Текст книги "Следы всегда остаются"
Автор книги: Федор Грецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)
– Говори, говори, сын, почему свою седую мать обесчестил, – строго и с дрожью в голосе проговорила она.
Кучеров, тяжело вздохнув и повернувшись раскрасневшимся лицом ко всем присутствующим, произнес:
– Виноват я, дорогие товарищи. Преступление перед всеми вами, перед Родиной своей совершил…
– Расскажи, как все произошло, – вновь перебил его кто-то.
Кучеров рассказал все, что помнил.
– А куда же Кузнецов девался?
– Не знаю.
Вместо Кучерова я ответил на этот вопрос.
– Дело Кузнецова тоже передано на обсуждение коллектива шахты.
Вопросы сыпались со всех сторон: где родился и рос, кто его родители, как воспитывали, где учился, как на завод попал, что в свободное от работы время делает, с кем дружит…
А потом начались выступления. Никогда еще Кучерову не приходилось и, наверное, не придется переносить такое. Теперь он сидел не поднимая глаз: тяжесть вины и стыд склонили его голову. Он боялся тысяч глаз, которые впились в него. Лишь изредка было видно, как поднимались его угловатые плечи и выпрямлялась спина. В этот момент он медленно, боязливо поворачивал голову то в одну, то в другую сторону и посматривал на окружавших его людей.
Первым взял слово старый мастер Семикобыленко. Он говорил долго и страстно.
– Мы в семнадцатом году на этом заводе знамя революции первыми в городе подняли. Знаешь ли ты, сколько мы крови пролили у этих стен, завоевывая вам свободу и счастье? А ты позоришь нас. Да какое ты право на это имеешь! – Он остановился, задумался, видимо, хотел сказать что-то более резкое, но, не найдя нужных слов, махнул рукой, сердито посмотрел на Кучерова. – Да тебя судить надо, прохвост ты этакий. Напился, пьяный был! – передразнивая Кучерова, повторял Семикобыленко. – Пей кислое молоко, от него никогда пьяный не будешь, – и сделав небольшую паузу, добавил: – Я всегда так делаю, и видишь, как твердо на ногах стою, хотя мне скоро уже и шесть десятков будет. Мне кажется, наказать его надо, чтобы другим наука была. Нельзя прощать таким. Судить, судом судить!
Поднялся Валентин Минай, белокурый парнишка, с лицом нежным, как у девушки.
– Никак не пойму тебя, Николай. Неужели ты совсем отстал от жизни. Посмотри, что делается вокруг, как мы боремся за искоренение пережитков прошлого, как мы стремимся навести в городе порядок, – говорил он. – Ради чего я и все члены нашей бригады в дружину пошли? Чтобы хулиганью места в городе не было. А ты, вместо того, чтобы помогать нам, даже против пошел.
– Я ничего не помню, – вновь пытался вставить слово Кучеров.
– Вот это-то и очень плохо. Всегда нужно помнить, что ты делаешь. Стыдно мне за тебя. Ведь ты вместе с нами работал и такое натворил. Конечно, во всем виновата водка: можешь ты иногда лишнее выпить. Товарищи, я до глубины души возмущен поступком Кучерова, но не считаю его потерянным человеком. Работал он неплохо, да и сам еще молодой. Можно помочь ему образумиться. Я вношу предложение не судить Кучерова, а передать его в нашу бригаду на воспитание.
Кучеров вновь тяжело вздохнул и умоляюще посмотрел на членов президиума.
Секретарь комсомольского комитета Таня Семендяева с комсомольским задором в голосе и жестах обрушилась на Кучерова.
– Но и наша вина в его поступке есть, – заканчивая, говорила она. – Мы тоже мало обращали на него внимания.
Бурное и горячее это было собрание. Все выступающие в один голос беспощадно осуждали Кучерова, бросали ему в лицо много резких слов, но сходились в одном: Кучерова можно исправить. Они просили передать его на воспитание коллектива. И это была не жалость, не снисхождение! Нет, рабочий коллектив большого цеха подумал о судьбе своего товарища, решил сделать его честным человеком.
Все ждали, что скажет Николай в своем последнем слове.
