали, все настенные панели срывали, все баулы вытряхивали. Находили в основном грязные носки под матрасами. Такие события вызывали радостный резонанс в сердцах усердных служак: как это так, у нас, в эпоху технического прогресса, заключенный прячет грязные носки? Этого зэка заставляли писать бумагу, а потом сразу отправляли на дисциплинарную комиссию со всеми вытекающими последствиями. И не дай Бог, если ты второй раз попадешь туда: отобьют всю жопу. В каждой сумке была опись личных вещей, и если эта опись не совпадала с содержимым, если у тебя, скажем, было не двое трусов, а трое, всё – «пиши бумагу». Что-то объяснять было совершенно невозможно. Эти казённые роботы из параллельного мира с непроницаемыми лицами на все возражения бубнили одно: «пиши бумагу».

Скачок неистовствовал. Он всегда был в не себя после этих ГБРовских разворотов. Тем более, что весь отряд был отстроен его руками. Возмущаясь, он ху-лил и это варварство, и весь белый свет. Ходил к начальнику, пытался что-то доказать, но его никто не слышал. Всем похер были проблемы зеков. Тем более, ведь ГБР – это такое массовое показное мероприятие!

Погода зимой не радовала: порой за тридцать. Многие зэки без нижнего белья, в кожаных ботинках на простой носок. Проверки, проводимые на улице, заряжали всех недовольством. Иногда плац по колено заваливало снегом. Порой убирали его зэки с утра до вечера, но чаще укатывали ботинками на маршировках. В рабочих отрядах тоже было мало радостного. Усталые мужики идут с работы после развода, выходят из промзоны в жилзону,… а там их ждут режимные мероприятия. Раньше в лагерях, вспоминал Яша, если мужик работал, на него вообще не обращали внимания. А тут трудяга вернулся со смены, а ему нельзя ни умыться, ни прилечь, ни посмотреть телевизор или кино. Все были напряжены, злы, взвинчены до крайней степени. Яша чувствовал, что когда-нибудь терпению придет конец, и вулкан прорвется наружу. Зато администрация не предчувствовала ничего (наши начальники действуют всегда только по указке сверху, распорядиться своим умом они патологически не способны). По зековской почте приходили серьезные, нерадостные новости. Во всех лагерях области проходило брожение. То в одном лагере убьют зэка, то в другом – сразу 6 человек. Начались расследования во всей области. В такой ситуации администрация придумала свой выход: отрубить зэков от информационного потока. Всю аппаратуру, где было радио, изъяли. Телефонные переговорные пункты сразу все сломались. А в одной единственной крытой зоне, где был собран отрицательно настроенный контингент, зэки голодали. Позже стало известно, что были возбуждены уголовные дела против начальника управления «Рыжего» и его ближайшего окружения. Они даже были взяты под стражу. Вся верхушка областного управления оказалась, мягко говоря, не на высоте. Люди, которые определяли политику и задавали тон во всех лагерях области, были обыкновенными преступниками. (Некоторые из них впоследствии были осуждены, но многим всё это беззаконие сошло с рук.)

Пресса сообщала о диком беспределе, творившемся в лагерных камерах: зэков ломали, делали калеками, просто убивали в одиночках. И в те же чёрные дни начальник управления «Рыжий» получал благодарности от президента страны за лучшие областные показатели.

На дворе был 2010 год. Все эти чудовищные дела происходили в демократические времена в демократической стране до тех пор, пока не всколыхнулась общественность на воле. Все попытки замять эти происшествия, или свалить всё на зэков, провалились. После длительного процесса, многие были сняты со своих должностей, но большинство по-прежнему получало зарплату или (после увольнения) генеральскую пенсию (за загубленные души, наверное).

Порой Яша был в ужасе от того, что в зоне, находящейся в центре города, происходило такое, что просто глаза на лоб лезли.

После снятия с должностей обмундированных уголовников началась вроде бы оттепель в управленческих головах. Заездили комиссии всяческий организаций. Создавалась видимость благополучия.

На зоне произошел смешной эпизод. Заходит зам по тылу (главный снабженец). Высокий, здоровый, статный, с очень приятным располагающим лицом. И на понимающей нотке, дружелюбно, спрашивает у выстроенного перед ним отряда:

– Ну что, мужики, вопросы есть?

