Текст книги "Следы всегда остаются"

Автор книги: Федор Грецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

XII

Капитан Мирзов видел Борисова впервые. Как всегда при первой встрече, он сразу хотел составить представление о нем. Избегает смотреть в глаза – слаб волей, не умеет владеть собой. Плечи сгорблены, уголки губ запали, опустились – хочет показаться жалким, обиженным. Делает неестественно мелкие шажки – чувствует себя напряженно и не знает, зачем его вызвали. Вытирает потные ладони о штанины – волнуется и не уверен в себе.

– Скажите, Борисов, – обратился к нему Мирзов, – была ли женщина на том месте, где совершалось нападение на Каюкова?

Борисов вздрогнул, растерянно посмотрел на Мирзова.

– Я обо всем рассказал еще раньше, – ответил он после паузы.

– Но о женщине почему-то ничего не сказали, – Мирзов чуть улыбнулся. Он всегда улыбался, когда становилось очень трудно.

– Не знаю, – еле слышно произнес Борисов.

О-о, это уже было победой! Мирзов услышал в тоне ответа Борисова сомнение. Он не хотел упустить важного момента.

– Послушайте, Борисов, – произнес вставая Мирзов. – Каюков ведь остался жив. Он все видел. И незачем возводить напраслину на других людей. Горлов и Гаврилов сидели в машине, а вы пошли. Затем вы возвратились, и быстро поехали в поселок. Так?

– Так, – неуверенно произнес Борисов.

Мирзов оживился. Он не думал, что победа придет так легко.

– Зачем же вы всю вину валите на Гаврилова и Горлова?

Борисов побледнел. Глаза его растерянно забегали.

– Я не пытаюсь обвинить вас, – сказал Мирзов. – Я хочу только одного, чтобы вы говорили правду.

Борисов опустил голову.

– Я не виноват, – произнес он едва слышно. – Я видел людей, слышал выстрелы и сразу же побежал к машине…

– Женщину не видели?

– Да, я видел женщину. Она тоже побежала, как и я.

– В чем был одет человек, нападавший на Каюкова?

– Он был в шинели…

– Почему вы сразу не рассказали правду?

– Я боялся, что меня будут считать соучастником.

– Хорошо, – сказал Мирзов. – Сейчас я познакомлю вас с тем самым человеком.

Глаза Борисова расширились: он этого не ожидал.

В просторную комнату, в глубине которой стоял письменный стол, ввели Смирнова. Шинель с голубыми петлицами, но без погон, шапка-ушанка с авиационной эмблемой, темно-синяя рубашка с галстуком.

Капитан Мирзов мельком взглянул на Борисова. Тот смотрел не отрываясь на Смирнова. «Нет, они не знакомы», – решил Мирзов. Смирнов не обратил никакого внимания на Борисова. Он изучал обстановку кабинета, лицо его было спокойным. И только, когда Мирзов спросил у Борисова «Он», а Борисов ответил «Да», Смирнов заметил еще одного сидящего в кабинете.

Мирзов позвонил, и Борисова вывели из кабинета.

– Вы не знакомы с ним? – спросил Мирзов, когда дверь кабинета закрылась за Борисовым.

– В уголовном мире не имею знакомств, – ответил Смирнов, презрительно морщась.

– Смирнов, – снова заговорил Мирзов, – вы по-прежнему будете отрицать покушение на старшего лейтенанта Каюкова.

– Нет необходимости повторяться.

– Но мы нашли бесспорные доказательства.

– Я не знаю их.

Капитан Мирзов положил на стол пистолет, щечки и отбитые от них кусочки.

– Что вы теперь скажете?

– Я верю, что это пистолет Каюкова. Но я… купил его.

– У кого?

– У каких-то ребят.

– Смирнов, вас видели за несколько минут недалеко от места нападения на Каюкова?

– Кто? Этот тип, который только что был? Но я его никогда в жизни не видел.

– Не только он.

Капитан Мирзов подготовился к этому. Но нужно было, чтобы не только он, а и Сенин, и Курасов присутствовали при дальнейшем допросе и опознании. Опознание имеет большое значение. Это своеобразная проверка показаний и очная ставка.

