Текст книги "Ставленник"

Автор книги: Федор Решетников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Егор Иваныч прождал часа два до тех пор, пока не услыхал из боковой комнаты охриплый голос: Егор!

Пономарь было вздремнул, а при этом возгласе он очнулся.

– Скажите обо мне, – сказал Егор Иваныч.

– Ладно. Только он сегодня сердит… – Пономарь ушел.

Через полчаса вышел из залы в прихожую сам протопоп, в шелковом подряснике и в туфлях. Он уже сед, и видно, что очень горд и важен. Егор Иваныч подошел под благословение.

Они вошли в кабинет. Кабинет убран тоже на барский манер. Тут была бронза, серебро, фарфор, вещи под чехлом, шкафы с бумагами и книгами. Протопоп сел.

– Я слышал, вы назначаетесь сюда во священники?

– Точно так-с.

– Очень рад. Егор! принеси чаю. Да-с… садитесь.

Молчание. Протопоп зевнул. Егор Иваныч стоит.

– Давно кончили курс?

– Нынешнее лето.

– Скоренько-таки изволили место получить.

Егор Иваныч показал ему свои бумаги.

– Хорошо. Владыка будет здесь?.. Что же вы не садитесь? – Егор Иваныч сел.

– Нет. Преосвященный на будущий год собирается сюда.

– А отец ректор?

– Нет.

– Вы учителем можете быть?

– Могу.

– Мне нужно учителя арифметики. Сделайте такое одолжение.

– Очень хорошо-с.

Молчание.

– Ну-с… Да когда вы будете посвящаться?

– Его высокопреосвященство сказал мне и на прошении написал, чтобы меня посвятить в октябре.

Как поздно! Отец Василий Будрин просто смучился. У него очень много занятий; он законоучителем в светском училище.

– Я слыхал, что там, ваше высокоблагословение, классы бывают только два раза в неделю.

– Все-таки… Да, одному очень трудно. Вот тоже в той церкви и дьякон захворал. А дьякон такой примерный, трезвый, услужливый. А это самое главное… Да-с.

Молчание. Принесли чай.

– Кушайте.

– Ваше высокоблагословение, купец Татаринов пришел, – сказал пономарь, – да какой-то дьячок.

– Это чистая беда быть благочинным. Светские говорят, что благочинным делать нечего и что мы напрасно только жалованье получаем. А и не знают того, что, сверх главной обязанности быть священником, у меня так много других тому подобных обязанностей, как, например, быть благочинным, то есть управлять округом. А вы еще не знаете, каково возиться с духовенством… Тоже вот теперь смотрительская должность… Это каторга с ребятишками. А тут еще миссионерство возложили: обращать и всячески стараться о просвещении раскольников… Владыка такой, право, что я не могу придумать, как бы освободить себя от всех этих обязанностей. Видит, что я хороший и старый человек… ну и… Однако я пойду. Вы посидите немножко.

«Эк он размазывает… Миссионерство, говорит, надоело… А сам дом каменный состроил… Ишь какое богатство!» Егор Иваныч стал смотреть в зал. Но так как он был близорук и без очков, то ничего там не видел, а слышал только разговоры. Хотелось ему, по привычке, подслушивать, подойти к двери, да он боялся. Подслушиванье он считает подлостью.

– Я это безобразие выведу из вас. Я приберу вас к рукам… – кричал благочинный.

– Отец благочинный, я не виноват: я был выпивши, – говорил кто-то тоненьким голосом.

– Пьянствуете только вы. Убирайтесь, мне некогда.

– Ваше высокоблагословение… – Егор Иваныч услыхал грохот. «Ну, – подумал он: – виновный, верно, в ноги кланяется».

– Ваше высокоблагословение, у меня семейство большое… Вы знаете, я всегда был честным…

. . . . . .

Стоящий или сидящий в зале купец в это время встал против отпертых дверей в кабинет благочинного. Он был не то красен, не то желт и почесывал свою бороду. Благочинный подошел к нему.

– Ну-с, господин старовер, что скажете?

– Вы обо мне напрасно пишете в консисторию, что я не обращаюсь в православие, тем более что ныне, как я вычитал в газете, нас более не преследуют.

Благочинный увел купца в другую комнату. Оттуда слышалось только:

– Я не боюсь вас… Каждый человек, господин благочинный, должен делать свободно что хочет.

