Текст книги "Если сорвать маску..."

Автор книги: Федор Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Последний полет Пауэрса

На апрель 1960 г. были запланированы сразу два перелета-вторжения. В первый полет Пауэрса назначили дублером, а второй он должен был выполнять сам.

Понимая беспокойство летчиков, вызванное опасностью вынужденной посадки на советской территории, и стараясь как-то подготовить их к встрече с такой возможностью, ЦРУ устроило сбор, чтобы провести с ними несколько практических занятий на «выживание». Для многих такой сбор был первым за все время службы в ВВС, если не считать краткосрочной тренировки в самом начале их сотрудничества с ЦРУ. Людей разделили на несколько групп и, снабдив только парашютом и минимальным запасом продуктов питания, высадили в пустынной местности. Группа, в которую входил Пауэрс, «выжила» достаточно успешно: когда провизия иссякла, она набрела на плантацию сахарной свеклы. Кончилось все тем, что участники этой группы попали в деревушку, где их накормили горячим обедом, после чего они наняли ослов и благополучно возвратились на сборный пункт. Но остальные оказались менее удачливыми. Местные жители вызвали полицию, сообщив ей, что видели каких-то людей, спускавшихся на парашютах. Прибывшие турецкие полицейские арестовали всех как вражеских агентов.

Первый полет на небольшое расстояние, состоявшийся 9 апреля, прошел гладко, поэтому у Пауэрса появилась надежда, что и второй вылет, назначенный на конец апреля, закончится удачно. Правда, этот перелет мало походил на все предыдущие: впервые предстояло пересечь всю территорию СССР. До того времени не делалось подобных попыток, что было связано с трудностями материально-технического обеспечения. А главное – и это уже было ясно для всех – намного увеличивался риск разоблачения.

Вылетев с базы в Пешаваре (Пакистан), Пауэрс должен был пролететь 6 тыс. км до базы в Буде (Норвегия). На территории СССР его маршрут пролегал над Душанбе, Аральским морем, Челябинском, Свердловском, Кировом, Архангельском, далее над Кольским полуостровом, Кандалакшей и Мурманском, а затем на север к Баренцеву морю. Расчетная продолжительность полета равнялась девяти часам.

Более 20 человек, необходимых для обслуживания вылета, были доставлены в Пакистан из Турции. Приказ центра на базу Пешавара должен был радироваться из Вашингтона через Западную Германию и Турцию. На этот раз было сделано отступление от установленных правил: вместо того чтобы заранее перегнать самолет У-2 и оставить в Пешаваре до вылета, его, в целях обеспечения безопасности и сохранения секретности, доставили туда только в ночь накануне операции.

По графику вылет назначался на среду. Но полет несколько раз откладывался. В воскресенье 1 мая Пауэрса разбудили на рассвете. Предстояло лететь.

Зная об особенностях топливного бака самолета (он иногда вдруг переставал подавать горючее), Пауэрса предупредили: если на подходе к Кандалакше он обнаружит, что топливо на исходе, то лететь напрямик через Финляндию и Швецию, экономя летное время. Что касается запасных аэродромов, то он может приземлиться в Норвегии, Швеции или в Финляндии, но лучше всего в первой из перечисленных стран; во второй – менее желательно, а в третьей – лишь в самом крайнем случае.

В 5 час. 20 мин. утра Пауэрс поднялся в кабину самолета. Старт планировался на 6 часов утра, но приказ о вылете задерживался. Наконец появился полковник Шелтон и объяснил причину задержки: ждали разрешения Белого дома. «Такое,– утверждает Пауэрс,– случилось впервые. Обычно о санкции президента сообщалось задолго до полета. Мне предстояло лететь без радиосвязи с землей, поэтому в воздухе можно было надеяться только на секстант. Однако, поскольку все расчеты делались, исходя из времени вылета в 6 час. утра, секстант становился бесполезным. Я был уверен, что полет отменят, и уже мечтал сбросить пропитанную потом одежду, как вдруг в 6 час. 20 мин. поступил сигнал: взлет разрешен». Пауэрс сразу же запустил двигатель и взлетел.