И неожиданно один Пенёк и задал вопрос:

– Вот я хожу в наряд, чищу, чищу эту картошку, много чистим, а в супе её не видно.

– Хорошо, разберемся. – решительно сказало должностное лицо, грозно взглянув на близстоящих сотрудников, и величественно удалилась.

А ответил за всё сам Пенёк. На следующий день он надолго пропал из жилки: перевели в адаптацию подучится маршировать. А зэки юморили: «видимо, там картошки больше дают».

А в адаптации все происходило так: СДИПовец ведёт отряд и постоянно отрабатывает речёвку: «Отряд, внимание!» В ответ отряд ревёт хором: «Здравствуйте, гражданин начальник!» СДИПовец: «Что от вас требуется?» Отряд орёт: «Дисциплина!» СДИПовец: «Вопросы есть?» Отряд: «Никак нет!» Вот туда и пошел наивный Пенёк отрабатывать: «Вопросы есть? Никак нет!» Поэтому, какая бы не приезжала в зону комиссия, никогда ни у кого не было вопросов. С первых шагов в зоне, чуть не круглосуточно, изо дня в день, зэка, как служебную собаку дрессируют на плацу. В целом, получалось неплохо, но иногда было смешно: маршируют-то зэки, а песню поют за оперов «Возьмёмся вместе, опера». У зэков всё путалось в головах, первоходков происходящее просто изумляло. Всеми этими жёсткими, бестолковыми крайностями с принуждением, создавалась иллюзия порядка. Зэков унижали, ломали, били, но только не исправляли. Неизвестно, были ли у администрации на вооружении другие методы перевоспитания оступившихся. Все это было страшно видеть в великом государстве, бывшей империи.

После отстранения из управленческих рядов «Рыжего» и его клики вся лагерная система, как обезглавленная гидра, была в крайней растерянности. Никто не знал, какую политику проводит в лагерях. Начальство меняло маски по два раза в день. Но сколько дерьма разворошили они в душах арестантов! Большинство стали лицемерами с холодными сердцами, озлобленными, жестокими; они ненавидели всё вокруг. Что могли принести на свободу после освобождения эти исковерканные режимом люди? Догадываетесь? А потом мы говорим, что жизнь – дерьмо. Мы сами делаем её дерьмом.

Каждый день эту серую лагерную действительность кто-нибудь скрашивал красной краской.

Зима выдалась суровой: снегу по колено, мороз. Как хорошо, думал Яша, что хоть зона маленькая. Зэки убирали плац по графику, иногда проводили на трескучем морозе целый день. Одни сменяли других, но работы не убывало. Единственными развлечениями были: раз в неделю «клуб», просмотр фильма, вечером – спортивный городок.

Наступило 4 ноября – «День согласия и Единства» или «День народного единства». В общем, власть придумала для страны новый праздник. Администрация тоже решила устроить для зэков торжество, чтобы зажечь на морозе -27 градусов в задубелых сердцах горячую любовь к Родине. Всех выгоняли из отрядов на построение: и больных, и здоровых. Слабоодетые продрогшие зэки терпеливо ждали начала этого мероприятия.

Наконец, священнодейство началось. В центр вынесли стол с микрофонами. Потом ещё минут 20 ждали верхушку администрации. И вот, наконец, они появились. Холёные, надменные, сытые лица… Плац с завистью подумал: вот она – власть, изнутри разогретая. (а может и нет, но трудно, когда зубы трещат на морозе, не думать о всякой ерунде).

Практически никто не понимал смысла этого праздника. Праздник – это когда ты дома, в тепле, с семьёй, за хорошим столом… а когда ты стоишь в толпе угрюмых, озлобленных зэков и околеваешь от холода… нет, это не праздник. Это что-то другое.

Сначала все спели гимн, видимо, для лучшего ощущения и осознания российской государственности. Потом заслушали доклад о том, как Минин и Пожарский выгнали польских интервентов… Продрогшим насквозь зэкам было совершенно наплевать на то, кто, кого, куда и зачем выгнал. Они с нетерпением ждали конца этого «праздничного» ритуала. И на всем этом разношерстном сходбище только книгочей Яков Григорьевич пытался восстановить в памяти корни и истоки далеких и трагических для Московского государства событий…

Да, история наша весьма запутанная. Она напоминает искривленное зеркало и пишется зачастую не на основании достоверных фактов, а в зависимости от того, кто в данный момент находится у кормила власти. Уж переписчиков-холуев и льстецов-угодников у нас, к несчастью, всегда было предостаточно…

Но чтобы трезво оценить значимость «Дня народного единства» совсем не надо залезать в исторические дебри. Достаточно пойти в библиотеку, взять польско-русский словарь и сравнить основные, корневые слова и понятия. Любой сколько-нибудь грамотный человек, даже не будучи лингвистом, поймет, что поляки и русские не только в недалёком прошлом были одним народом, но и сейчас являются фактически одним народом. А праздновать победу одной части народа над другой не только глупо, но и не дальновидно. (Посмотрите в календарь: 7 ноября – обычный черный трудовой день).