Вышли. Купец ушел, а благочинный пошел в кабинет и сел на кресло, тяжело отдуваясь.

– Ох, как устал! Просто мука с этими людьми. Слышали, какие они буяны?

– Очень плохо слышал.

– Мученье. Нет, надо будет серьезно приняться за них, надо будет объехать их всех. Ну, а этот раскольник – это зверь, дурак чистейший, а говорить, так собаку съел.

Егор Иваныч хотел сказать, что раскольники люди не глупые и терпят напраслину, но мог ли он сказать это благочинному, у которого он искал защиты? Он хотел идти, но ему хотелось попросить об невесте.

– Егор!.. Егорка!.. Это он, шельма, вероятно с дьячками да дьяконами возится… Надо его будет назначить в звонари. Сходите, пожалуйста, туда, – и благочинный указал Егору Иванычу рукой на угол, а сам, достав из кармана пачку ассигнаций, положил их в стол.

Егор и Егор Иваныч вошли в кабинет.

– Сходи на почту. На! – и благочинный дал Егору записку, на которой было написано: возвратить пакеты за No№ 312 и 313 в консисторию.

– Ваш отец – дьякон?

– Точно так?

– Отчего же вы в академию не едете? Вы бы прямо из академии в благочинные вышли, а то эдак очень долго ждать вам благочиния. В другом месте вы, при иных условиях, получите, как это, впрочем, будет зависеть от владыки. Здесь я благочиние предоставлю своему зятю.

– Я, отец благочинный, теперь никак не могу продолжать учиться, потому что у меня отец очень стар и очень беден… брат мой в бедном месте дьяконом.

– Ну, это ничего. Вы хорошее дело сделали, что не поехали. Нынче академисты народ глупый стали, больно важны. Вон мой зять, кандидат академии, сначала обошелся со мной так вежливо, а теперь и знать меня не хочет. Все училище в руки взял, почти всех учителей я через него переменил. Они, говорит, больны, стары и ничего не смыслят, хотя всё народ молодой были.

– Стало быть, он прав. Он больше их знает, да и в семинариях теперь обучают не по-старому.

Егор Иваныч начал размазывать о семинарии, что они и учителя тамошние все хорошие люди; для того чтобы показать, что он неглупый человек, – даже похвастался своею проповедью. Он сначала подивился, что благочинный принял его очень вежливо и разговаривает как с приятелем. Он даже подумал: «Вероятно, у благочинного много грехов лежит в консистории и архиерейской канцелярии. Постой же; пугну я тебя. И мы тоже любим похвастаться. Здесь нельзя не сподличать…»

– Нынче у нас отец ректор славный человек в отношении семинарии, не то, что прежде, и человек очень строгий.

– Да, да. Слышал в прошлом годе в городе.

– Он мне сам предложил сюда, а потом хотел похлопотать, чтобы меня перевели в кафедральный собор. Когда же я буду посвящен, он обещал мне дать диплом на звание учителя. Он даже советовал мне открыть воскресную школу и хотел написать вам об этом предмете.

– Ну, вы с воскресными школами пропадете.

– Нет, отец благочинный. Этой бесплатной школой…

– Как бесплатной?

– В воскресных школах обучают даром, без различия – и детей и взрослых, преимущественно крестьян.

– Поговаривали у нас об этом, да будет-то это бесполезно.

Вошла жена благочинного, толстая, высокая, старая женщина, расфранченная, как попадья или купчиха. Егор Иваныч поклонился ей. Та слегка поклонилась.

– Благочинный, иди обедать, – сказала она мужу.

– Ладно. Надя встала?

– Одевается.

– Эк ее, нежится. А Петька и Васька, поди, на улице?

– Нет, в саду.

– Ведь я же звал сюда Ваську… Где письмоводитель?

– Он пошел купить Наде табаку.

– Вечно у них амуры. Я эту дрянь прогоню, коли замечу что-нибудь. Смотри ты у меня, смотри в оба… ни за чем не хочет приглядеть… Ну, что за табак девке!

– Да ведь ты куришь, благочинный!

– Молчать!

Егор Иваныч пошел к двери и поклонился благочинному.

– Прощайте. Приходите ко мне завтра. Я вас испытаю, можете ли вы быть учителем моему сыну и вообще в училище. А как вас зовут?

– Егор Иваныч.

– Хорошо!

– Это кто? – спросила без церемонии жена благочинного.

– Не твое дело. Пошла!