Погодные условия оказались намного хуже, чем ожидал Пауэрс. Облачность поднялась до самых гор. Для разведки это не имело значения: район не представлял особого интереса. После полутора часов лета появился первый просвет в облаках. Самолет находился к юго-востоку от Аральского моря. Отклонившись немного вправо от курса, Пауэрс скорректировал его и тут увидел нечто встревожившее его. Значительно ниже под собой он заметил след одномоторного реактивного самолета, который на сверхзвуковой скорости летел параллельно курсу У-2. Через 5—10 мин. он снова заметил след, опять самолет шел параллельным курсом. Пауэрс решил, что его запеленговали и передавали самолету координаты его курса. Но этот самолет находился настолько ниже, что ничем ему не грозил. «Как ни странно, но, еще не достигнув границы,– пишет Пауэрс,– я чувствовал, что меня уже ждут... Облачность снова стала сплошной и только через три часа полета начала несколько редеть. Приблизительно в 50 милях к югу от Челябинска облака рассеялись... Я снова лег на курс, облака остались позади, и я немного успокоился».

В этот момент самолет забарахлил. Автопилот неправильно сработал, и нос самолета стало задирать. Пауэрс отключил автопилот и в течение нескольких минут управлял самолетом вручную. Когда он снова поставил машину на автопилот, то 10—15 мин. она вела себя нормально, а затем возобновилось то же самое. Он повторил маневр, но результат был тот же, и тогда пришлось совсем отключить автопилот. «Возникла очень неприятная ситуация,– вспоминал позднее Пауэрс.– Все зависело от моего решения: либо разворачиваться и лететь обратно, либо продолжать полет. Всего лишь час назад я бы не задумался – вернуться, и все. Но теперь я уже углубился в воздушное пространство СССР на 1300 миль, прошел полосу облачности, а видимость впереди казалась отличной. Я решил продолжить полет... Заметив большое водохранилище, нанес его на карту. Затем увидел целый комплекс сооружений, гражданских или военных, и зафиксировал его с пометкой «крупный объект», чтобы обратить на него внимание во время послеполетного доклада... Миновав Свердловск, надо было взять курс на северо-запад. В 30—40 милях к юго-востоку от Свердловска я развернулся влево на 90° и пошел по новой линии маршрута, над юго-западной окраиной города. Полет продолжался уже почти четыре часа. Заметив аэродром, не отмеченный на карте, я зафиксировал и его. Мой курс должен был пролегать прямо над ним. После поворота мне нужно было записать время, высоту, скорость, температуру выхлопных газов и показания приборов о работе двигателя. Я как раз делал записи, когда внезапно раздался глухой удар, самолет резко рвануло вперед, и чудовищная оранжевая вспышка озарила кабину и небо.

Казалось, что оранжевое зарево пылает уже несколько минут, хотя в действительности прошли, вероятно, всего лишь секунды... В этот момент самолет отчаянно тряхнуло, и я буквально покатился по кабине. По-видимому, снесло оба крыла. Машина вошла в необычный штопор в перевернутом виде: нос – вверх к небу, хвост – вниз к земле. Я включил аварийную систему подачи кислорода. Несколько раньше (однако в тот момент я ничего не почувствовал) мой высотный костюм раздулся: произошла разгерметизация кабины. Костюм стеснял движения, а сила тяжести толкала меня вперед, к носу, вырывая из сиденья. Дотянулся до выключателей блока подрыва, снял предохранительные щетки, но медлил, решив вначале попытаться катапультироваться. 70 сек.– это не так уж много. Когда я отстегнулся от сиденья, сразу же центробежная сила наполовину вытолкнула меня из самолета. Это произошло настолько быстро, что телом я сбил зеркало заднего обзора, и оно исчезло в воздухе. Это было последнее, что я видел, так как лицевой щиток сразу же покрылся инеем. Что– то еще удерживало меня привязанным к самолету, но что именно, я не мог понять. Вдруг вспомнил: трубки подачи кислорода. Забыл их отсоединить. Самолет продолжал вращаться. Судорожно двигая ногами и извиваясь всем телом, я, должно быть, оборвал кислородные шланги, потому что внезапно оказался свободным – тело мое падало, парило совершенно легко. Ощущение было приятным и радостным. Именно так мне казалось в тот момент. По всей вероятности, я находился в состоянии шока».

