Текст книги "Ставленник"
Автор книги: Федор Решетников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
– Принеси молока с малиной.
Анна принесла молока и малины. Егор Иваныч не ест.
– Поешь, Егорушко.
– Не хочу – сыт. – Егор Иваныч встал.
– А ты посиди, поговорим. Али спать хочешь?
– Нет, не хочу.
– Ну, брат, я знаю, что спать хочешь… Эй ты, Анна, топи баню!
– Да какая же теперь баня? – сказал Егор Иваныч.
– Ну, брат, об этом и в писании сказано. Ты у меня золото, Егорушко! А баню надо истопить. Да что с ней, шельмой, и толковать… Пашка, не балуй, отдеру за вихры-то! Пошел за водой!..
Егор Иваныч отправился спать на сенник. Он долго думал об отце. Как он не развит до сих пор! С людьми он хорош, крестьяне любят его, отчего же это он с семьей так обращается? Отчего же это брань и ворчанье? Тут что-то кроется худое. Надо будет расспросить у отца; или пока молчать, а самому посмотреть на них. Он спал немного; его разбудил отец.
– Егорушко, спишь? – Эти слова старик повторил раза четыре.
Вымывшись в бане, Поповы стали пить чай.
– А я, Егорушко, давеча забыл сказать тебе… Эта шельма у меня совсем отбила память… Я ведь думал ехать к тебе. Так-таки и положил завтра ехать.
– Зачем?
– Да что я стану делать с ними? Петька всего обворовал, а вчерась чуть не прибил, окаянный.
– Вы бы, тятенька, как-нибудь легче урезонивали его.
– Бить его надо, да сил у меня таких нет. Так как же теперь насчет невесты-то?
– Не знаю, как.
– Ну, как-нибудь… Так мы завтра же и едем по невесту.
– Мне отдохнуть хочется, да и до октября еще долго.
– А как да ты опоздаешь?
– Не знаю.
– Нет уж ты лучше скорее вари кашу, а то другой, окромя этой, не найдешь.
– Знаете ли, тятенька, что меня мучит: как мне жениться на незнакомой девушке?
– А что?
– Да как же? Ведь я ее не видал даже!
– Так что, что не видал?.. эка беда! Приедем, пошлем сватью какую-нибудь, и дело в шляпе.
– А как да она не понравится мне?
– Я вижу, ты большой привередник. Больно в тебе нрав крутой сделался. Да оно так и должно быть… Накось, кончи курс в семинарии! Славно, Егорушко!.. Я бы, как кончил курс, уж кем бы теперь был! Ну, кем бы я был?
– Может быть, благочинным.
– Ишь ты! А благочинным сделаться – штука… Нет, я бы выше был.
– Можно быть и благочинным в губернском городе, старшим членом консистории. Там житье славное.
– То-то вот ты и есть! А как я обучился топорным манером, вот и остался на всю жизнь дьяконом, да и за штатом оставили… Нет, Егорушко, я бы экономом архиерейским сделался. Слыхал я, что им большая честь, да и хорошая жизнь.
– Ну, экономом вы могли бы сделаться только тогда, когда вы были бы монахом.
– Право?
– Неужели вы не знаете, что экономы выбираются больше из монахов?
– А видал и протопопа.
– Не знаю. А больше монахи.
– Ну уж, я в монахи не пойду.
– А вот монахам житье лучше нашего брата, то есть белого духовенства.
– Ну, не ври. Монах за мир грешный молится.
– Вот я так могу быть архимандритом и архиереем даже.
– Ну??
– Право. И очень легко.
– А как?
– Вот каким образом. Если я теперь поеду на казенный счет в духовную академию…
– Ну уж, не езди, не мучь себя, а то ты уж спичка спичкой…
– Мне отец ректор предлагал, да я сказал, что я должен всеми силами заботиться о вас.
Ивану Иванычу это любо показалось; он улыбнулся, но ничего не сказал. Вероятно, он хотел поблагодарить сына, да только не мог или не хотел поблагодарить. Егор Иваныч продолжал:
– Отец-ректор сказал, что это дело хорошее, что я за это могу скоро получить священническое место.
– Вот, значит, я не дурака вырастил. Славный ты у меня, Егорушко!.. ей-богу славный… А мы вот что сделаем.
– Что?
– Да нет, уж я теперь не скажу…
– Вы не видали моего указа из консистории?