– Просись, просись, негодный, – произнесла его мать, вплотную подойдя к нему. – Разве я таким хотела видеть тебя, разве ради этого твой отец головушку свою на фронте сложил, – она гордо выпрямилась. – На колени перед товарищами стань. Стань, тебе говорят!
Кучеров подчинился властному требованию матери и начал опускаться на колени…
– Простите, простите, – тихо произнес он. – На весь век помнить буду. Никогда никого не подведу, вот посмотрите…
Последним выступал парторг цеха Фомин. Он говорил о той большой работе, которую проводит завод, выполняя решения XXI съезда партии, о великой программе строительства коммунизма, о стройках Урала и Дальнего Востока, Донбасса и Караганды.
– И везде трудится наша прекрасная молодежь, наши прекрасные юноши и девушки, красота жизни нашей. Но есть у нас еще и такие, которые мешают нам трудиться и отдыхать. Их мало, но они есть. Вот перед нами один из таких. Кучерова я знаю давно. Он неплохо вел себя в коллективе. Но вот выпил и набедокурил, прямо скажем, нахулиганил. Что с ним делать? Одни предлагали судить его и в тюрьму отправить, другие взять на поруки. Я присоединяюсь к последнему мнению. Кучеров не такой уж неисправимый, чтобы в тюрьму его отправлять. Мы должны резко осудить его поведение, но, учитывая, что этот поступок он совершил впервые, можно взять его на воспитание коллектива. Я думаю, что коллектив цеха сумеет воспитать его настоящим человеком.
Предложение о взятии Кучерова на поруки коллектива было принято единогласно.
Когда собрание было закрыто, Фомин пригласил к себе начальника цеха, мастера, председателя цехового комитета профсоюза и секретаря комсомольского комитета.
– Из дела Кучерова все мы должны сделать вывод. Планом увлекаемся, а о людях часто забываем. Надо, чтобы Кучеров настоящим человеком стал, да и кто-нибудь подобный не появился.
– Кучерова мы возьмем в работу, – поспешила вставить Семендяева. – Переделаем.
– Не надо, Таня, его в работу брать, а человеческое чувство к нему проявить нужно. Нужно посмотреть, где и как живет, как время проводит, с кем дружит. В общественную работу втянуть его нужно, да так, чтобы у него времени на безделье не оставалось.
Через полгода я вновь побывал на заводе. Зашел в цех. Кучеров стоял у новенького станка и проворно обрабатывал одну деталь за другой. Увидев меня, он улыбнулся. И это была не прежняя наигранная улыбка, а настоящая, душевная.
– Ну, как дела, Николай? – спросил я.
– После такого переплета, как с иголочки будешь! – он вновь улыбнулся.
Мастер Семикобыленко кивком показал на «Доску почета». Я подошел к ней и увидел знакомое лицо. Внизу небольшая подпись:
«Лучший слесарь цеха Николай Кучеров. Норму выполняет на 150—180 процентов».
В комсомольском комитете, куда я зашел, рассказали, что Кучеров участвует в художественной самодеятельности, является активным читателем заводской библиотеки, создал футбольную команду.
– Трудно назвать мероприятия, в котором бы он не принимал участия, – добавила Таня Семендяева.
– Значит правильно мы поступили, передав Кучерова на воспитание коллектива?
– Безусловно, правильно.
– Вот так было с делом Николая Кучерова, – закончил прокурор Белов. – Вот так помогли ему настоящие друзья. И я горжусь тем, что помог ему немножко найти этих настоящих друзей.
СЛЕДЫ ВСЕГДА ОСТАЮТСЯ
I
Над городом вставал ясный июньский день. Свежая зелень деревьев, остывших от дневного зноя, казалась чисто вымытой, будто недавно прошел дождь. У фонтана играли дети, оглашая тишину громкими криками. Бодро шагали по улицам озабоченные своими делами взрослые. Над домами пронесся только что поднявшийся в небо самолет. Приглушенный расстоянием рокот его моторов вещал о мощи земли, о том, что в небе летит озабоченный какими-то своими хорошими думами человек.
Лейтенант Никулин стоял у открытого окна. Ему очень хотелось пойти на улицу, поиграть с детьми у фонтана, спросить вон у той старушки с корзиной, куда она так торопится, и помочь ей нести корзину, ему хотелось подняться на самолете и испытать не сравнимое ни с чем чувство поднимающегося ввысь человека.