Егор Иваныч ушел.

«Вот дубина-то! – подумал он. – Это просто черт знает кто… Ах, я и забыл попросить его дозволить мне сказать здесь проповедь. Сил не пожалею, чтобы она понравилась. Впрочем, я покажу ему ту, которую в губернском сказывал. А гадко я сказывал, здесь лучше скажу».

Иван Иваныч был в восторге от рассказов Егора Иваныча и обещался отслужить заздравный молебен, когда только он женится на Протопоповой дочери.

– Ты у меня, Егорушко, ум!.. сила!..

Андрей Филимоныч передразнивал благочинного, как он ходит, говорит, кланяется, ругается, ест и пьет, передразнивал также и жену его. Все до слез хохотали.

– Да полно, Андрюшка! – унимала его жена.

– А я тебя по лбу! – И дьякон ударил ее по лбу кулаком.

– У, дурак, больно!

– А тебе не довольно? Я тебе покажу, как благочинный Егорку бьет.

– Перестань.

– Выйди на ростань! Ах, Егор Иваныч, как я вам расскажу, что мы выкидывали на нашей свадьбе, не так еще рты-то разинете, не так еще свои зубищи выпучите,

– Да будет тебе.

– Ну, я тебе задам еще ночью… Я еще в семинарии научился всякой ловкости. Просто – сорви голова!.. Всякого, конного и пешего, передразнивал, фигляр превосходный был, такой, каких днем с огнем не сыщешь… Поставили, знаете ли, у нас на балу стул поперек ножками среди полу, а позади спинки его рюмку водки и говорят: коли ты больно хитер… да еще что говорят-то…

– Да перестань, Андрюшка!

– Ну, я вам обоим на ушко скажу, – и дьякон сказал им что-то на ушко, те захохотали… – Ну, достань, говорят, рюмку через голову зубами и выпей… Каково? Ну, думаю, черт вас дери, стоит, не стоит – все равно… что, говорю, дадите? Один дьякон говорит: ведро пива на голову… Я и говорю: сам съешь, а вот как достану и выпью, так на тебя вылью ведро пива, а с компании ведро сладкой водки. Ну, они заартачились… Согласились-таки…

– Ну, что, достали? – перебил его нетерпеливый Иван Иваныч.

– Погодите. Вот я лег на спину промеж ножек, голову загнул назад… смеются канальи, а эта шельма, Анютка, говорит: отстаньте, Андрей Филимоныч (никак не могу выбить из ее головы эти слова – отстань да полно). Ну, смеются, неловко так, а я все-таки сцапал рюмку во весь рот и держу водку, – чуть не захлебнулся, черт возьми. Потом, как выпил, схватил ведро с пивом и сейчас же облил им дьякона Максима, и прочим досталось. Уж мы очень больно веселились. Как утром в баню шли, так на ухваты платки надевали, – свахи шли с ухватами впереди, и вся компания нас то водой обливала, то сажей мазали щеки… Песни как задирали!.. Здесь бы так за страм сочли, а там всегда так.

Веселая компания рушилась с приходом дьячка, который сказал, что требует отец Василий свадьбу венчать.

Егор Иваныч пошел с дьяконицей смотреть свадьбу, а Иван Иваныч пошел разыскивать, не играет ли кто в шашки. Так как играющих на дороге не оказалось, то он тоже поплелся в церковь, думая: уж теперь я до тех пор не пойду смотреть свадьбы, когда мой Егорушка не станет венчать. Уж я тогда рядышком с ним стану: коли ошибется, подскажу. Поди, у бедненького руки будут дрожать.

В церкви на Егорушку все смотрели как на приезжего: одни показывали на него пальцами и спрашивали: кто он? а другие говорили, что он приехал свататься за дочь благочинного, и говорили такие вещи, что Егора Иваныча коробило

После венчания дьякон с Иваном Иванычем ушли на свадебный пир. Напились чаю. Дьяконица стала починивать подрясник мужа, а Егор Иваныч стал читать «Отечественные записки» прошлого года. Он скоро положил книгу.

– Какая дрянь! – сказал он.

– Что?

– Да напечатано в этой книге все ложь. Действительной жизни нет.

– Полноте, тут хорошая повесть есть, смешная такая.

– А вы что читаете?

– Я повести читаю, а дьякон критику любит. Когда мы лягем с ним спать, покою нет от него: лежит и читает вслух; я спать хочу, а он как щипнет в бок, просто до слез проймет. Слушай говорит, учись, пока я жив.