– Покажи.
Егор Иваныч показал отцу указ. Отец смотрел, улыбаясь.
– Прочти, Егорушко, не вижу.
Егор Иваныч стал читать: «По указу его высокопреосвященства, высокопреосвященнейшего (имя рек) архиепископа…»
– Постой! – И Иван Иваныч убежал на улицу. Егор Иваныч посмотрел в окно.
– Куда же это он? – спросил он сестру.
– В кабак! – ответила она.
– А он ходит разве туда?
– Ходит. Каждый день ходит. Он и теперь пьяный пришел.
– Ты врешь, сестра? Он прежде не пил.
– Не знают будто! Вот ты два года не был дома и не знаешь.
– Это всё вы, свиньи, довели его до того! – и брат начал ходить по комнате.
Сестра обиделась на брата и ушла на улицу, ничего не сказавши на замечание брата.
Егор Иваныч положил указ в ящик и только что подошел к окну, как увидел около дома толпу крестьян, впереди которой шел Иван Иваныч, держа в руке косушку вишневки.
– Сюда, ребятки! сюда! – кричит Иван Иваныч крестьянам, торжественно входя в избу.
– Тятенька! – сказал Егор Иваныч.
– Ну-ну, голубчик… – Он уже выпил и жевал ржаной кусок хлеба.
В кухню вошло семеро крестьян.
– Вот он, Егорушко-то! Вот он, сынок-то! – представил Иван Иваныч своего сына крестьянам.
– Здравствуйте, Егор Иваныч! Наше вам почтение! – сказали крестьяне, снявши шапки, и поклонились ему.
– Здравствуйте, господа, – сказал Егор Иваныч несколько вежливо и несколько гордо.
– Как поживаете?
– Покорно благодарю, господа.
– Какие мы господа!.. А вы в попы идете? Дело, Егор Иваныч. Дай бог вам счастья, дай бог!.. – сказал один крестьянин, кланяясь.
– Ну, ребятки, выпейте! За сына моего выпейте: ведь в священники посвятили…
– Слава те господи!
– Сам преосвященный бумагу дал.
– Дай вам господи много лет здравствовать.
Крестьяне присели и стали шептаться. Иван Иваныч налил рюмку водки и поднес Егору Иванычу,
– Выпей, Егорушко. Сладенькая.
– Не могу, тятенька.
– Ну, не церемонься. Знаю я, как ваша братья пьет. Ну, ну!..
– Егор Иваныч, выпей… Ништо, водка-то сладкая, – просят Егора Иваныча крестьяне. Крестьяне эти были старые, честные и добрые люди. Нельзя было не уважить их ради отца. Тут не для чего было церемониться, потому что Егор Иваныч выпивал в губернском с товарищами, но ему хотелось показать, что он ничего не пьет, показать, что он бегает от кабака и подобного зелья; но подумав, что этим крестьян не обманешь и он будет священником в другом месте, он выпил, сказав, что выпивает ради хороших людей.
– Ну, теперь я, – сказал Иван Иваныч.
– Во здравие! – сказали крестьяне. – За сынка-то, Егора Иваныча, пейте.
– Ребя, купим еще! Штоф купим, черт их дери с деньгами-то, – сказал один уже хвативший очищенного крестьянин.
– Белой! Самой горькой!! – закричал другой крестьянин и вытащил из-за пазухи кожаный кошель с деньгами.
– Вали! вот те пятак.
– Мало! вали десять.
– Ну те к…
– Митрей, дай три копейки!
Крестьяне стали выкладывать на лавку копейки и грошики. Наклавши тридцать копеек, они послали одного крестьянина за водкой. Между тем Егор Иваныч разговаривал с двумя крестьянами о хлебопашестве и о прочих хозяйственных делах поселян.
– А что, вас ныне не дерут в стану?
– Э, Егор Иваныч, об эвтих делах не след толковать. Мы люди темные. Ну их к богу!.. Третьеводня Максимку отварганили любо; ничего не взял.
– За что?
– А так, отваляли – и дело в воду. Старосту он обругал, тот становому жалобу написал, да, бают, сунул ему малую толику, – ну, Максима и взъерихонили.