Когда в кабинет вошли Сенин и Курасов, Мирзов пригласил еще двух человек. Они были одеты так же, как и Смирнов: шинель с петлицами, шапки-ушанки с авиационными эмблемами.

– Располагайтесь рядом вот с этим… – он на секунду задержался, задумавшись, как назвать Смирнова, – ну с этим… человеком, – закончил он.

Двое сели рядом со Смирновым.

– Смирнов, – обратился к нему Мирзов, – вы можете поменяться местами с рядом сидящими товарищами.

Он посмотрел на них, продолжая сидеть на прежнем месте.

– Вы можете выбрать любое из трех мест или даже сесть на любой другой стул.

– Хорошо, – после некоторого раздумья произнес он. – Я хочу сесть вот здесь.

Он сел крайним справа.

Когда все было приготовлено, в кабинет пригласили Люлькова. В кабинете стояла полная тишина. «Узнает или нет?» – волновался Мирзов.

– Люльков, – обратился к нему капитан. – На допросе вы показали, что незадолго до нападения на Каюкова вы видели, как за ним прошли мужчина и женщина. Скажите, нет ли среди сидящих в комнате того мужчины, которого вы видели? Посмотрите внимательно, не спешите! Если есть, то укажите на него.

– Чего ж не спешить, товарищ капитан. Вот этот человек! – он пальцем указал на Смирнова. – Да я его и через десять лет узнаю.

– А где вы меня видели? – бросил Смирнов.

– Там, где на нашего Николая Максимовича нападали. Он был, он, – уже обращаясь к Мирзову, как бы убеждая его, повторял Люльков.

Смирнов опустил голову и больше не сказал ни слова.

В кабинете остались Сенин, Курасов и Мирзов. Курасов сидел бледный, растерянный.

– Какое ваше мнение? – спросил Мирзов.

– Наверное, я ошибся, – глухо промолвил Курасов.

– За ошибки надо нести ответственность, – резко произнес Сенин. – Кстати, поведение ваше и Жукова будут обсуждать на бюро обкома партии, – добавил он и, обратившись к Мирзову, спросил: – А каково ваше мнение о Борисове?

– По-моему, он просто трус. Поговорите с ним сами.

– Да, я с вами согласен, – сказал Сенин. – Все это результат неправильного ведения следствия. Для всех нас будет наукой, как нужно внимательно относиться к каждому факту, как нужно уверенно и без оглядки относиться к тому, что утверждают простые советские люди.

А дальше все уже было так, как и должно было произойти. Курасов и Жуков понесли суровое партийное взыскание. Ошибка их оказалась поучительной, из нее сделали необходимые выводы товарищи, которым надлежало укреплять советскую социалистическую законность. Бюро обкома очень внимательно отнеслось к организации добровольных дружин из рабочих по охране порядка. Тяжело раненый Каюков, к сожалению, не смог возвратиться на прежнюю свою работу. Но опыт его был ценен и он помогал народным дружинам.

А что же с преступниками? Их судил трибунал и Смирнов уже не отпирался.

– Расскажите, Смирнов, как вы стали на путь преступлений? – обратился председатель трибунала к подсудимому.

– Это длинная история, но я все расскажу, все…

Сын промышленника. Без отца остался еще мальчиком. Работал на заводе. Был на стройках. Началась война, призвали в армию, затем плен, школа разведчиков в Западной Германии. Окончил ее, потом забросили для связи со шпионом «Тучный». Оказалось, что его уже арестовали. Связаться с кем-либо другим не смог. Узнал, что на заводе разработана особая машина-автомат, решил сфотографировать чертежи, чтобы чем-нибудь оправдаться перед «хозяином», вернуться за границу и там остаться жить. Вот тогда и созрел план захватить самолет и улететь. Я летчик и летать умел. На аэродроме захватить самолет нельзя. Там охрана. Решил сделать это в воздухе. Но одному эта задача непосильна, и я нашел спутницу. Ясное дело, из воровского мира, – продолжал он, – порядочная не пойдет.