– Я замечаю, отец дьякон, кажется, любит вас.

Дьяконица покраснела.

– А подчас такое слово загнет, что хоть вон беги… Ономедни пришел пьяный препьяный и орет во всю ивановскую: близко не подходи, изобью. Я было хотела скрутить его, да он такую затрещину дал в эту щеку, что и свету божьего не взвидела. Уж так-то мне было обидно!.. плакала, плакала я, а на другой день корила, корила его!.. В ногах вывалялся… Если хотите, Егор Иваныч, я вам сосватаю невесту.

– Какую?

– Дочь нашего соборного дьякона Алексея Борисова Коровина, Лизавету. Ей в сентябре восемнадцатый будет. Я ее знаю, она моя подруга. Девушка хорошая.

– Красивая?

– Ну, нельзя сказать, чтобы красивая, а только рукодельница, смирная.

– Что же она так долго не замужем?

– Как долго? Ей ведь теперь семнадцатый, а в один год не скоро найдешь женихов, да Алексей-то Борисыч под суд попался, поэтому хорошие женихи обегают ее.

– За что он попался?

– Знаете ли, он любит выпивать, и в церкви перед евангелием случалось выпивать. Зато у него голос огромный, у моего дьякона хуже голос, верно оттого, что он еще молод. Был он, знаете ли, на похоронах, – жену чиновника похоронили. Там напился, что называется, – душа в меру. А он пьяный любит ругнуться всякими словами, и если его заденет кто-нибудь, он и рукам волю даст, а он, как ударит, так и повалит на пол… Поспорил он с городничим, жену его как-то обозвал, тот его обозвал пьяницей. Алексей-то Борисыч не посмотрел, что он городничий, схватил его за мундир и оторвал две пуговицы совсем, с сукном. За это его, бедного, и отдали под суд. А жалко! добрый какой; главное, голос у него здоровый: как рявкнет, окна звенят! Архиерей хотел было его к себе в протодьяконы взять, да вот, как эта беда вышла, ну его и отставили. Теперь мой муж стал старшим, а он служит редко, все пьет.

– Он богат?

– Какое богатство! Вот уж полгода, как ничего не получает, ну а прежде все пил. Может быть, у него и есть деньги, да только едва ли. Лиза говорит, что мать ее, Дарья Ивановна, берегет деньги от мужа. Право, соглашайтесь. Лиза славная девушка. Что вам в протопоповой дочери? правда, она красивая и разговорами собаку съела, только вам не пара. Она слишком горда. С нами не говорит, а поклонишься ей, нос на сторону воротит. Да едва ли и отец протопоп отдаст ее за вас.

– Я думаю тут попытаться, у отца протопопа.

– Как знаете, дело не мое… Только я бы не советовала вам. Лучше взять бедную, да хорошую жену, а не модницу какую-нибудь.

* * *

Егор Иваныч спал в сарае. Пробудившись утром, он услышал разговоры отца с дьяконом. Дьякон басил и крякал; Ивана Иваныча – едва слышно.

– Так-то-с, Иван Иваныч!

– То-то. А голова болит, надо бы опохмелиться.

– А черт их дери! Опохмелиться надо, встать только лень…

– И мне тоже.

– А мы-таки дерябнули.

– Залихватски!

– Так ты как думаешь насчет Коровина?

– Думаю, можно. Надо бы сегодня…

– Скорее лучше. Знаешь, что я сделаю?.. Пойдем сегодня сами без него к Коровину: если он пьян, разбудим, не пьян, к себе приведем.

– Ладно. Да у меня, брат, денег нет.

– Ну! Эка беда!.. Нам бы не поверили в долг? – поверят. Вот Коровин говорит: я забирал, забирал из кабака водку, не платил целый год, говорю: счет подайте в церковь. Те и подали. Ну, благочинный говорит: это не мое дело. Так тот с носом и остался.

– Да, трудно жить на свете… Только я смекаю, ловко ли будет у Коровина-то высватать?

– Уж не беспокойся. Я сам хотел свататься, да отец посоветовал эту взять. И как, слышь, вышло: только что стал я свататься, вдруг указ из консистории: переводится-де он в село. Вот те и раз! Ну, перевелся, там я и женился, потому что от благородного слова неловко отказываться,

– У тебя, брат, жена славная.