Не заглянули в польские словари наши кремлевские мечтатели-англоманы, а праздник назначили.

Да, времена те действительно были очень трудными, особенно для народа.

Борис Годунов вроде и неплохой был правитель, но фатально невезучий: засухи, голод, эпидемии, мор постоянно раздирали и испепеляли страну. Чужая корона жгла голову. Годуновы были обречены.

Голодный народ бунтовал и жаждал крови.

Дмитрий Иванович хотел освободить крестьян, дать толчок ремёслам, провести в государстве европейские реформы, но был молод, горяч, неопытен и доверчив. Доверчивость и погубила его…

В результате долгого и бессмысленного кровопролития, мытарств и бедствий народных и оказались поляки в конце концов 4 ноября в Москве. Но были ли они в тот момент оккупантами? Разве штурмовали они кремлевские стены? Не пригласило ли их в Москву наше себялюбивое, алчное и трусливое боярство, не встречало ли их как дорогих гостей хлебом-солью? Много сожгли овса, мотаясь из одного лагеря к другому, все эти шуйские, романовы, мстиславские, голицыны и прочие. Как они рьяно присягали и истово клялись в верности всем, кто на тот момент обладал сколько-нибудь значительной военной силой! Присягали они и Федору Борисовичу, и Дмитрию Ивановичу, и Ваське Шуйскому, и Тушинскому Вору, именно Романовы обили все пороги у Сигизмунда и Владислава, приглашая их на московский стол…

А что в результате?

Когда пришла пора выбирать царя, оказалось, что Пожарского как-то незаметно отодвинули в сторону, а Скопина-Шуйского заблаговременно отравили; и выбрали именно такого царя, который и был нужен боярству, а не народу. (Кстати, князь Михаил Скопин-Шуйский – меченосец царя Дмитрия Ивановича, князь Дмитрий Пожарский – стольник царя Дмитрия Ивановича).

Так что праздновать нам, господа, особенно нечего. Мы ещё не заслужили праздников. А для того, чтобы их заслужить, надо хотя бы осознавать, что такое победы и праздники.

После воодушевляющих речей руководства, каждый отряд, по нумерации, должен был пройти по плацу, строем, маршем, с песней. Отряд, занявший первое место, получал праздничный обед. Маршировали хорошо все, но не за обед, а чтобы спастись от холода. Первое место занял отряд №13, который и раньше побеждал на всех смотрах. Самое смешное, отряд этот считался инвалидным, но умел побеждать за праздничный обед или за какой-нибудь другой приз. Например, просмотр дивиди плеера, которые раньше были во всех отрядах, а потом их сделали призом. И вот, только 13 отряд, отряд дедушек и инвалидов, стремился к победе, остальным это было совершенно безразлично.

Все хотели быстрей уйти в помещения. Начальники тоже уходили дальше справлять этот праздник. И зэки, промерзшие до костей, разбежались по баракам…

Каждый вечер в каптерке пятого отряда собирались многие персонажи этой истории: Яша, Скачок, Гриб, другие ребята. Приходило много молодёжи, люди сменяли друг друга. Всегда было совместное чаепитие и обсуждение колонийских новостей. Тем для разговоров было предостаточно. Хохотали порой до безумия над дебилизмом окружающей их обстановки. Каждый день в зоне что-то происходило: то зэки поскандалят, то драку устроят, то ещё что-нибудь, то обворуют друг друга. А если кого-нибудь, не дай Бог, ловили, то учили его по полной программе без какого-либо понимания и сострадания. Воровать – это плохо. Заканчивалось всё, в лучшем случае, избиением.