Но завладеть самолетом в воздухе можно только с оружием. А его не было. Купить? Но где? Я долго искал, но так и не нашел. Деньги были на исходе, да я и понял, что на мои следы напали советские контрразведчики. Решил убить работника милиции и взять оружие. Попался Каюков. Он сильно оборонялся. Даже раненный в голову, с накинутой на шею веревкой, он еще бился ногами, кусал зубами. Он не сдавался. Пришлось стрелять еще.

– Ну, а что делала ваша спутница?

– Она помогала мне.

Толстоухова подтвердила показания Смирнова. Она просила простить ей, что не сделала это раньше.

На второй день был объявлен справедливый приговор…

Так закончилась история, которую и по сию пору мои товарищи называют: «Пистолет без номера».

ДЕЛО НИКОЛАЯ КУЧЕРОВА

Кто твой истинный друг?

– Как, действительно, ответить на такой вопрос, чтобы все было просто и ясно для пылкого, порой неразборчивого в выборе друзей молодого человека? – спросил меня мой друг, прокурор Белов, старый работник прокурорского аппарата, всегда интересовавшийся проблемами перевоспитания.

Он показал на кучу всяких вырезок из газет, тетрадку со своими собственными записями, карточки с выдержками из различных произведений.

– Вот, – говорил он, – здесь все необыкновенно правильно и хорошо. Я люблю и могу прочесть наизусть некоторые из этих записей. И вот, представьте себе, я не уверен, что они могут повлиять так, как я этого хочу, на какого-нибудь трудновоспитуемого человека.

– Ну, это не совсем так, – попробовал я возразить.

– Понимаю, – не дал мне окончить Белов. – Записи – это книги, а книги – первые друзья и советчики. Но как вы объясните досадные ошибки в выборе друзей многих молодых людей, которых нам приходится оправдывать по той причине, что они случайно попали в компанию каких-нибудь хулиганов? Они все же ошибаются. А ведь в их распоряжении огромное количество самых разнообразных книг, каких не имеет ни один другой молодой человек мира. Почему же они ошибаются?

– Нельзя же обойтись без ошибок. Тем более, если речь идет о начале жизненного пути.

– Фатально, неизбежно, вполне естественно! Нет, дорогой мой, такого не должно быть. Друзья моего сына должны быть хорошими друзьями и хорошими людьми.

– Однако, вы же не будете подыскивать ему друзей? Он встретит одного, второго, возможно, разочаруется, подрастет, поумнеет и, наконец, обретет настоящего верного друга.

– А если тот один и второй, о которых вы говорите, подведут его настолько мерзко, что он не скоро оправится для дальнейшей нормальной жизни?

Я улыбнулся: спор наш начинал все больше походить на бесконечные споры пылких молодых людей на темы о выборе друга. В сущности, я не возражал Белову в том, что хорошего друга надо иметь каждому, а он, конечно, настаивал на этом еще больше и, по старой привычке, таким образом готовился к какому-то конкретному рассказу, которых у него всегда была уйма.

– Такой оборот дела нежелателен, – ответил я.

– Вот видите! – воскликнул Белов, победно вскинув лобастую седую голову. – Согласны значит!

– Но и вы не делаете никакого открытия. Всем ясно, что молодой человек должен воспитываться в хорошем коллективе и там искать себе друзей.

Белов хитренько сощурил глазки.

– А может быть хороший коллектив не оказывает мне столько внимания, сколько один даже плохонький друг? Тот друг всегда с тобой рядом, а хороший коллектив очень занят другими важными делами и не замечает одного маленького своего сына.

– Тогда, очевидно, кто-то из них неправ и неправоту эту легко устранить…

– Легко устранить… Хорошо, что у нас сейчас есть такие возможности – устранить. – Белов оживился. – Знаете, я вам скажу, суды общественности – это очень интересные суды. Просто невиданные суды. Они иногда судят не только подсудимого, но и себя…

С последними этими словами я почувствовал, что рассказ Белова приближается и приготовился слушать, уже не мешая тому, что он скажет. Так действительно и произошло.

В его устах рассказ выглядел так.

Слесарь механического цеха Николай Кучеров, двадцатилетний юноша, проворно убрав со станка инструмент и детали, заскочил в душевую, быстро умылся, переоделся в чистую одежду и направился к проходной. Настроение у него было приподнятое: сегодня ему выдали такую заработную плату, какой он еще ни разу со дня окончания технического училища не получал. «Обязательно новый костюм куплю, – подумал Кучеров. – Хватит! И матери надо что-то купить».