– Да ничего…

– Хозяйка хорошая,

– Это правда. Этим меня бог не обидел… А мы пойдем, выпьем?

– Да рано…

– Ну, толкуй! смотри, солнышко-то куда поднялось! Пойдем?

– Пойдем. Да и к Коровину пойдем же?

– Непременно. Тут дело верное.

– Надо ему сказать, чтобы он к протопопу не ходил.

– Нельзя, ведь он здесь будет служить. Если Егор Иваныч не пойдет сегодня к нему, то он съест его.

– Все бы подождать не мешало: авось протопоп-то и отдаст за него свою дочь.

– Ну уж!

Дьякон ушел. Егор Иваныч тоже слез с сарая и ушел в дом. За чаем шел такой разговор:

– Ты, Егорушко, лучше на дочери Коровина женись. Я уж это дело всякими манерами обдумал.

– Мне все равно.

– Оно не все равно. Пондравится, женись, не пондравится, можно другую найти. А насчет отца благочинного вы не беспокойтесь: не стоит овчинка выделки. Она хотя и нашего поля ягода, но, как дочь благочинного, так заважничалась, что годится разве в жены какому-нибудь благочинному или светскому человеку вроде исправника и т. п.

– Я теперь ничего не могу сказать.

– Как знаете. А мы все-таки Алексея Борисыча приведем сюда, как раз к обеду.

Егор Иваныч подумал и пошел к благочинному.

Благочинный был уже одет. На нем была шелковая ряса голубого цвета, камилавка и два креста – один наперсный, а другой в память 1853–1856 года.

– Здравствуйте! – сказал он Егору Иванычу. – Мне нужно съездить кое-куда по делам. Пожалуйста, займитесь моим Васей. Я часа через три-четыре буду. Пойдемте. – Благочинный повел Егора Иваныча в комнаты. Прошли две комнаты, убранные хорошо, с цветами и с удушливым запахом мускуса и резеды. В третьей сидела дочь благочинного, Надежда Антоновна, девица лет двадцати, очень румяная, здоровая, разодетая в шелк и в кринолине.

– Пошла прочь! – сказал ей отец.

– Там, папа, очень душно.

– Вечно ты у окна торчишь! Пошла, тебе говорят! – Дочь ушла. Вошли в четвертую комнату. Там играли дети. Мальчик двенадцати лет возил по комнате с мальчиком пяти лет деревянного коня, девушка тринадцати лет сажала на коня куклу.

– Пошли прочь! Я вас, гадины! – Дети присмирели.

– Вам говорят? Вася, останься. – Дети ушли.

– Вот тебе новый учитель… Смотри, слушайся его. А вы, если он будет шалить, так на колени и ставьте, и пусть он, негодяй, до моего прихода на коленях стоит. – Благочинный ушел, и вскоре, вернувшись, взглянул в щелку дверей и ушел назад.

Егору Иванычу неловко сделалось быть учителем в доме благочинного, и притом учителем в первый раз. Он хотел учить крестьян, а не детей подобных родителей. Василий сначала робел, утирая рукавом свой нос, щипал рубашку и пялил с любопытством глаза на нового учителя, но когда новый учитель заговорил с ним, он стал отвечать резко, с некоторою важностью.

– Вы давно учитесь? – спросил его Егор Иваныч.

– А вам на что?

– Мне хочется знать потому, чтобы легче было заниматься с вами,

– Я первую часть грамматики прошел.

– Кто с вами занимался?

– Отец Петр Иваныч.

– Хороший человек?

– Мы в училище его котом прозвали.

– За что?

– А он царапается больно. Когти у него на руках острые.

– Прочие учителя каковы?

– А вы к нам в учителя?

– Я после посвящения, может быть, поступлю.

– А у вас хорошие учителя?

– У нас профессора учат. Они сами в академии учатся.

– А я в академию скоро поступлю?

– Надо прежде кончить курс в семинарии. А когда вы кончите курс там, то будете такой же, как и я.

– Неправда, неправда!.. Я нынче поступлю в академию. А вас как зовут.

Егор Иваныч сказал.

– А вы учителей любите?

– Нет.

– Учителей надо любить…

– Неправда, неправда! Они секут больно.

– А вас секли?

– А вас?

– Меня много раз секли. Прежде по три раза в день секли.

– А теперь?

– Теперь не смеют, потому что я кончил курс.