Полштоф выпили. За водкой и поеле водки разговаривали об отце Федоре, его дочке, вышедшей за станового пристава Антропова. Крестьяне хотели было еще купить водки, но их стала гнать сестра Егора Иваныча. Егор Иваныч, по приказу отца, прочитал крестьянам консисторский указ. Крестьяне слушали, плохо понимая содержание этого указа. Они только и поняли, что Егор Иваныч едет жениться.
– Вот дак дело!
– Любо! Хозяйка – важнецкая штука!
– А ты ее, смотри, не балуй.
– Ноне бабы-то модницы такие стали, просто ужасти.
Крестьяне хотели идти, но в это время пришел Петр Матвеич, пьяный, с подбитыми глазами. Волосы его были заплетены косоплетками, нарезанными из платья жены в виде ленточек.
– Здорово, брат! – сказал густым басом Петр Матвеич и поцеловал Егора Иваныча.
– Ну, как живешь, можешь?
– Ничего.
– Кончил курс-то?
– Да.
– А место получил?
– Получил.
– Брат, дай денег! Ей-богу, нету ни копейки. Дай пожалуйста!
– На что?
– Ты только дай,
– Ты уйди отсель, пока бока тебе не наломали, – сказал Иван Иваныч.
Крестьяне стали выходить.
– Куда? Эй, Семен, дай денег! – закричал Петр Матвеич.
– Нету, Петр Матвеич,
– Дай!..
Крестьяне стали рассуждать на улице, перед домом Попова.
– А что, Михей, дать али нет?
– Да за што дать-то?.. Кабы дело какое, – так, а то не за што.
– Так оно… Разве уж для дедка купим.
– Иван Иванычу разе?
– Так как?
– Вот и парня-то надо бы угостить,
– За што угощать-то?
– Да уж все обнаковенно… Так как? Смотри – того не надо!
– Да ты, смотри, так окличь: на улицу, скажи, просят; а не то на ухо шепни, оно лучше будет.
– Да смотри, ежели тот придет, шею намылим и тебе и ему.
– Сумею.
– То-то – сумею. Олонись сумел! сам, брат, ты один полштоф вылакал.
– Да смотри, проворней…
На зов крестьян на улицу вышли Поповы, а за ними вышел и Петр Матвеич. Крестьяне озлились на Митрия.
– Уж выбрали козла! А ты коли с ним знакомство имеешь, уходи отсель, – сказал один крестьянин Митрию.
– Да што я с ним стану делать?
– Батюшко, отец дьякон, подем… Мы как-нибудь угостим тебя и сынка твово.
– Я, братцы, пить не стану, – сказал Егор Иваныч.
– Мы вот к Елисею Марковичу подем. Там весело калякать-то.
– Я не пойду в кабак, – сказал Егор Иваныч.
– Ну, как знаешь, твое дело… А только, Егор Иваныч, мы больно тебя полюбили: уж ты такой смирный, и Иван-то Иваныч вот дак человек!.. Право, подем!
– Не могу, братцы. Да мне и спать хочется.
– Так ты, Егорушко, не пойдешь?
– Нет.
– Ну, а я так пойду.
– Грешно, отец, тебе на старости лет в кабак ходить. Мы лучше дома станем толковать.
Ивану Иванычу хотелось сходить в кабак, покалякать с мужичками, и обидно было, что Егорушка церемонится, но, подумав, что сын приехал сегодня, он не пошел в кабак, а пошел спать на сенник вместе с Егорушком. Крестьяне разошлись по домам, рассуждая:
– А каково?
– Иван-то Иваныч ничего, а сын-то горденек.
– Нельзя, выходит: скоро поп будет.
– Счастье!
Между тем Егор Иваныч рассуждал с отцом:
– А ведь вы, тятенька, прежде не ходили в кабак?
– Да что станешь делать? Дома водку держать нельзя, потому что Петрушка выпьет.
– Ведь, тятенька, на водку денег много выйдет.
– Да, Егорушко; ты правду сказал. Все-таки я тебе скажу: крестьяне меня любят и потому сами зовут.
– Они, пожалуй, будут считать вас за пьяницу.