Кучеров видел, как по одной дорожке с ним, перегоняя друг друга, спешили такие же, как и он, и у каждого из них было радостное, возбужденное настроение. На проходной, показав охраннику пропуск, Кучеров замедлил шаг, а потом еще быстрее пошел к близкой от заводских ворот трамвайной остановке. На ходу, достав пачку папирос, стал закуривать. В этот момент он почувствовал, как чья-то тяжелая рука опустилась ему на плечо. Повернувшись, он увидел своего дружка Петю Кузнецова.

– Какими судьбами, Петя! – радостно воскликнул Кучеров. – Что-то тебя давненько не было видно.

– Я теперь – на шахте, уголек добываю, – отвечал Кузнецов, весело поглядывая на друга.

– А я заглянул в цех, нет тебя там. Спросил: где? – не отвечают.

– Надоело со всякими железками возиться, бросил и на шахту пошел.

– Хотя бы сказал, – упрекнул его Кучеров.

– Некогда было…

К остановке с шумом и лязгом, подавая сигналы, подходили трамваи. В часы «пересмен», как их здесь называли, на остановке всегда было много людей, каждый торопился занять очередь, чтобы попасть в трамвай. Кучеров также заторопился, но Кузнецов задержал его.

– Успеешь, – сказал он. – Сколько времени не виделись, а ты сразу убегаешь, – и с укоризной посмотрев на растерявшегося Кучерова, добавил: – Идем хоть по сто выпьем.

Кучеров заколебался.

– Но где мы это сделаем?

– Было бы за что, а место всегда найдется, – хлопая друга по плечу, сказал Кузнецов.

– Сегодня есть за что, но пойти-то в самом деле некуда, – цеплялся за возможность отказаться Кучеров. – Может ко мне домой?

– Зачем? – запротестовал Кузнецов. – Мы тут где-нибудь, быстренько. Пойдем.

– Куда?

– За мной.

Кузнецов привел Кучерова в продовольственный магазин.

– Пол-литра хватит?

– Конечно, – отвечал Кузнецов. – Возьми немного колбаски.

Кучеров взял и то и другое.

– А где же пить будем? – поинтересовался Кучеров после того, как все закупленное было у него в руках.

– Как где? Здесь, – спокойно отвечал Кузнецов.

Он взял бутылку и ударил по донышку. Пробка подалась вверх. Кузнецов вытащил ее и, крадучись, налил стакан Кучерову, тот, также крадучись, выпил. Кузнецов быстро наполнил второй стакан и тоже выпил. Положив в рот по куску колбасы, они, на ходу жуя, выбежали из магазина.

Хмель тяжело ударил в голову.

– Ну что, по домам? – спросил Кучеров своего напарника.

– А, может, в парк зайдем, по кружке пива выпьем? Там уже павильон открыт.

– Но не больше, – Кучеров теперь возражал слабее.

По дороге Кузнецов зашел в гастроном и купил водки.

– По два бокала пива, – сказал Кузнецов подошедшей официантке. – И хорошенькую закуску.

Он не жалел чужих денег. Не возражал и Кучеров, уже не замечая, как с каждым новым заказом таяла его зарплата. Еще несколько таких заказов, и придется покупку костюма откладывать до следующей получки. В начале все это ему не нравилось, потом он перестал замечать, как вел себя его дружок Кузнецов, как бесцеремонно распоряжался его деньгами, грубо обращался с официанткой, покрикивал на людей, сидящих за соседним столиком. Уйти он уже не мог. Пьяный угар охватывал его все больше и больше. Он уже смутно представлял все то, что творилось на небольшой площадке павильона.

– Официантка, шампанского! – последние слова, которые запомнил Кучеров.