– Меня-то учителя не смеют сечь, да папаша сечет. Больно сечет…

С час Егор Иваныч протолковал с Васей об ученье. Он понравился мальчику. Они начали урок с арифметики, которую Егор Иваныч плохо смыслил.

– А у вас, Василий Антоныч, большое семейство?

– Большое. Сестра Надя – невеста…

– Чья невеста?

– Так невеста: она уже большая… Папаша ждет жениха от архиерея. Петя брат, я да сестра Танька. Сестра Александра замужем, за отцом Павлом. Злой такой. А Анна, что всех старше, та за лекарем.

Пришла жена благочинного. Поклонившись важно Егору Иванычу, она важно села на диван.

– Ну, что у вас там хорошего в губернском? – спросила она Егора Иваныча.

– Ничего; веселее здешнего.

– Ах, какая здесь скука проклятая!..

– А вы родом отколе?

– Я в губернском родилась. Отец у меня протопопом был. Знали Первушина?

– Слыхал. У нас Первушин есть профессор.

– Это дядя мой. Ну, а отец ректор каков?

Пришла дочь Надежда.

– Ты зачем?

– Мамаша, одолжите шелку!

– А ты разве весь издержала?

– Весь. – Она взглянула на Егора Иваныча; Егор Иваныч на нее глядел. Она ему понравилась, то есть ему понравилось ее лицо, платье и голос, и не понравилось то, что он заметил в ней какую-то гордость, и она, вошедши в комнату, не поклонилась ему.

Жена благочинного вышла, за ней вышла и дочь, взглянув еще раз на Егора Иваныча. До прихода благочинного их не было видно. Пришел благочинный.

– Просто смучился весь… Ну, как Вася?

– У него есть способности.

– Да, я это замечаю, только он баловник, каналья.

Стали обедать все, и к обеду пригласили Егора Иваныча. За обедом говорили о лицах губернского города. Егор Иваныч робел, руки тряслись, и он говорил невпопад. Благочинный приглашал его выпить рюмку наливки, он отказался, говоря, что он ничего не пьет.

Когда Егор Иваныч стал прощаться с благочинным, то сказал ему:

– Я, отец благочинный, осмеливаюсь побеспокоить вас: мне нужна невеста, а я не знаю, где высватать.

– Уж не на моей ли дочери вы хотите жениться? – спросил тот, улыбаясь.

Егору Иванычу стало стыдно. Он ничего не мог ответить.

– Впрочем, я подумаю.

– Могу я надеяться?

– Завтра я вам скажу ответ.

«Нужно быть только смелым, все будет хорошо. Ищите и обрящете, толцыте, и отверзется вам… Теперь все дело обделано», – думал Егор Иваныч, придя домой.

Надежда Антоновна росла и воспитывалась матерью и отцом на барский манер, с тем различием, что родители держали ее очень строго. Она не умела стряпать, а умела шить себе платья, вышивать, читать и писать. Читать светское ей запрещалось, и она доставала украдкой книги от своей сестры Анны, которая за лекарем. Дни ее шли скучно. Ее будили к обедне, в праздники она должна была идти в церковь, после того должна сесть за работу, после обеда спать, или вышивать, или читать книги духовного содержания, обучать брата Петра и сестру Татьяну; вечером, после чаю, опять что-нибудь делать. Гулять в Столешинске не в моде. Светское общество она видела только у сестры Анны, но так как лекарь женился на Анне с год и уехал в другой город, то она мало поняла обычаи этого общества, тем более общества уездной аристократии. Там, и вообще в гостях, она вела себя как богатая невеста, говорила отрывочно, не умела держать себя по-барски, не умела танцевать, говорить по-светски, но считала каждую женщину или девушку и каждого мужчину дрянью. Ей хотя и хотелось вырваться из дому куда-нибудь, но всегда делалось досадно, что она бывает в этих обществах. Начитавшись светских книг, она сначала плохо верила им, потом стала бредить о различных героях, а когда бывала в обществе светских людей, она там видела все обыкновенных – глупых – людей и ругала это общество и книги.

Ей надоела жизнь с отцом, хотелось уйти куда-нибудь. Но куда уйдешь? У отца все-таки почет. Авось жених какой-нибудь посватается. Но какой жених? Чиновников она ненавидела; военных тоже. Молодых семинаристов она видела мало… Ей хочется жениха в камилавке и с наперсным крестом.