– Ну, и пусть их с богом. Пословица говорится: пьян да умен – два угодья в нем. Как выпьешь – оно и хорошо, и горести все забудешь. А ведь мне, Егорушко, скажу тебе по совести, трудно было жить. Сначала Петр тянул с меня сколько денег, да ты знаешь… Ну, Анка в доме жила, по крайности хозяйством занималась, теперь ничего не просит. Ну, вот истягался я, истягался на Петра, дьяконом сделал, а он теперь шиш показал. Поди-кось, даром деньги-то даются… Ну, да бог с ним, пусть сам вырастит детей, сам узнает, каково отцу-то… Священником, брат, трудно сделаться нашему брату: доходы были маленькие, просто хоть вой да зубы на спичку весь… Вот теперь на тебя я сколько издержал… Каждый месяц восемь рублей посылал, а сам без копейки оставался. Хорошо еще, что Анка кормит, еще не гонит, дура…
– Да, тятенька, трудно быть отцом.
– Попробуй – и взвоешь так, что беда!.. Теперь вон насчет жены тоже штука. К примеру так сказать, отца Федора дочь вышла за станового пристава, ну, и ладно… Человек он богатый, старенек маленько, да все же он муж, а она, слышь ты, с мировым посредником дела имеет. Только это секрет; ты, смотри, никому не болтай, а то мне худо будет.
– Мне какое дело!
– Ну, то-то… Мне, знаешь ли, староста сказывал. Был, говорит, я у станового раз, ну и увидал, говорит, в зале станового с женой и этова посредника. Посредник-то ее, слышь ты, на фортоплясах учит играть… Сижу, говорит, я в зале, кофей пью, а мировой около Степаниды Федоровны сидит… Только что ж бы ты думал? Становой вышел в другую комнату, мировой и поцеловал Степаниду-то Федоровну. Во что бы ты думал? а? в щеку? То-то, што нет… в щеку! Вот оно што!!!
– А ведь я хотел жениться на ней.
– Ну и слава богу, что не женился. Она с мировым-то посредником еще недавно познакомилась. Становой-то его на свадьбу пригласил, ну с тех пор и пошло.
– А становой не знает?
– Кто его знает? Я с ним мало знаком. Да если и узнает, то побоится жаловаться, потому что мировой-то – сын богатого помещика и с губернатором знаком, так что люли. Говорят, он и повыше эти дела ведет… Тут, брат, молчи знай. Ты, Егорушко, не проболтайся, пожалуйста.
Егор Иваныч проснулся уже тогда, когда солнышко было высоко, а в котором часу – он не знал, потому что в селе часы только у должностных лиц, и бегать справляться – далеко и не к чему, так как делать решительно нечего, а обеден сегодня не полагалось, так как день будничный – вторник. Он долго лежал, думая об отце, сестре, Петре Матвеиче, о крестьянах и обо всем, что только он видел и слышал в селе. Село ему опротивело, люди ему показались грубыми. «То ли дело у нас в губернском! – решил он. – Надо уехать скорее в город. Сегодня же поеду. Здесь просто помрешь; здесь ничего не услышишь хорошего, здесь слова сказать не с кем, – все положительно неучи и все развращены…»
Сошедши с сенника, Егор Иваныч увидел своего отца на улице. Он сидел без шапки на скамейке у ворот. Около него сидел Павел и трое ребят, крестьянских мальчиков. Иван Иваныч учил их грамоте по церковной азбуке. Егор Иваныч подошел к отцу.
– С добрым утром, тятенька.
– Спасибо. Равным образом. Долгонько, брат, ты, Егорушко, спал.
– А который час?
– Не знаю, Егорушко, должно быть, что десятый.
– А вы учением занимаетесь?
– Да. Так-то скучновато, да и Павлушка так-то скорее выучится. Ты, Егорушко, ел ли?
– Еще и не умывался.
– Экой ты какой! Все такой же, как и прежде: спишь долго, баню не надо, ешь мало. Ты поди, поешь!..
– Мне, тятенька, курить хочется, а табаку нет.
– А ты понюхай.
– Да я не нюхаю.
– А прежде нюхал. Пашка, сбегай к матери; скажи, мол, дядя денег просит. Дай, мол, десять копеек.
Пока Павел ходил за корешками, Егор Иваныч, умывшись, выпил стакан молока и сел к отцу.
– Ну, ну, шельма, читай! Не то голиком в бане отдую, – кричит Иван Иваныч одному мальчику. Тот читает.
– А ты что склады-то не твердишь? Ах ты, шельма!
Виновный твердит: «бру, врю, вру, мрю», а дальше ничего не знает.
– Прочитай «Верую»! – приказывает Иван Иваныч другому мальчику.