Он проснулся с первыми лучами восходящего солнца. В комнате стояло несколько кроватей, аккуратно застеленных чистым бельем. «Где это я? – пронеслось у него в голове». Он подскочил как ужаленный и стал протирать глаза. Кровати по-прежнему стояли на своих местах, и лишь на одной из них он заметил человека, который издавал громкий храп. Кучеров подошел к двери, но она была закрыта. «Что же это такое? – вновь подумал он. – Меня куда-то закрыли? Маленькие окошечки, но зачем на них решетки?» Ему не терпелось узнать, что случилось. Медленно возникали в памяти события минувшего вечера. Он вспомнил, как встретил Кузнецова и как выпивал. Но как расстался с ним? Куда он девался? Нет, ничего не помнит! Кучеров вновь подскочил к двери и стал стучать. Он услышал чьи-то твердые шаги, потом в замочной скважине раздался щелчок. Дверь медленно отворилась, и Кучеров, увидев старшину милиции, оторопел от неожиданности.

– Как я попал в тюрьму? – еле проговорил он и в испуге опустился на стул.

– Успокойтесь, вы пока не в тюрьме.

– А где же? – все так же испуганно, быстро моргая и в упор глядя на старшину, проговорил Кучеров.

Старшина покачал головой.

– В вытрезвителе, – с укоризной глядя на парня, произнес он.

Вот так случается в жизни. Живет человек, трудится, работает, никто о нем ничего плохого не говорит, и вдруг попадает в вытрезвитель, а то и хуже: оскорбит кого-нибудь, обругает, а нередко дебош поднимет. Что делать с таким человеком, особенно если за его плечами еще каких-то восемнадцать-двадцать лет? Выпил сто-двести граммов водки, тут «друг» какой-то подвернулся, а в таких случаях «друзья» и знакомые всегда находятся, еще выпили и еще. «Пьяному и море по колено». Подходит к подвыпившей компании официантка и чем-то не угождает кому-то. И начинается. Крик, ругань, посуда летит на пол. Прибегают дружинники. Но что пьяному дружинники?

– Подумаешь, красную повязку повязал и значок навесил. Кто ты? Ты же такой, как я! Уходи прочь! – начинает кричать, дебоширить. И если уговоры не помогают, дебоширов задерживают, иногда с помощью милиции.

На второй день приводят нарушителя к прокурору. Сидишь и думаешь: что же с ним делать? Очень часто бывает, что в таких раздумьях проходят не минуты, а часы. Направить материал в суд? Для этого времени много не надо. Отпечатай постановление, распишись на нем, скрепи подпись печатью, и все. Дальше суд, исправительно-трудовые колонии. Но всегда ли нужно спешить с такими постановлениями?

– Так вы говорите, что Кучерова нужно арестовать? – спросил я оперуполномоченного дознания Журавлева.

– А как же! Ведь такое натворил, что аж диву даешься!

Я знаю, конечно, старшего лейтенанта Журавлева не первый год. Это у него давняя привычка преувеличивать то, что сделал задержанный Я еще раз перечитал дело.

– А нельзя ли, Иван Васильевич, обойтись без ареста?

– Никак нет. Он хулиган.

– Это, конечно, правильно. Кучеров хулиганил и даже оскорбил дружинников. Но вот смотрите, что вы сами написали: «1939 года рождения, член ВЛКСМ, окончил среднюю школу и техническое училище». Может быть воздержаться?

– Смотрите, товарищ прокурор. Вы решаете.

– Решаю, безусловно, я, но и вам нужно принимать участие в этих решениях. А вы даже характеристики с места работы не взяли, не говоря уже о большем.

Журавлев стоял навытяжку, слушал внимательно, как будто соглашался, но я видел, он уже давно решил о своем отношении к задержанному.

– Введите ко мне Кучерова.

Высокий стройный юноша с опущенной головой, несмело ступая, вошел в кабинет. Он остановился у порога, не зная, что делать дальше. Большие черные пряди волос закрывали его прямой лоб. Черные брови, дугой взметнувшиеся над усталыми печальными глазами, сходились почти у самой переносицы. Лицо молодое, но выглядел Кучеров старше своих двадцати лет. Одет просто: спецовка, простая штапельная рубашка, старые поношенные туфли.

– Так где вы его задержали? – спросил я у Журавлева.

– В парке, товарищ прокурор.

– Значит после работы домой не заходил?

– Нет, – еле слышно ответил он.

Я взял постановление на арест.

– Слушай, что здесь про твои «подвиги» написано, – начал читать.