Но вот дежурство…
На столе три телефона. Какой-то из них может позвонить. Надо быстро поднять трубку и ответить четко, по-военному:
– Лейтенант милиции Никулин слушает!
Впереди еще целых два часа дежурства. Никуда не денешься. Тень усталости пронеслась по сухому продолговатому лицу, по губам, припухлым, как у девушки, заставила углубиться взгляд голубых добрых глаз. Никулин сел за стол.
Раздался звонок. Никулин вздрогнул и, быстро прогнав усталость, произнес привычное:
– Лейтенант милиции Никулин слушает!
В трубке послышался голос начальника, майора Бородина.
– Через тридцать минут зайдете ко мне. Предупредите домашних, что задержитесь на работе. А сейчас отправляйтесь поесть. И не опаздывайте, – добавил он, покашливая, что означало – Бородин волнуется, не в духе и всеми силами сдерживает себя.
Никулин положил трубку, взглянул в окно на купающихся ребятишек. Один из них поскользнулся и упал, оглашая улицу плачем.
– Доигрался, – с сожалением произнес Никулин, мигом позабыв о том, что собирался сожалеть по поводу неблагополучного окончания своего дежурства.
Но паренек быстро умолк. Нахохлившись, он стал в сторонке, наблюдая, как продолжают купаться его товарищи. «Ишь ты, наука идет впрок», – с улыбкой подумал Никулин и пошел в столовую.
Майор Бородин, подняв седую голову, встречал каждого входящего в кабинет коротким приветствием и внимательно оглядывал, пока тот не усаживался. Потом он так обращался к следующему. Терпеливо ждал, изредка подергивая себя за казацкий ус – еще один признак сдерживаемого волнения. Наконец все были в сборе. Бородин начал, отчетливо выговаривая каждое слово:
– Сегодня на станции обнаружено хищение контейнера с шелком и шерстью. Стоимость – пятьсот тысяч рублей. Время хищения точно неизвестно. По некоторым данным оно произошло два-три дня тому назад. Очевидно, груз вывезен автомашиной после того, как попал в товарную контору. Теперь прослушаем план проведения оперативно-следственных мероприятий…
После совещания лейтенант Никулин сразу же пошел в товарную контору. Представившись, он стал знакомиться с работой грузового двора, с порядком поступления, отправления, с учетом и регистрацией грузов, осмотрел все журналы, книгу пропусков и корешков к ней. Никаких следов. С чего же начинать? Никулин волновался: ему был поручен самый ответственный участок – грузовой двор, место, куда прибыл контейнер, где он был разгружен и откуда был похищен товар.
Начальник грузового двора Крамов, лысый, с одутловатым добродушным лицом человек, растерянно поглядывал на Никулина.
– Покажите мне тот самый контейнер, – сказал ему Никулин, чтобы хоть чем-то заняться и избавиться от Крамова.
– Сию минуту, – услужливо произнес Крамов и повел его к обычному контейнеру, окрашенному, как и все, в темный цвет. Никулин обошел его вокруг. Открыт без взлома. Пломба снята. Никаких повреждений нет. Двери слегка приоткрыты, внутри – пустота. Лишь оторванная от какого-то тюка этикетка, да какая-то пуговица осиротело лежали на дне контейнера. Никулин поднял их и аккуратно положил в планшет. Вот и все. Крамов не уходил, ждал, что еще от него потребует лейтенант милиции. Никулин окинул его недовольным взглядом.
– Мы не притрагивались к нему, товарищ лейтенант, – начал оправдываться Крамов.
Никулин не слушал его. Он думал: «Спецификации нет. Похитители все предусмотрели. А пуговица и этикетка вряд ли что-нибудь дадут. Пожалуй, надо узнать, кто работает в товарной конторе. Но знает ли своих сотрудников этот растерянный и всего пугающийся человек? – он снова с неудовольствием посмотрел на толстенького, обильно потеющего Крамова. – Нет, наверное, не знает».