Мальчик читает. Иван Иваныч теребит мальчика за ухо.
– Песни петь знаешь, а молитвы не знаешь!.. Ванька, неси голик! Песни тебе знать?
– Песни знаю.
– А «Верую» зачем не знаешь?
Мальчик смеется.
– Посмейся ты у меня, безрогой скот, я те выдеру крапивой! Ванька, неси голик! Тебе говорю или нет?
– Ты погляди в книгу и выучи, – говорит Егор Иваныч.
– Ну, он, Егорушко, еще не умеет читать. Это я его так учил, только он «Верую»-то с «Отче наш» смешал.
– Это хорошо, что вы так учите. Нынче даже и азбуки совсем другие сделаны.
– Видел я, да как ни коверкал так-ту учить, ничего никто не понял, да и сам-то я по ним не умею учить. Уж лучше бы, как по-старому учили.
– Теперешнее обученье несравненно лучше прежнего.
– Ну, уж, Егорушко, ты так-то учи, а я уж по-своему, по-старому, буду.
– У нас нынче в простом народе хотят сделать наглядное обучение.
– Это как?
– Наглядным образом воспитать ребенка, приохотить его к ученью. Можно ребенка учить с двух годов.
– Ну, не ври.
– Люди, воспитанные самою матерью и отцом и воспитанные как следует, бывают впоследствии образованные люди.
– Ты, Егорушко, не мешай мне.
Егор Иваныч замолчал. Немного погодя Иван Иваныч сказал ему:
– Ну-ко, Егорушко, поучи.
– Ловко ли будет?
– А что?
– Да дело, видите ли, в том, что если учить, так надо учить толком, нужно быть вполне учителем.
– Так, по-твоему, я глуп? Грех тебе, Егорушко, говорить такие слова про родителя, который выучил тебя.
– За это я вас благодарю. Но все-таки я у вас научился только читать.
– Так что ж? На что же семинарии-то заведены?
– А чтобы учить – нужно выучиться не одному чтению и письму, а надо знать многое. Даже вот и нас учили, а выучили очень немногому.
– Чего же еще тебе надо?
– Мы, как говорит большинство нашей братии, только и умеем, что хорошо читать да складно, умно сочинить, а самой жизни, то есть общества, различных сословий, и не знаем, потому что в наши головы много вбили ни к чему не ведущей теории.
– Красно ты, Егорушко, говоришь, хоть куды новый дьякон наш; на одну бы вас доску поставить… Вы должны спасибо сказать, что вас обучили, истягались на вас… Коли бы ты ничего не смыслил, то не вышел бы прямо в священники.
Егору Иванычу ничего больше не оставалось говорить с отцом, и время до обеда прошло скучно. За обедом Егор Иваныч спросил отца, когда ехать. Отец сказал, что завтра именинница жена отца Федора, и надо бы Егору Иванычу сегодня сходить к нему в гости. Егор Иваныч обещался сходить вечером, но отец Федор сам пришел. Это был здоровый мужчина, с брюшком, с огромной бородой. Он пришел, как подобает старшему священнику, в рясе и с палкой. При входе его в комнату Ивана Иваныча все бывшие тут, в том числе и Петр Матвеич, встали и подошли под благословение, кроме Егора Иваныча, которому отец Федор пожал руку.
– Здравствуйте, Егор Иваныч!
– Здравствуйте, отец Федор!
– Садитесь, отец Федор, покорнейше просим! – сказал робко и с трепетом Петр Матвеич.
– А! и ты дома!.. Что, еще не пьян? – сказал Петру Матвеичу отец Федор.
– Никак нет-с.
– То-то. Всю семью загубил… Ну-с, кончили? – обратился отец Федор к Егору Иванычу.
– Да.
– Я слышал, вы уже бумагу получили?
– Получил.
– Можно полюбопытствовать?
Егор Иваныч вытащил указ и подал отцу Федору,
– Хорошо, – сказал он, прочитав. – Слава богу. Вчуже сердце радуется… Дай бог, дай бог! А Будрин куда делся?
– Будрин помер.
– Что вы?! Вот, живем здесь, ничего не знаем. Ну, да ему туда и дорога. А этот-то, Раскарякин, каков? – спросил отец Федор про члена, подписавшего указ.
– Говорят, хороший человек.
– Так-с!.. Дай бог, дай бог! Ну-с, вы когда едете?