Официальный Вашингтон пытается замести следы

Прошло два дня. И ЦРУ, и госдепартамент знали, что Пауэрс не вернулся на базу, но они были убеждены, что самолет разбился, летчик погиб и никаких доказательств шпионажа нет. Но вот 5 мая 1960 г. Советское правительство сообщило, что над территорией СССР сбит американский военный самолет.

Реакция официального Вашингтона была мгновенной. Представитель госдепартамента США в тот же день признал, что факт нарушения границы американским самолетом «вполне возможен», но он носил случайный и вовсе не предумышленный характер. Смысл заявления госдепартамента сводился к тому, что самолет типа «Локхид У-2» 1 мая, производил исследование погоды, «брал пробы воздуха» в верхних слоях атмосферы поблизости от советско-турецкой границы. Но в результате перебоев в подаче кислорода летчик будто бы начал терять сознание, и самолет «сбился с курса». Продолжая лететь с автопилотом еще значительное расстояние, самолет, естественно, мог случайно вторгнуться в воздушное пространство СССР3.

Версия эта в тот же день была подтверждена официальным сообщением НАСА, объявившего, что указанный самолет находился якобы в его непосредственном ведении [Как покажет потом в сенатской комиссии по иностранным делам заместитель директора НАСА д-р Хью Драйден, информация, содержащаяся в этом лживом заявлении, была согласована с ЦРУ, а также с госдепартаментом]. И конечно, для большей убедительности агентство уведомило о том, что организованы поиски пропавшего самолета «Локхид У-2» на турецкой территории в районе озера Ван, где очень гористая местность. В духе этой лживой от начала до конца версии, срочно подготовленной в Вашингтоне, была выдержана и нота американского посольства в Москве, врученная Министерству иностранных дел СССР 6 мая.

В общем пока все развивалось в соответствии с планом Даллеса – Биссела, предусматривавшим использование в определенных условиях такого прикрывающего заявления. Но вскоре версия о «пропавшем» самолете разведки погоды потерпела крах.

В заявлении от 7 мая Советское правительство разоблачило лживость американской официальной версии, не выдержавшей сопоставления с фактами. Сообщив, что самолет «Локхид У-2» сбит в районе Свердловска, а задержанный летчик признался в шпионской деятельности, оно привело факты, неопровержимо доказывающие предумышленный характер нарушения воздушного пространства СССР американским самолетом, а также разведывательные цели его полета, несовместимые с элементарными требованиями поддержания нормальных отношений между государствами в мирное время4.

Припертый к стене фактами и доказательствами, госдепартамент США вынужден был изменить тактику. В новом заявлении от 7 мая он признал, что самолет «Локхид У-2» был направлен в пределы Советского Союза в целях сбора военных разведывательных данных, оговорив, однако, что «вашингтонские власти разрешения на такой полет не давали».

В преддверии президентских выборов заявление госдепартамента оказалось весьма опрометчивым. Демократы получали возможность на этом примере продемонстрировать американским избирателям полную неподотчетность государственных учреждений президенту-республиканцу и отсутствие какого-либо контроля с его стороны их деятельности. Перед Эйзенхауэром и республиканскими лидерами стояла сложная дилемма: если признать, что полет У-2 был осуществлен без ведома президента, серьезно подрывался не только авторитет Эйзенхауэра и его администрации, но и ставились под угрозу шансы республиканцев на победу в ходе предстоявших президентских выборов. Если признать, что президент санкционировал полет самолета-шпиона, предстоявшие через несколько дней переговоры на высшем уровне в Париже могли сорваться, а как раз перед выборами Эйзенхауэр никак не хотел, чтобы возникали сомнения в искренности шагов его администрации к ослаблению международной напряженности, на которые, казалось, она была готова пойти 5. Но верх одержала агрессивная линия военно-промышленного комплекса, заинтересованного в гонке вооружений и всячески препятствовавшего оздоровлению международного климата. 9 мая от имени американского правительства с заявлением выступил государственный секретарь Кристиан Гертер. В этом беспрецедентном в истории международных отношений заявлении цинично сообщалось, что в соответствии с Законом 1947 г. о национальной безопасности президент Эйзенхауэр с момента образования своего правительства ввел в действие директивы о проведении в широких масштабах разведывательной деятельности против Советского Союза. На основе этих директив, как указал Гертер, была разработана программа, включающая «широкое наблюдение с воздуха путем проникновения» разведывательных самолетов США в воздушное пространство СССР6.