Никулин оказался в положении, которое иные следователи именуют «погоней за собственной тенью». Никаких серьезных улик, никаких данных, одна лишь собственная уверенность, что хищение произошло именно здесь и совершено не посторонними людьми, а теми, кто работает в конторе. Опыт его был мал. Он не знал, как иногда опасно гоняться «за тенью собственных мыслей» да еще кем-то подсказанных. Ведь в таком случае, увлекшись, можно пропустить очень важные детали, свидетельствующие о другом, более важном. Пуговица, которую он нашел и спрятал, могла принадлежать и вовсе не работнику товарной конторы. Но Никулин упорствовал. Он призвал на помощь логику. «Надо было выписать накладную. А кто это мог сделать? Только работник станции. Кто мог знать, что прибыл контейнер без документов? Только работник товарной конторы. А как могли провезти груз через проходную? Здесь тоже не обошлось без работников грузового двора и товарной конторы», – рассуждал он, все больше уверяясь в правильности своих предположений. Но, увы, это были лишь одни предположения. Ему не с чем было возвращаться к майору Бородину.
II
Ночь прошла в бессоннице. Как только в окне показались первые лучи раннего июньского солнца, Никулин встал и вновь поспешил в товарную контору. Теперь уже не заходя во двор, он долго стоял у въезда и наблюдал за работой проходной. «Да, охранник осматривает каждую машину при выезде и въезде, проверяет документы. Значит, должен был быть пропуск на вывоз груза».
Никулин зашел в проходную. Охранник Котляров, пожилой человек в очках, встретил его, как и Крамов, с беспокойством.
– Вы по поводу контейнера? – сразу же спросил он, как только увидел Никулина.
«Это нехорошо, – подумал Никулин, – они все знают, зачем я здесь».
Мысли такие были, конечно, странными: ведь все работники товарной конторы знали о краже, о том, что надо узнать, кто это сделал, и что вчера приходил по этому поводу такой-то и такой-то.
– Да, и – нет, – уклончиво ответил Никулин.
– Чем могу быть полезен? – не смущаясь этим уклончивым ответом, поинтересовался охранник.
– Вы продолжайте свою работу, а мне дайте документацию, которая у вас ведется.
– Товарищ Крамов меня уже предупреждал…
– О чем предупреждал? – быстро спросил Никулин и внимательно посмотрел на охранника.
– Чтобы я приготовил для вас…
«Странно ведет себя этот начальник конторы: то он не отходит от меня ни на шаг, то предупреждает о том, что мне понадобится».
– Когда это он вам сказал?
– Вчера.
– А сегодня он заходил к вам?
– Нет. Говорят, что он заболел от огорчения. Как ни говорите, первый раз такое случилось. Всегда в передовиках ходили, премии получали, а тут такая беда. Неслыханно! – промолвил он, тяжело вздохнув.
Слова его звучали искренне. Иногда бывает больно не верить в искренность человека. И Никулину не хотелось не верить. Но он с особой внимательностью принялся за осмотр книги регистрации пропусков. Записи на вывоз нужного груза он так и не нашел.
Охранник зашел в проходную, опустил в опечатанный ящик один за другим три пропуска на вышедшие машины и, попросив у Никулина книгу регистрации, записал их.
– Скажите, Котляров, а вы все пропуска записываете в книгу?
– А как же иначе?
– А почему нет регистрации вывоза уворованного груза?
– Не может быть! – как бы не веря Никулину, обиженно произнес охранник.
– Кража была в период с 15 по 20 июня. Я просмотрел журнал, но нужного не нашел.
– Что же это такое? – недоумевая, произнес охранник. Он непонимающе смотрел на Никулина.
– А вы пропуска посмотрите, может кто из охранников по ошибке не записал, – предложил Никулин.
Пропуска тоже не было. Никулин улыбнулся: он обрадовался тому, что логическое рассуждение его подтверждалось – кража несомненно произошла в товарной конторе. Нет записи, нет пропуска. Несомненно, кто-то все это уничтожил из местных работников. Но кто они, эти преступники? Как найти их? Ведь шелк и шерсть в ближайшие дни будут за бесценок проданы на черном рынке и тогда еще труднее обнаружить виновников. Неужели Крамов? Он первым подумал о пропусках. Он предупредил охранника. Можно было предупредить вчера, а на день раньше изъять все, что могло внушать подозрения. Нет, не может быть! Крамов был искренне обеспокоен.