– Да еду завтра утром.
– Что вы! что вы! Завтра моя супруга именинница. Прошу покорно пожаловать с Иваном Иванычем. Дедко, приходи!
– Покорнейше благодарим! – отозвались Поповы.
– Непременно. Я сердиться буду, если вы не придете.
– Очень хорошо-с.
– Прощайте. Так приходите. У меня соберется много людей: становой, зять, с моею дочерью, мировой посредник, голова с женой, отец Василий с женой, дьякон с женой… Да, Анна Ивановна, ты должна прийти ко мне на исповедь сегодня вечером. Слышишь?
Анна Ивановна струсила.
– Да, батюшка, отец Федор, – ныне не пост, – сказала она.
– Я того требую.
– Что ты отнекиваешься? – крикнул на нее супруг.
– Очень хорошо.
– Прощайте. Я жду вас завтра. После обедни так и приходите.
– Покорно благодарим.
Отец Федор ушел.
– Вот что значит, Егорушко, кончить курс! На что отец Федор – гордый человек, и тот пришел поздравить! – торжествует Иван Иваныч.
– Што, попалась, гад ты экой?.. Он те проберет, – кричит на Анну супруг.
– И не пойду.
Следует брань и побои, которые разнимает Егор Иваныч. Егор Иваныч ушел с отцом из дому, оставив сестру с мужем.
– Неужели, тятенька, сестра испортилась?
– Лучше и не спрашивай. Беззаконие такое, что хоть вон беги из дому.
– Сестра говорит, что будто муж ее…
– Верь ты ей! Мало ли чего она говорит. Врет.
– Нам надо уехать скорее отсюда.
– Уедем… Егорушко, зайдем выпить?
– Не могу. Неловко как-то ходить в кабак; еще этот отец Федор в Столешинск напишет.
– Правда, правда.
Поповы прошли несколько домов. Встречные мужчины и женщины кланяются низко и, оглядываясь, смотрят на Егора Иваныча.
– Гляди-ко, сынок-то отца дьякона как вырос!
– Бают, в попы приделят. Старше отца будет: отец ему в церкви кланяться станет.
– Чудное дело!
У небольшого пруда Поповы сели.
– Так-тось, Егорушко! – сказал Иван Иваныч, в раздумье понюхивая табак. – Дела как сажа бела.
– Все пока хорошо. Одно только мучит – невеста.
– А там-то, ты думаешь, поди-кось, мало расходов надо?
– Да меня прямо посвятят: об этом будет хлопотать сам ректор.
Поповы замолчали. Егору Иванычу вдруг пришла мысль: а что, если в это время переведут ректора? О переводе его говорили в семинарии все профессора. А что, если сам владыка умрет или раздумает? Вот и живи женатый. Это он сообщил своему отцу потому, что один женатый богослов целый год жил без места, и у жены дочь родилась, так что он принужден был в светские выйти. Старик, зная по опыту, как даются места, и познакомившись назад тому семь лет с ставленниками в губернском городе, запечалился.
– Да, Егорушко, плохи дела-то. Ведь и рясу нужно новую, хорошую. У меня есть ряска, да на твой рост маловата будет. Разве перешить?
– Когда женюсь, рясу дадут.
– Надо бы тебе и сертучок сшить, а денег нет. Стащить разе у Петрушки подрясник?
– Нет уж, вы его не троньте.
Пошли назад мимо дома станового пристава. У окна сидела Степанида Федоровна с мужем. Поповы шапки им сняли.
– Здравствуй, Иван Иваныч! Что, сынок приехал? – спросил становой пристав.
– Да, Максим Васильич! Уже место получил, скоро свадьба будет.
– Радуюсь.
– А вы, Егор Иваныч, где берете невесту? – спросила Егора Иваныча Степанида Федоровна.
– В Столешинске же, у отца Василья Будрина.
– Хороша собой?
– Не видал еще.
Степанида Федоровна захохотала и что-то проговорила так, что Попов не расслышал.
– Полно ты, дурочка, смеяться. А что, приданое большое? – спросил становой пристав.
Поповы пошли было, но становой стал расспрашивать Егора Иваныча про губернские новости; Егор Иваныч на эти вопросы отвечал ясно и коротко: не знаю.