Заявление государственного секретаря подтвердил 11 мая сам президент Эйзенхауэр [То, что вся программа полетов У-2 осуществлялась под его контролем, Эйзенхауэр признал и в беседе с Шерманом Адамсом, главой аппарата Белого дома, посетившим президента вскоре после инцидента с У-2. «Я лично рассматривал каждый такой полет,– объяснял тогда Эйзенхауэр.– Когда мне принесли план данного полета над Россией, я утвердил его вместе с другими, намеченными разведкой» 7 Единственное, что огорчило президента, как признает он спустя пять лет в своих мемуарах, так это – допущенная администрацией опрометчивость, связанная с обнародованием заявлений «прикрытия». «Наша крупнейшая ошибка, конечно, выпуск преждевременного и плохо продуманного заявления с целью скрыть истинное положение. Я лично сожалею, что меня уговорили сделать это!»]. Он признал, что шпионские полеты американских самолетов над территорией СССР проводились с его ведома и одобрения и что такие полеты были и остаются элементом «рассчитанной политики» США. Американское правительство подтвердило это и в ноте Советскому правительству от 12 мая8. За этим, как по команде, последовала целая серия провокационных, угрожающих речей государственных деятелей США. Всячески оправдывая агрессивную шпионскую акцию, они настаивали на том, что США необходима «постоянно действующая программа» разведывательной деятельности. Вице-президент Никсон признал, что он лично одобрил задание Пауэрса.

За истекшие два десятилетия стали достоянием гласности новые свидетельства о прямой причастности администрации Эйзенхауэра к этой ставившей под прямую угрозу всеобщий мир провокации.

Вот что поведал американскому читателю о закулисной стороне событий тех лет тогдашний генеральный инспектор ЦРУ JI. Киркпатрик: «1 мая мы узнали, что в районе Свердловска, в России, сбит самолет У-2. Это известие вызвало невиданный переполох в Вашингтоне. Я не участвовал в большинстве заседаний и обсуждений, проходивших в связи с данным событием, но хорошо помню, как, сидя в кабинете Ал– лена Даллеса, я слушал Дика Биссела, уверявшего нас, что пилот не мог уцелеть и поэтому Соединенные Штаты должны держаться за версию прикрытия. Суть ее: самолет метеорологической разведки вылетел из Турции и потерял ориентировку. Это, безусловно, было началом трагедии: правительство США сделало именно то, чего делать не следовало. Аллен Даллес сказал мне, что он предлагал президенту принять его отставку, чтобы была возможность переложить на него всю ответственность. Эйзенхауэр отверг это предложение. Он считал, что не следует давать пищу тем, кто утверждает, будто государственные органы могут проводить такую деятельность, о которой президент не имеет представления. Поэтому он был вынужден признать, что сам санкционировал полет»

«Расследование» в американском сенате

Между тем подробности инцидента с самолетом У-2 получали все более широкую огласку Ряд важных вопросов вызвал особую озабоченность в кругах мировой и американской общественности. Почему приказ с полете У-2 над Советским Союзом был отдан перед самым со вещанием в верхах? Почему после того, как шпионский само лет был сбит, правительство опубликовало «ряд лживых и противоречивых заявлений»? Почему, наконец, министр обороны, находившийся в Париже с Эйзенхауэром, накануне совещания приказал американским вооруженным силам в( всем мире находиться в состоянии боевой готовности?

27 мая 1960 г. сенатская комиссия по иностранным делам приступила к расследованию событий, приведших к срыву совещания на высшем уровне. Расследование было начато под давлением американского общественного мнения. Как отмечала зарубежная печать, американцы были потрясены, разочарованы и сбиты с толку провалом совещания в верхах по вине Соединенных Штатов. К этому добавлялось чувство унижения и стыда, которое испытала общественность страны в связи с тем, что правительство США, выражаясь словами американского публициста Джеймса Уорбурга, было «с позором уличено перед всем миром в наглой лжи».