Опять эта искренность!..
В кабинет, в котором расположился для работы Никулин, вошел низенького роста человек. Стриженая седеющая голова с небольшой лысиной, косоватые глаза, часто бегающие в разные стороны, редкие зубы. Черная поношенная рубашка со стоячим воротником и металлическими пуговицами. В руках далеко не новая фуражка.
– Охранник Зубенко, – представился он, немного картавя и говоря в нос. – Прибыл по вашему приказанию.
Никулин, слегка приподняв голову, пристально всматривался в него. Зубенко стоял, не шевелясь, у двери кабинета и безразлично смотрел на Никулина.
«Меня изучает, – подумал Никулин. – Одет бедновато».
– Прошу садиться, – обратился он к вошедшему, показывая па стул.
Зубенко медленно подошел к столу и также медленно сел.
– Скажите, гражданин Зубенко, вы дежурили в тот день, когда был похищен шелк?
– Кажется, я.
– А почему кажется? – перебил его Никулин.
– Потому, что я не знаю точно, когда он был похищен.
– Но сейчас установлено, кража была в период с 15 по 20 июня.
– Если верить установленному, то в это время дежурил действительно я.
– Но раз вы дежурили, то вы можете и сказать, кто вывозил уворованный груз?
– Что вы, товарищ лейтенант? Да откуда я могу знать, когда за день сотни машин заходят и выходят?
– Но в эти дни шелк и шерсть никто не получал.
– Шелк не вывозили, так другое вывозили, – спокойно отвечал Зубенко.
– Хорошо, – после продолжительной паузы произнес Никулин. – А куда вы могли положить пропуск на вывоз уворованного груза?
– Туда, куда и все, вначале опустил в ящичек, а потом в контору после смены сдал.
– Но в конторе его нет.
– А я причем? Там есть начальник, он пусть и скажет, куда он его дел. Я сдал в контору.
Зубенко еще несколько раз упомянул о начальнике, пожаловался Никулину на то, что он отказал ему в получении каких-то денег. Разговор сводился к совершенно иной теме, ничего не выяснял из загадочного случая кражи и не прибавлял нового к мнению Никулина о Крамове. Сам же Зубенко производил впечатление человека вздорного, готового все свалить на начальство.
– Поймите же, – убеждал его Никулин, – что вы можете помочь нам найти преступников. Вспомните, кто вывозил шелк и шерсть. Должна быть полная машина.
– Убейте меня, не помню, – стоял на своем Зубенко.
– Тогда вы тоже являетесь соучастником кражи.
Зубенко вскочил со стула.
– Прошу не оскорблять меня, товарищ лейтенант. У вас нет никакого основания обвинять меня в воровстве, – обиженно произнес он.
– Садитесь. У меня есть основания обвинять вас, если не в воровстве, то в расхлябанности.
– В этом вы можете обвинять меня.
– Значит вы признаете, что выпустили груз без пропуска?
– В этом признаю свою вину. Мог прошляпить в спешке. Но опять же Крамов завел не те порядки…
Разное думал Никулин, разговаривая с Зубенко. То ему казалось, что охранник сам принимал участие в хищении и поэтому все скрывает, боясь ответственности, то думал, что охранник к краже не причастен и, если сделал оплошность, то только в том, что выпустил машину без пропуска и сдал пропуска в контору без расписки. Но ведь раньше все доверяли друг другу и часто сразу за несколько дней расписывались.
– Но куда же делся пропуск?
– А вы хорошенько с конторскими людьми поговорите, – заметил Зубенко.
Снова указывает на Крамова! Удивительное упрямство. Удивительно все, что было пока: человек, который первым сообщил о пропаже, больше всех сокрушался, заболел, наконец, от огорчения, пока вызывал наибольшие подозрения. А, может быть, Зубенко умышленно указывает на него?
Лейтенант Никулин вновь пересмотрел аккуратно подшитые пропуска за июнь. «Пропуска на шелк нет. Что если его и не было и Зубенко обманывает меня?» – подумал Никулин и вызвал секретаря-счетовода Валю Игнатову.
– Прошу вас проверить, кому был выписан пропуск номер 146.