Когда Егор Иваныч пришел домой, там кутили: Иван Иваныч, Андрей Филимоныч и Алексей Борисыч Коровин. Коровин был толстый, здоровый мужчина, с оплывшим лицом, густыми черными волосами и бородой. Он говорил октавой.

– Здравствуйте, здравствуйте! Что, по невесту приехали? – спросил его Алексей Борисыч.

– Да.

– Доброе дело, доброе дело.

Алексей Борисыч выпил. Заставили выпить и Егора Иваныча.

– А если хотите, Егор Иваныч, берите мою дочь.

– Надо еще подумать, Алексей Борисыч.

– Думают только одни немцы да индейские петухи.

– Славно сказано! – сказал Иван Иваныч, уже опьяневший.

Вечером компания отправилась к Алексею Борисычу. Он живет в своем доме, уже старом, с пятью окнами на улицу и с четырьмя комнатами и кухней. Их встретила жена его, Дарья Ивановна, худенькая, низенькая женщина.

Гости вошли в комнату. Лизавета, румяная девушка, в ситцевом платье желтого цвета, что-то вышивала у окна. При входе гостей в комнату она поклонилась им, Егор Иваныч тоже поклонился робко. Лицо ее ему очень понравилось.

– Лиза, поставь самовар, – сказала ей мать.

Дочь ушла. По какому-то обстоятельству на ней было надето новое платье, которое, как она шла, шумело. И это понравилось Егору Иванычу. «Она, кажется, славная девушка. Немножко рябовата, да ведь и я-то неказист», – думал он.

– Какой вы гордый! Нет, чтобы раньше прийти к нам, – сказала Дарья Ивановна Егору Иванычу.

– Извините, что не мог, потому что не был знаком с отцом дьяконом.

– А ты, дьяконица, где давече была? – спросил ее Андрей Филимоныч.

– По грибы ходила. Нынче ужас сколько их! Лиза сказала, что вы были и хотели прийти, – я и принарядилась.

– Зачем принарядилась-то?

– По-вашему, так и ходить, как в будни? Ведь гости, пожалуй, ни на есть что скажут про меня.

– А ты, Дарья, дай водки, – сказал Алексей Борисыч.

– Ох, уж эта мне водка!

– Для гостей, дура! А я только смотреть стану.

Лиза принесла самовар, чайник, чашки, сливки, малины и сдобных крендельков. Мать велела ей принести поднос, чтобы угощать гостей с подносу; но Андрей Филимоныч отговорил, сказав, что мы сами будем брать чашки со стола. Лиза стала разливать чай.

– А ничего, Лизанька – невеста хоть куда! – сказал Андрей Филимоныч.

Лиза закраснелась. Она и мать ее знали, зачем Попов пришел.

– Я не невеста, – сказала робко Лиза.

– Какая она еще невеста! – заметила мать.

– Полно вам притворяться-то! Вот моя жена в девушках говорила, что она ни за кого замуж не пойдет, а обречет себя монашеской жизни, а вышла-таки за меня.

– Да вы человек славный. Такого жениха не скоро найдешь.

– Полно вам лясы-то точить! Выпьем, – сказал хозяин и налил три рюмки.

Дарья Ивановна стала расспрашивать Егора Иваныча о разных дьяконах и рассказывала про свою родню и несчастье ее мужа.

Егору Иванычу было очень неловко при Лизе. Прежде он мечтал только об девушке, представлял ее красивой, смирной, умной, представлял такой, какую он вычитал в книге и которая ему чем-нибудь понравилась. Теперь девушка налицо, и эта девушка от одного его слова может быть его женой. Она ему нравится, взглядывает на него так ласково, никакой гордости незаметно, а заметно, что ей хочется замуж. Надо бы поговорить с ней, но как заговорить и что говорить? Протопопская дочь ему не нравилась теперь, и он сожалел, что просил протопопа о невесте. А что, если протопоп согласится выдать свою дочь за него? Оно, конечно, лучше: больше почету тогда будет; а если жениться на этой, то весь век останешься священником, да еще протопоп, пожалуй, обидится, напишет владыке, и тебя турнут в такое место, что весь век будешь каяться: «А я уж знаю, каково быть бедным священником». Так рассуждал про себя Егор Иваныч. А Лиза между тем уже начала вздыхать… Она была рада и не рада, что наконец-то ей бог послал жениха и она будет женой городского священника. «Кто его знает, какой он, – думает она: – некрасив, да что толку; обрастет бородой, лучше будет… Уж скорее бы…» Мать и дочь простились с Егором Иванычем очень любезно, и даже сама дочь сказала ему: «Ходите к нам, Егор Иваныч, почаще»,

– Ну, что? – спросил дорогой Егора Иваныча Андрей Филимоныч.