Лидеры конгресса, как демократы, так и республиканцы, поначалу пытались противодействовать давлению общественности, выступая против расследования и призывая американцев «не выносить сор из избы» и продемонстрировать миру свое «национальное единство» 10. Но требования ряда сенаторов и конгрессменов, а также американской общественности расследовать происшедшее были столь настойчивы и решительны, что 24 мая сенатская комиссия по иностранным делам высказалась за разбирательство. Обсуждение должно было происходить при закрытых дверях, и обнародованию подлежали лишь стенографические отчеты, прошедшие цензуру. Первым предполагалось заслушать государственного секретаря Кристиана Гертера, а затем должны были быть вызваны директор ЦРУ Аллен Даллес и министр обороны Томас Гейтс. Большинство членов комиссии, состоявшей из 11 демократов и 5 республиканцев, хотели ограничить рамки обсуждения, сделать его максимально кратким и поверхностным, чтобы оно по возможности закончилось реабилитацией правительства. Однако три члена комиссии – У. Морзе, Д. Кеннеди и Г. Хэмфри – открыто выражали опасения по поводу политики, проводимой правительством Эйзенхауэра; был здесь, разумеется, и расчет на то, чтобы нажить политический капитал и подорвать позиции республиканцев в избирательной кампании.

Правительство Эйзенхауэра, заявил лидер демократической партии США Эдлай Стивенсон, сделало невозможными перспективные переговоры с русскими – переговоры, имеющие жизненно важное значение для нашего существования.

Ряд сенаторов подверг резкой критике администрацию Эйзенхауэра. Никакие ухищрения, никакие ссылки на мнимые «интересы нации», ни даже многочисленные цензурные пропуски и недомолвки, которыми пестрила стенограмма заседаний сенатской комиссии, не могли полностью скрыть правду.

Пытаясь как-то оправдать роль администрации США в истории со шпионским полетом Пауэрса, государственный секретарь Кристиан Гертер заявил, что программа полетов У-2 была важной и эффективной частью разведывательной деятельности. «Мы отдавали себе отчет в том,– продолжал Гертер,– что провал любого такого полета приведет к серьезным последствиям. Однако мы посчитали, что извлекаемая из этого выгода оправдает сопряженный с нею риск». Поэтому «решение не прекращать полеты по мере приближения совещания в верхах было правильным».

На вопрос, какой же урок извлекли для себя США из истории с У-2, Гертер резко ответил: «Не допускать подобных провалов». Подводя итоги опроса К. Гертера, сенатор Гор заявил, что миллионы американцев испытали чувство унижения «в результате официальной фальсификации» фактов политики правительства США, которое продемонстрировало перед всем миром свое истинное лицо – лицо поборников вероломства и агрессии.

31 мая с секретными показаниями перед сенатской комиссией выступил «главный виновник» инцидента с самолетом У-2 шеф ЦРУ Аллен Даллес. Строгие меры предосторожности, к которым ранее прибегали для того, чтобы сохранить в тайне показания государственного секретаря, были еще более усилены. Перед заседанием весь зал проверили специальными электронными детекторами с целью обнаружения аппаратов подслушивания. Двери были завешены сукном, чтобы заглушить звук. До начала заседания фотографов не пускали даже в помещение, где обычно разрешалось фотографировать. Даллеса сопровождал один из ответственных сотрудников ЦРУ – Ричард Хелмс. Он должен был просмотреть показания директора ЦРУ и кое-что вычеркнуть на случай, если они будут впоследствии преданы огласке. Председатель комиссии Фулбрайт перед началом заседания заявил корреспондентам, что вряд ли что-нибудь из показаний Даллеса вообще появится в прессе после строгой цензуры ЦРУ. На все вопросы корреспондентов перед началом слушания Даллес отвечал улыбаясь: «Никаких комментариев!» До начала слушания Даллес сделал перед комиссией пространное, заранее подготовленное заявление, которое имелось у него только в одном экземпляре. Копии не были розданы сенаторам – считалось, что им не следует знать подробности деятельности ЦРУ.

Показания директора ЦРУ, которые он давал почти три часа, так и не были опубликованы. Однако, как было сказано, Даллес повторил свои прежние утверждения о том, что он хотел взять на себя полную ответственность за полет самолета У-2 над территорией России, но его предложение было отвергнуто Белым домом. По свидетельству Фулбрайта, в ответ на некоторые важные вопросы Даллес, пользовавшийся своего рода «неприкосновенностью» в ходе всех расследований, проводившихся конгрессом, не задумываясь, заявлял, что «он не знает» или «не желает отвечать».