Через несколько минут она прибежала и, давясь слезами, проговорила:
– Я не могу вам сказать. Книжка с корешками исчезла.
– Идите, ищите, – спокойно потребовал Никулин.
– Я везде искала, – отвечала Валя, – но ее нет.
Никулин смотрел на девушку. «Уворован не только пропуск, но и книжка с корешками. Значит, один из преступников здесь, в конторе. Но кто же он?»
– Вы можете идти, – строго сказал он Игнатовой.
«Неужели Крамов?» – снова с неприятным чувством подумал Никулин.
Подозрения Никулина основывались на внушительных выводах. Так бывает в следственной практике: не прямые, но какие-то косвенные улики указывают на одного человека. Происходит это в нескольких случаях сразу и заставляет задумываться над тем, чтобы заняться расследованием только этих фактов и никаких других.
III
Обо всем этом Никулин доложил майору Бородину.
– Да, утешительного ничего нет, – ответил Бородин. – Значит охранник признает, что мог выпустить машину без пропуска?
– Говорит, что в спешке все могло быть, хотя и маловероятно.
– А для чего уворованы корешки?
– Мне кажется, необходимо поговорить прежде всего с Крамовым.
– Так, еще?
– Крамов, возможно, натолкнет на мысль.
Бородин посмотрел на Никулина. Лейтенант понял, что Бородин уводит его от этой мысли. Когда он рассказывал о Крамове, майор, казалось, не слушал его и только отвечал односложно:
– Так, так, еще.
Теперь он совсем уклонился от разговора о Крамове и сообщил, что посылает в помощь младшего лейтенанта Майбороду, который обычно занимается непорядками на рынке.
– Связь с линейным отделением я держу регулярно, и как только будет что-нибудь новое, я вам сразу сообщу, – сказал Бородин. – Результаты поездки в Харьков на фабрику вам известны?
– Нет, товарищ майор.
– Погрузка у них произведена правильно. Контейнер был загружен полностью и на полную сумму, как указано в счете, который они выставили «Обллегсбыту». Похитителей нужно искать у нас и искать лучше, – добавил Бородин строго.
Ранним утром младший лейтенант Майборода отправился на «толкучку». День только начинался, а огромная площадь уже шумела, как развороченный улей. Слышались бойкие голоса продавцов, веселый смех группы молодежи, столпившейся у столика «предсказателя» счастья с красноносым попугаем на плече. Юноши и девушки явно потешались над незадачливым факиром. Они не верили в гортанные возгласы птицы, в безграмотные ленточки письма. Им было весело, потому что за плечами восемнадцать лет и такое хорошее утро, а перед глазами – чудище. В центре рынка в два длинных ряда стояли продавцы старых вещей. К ним редко кто подходил. В самом конце рынка разместились и мебельщики. Острый глаз лейтенанта заметил, что среди продавцов мебели прохаживаются какие-то подозрительные люди и показывают из-под полы вещи. Чаще всего это были лоскуты отрезов шерсти, шелка, дамские туфли.
Майборода знал секрет толкучки давно. И от его внимательного взгляда не ускользало ничего. Он хорошо видел, кто продавал свои личные вещи, ненужные в хозяйстве, от него не ускользали и те, кто сбывал чужое, по поручению, из «любви к искусству». Эти почему-то стремились торговать в наиболее малолюдных местах, чаще всего в районе продажи мебели. Майборода зашел в комендатуру рынка. Там были работники милиции других отделений. В нескольких словах сообщив им о краже шелка и шерсти, он попросил работников милиции обратить особое внимание на место, где продавалась мебель. Сам он несколько раз прошелся вдоль ряда, где продавали женские платья, кофточки, занавески, портьеры, по пути он заглянул в ряд, где продавали мужские костюмы, пальто и головные уборы. Он подходил, приценивался, торговался, но, не договорившись о цене, искал других. Были случаи, когда ему с трудом удавалось отбиваться от назойливого продавца. Долго ходил Майборода и среди «мебельщиков» и «обувщиков», бродил среди тех, кто продавал разные железки, электрические провода, букинистическую литературу.