– Ничего.

– Нравится?

– Да, ничего. Надо бы с ней поговорить наедине.

– А мы завтра пошлем просвирню к ним.

– Зачем?

– Свататься и уговариваться о приданом.

– Не рано ли?

– Знаете пословицу: куй железо, пока горячо, – чем скорее, тем лучше.

– Лучше через день.

– Ну, как знаете.

Отец очень обиделся тем, что Егор Иваныч откладывает сватовство так долго.

– Ты, Егорушко, уж больно привередничаешь. Как не было ни одной невесты, так ты говорил: где найду, да как женюсь; а как есть они, ты и заважничал: не хочу, подумаю. Нечего тут думать, я тоже не думал. А вот тебе сказ: чтобы завтра же сваха была послана.

– А если я не хочу?

– Ну, так и бог с тобой. Я не то и уеду.

– Вы, тятенька, не сердитесь, а предоставьте это дело мне одному.

– А я тебе кто: отец или пес?

– Я вас люблю как отца, но в этом деле прошу не мешать.

– Коли ты так, я сейчас же уеду.

– Послушайте, тятенька, ведь с женой жить не вам, а мне.

– Мне все равно, а я уеду.

Отец стал собираться,

– Полно, Иван Иваныч, егозить. Он правду говори. – уговаривал Ивана Иваныча Андрей Филимоныч.

– А я хочу, чтоб ты по-моему делал, – и все тут! – сердился Иван Иваныч.

– Воля ваша.

– Так ты соглашаешься?

– Подождите до завтра. Завтра я схожу к благочинному и получу от него ответ.

– Посмотрим, что скажет тебе благочинный… Поди-кось, дурак твой благочинный, поди-кось, он так и отдаст за тебя, за голь, свою дочь… Да хотя и отдаст, так мне житья от нее не будет! Вот что!

– Почему вы так думаете?

– Почему!.. Не знаю будто!.. Ты еще только на свет-то ворвался, а я уж пожил, слава тебе господи.

В этот же день благочинный получил от ректора письмо следующего содержания:

«Отец благочинный! Во-первых, целую вас братскою любовию и посылаю вам свое благословение. Во-вторых, уведомляю вас, что, давши вам зимой обещание послать к вам для вашей дочери Надежды жениха из академии, я, при всем моем старании, не могу утешить вас на этот счет, так как у нас теперь в городе только два академиста, из которых один уже женился на дочери протоиерея кафедрального собора, а другой не имеет намерения жениться. Поэтому я решился выбрать из кончивших курс семинарии отличного студента, диаканского сына Егора Попова, выпросил для него у преосвященнейшего владыки место в вашем городе и послал к вам. Он отличный студент и может быть хорошим мужем вашей дочери, которой я посылаю мое благословение…»

Благочинный долго думал, прочитавши это письмо, отдать ему дочь за Попова или нет. Он некрасив, но, кажется, смирный. Если не выдать, то обидится ректор, сменит с смотрительской должности. Он решил выдать; одно только беспокоило его: отец у него, дьякон, куда поместить их? В доме – загрязнят все… Он не любил заштатных дьяконов и священников, хотя у самого назад тому четыре года умер отец, заштатный дьякон.

– Егорка!

Вошел Егорка.

– Позови Марью Алексеевну.

Пришла жена его, Марья Алексеевна.

– Как ты думаешь, жена: что нам делать с Надей

– Что с ней делать-то?

– Дура! Ведь ее надо замуж выдать.

– За кого бы ты ее выдал? Уж не за вшивика ли письмоводителя?

– Э, да что с тобой толковать! У тебя башка вечно сеном набита.

– Бога бы ты побоялся так издеваться надо мной… Ведь в прошлом годе сватался судебный следователь, хороший и богатый человек.

– Я сам знаю, кто лучше… Богат он, хорош – это все дудки. Он сватался ради денег – вот что. А я приду=мал. Вот слушай, что пишет отец ректор.

– Так неужели ты за этого приезжего вшивика хочешь отдать?

– А что бы ты на это сказала?