Друг друга зэки, в основном, презирали. Зло и ненависть крепко сидели внутри каждого. Все, кто там находился, по своим качествам и по своим биографиям, были далеко не случайными сидельцами. Эго каждого требовало только к самому себе внимания, заботы и понимания, но относиться хорошо к другим хотел далеко не каждый. Яша искренне не понимал таких человеческих отношений.

На отряде был зэк по прозвищу Мартышка: умственно отсталый, весь грязный, постоянно во вшах, сколько бы его не переодевали. Худой, как туберкулезник. Он ходил по зоне и попрошайничал. Клянчил у богатых зэков конфеты. Никто с ним не общался, но когда у кого-нибудь не было настроения, срывались на нем. Его пинали, всячески поносили, ещё бы, он же обиженный, чёрт в их понимании. Сколько раз Яша доказывал братве, что так поступать нельзя: если к себе требуешь понимания, то и к другому относись с пониманием и снисхождением. Но зэки отмахивались и говорили: «Яша, ты начитался христианской литературы, а до зоны пил теплую кровь и закусывал младенцами» – и хохотали над собственной шуткой.

Мартышка привязался к Яше, всегда старался быть рядом с ним: на построении, в столовой, на проверке. При Яше никто не осмеливался пинать его. А Яша с весёлым юмором, глядя на это жалкое существо, говорил всем: «Это – мой телохранитель!» И когда Мартышка что-нибудь просил у него, старался, при возможности, ему не отказывать. У каждого в жизни свой урок и своя судьба. Да и намного ли мы лучше такого Мартышки? Все мы равны перед Богом.

Отрядная жизнь стала все больше утомлять Яшу своим постоянным роением и никчёмной суетой.

Яша стал подыскивать себе работу, чтобы поменьше находиться на отряде.

И всё чаще стал заходить в молитвенную комнату на вечерние богослужения. Туда, вообще-то, мало кто ходил, если только по праздникам, а так два-три человека. Перед иконами, уединившись в молитве, можно было вспомнить весь свой греховный путь. Там можно было спокойно почитать духовную литературу, послушать литургию, посмотреть видеофильмы. Это было единственное место в зоне для душевного отдыха, для размышлений о жизни. Здесь можно было уединиться и не видеть все вокруг происходящее. Иногда приезжал батюшка, с большим трудом пройдя через все административные препоны. Тогда собирались верующие для крещения, исповеди и причастия. Народу было немного, но среди них были те, кто искренне тянулся к знаниям, мудрости и свету…

Яшу всегда волновали загадки духовной жизни. Для чего мы здесь? Почему всё так происходит? Что или кто есть Истина? И многие, многие другие вопросы беспокоили его встревоженную душу. Непростой жизненный опыт подталкивал к необходимости познания мира, а обычная жизнь с её устоявшимся укладом не давала ответов ни на один вопрос. Изголодавшейся душе нужна духовная пища. Где найти её? Яша начал искать ответы на мучившие его вопросы в разных религиозных течениях: исламе, буддизме, христианстве. Из исторических источников Яша знал, что все философские и религиозные течения являются наследием наших предков – Русов, а в основе всего сущего стоит Ведическое знание.

Яша знал, что глубокие исторические корни были перерублены временем, многие источники уничтожены, рукописи и книги сожжены поздним христианством, которое безжалостно выжигало жизненное пространство для утверждения собственного всесилия… Но это уже другая история. А Яша стремился постигнуть сегодняшнюю духовную жизнь. И доступным было только Христианское учение.

Его ближних тоже интересовала эта жизнь, но ходить молиться никто не хотел. К счастью, Яша уже вышел из того возраста, когда человек думает, что о нём подумают. Он приходил в отряд с просветлённой душой, в радостном настроении, с новыми силами, очистившись в душе от всякого негатива. Его даже собрались поставить старостой молитвенной комнаты. Но Яша, понимая, какой это непосильный груз для его неподготовленной души, отказался. Судьба уволила его от этой ответственности и говорила ему: «Ты не готов».

В результате сильного переохлаждения от длительного пребывания на морозе он снова заболел. Воспаление лёгких. Поднялась высокая температура. Тяжёлое обморочное состояние. Опять его почти принесли в МСЧ. Сама судьба приносила его туда.