Кучеров слушал, не поднимая головы.

– Правильно написано? – спросил я его, закончив чтение.

– Вначале правильно, а про павильон – не знаю.

– Как это не знаешь? – Мне хотелось, чтобы он сам хоть что-то сказал о себе.

– Пьяный был, ничего не помню.

Тягостно было смотреть на этого поникшего головой парня. В протоколе расписывались его вчерашние «доблести». Почему все это произошло?

– С кем был вчера?

– С Кузнецовым.

– Друг, что ли?

– Дружили мы с ним…

– Хороший друг. Сам-то убежал, а ты вот к нам попал.

Кучеров вскинул голову.

– Простите меня, это первый случай в моей жизни. – На глазах Кучерова показались слезы. Он стал вытирать их рукавом спецовки.

– А кто у тебя из родных есть?

– Мать.

– А отец?

– На фронте погиб.

– Мать работает?

– Больная она, на моем иждивении находится.

Его глаза вновь наполнились слезами.

– Я исправлюсь. Все товарищи мои скажут.

Упоминание Кучерова о товарищах показалось мне интересным. Но не все ли они такие, как его вчерашний собутыльник Кузнецов? Почему Кучерову сразу показалось самым легким выходом из положения обращение за помощью к товарищам? Неужели он уверен, что ему легко простят? Или он считает, что держать ответ перед нами проще для него, чем стоять па суде перед своими товарищами?

– А не струсишь на суде в своем цехе? – спросил я.

– Чего уже теперь трусить, – сказал он.

Я остался с Журавлевым.

– Так что же делать? – спросил Журавлев.

– Не будем спешить, – ответил я.

У меня еще во время беседы возник план всех разбирательств с делом Николая Кучерова.

Мать Кучерова Клавдия Ивановна с нетерпением ожидала сына с работы. Она приготовила обед, убрала в квартире и села у окна. Когда подошло время возвращения сына с работы, она не выдержала и вышла на улицу. Яркое июльское солнце ударило ей в лицо. Хотя уже была вторая половина дня, но оно нещадно палило. Мать стала в тени под развесистым деревом, пристально всматривалась в сторону остановки, откуда должен появиться Николай. На больших уличных часах стрелки показывали три часа пятнадцать минут. Сын должен подъехать с минуты на минуту. Не выдержала мать и подошла ближе к трамвайной остановке. Первый, второй, третий – считала она проходившие трамваи. Она вглядывалась в каждого человека, который спрыгивал со ступенек вагонов, но сына не было. Стрелки часов уже показывали пятый час. «За это время и пешком можно было дойти. А, может, сын так и поступил?» – подумала мать и побрела домой. Но сына дома не было. «Такого еще никогда не было», – сидя у окна, думала она. Прошел еще час, второй, третий. Не выдержала мать и пошла на завод. В цехе ей сказали, что Николай закончил работу еще в три часа и ушел. Мать вернулась домой. Всю ночь она просидела, ожидая стука. Много слез пролила она в эту ночь. Мать была у знакомых сына, ходила к Вале, за которой ухаживал Николай, заходила к директору школы и технического училища, но нигде не услышала нужного ответа. В милицию она не пошла: ей и в голову не могло придти, чтобы ее Коленька мог попасть в милицию.

Стук в дверь так и застал ее с заплаканными глазами у окна. Мать быстро вскочила и торопливо побежала открывать дверь. И какое было ее удивление, когда вместо Николая она увидела прокурора.

– Вам кого? – нерешительно спросила она.

– Кучерову Клавдию Ивановну.

– Я, а что? – не находя нужных слов, отвечала мать.

Я видел, что силы покидают женщину.

– Да вы не волнуйтесь! Ничего особенного не произошло. Разрешите войти?

– Пожалуйста…

Клавдия Ивановна пропустила меня вперед. Она схватила первый попавшийся стул, передником смахнула с него пыль и предложила сесть.

– Дом собственный? – рассматривая небольшую комнату, поинтересовался я.

– Да где там, комнатушку снимаем.

– А кто же у вас в семье есть?

– Я и Николай.

На стене висело много фотографий. Мое внимание привлекла одна – крепкий, усатый человек в военной гимнастерке.