И вот, проходя в третий раз через ряд «мебельщиков» и прицениваясь к трем венским стульям допотопного образца, он заметил у одной женщины маленький кусочек блестящей шелковой ткани, которую она показывала из-под полы. Майборода осторожно подошел к ней и, незаметно кивнув ей – мол мы свои люди, – сразу спросил, сколько она хочет получить за шелк.
– Здесь пять метров, – отвечала женщина. – Хочу триста пятьдесят, но для такого, как вы, могу и… – она лукаво улыбнулась.
– Многовато, – шутя ответил Майборода, – да и шелк неважный.
– Дешевле не отдам, сама за такую цену купила.
Майборода взял в руки отрез тонкой прозрачной ткани и стал внимательно рассматривать его.
– Цвет немного не подходит, – как бы оправдываясь, говорил он. – У вас другого нет? – Кивком головы он показал на кошёлку, которую держала женщина.
– Нет, у меня только такой.
Майборода, «не сторговавшись», отошел от нее, и, незаметно подойдя к старшему сержанту Бдыкину, прохаживавшемуся недалеко в гражданской одежде, спросил:
– Видел, с кем я торговался?
– А как же! Я все время наблюдал за вами.
– Нужно установить, где она живет.
– Ясно.
– За вами будет следить Ковалева. В необходимый момент дальнейшее наблюдение передайте ей.
Немного походив по рынку, Майборода увидел вторую женщину, в синем платке, с загорелым полным лицом, которая также продавала отрез шелка. Поторговавшись с нею, Майборода и на этот раз «не сошелся в цене», однако цвет шелка, который продавала эта женщина, был точно такой, какой исчез со склада. «Это уже заслуживает внимания, – подумал он, – такую нельзя упускать».
Неподалеку от себя он увидел переодетую в гражданское платье Ковалеву, которая бойко торговала. Майборода подошел к ней и стал настойчиво прицениваться, а когда вблизи никого не оказалось, тихо и быстро сказал:
– Наблюдай за мной. Нужно проследить за женщиной, с которой я только что торговался. Следить буду я, если до конца не смогу, передаю тебе.
– А если она продаст?
– Тогда ты пойдешь за женщиной, а я за покупателем.
– Гражданин, покупайте скорее или удаляйтесь, мне некогда с вами время терять, – вдруг певучим голосом протянула Ковалева, увидев, что к ним приближается обладательница шелковой ткани, похожей на исчезнувшую со склада.
– Мне это не подходит, – сказал Майборода.
Он отошел от Ковалевой и направился в сторону ворот рынка, не упуская из виду женщину в синем платке. Он видел, как она свернула ткань и, положив в хозяйственную сумку, вышла с базара. Он шел за ней, неся в руках «купленную» на рынке фуражку. Женщина остановилась на автобусной стоянке. Он подошел к ней и обратился, как к старой знакомой.
– Ну, как, продали?
– Везу обратно, – отвечала женщина, – сегодня не толкучка, а черт знает что!
– Нужно было мне отдавать, – с наигранной укоризной проговорил Майборода. – Я вот, вместо подарка для жены, себе купил, – и он показал фуражку.
Скрипя тормозами, подошел автобус. Они с трудом протиснулись внутрь забитой до отказа машины.
– Вам далеко? – поинтересовался Майборода, предлагая ей садиться.
– Да, мне до конца, – женщина села. – Спасибо. Я с вами чуть не повздорила, а вы оказывается добрый.
– Ничего, это бывает. Ну, мне пора.
Майборода вышел из автобуса. Но наблюдение за женщиной не прекращалось.
Через час младший лейтенант стоял в кабинете Бородина и четко рапортовал:
– Товарищ майор, наблюдением на вещевом рынке установлено, что шелковую ткань продавали жительницы нашего города Птушкина Клавдия Ивановна и Воронкина Анастасия Федоровна.
– Что еще о них известно? – вглядываясь в лицо Майбороды, спросил майор.
– Больше ничего. Пока только установлены их адреса. Одна из них живет недалеко от Крамова, – добавил он после паузы.
– Вот как! – Бородин внимательно посмотрел на Майбороду.
«Уже второй называет мне его имя. Не может быть…» – думал он, но на лице его не дрогнул ни единый мускул.
– Надо узнать, почему и чью шелковую ткань продают Птушкина и Воронкина, – сказал он коротко.