Встретил Яшу… доктор Понт. Это была его смена. Он поставил укол, натянуто улыбаясь и, видимо, чувствуя себя в чём-то виноватым. Он хотел отправить Яшу на отряд, под предлогом того, что он оказал ему первую помощь и умывает руки… как Понтий Пилат. Все пацаны, работавшие там, Солёный, дай Бог ему здоровья, всячески ухищрялись и убеждали доктора Панкратова оставить Яшу до утра, когда придут все врачи.

Но ночью пришлось им всё-таки снова встретиться. Кое-как встав с постели, Яша пошел в туалет, а выйдя оттуда, потерял сознание, упав посреди палаты. Дневальный сбегал за врачом. Прибежал Понт, привёл Яшу в чувство. А утром, когда врачи пришли на работу, не удержался Понт, принялся за старое. Он начал вдруг клеветать на Яшу, понёс на Яшу откровенную чушь. Яша, дескать, ночью сам специально упал. Молол всякую ерунду. Все ему кивали рассеянно, но никто к нему всерьёз не прислушивался. Сделали снимок, и опять у Яши обнаружили воспаление лёгких. Трудно преодолевалась суровая зима, особенно тяжело было ВИЧ-инфицированным. В палате, где лежал Яша, почти все были вичевые. У таких больных в режимной зоне заболевание прогрессирует ещё сильней. Больных с ВИЧ было много. (Создаётся впечатление, что именно в лагерях высока доля ВИЧ-инфицированных. Действительно, особые условия, особый контингент, ведущий не совсем здоровый образ жизни, на самом деле, к сожалению, все далеко не так. Дело в том, что все арестованные и заключенные (поголовно) проходят медицинский контроль. А вот на воле находятся огромные толпы людей, которые вообще никогда не сдают кровь на анализ… Выводы делайте сами).

МСЧ – это единственное место, где больные могли подлечиться, отдохнуть и жить дальше. Но многие вообще старались не ходить на МСЧ. Слишком много на пути было разных барьеров.

Сама медсанчасть – маленькая. Три палаты: двух-, трех– и двенадцатиместная. Всего 17 мест на контингент из 1400 человек. Места всегда были. Врачи старались ложить только тяжелых больных, а сильно тяжелые отправлялись на областную тюремную больницу. Больные, находясь в отряде, записывались на приём в журнал, журнал подписывал начальник отряда, а потом дневальные относили его на МСЧ. В 8 утра начинался прием по записи. Помещение было маленькое, и в ожидании приёма кто спал сидя, кто стоя. Прием длился очень долго. Тарас, дневальный, старался как-то расшевелить врачей и ускорить этот процесс. Ко всем больным он относился с пониманием и заботой. Целый день носился туда-сюда, как угорелый. Врачи недолюбливали Тараса за его бурную инициативу. Он постоянно с ними конфликтовал, переживая за больных. Работа была тяжёлая, каждый день приходилось соприкасаться с больными. Тарас как бы чувствовал чужую боль, сопереживал и помогал зэкам. И за это больные тоже уважали его, им было приятно, что хоть кто-то за них беспокоится. Но у медперсонала Тарас был в очевидной опале. Он мог зайти в кабинет во время мирного чаепития врачей, и начать распекать их за сознательную затяжку времени. Особенно не в ладах был он с женской половиной медперсонала. Стоило ему отлучиться в туалет, его заставляли писать бумагу (т.е. объяснительную). Лиза и Кэт, удрученные простодушной прямолинейностью Тараса, постоянно находили какие-нибудь косяки, чтобы отправить его на комиссию. Он всё время переживал из-за этого и нервничал. Яша сразу понял, что Тарас, как работник, незаменим, но, как у нас говориться, незаменимых нет.

После того, как в зону приехала спецмашина и всем делали флюорографию (это происходило два раза в год) было выявлено много туберкулезников, которых отправили на областную больницу. И Тарас оказался в их числе. Брезгливой радости некоторых сотрудников не было предела. Без маски из палаты его не выпускали, увидев в коридоре, всячески кусали и изводили. Яша утешал и успокаивал Тараса в прогулочном дворике при МСЧ, учил его не принимать их колкости близко к сердцу, быстрей ехать на больницу и лечиться. Тараса увезли.

Пока Яша лечился, управление начало новую перестроечную кампанию, суть которой была такова: ранее судимые должны держаться отдельно от первоходов, быть в разных колониях. Раньше все зэки держались вместе, если у них был один режим. И началась великая миграция зэков.