– Муж, – поспешила объяснить Клавдия Ивановна. – С фронта присылал.

– Николай-то на него как две капли воды похож.

Клавдия Ивановна согласно кивнула головой и ждала, бледная, взволнованная.

– А что делает Николай после работы?

– Да, что? Нет его сейчас… А всегда – придет, покушает, потом дома сидит или в город пойдет.

– Зачем?

– Кто его знает. Об этом он мне ничего не говорит. Да я у него и не спрашиваю.

– А из города возвращается под хмелем?

– Бывает и это, но редко. Зарплату-то он мне всю отдает.

– А дома что делает?

– Спит или так лежит.

«Скучно живет парень», – подумал я.

В комнату вошла хозяйка квартиры. Она рассказала то, что и мать Николая. «Тихий, скромный, да он лишнего слова не скажет, – и для убедительности добавила: – Вся улица вам это сказать может». О чем же дальше спрашивать?

Извинившись за причиненное беспокойство, я направился к выходу.

– Для чего вы все это о Николае спрашивали? – тихо спросила Клавдия Ивановна. – Наверное, натворил что?

– Немножко есть. Жив, здоров, но вот домой, наверное, не придет и сегодня, и завтра.

– И что же с ним будет? – с трудом сдерживая себя, спросила мать.

– Не знаю. Посмотрим, – ответил я неопределенно. – Но вы не волнуйтесь. Ошибся ваш Николай, а теперь надо исправлять ошибку.

Можете себе представить, что появление прокурора в комитете комсомола цеха явилось полной неожиданностью. Ведь раньше, бывая на заводе, мы заходили к директору, в партийное бюро, а вот в комсомольский комитет цеха зайти всегда не оставалось времени.

– Давно нужно было к нам, – вместо ответа на приветствие раздался чей-то недовольный голос.

– Критику принимаю, – ответил я, согласившись с комсомольцами.

Комната комсомольского комитета была расположена в здании цеха. Посредине стоял небольшой письменный столик, к которому был приставлен длинный стол, покрытый красной скатертью. Подшивки газет, шахматы и шашки лежали на столе и подоконниках. Стены были увешаны диаграммами, лозунгами, плакатами и «колючками». Был перерыв, и в комитет, как обычно, пришло много ребят. Со всех сторон раздавались задорные шутки и звонкий смех. Но с моим появлением все стихло.

– Что это вы пожаловали к нам? – поинтересовалась Таня Семендяева, секретарь комитета. В комитете еще никто не знал, что Кучеров задержан милицией.

– Пришел поговорить о Кучерове.

– О Николае? – раздались с разных мест голоса. – А что случилось?

Я рассказал присутствующим о поступке Кучерова.

– Не может быть!

– Это на него не похоже!

– Он не мог этого сделать! – неслось отовсюду.

Те, кто сидел, повскакивали со своих мест.

– К сожалению, это так. Но нас сейчас интересует другое, почему Кучеров совершил этот недостойный поступок. Об этом я хочу с вами поговорить.

Комсомольцы молчали, не зная, что ответить. Говорить хорошее никто не решался, понимая, что хорошее к плохому не приводит, а плохого за Кучеровым раньше никто не замечал.

– Что же вы молчите? Говорите.

– А что говорить? – ответил Коля Филимон. – Николай был хороший парень, а почему он это натворил, кто его знает.

– В нашей бригаде он работает около двух лет. Норму всегда перевыполняет, – добавил Сергей Гаркавый.

– Это все хорошо, – заметил я. – А что он после работы делает, какое участие в жизни комсомольской организации да и всего цеха принимает?

Комсомольцы вновь замолчали, посматривая друг на друга. Я долго ждал ответа, но никто не осмеливался отвечать на поставленный вопрос. Тогда я взял список и начал называть фамилии. Один за другим поднимались ребята и каждый рассказывал, что знал. Одни говорили, что Кучеров отдан сам себе, что есть в цехе кружки художественной самодеятельности, секции спорта, библиотека, но Кучеров не принимает участия в работе кружков, держится как-то обособленно.

– Значит, закончит работу и домой бежит?

– Так получается, – ответили с разных мест.