На другой день, по случаю именин жены отца Федора, в церкви служили обедню всем собором, то есть два священника, отцы Федор и Василий, дьякон Никита Фадеич. Очередь подавать кадило, ставить налой и исправлять служительские обязанности приходилась Петру Матвеичу. Он всячески старался выслужиться перед отцом Федором, но тот все глядел на него косо. Поповы и пономарь Кирил Антоныч пели на клиросе. У Егора Иваныча голос – ни тенор, ни бас, и он не умеет петь по-сельски, хоть как ни старается спеть. Отец его. поет охриплым голосом. Зато Кирил Антоныч заливается себе каким-то тоненьким голоском. Он поет скоро, так что Иван Иваныч унимает его: Кирила, тише!
– Откачаем! – говорит Кирила и поет снова.
В то время, когда на клиросе не поют, наши певчие разговаривают.
В церкви народу было немного, двое нищих и шесть женщин. Служба кончилась рано. После молебна отец Федор пригласил к себе Поповых. Поповы пошли домой, для того чтобы принарядиться получше и умыться. Егор Иваныч оделся в то же, в чем приехал, только на шею надел белый галстук, сапоги помазал свечным салом, чтобы они не были слишком пепельного цвета. Иван Иваныч надел единственную серенькую ряску, сшитую назад тому семь лет, перед тем как ехать в губернский город. Волосы оба напомадили деревянным маслом, причем Иван Иваныч заметил сыну, что хотя и пахнет от волос, зато волоса хорошо растут. Егор Иваныч никогда не бывал в таких обществах, какое ему приводилось видеть. Положим, он бывал на свадьбах, похоронах, но, не бывши певчим, он бывал только в обществе своих сельских знакомых да у жителей деревень, прихожан Ивановской церкви. Здесь ему нужно было быть в обществе станового пристава; да он еще узнал, что в село приехала какая-то комиссия по какому-то делу, и в этой комиссии находятся два чиновника из губернского города; а так как отец Федор тоже находился в этой комиссии, то, вероятно, и она тоже будет приглашена на сбед. Поэтому Егору Иванычу на обед идти не хотелось; не хотелось еще и потому, что от этого обеда ему пользы мало, а лучше бы ехать за невестой. Но делать нечего, такой уж обычай, что если пригласили, то надо идти, а то обидятся.
Когда пришли Поповы к отцу Федору, там уже были становой пристав с женой, священник Василий Гаврилыч с женой Марьей Кондратьевной и детьми, сыном Василием одиннадцати лет и дочерью Марьей трех лет, дьякон Никита Фадеич с женой Ольгой Семеновной, голова Максим Тарасыч и староста Сидор Павлиныч. Все они, за исключением дьякона Никиты Фадеича, его жены и детей, люди здоровые, что называется, откормившиеся. Поповых встретил сам хозяин.
– Опоздали, Иван Иваныч! – сказал весело уже выпивший водки хозяин.
– С дорогой именинницей! – сказал Иван Иваныч; это же повторил и Егор Иваныч с прибавлением: имею честь поздравить.
– Покорно благодарю. Проходите.
Иван Иваныч поклонился всем, Егор Иваныч поклонился каждому особо, кроме некоторых женщин.
– Это ваш сынок? – спросил Ивана Иваныча становой.
– Мой.
– Мое вам почтение! – сказал он и, подойдя к Егору Иванычу, протянул ему руку. – Я вас, право, не узнал. Извините.
– Вчера я виделся с вами.
– Виноват, сто тысяч раз виноват.
Пошли расспросы о губернских новостях, о женитьбе Егора Иваныча.
– Вы жену непременно богатую берите да здоровую такую… – сказал голова.
– Как же вы, Егор Иваныч, не знавши невесты, хочете жениться? Это выходит – на ком-нибудь, – сказала Степанида Федоровна.
– Что же делать, если наше положение такое! – сказал Егор Иваныч.
– Эдак не годится, Егор Иваныч.
– Не знаю.
– Э, полно вам бестолочь говорить! Ты вот начиталась светских книг, а тоже вышла за старика, – сказал, смеясь, хозяин и попросил гостей пройтись по рюмочке. Вошла хозяйка. Поповы поздравили ее со днем ангела. Она поблагодарила и удивилась, что Егор Иваныч вырос и получил место. Петр Матвеич и пономарь прислуживали.