Пересортировка была повальной. Из 8-ки народ разъезжался в три зоны, а навстречу везли более закоренелых урок. Этапы были по 20-30 человек. В месяц было до трех этапов в каждую сторону. Одни уезжали, на их место приезжали новые люди. Четыре месяца длилась эта челночная перевозка зэков.

Много Яшиных друзей уехало. Пол-отряда было первоходов: Гриб, Медведь, Солёный… Все радовались, уезжая из этой колонии. В других местах было намного лучше.

Друзья приходили прощаться к Яше на МСЧ. Всё-таки очень сильно сближают людей тяжелые условия, именно в них устанавливаются тёплые отношения и крепнет настоящая дружба.

Солёный, готовясь к отъезду, уговаривал выздоровевшего Яшу поработать на его месте. Много объяснил, что и как, и кто под землёй «редиску красит».

Яша терзался сомнениями, оставаясь наедине, долго не мог принять решение. Работа ответственная, единственная в своём роде. Регистратор. Но и бездельничать не особо нравилось. В промзону он, из-за слабого здоровья, не пошел. Да и работы там практически не было. Специальности Яша не имел никакой. Нужно было занять себя хоть каким-то полезным делом. Пришла пора отдавать долги, не всю же жизнь воровать, грабить, а потом пропивать и прокалывать то, что легко достается. И Яша принял решение: он будет работать. Со многими врачами он уже был знаком. Но Яша ещё даже примерно не представлял, что его ждёт.

Последние дни перед отъездом, Солёный потихоньку передавал Яше секреты и тонкости этой работы. Узнал Яша про все подводные течения. Ознакомился с документацией. А её было очень много.

Сейчас, оборачиваясь назад, в прошлое, всё кажется довольно просто, но тогда, в первые дни, Яше еле-еле удавалось справиться с работой, переварить огромный объём информации. Несколько раз он хотел бросить все и уйти. Тем более, что Батон, старшина, должен был скоро освободиться, а без его помощи он вообще не представляет себя на этом месте.

Первый день прошел более или менее удачно. Яша настойчиво познавал азы своего нового (и первого) ремесла. Работы было очень много. Целый день пробегав по МСЧ как заведенный, не дождавшись отбоя, Яша упал на свою койку и провалился в глубокий сон.

Постепенно, изо дня в день. Яша приобретал навык к этой нелёгкой работе. Порой, приходилось работать с 8-00 до 20-00. Период был сложным, так как происходили массовые перемещения зэков из зоны в зону. Приходящие и уходящие этапы, кучи амбулаторных карт, в которых надо было всё отмечать: как прибытие, так и отправку. Всем делалось одинаково:

«Осмотр по прибытию в ИК. Жалоб нет. Состояние удовлетворительное. Кожные покровы чистые.

Л/у не увеличены. t36,6С. АД 120/80. Физиол.опр в норме.

В этапе содержаться может.

Подпись. Ф-р Титов С.В.»

За фельдшеров трудился Яша, а они порой и не знали, как, что и где записывать; так, формальности соблюдали, а в карточках писать им было лень. Начальник, Пруссак, постоянно требовал, чтобы все документы были оформлены как положено. Как врач, а он был травматолог и хирург в одном лице, он, конечно, был профессионалом высокого класса, но как начальник – мягковат. Но его же давили со всех сторон: и собственное начальство, и постоянно наезжавшие комиссии. Со своих подчиненных и сотрудников он, конечно, требовал исполнения обязанностей, но не был достаточно жёсток в своих требованиях. И частенько эти сотрудники делали вид, что работают. У Яши с Пруссаком сложились неплохие отношения. Яша осознавал, какая тяжесть, какой груз ответственности лежал на плечах его начальника. Сам он никогда не отлынивал от работы, хотя порой и тяжеловато приходилось.

Но потихоньку, Яша стал привыкать к своей работе, старался вникнуть в каждую деталь, не упустить ни одной мелочи. Сидя с врачами на приёмах, он начал понемногу разбираться и в заболеваниях. Постигал тонкости терапии, хирургии, дерматологии, психиатрии (тем более, Кэт разрешала Яше пользоваться своей литературой). Он засиживался в рабочем кабинете до глубокой ночи. Яша был единственным, кто жил на МСЧи постоянно работал с больными. Он видел все происходящее, как бы, с двух сторон: и с точки зрения сотрудников, и взглядом больных зэков. И про себя делал выводы обо всём происходящем.