Начальник цеха и секретарь партийного бюро тоже были удивлены моим сообщением о задержании Кучерова.

– Парень как парень, – говорили они. – И чего это он свихнулся.

Я терпеливо выслушивал каждого. Скажу по правде, хотелось мне сейчас упрекнуть и младших, и старших работников цеха…

– Мне кажется, в этом повинны прежде всего вы сами. Заботы о нем вы никакой не проявляли. Работает хорошо, ну и ладно. Забыли, видимо, о том, что ему еще двадцати нет, воспитывался без отца. Живет на частной квартире в негодной комнате. Как будем с ним поступать? Я думаю, у вас хватит силы самим разобраться в его поступках.

– Конечно, хватит, – дружно ответили все.

В огромном здании механического цеха собралось до тысячи человек. Судьба Николая Кучерова глубоко взволновала всех. Молодой комсомолец, неплохой производственник, хороший товарищ, каким знали его многие, совершил хулиганский поступок. На большом щите, который висел перед входом в цех, так и было написано:

«Сегодня после окончания работы первой смены состоится общее собрание рабочих и инженерно-технического персонала цеха с повесткой дня: «О хулиганском поступке слесаря Николая Кучерова».

Под конвоем Кучерова ввели в цех и посадили впереди всех на ящик из-под каких-то деталей. Он поминутно оглядывался, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Увидя знакомых ребят, заискивающе улыбался. Ребята посматривали на него с любопытством, но холодно: некоторые отворачивались.

Когда все были в сборе, я поднялся на импровизированную трибуну. Скажу вам, волнение душило мое горло. Мне никогда в жизни не приходилось выступать перед такой массой людей. Я понимал всю ответственность момента, понимал, что ни в одном моем слове не должно было прозвучать ничего ложного.

– Мы прибыли к вам, товарищи, чтобы обсудить как быть с Кучеровым. Все вы знаете, что он, напившись пьяным, поднял в парке дебош, бранился, не подчинялся дружинникам и даже оскорблял их. Дело, как вам известно, кончилось тем, что его с помощью работников милиции связали и отправили в вытрезвитель. Факт бесспорный: Кучеров совершил преступление, за которое он может быть привлечен к уголовной ответственности. Но стоит ли это делать – давайте решать вместе. Мы знаем Кучерова только вот по этим бумагам. – Я поднял листки бумаги с делом и показал присутствующим. – Вы же знаете его лучше. Давайте решать, будем судить Кучерова, или, может быть, оставить его в коллективе, и вы возьмете обязательство воспитать его и сделать настоящим человеком. Решайте!

Я сложил бумаги в папку, сошел с трибуны и сел за стол. Наверное, не многим прокурорам приходилось говорить так коротко. И в цехе еще никогда не было такой тишины, как в эту минуту. Все сидели и ждали, что же будет дальше. Поднялся председатель собрания седоусый, широкоплечий мастер пролета Коваленко и, обращаясь к присутствующим, не то спрашивая, не то предлагая, сказал:

– Ну, что ж, товарищи, давайте, мне кажется, Кучерова послушаем. Пусть скажет, как он до такой жизни докатился.

– Правильно, правильно! – раздались с разных мест голоса. – Пусть расскажет, как он коллектив цеха опозорил.

Кучеров этого не ожидал. Он знал, что в цехе у него все же есть друзья, которые не дадут его в обиду. А здесь так резко бросают вопросы, требуют объяснений. Он посмотрел по сторонам. Все молчали. Прежняя робкая улыбка начала спадать с его лица. Он медленно поднялся, скомкал фуражку и, ни на кого не глядя, еле слышно проговорил:

– Водка проклятая во всем виновата…

– Громче, ничего не слышим! – закричали те, кто стоял вдали.

– Пусть на нас смотрит! – закричали другие. – Умел бедокурить, пусть умеет и ответ держать.

А Кучерову все больше становилось не по себе. Стыдно, тяжело было говорить ему. Не может он посмотреть своим товарищам в глаза. Не может смотреть он и на поседевшую мать, которая сидит почти рядом с ним и смотрит на все происходящее. Сын, ее единственный сын, такое натворил! Не думала она, что ее Коленька может попасть на такой суровый суд.