2 июня на заключительном заседании сенатской комиссии по иностранным делам выступил со своими показаниями министр обороны США Гейтс. Он, как и Гертер, защищал политику шпионажа и провокаций в отношении Советского Союза и оправдывал действия американской администрации в инциденте с самолетом У-2. Показания Гейтса лишний раз свидетельствовали о том, что правящие круги США намеренно организовали полет шпионского самолета накануне совещания на высшем уровне. В ответ на вопрос сенатора Лонга: «Считаете ли вы, что было необходимо или желательно отменить полет 1 мая?» – Гейтс заявил: «По-моему, нужно было совершить этот полет 1 мая». Министр вновь говорил об У-2 как о «весьма важном средстве» для постоянного сбора сведений в глубине советской территории. Единственное, о чем откровенно сожалел Гейтс,– это то, что США вынуждены были прекратить шпионские полеты. В связи с этим он решительно настаивал на более активном использовании других методов получения информации, добывавшейся ранее с помощью У-2.

Что же касается провокационного приказа о приведении в боевую готовность американских вооруженных сил внутри страны и на многочисленных военных базах США за границей, который он отдал накануне намечавшихся переговоров в верхах, Гейтс заявил, что он «и сейчас принял бы точно такие же меры». Гейтс, однако, вынужден был признать, что Советский Союз в то время не предпринимал никакой военной активности, которая могла бы дать повод для подобного приказа. Безрассудные авантюристические действия правящих кругов США встретили явное осуждение даже со стороны многих американских законодателей. Председатель сенатской комиссии Фулбрайт прямо спросил Гейтса: «Не приходит ли вам в голову, что любой здравомыслящий человек может рассматривать этот приказ (т. е. приказ Гейтса.– Ф. С.) как провокационный акт?» Однако министр обороны США ушел от прямого ответа и продолжал настаивать, что его приказ был «актом благоразумия».

Итак, расследование в сенатской комиссии по иностранным делам подтвердило, что руководящие деятели американской администрации намеренно проводили программу провокационных шпионских полетов над территорией Советского Союза накануне совещания на высшем уровне, хотя сами признавали, что подобные полеты противоречат общепринятым нормам международного права.

Сенатор Морзе решительно потребовал, чтобы правительство отказалось от шпионских полетов. «Я весьма обеспокоен международной реакцией на нашу теперешнюю позицию,– сказал он.– Я считаю, что сейчас существует серьезная опасность того, что большая часть мировой общественности отвернется от нас, если мы не захотим совершенно однозначно показать, что ни один орган нашего правительства не будет заниматься воздушным шпионажем».

28 июня председатель сенатской комиссии по иностранным делам У. Фулбрайт, подводя итоги расследования, констатировал, что вследствие полета американского шпионского самолета накануне встречи глав правительств престиж и влияние Соединенных Штатов на международной арене «резко упали». «Чтобы восстановить свои позиции в мире, мы должны признать ошибки и изучить их причины». Далее он заявил, что «приказ о проведении полета самолета У-2 1 мая был серьезной ошибкой» и что действия, предпринятые Соединенными Штатами после провала полета, «были второй ошибкой». Но «самая серьезная ошибка,– подчеркнул Фулбрайт,– была допущена, когда президент взял на себя ответственность за полет У-2. Все эти ошибки, отмечал Фулбрайт, были связаны между собой и каждая последующая усиливала пагубные последствия предыдущей. «Глава государства,– сказал сенатор, – воплощает в своем лице суверенитет и достоинство страны. Совершенно недопустимо, чтобы глава одного государства покушался на суверенитет другого, и еще менее допустимо, чтобы он утверждал свое право поступать таким образом». Развивая эту мысль, Фулбрайт заявил: «Мне кажется совершенно ясным, что если главы государств начнут брать на себя право нарушать суверенитет другого государства, то нормальные международные отношения станут невозможными, как это и случилось в Париже в прошлом месяце (т. е. в мае 1960г.– Ф. С.). На протяжении всей истории международных отношений преднамеренное присвоение такого права главой одного государства считалось чрезвычайно серьезным недружественным актом».