Началась чаепитие. Разговаривали сначала мало, потом, выпивши больше, говорили о предметах, касающихся хозяйства. Всех больше ораторствовали становой и хозяин, и каждый из них, повидимому, хотел, чтобы все его слушали. Становой рассказывал о следственных делах, ругал станового Кирьянова, который сдал ему не все дела, и по его милости Антропов должен был заплатить деньги какие-то, ругал исправника и говорил, что он непременно уедет в губернский город, чтобы похлопотать об месте судебного следователя или заседателя в уездном суде; хозяин рассказывал о разных поездках в город и проч., причем спрашивал Егора Иваныча, каково там житье, каковы члены консистории ныне и т. д. Женщины сплетничали. Одна только Степанида Федоровна редко отвечала на вопросы, она часто уходила в комнаты и говорила с детьми, своими сестрами. Она уже облагородилась, научилась поднимать голову вверх, говорить свысока. Егор Иваныч сидит с своим отцом. Говорить нечего, ему неловко, и думает он: уйти бы отсюда домой скорее; а то как на иголках сидишь. Послушать нечего, говорят всё вздор какой-то.
– Что это, Федор Терентьич, Александр Алексеич нейдет? – спрашивает хозяйка хозяина.
– Не знаю.
– Вероятно, дела, – отвечает становой.
– И что это нынче за мировые за такие? Без них было можно обойтись. Заставили бы нас исправить это дело, мы бы то же сделали. А то теперь жалованье маленькое такое, доходов мало, можно бы и нам дать жалованье; меньше бы даже можно дать, – говорил хозяин.
– Это так. Можно бы нам половину из того жалованья дать, – подтверждает отец Василий.
– Правда ваша. Однако можно бы и нам поручить, – не соглашается становой. – Вот теперь судебные следователи, – совсем лишние.
– Все казна.
– Казна. А ведь начало-то у нас?.. Доходов теперь мало стало.
Пришел мировой посредник; поздравил хозяйку с днем ангела, хозяина с именинницей, остальным поклонился фамильярно и как-то гордо посмотрел на Егора Иваныча. Хозяин представил ему Егора Иваныча. Александр Алексеич сказал только: очень приятно познакомиться. Он сел к Степаниде Федоровне. Егор Иваныч стал следить за ними.
– И вы здесь? – спросил Александр Алексеич жену станового шепотом.
– Нельзя. Папаша обидится, – сказала она тоже шепотом.
– Вам нужно учиться французскому языку; вы еще так молоды.
– Я Максимку буду просить… Да к чему?
– Говорить здесь, в этой берлоге, нельзя обо всем.
– Они не осердятся.
– Видите ли, есть такие слова, которые не понравятся этой публике.
– Чем же вам эта публика не нравится?
– А вы послушайте, что они говорят.
– Они всё хорошо говорят.
– Они говорят то, что меня не займет.
– Пожалуйте хересу, Александр Алексеич, – сказал хозяин.
Александр Алексеич выпил со всеми гостями. Пришли чиновники следственной комиссии. Они поздоровались только с хозяевами, становым приставом и мировым посредником, прочих только обвели глазами. На Егора Иваныча они не обратили внимания. Они часто говорили между собой и с Александром Алексеичем на французском языке. Начался обед. Хозяин знал приличия светского общества, и потому обед был не за общим столом, а гости обедали каждый особо. Поповы сидели с дьяконом, дьяконица с женой головы.
– Вы давно кончили курс? – спросил Егор Иваныч дьякона.
– Четыре года, да два года жил без места, а вам так счастье.
– Ну, что же, теперь хорошо?
– И не приведи бог! Доходов мало.
– Плохо! А скоро женились?
– Я-то?.. Я выпью водочки… Пойдемте. – Дьякон выпил сразу две рюмки и начал рассказывать про женитьбу.
– Вы, Никита Фадеич, о чем рассуждаете? – спросил его становой.
– Тут роман, Максим Васильич. Отец дьякон ставленника учит… Не мешайте, – сказал хозяин.
– Вы в священники? – спросил Егора Иваныча мировой посредник.
– Точно так.
– Вы бы в университет шли.
– Куда уж нашему брату туда соваться! – сказал Иван Иваныч.
Начался всеобщий разговор. Дьякон продолжал. Гости были, что называется, навеселе.
– Знаете ли, какое у нас пакостное было дело! – говорил становой: – баба мужа зарезала.
– Ну, это у нас сплошь и рядом. А я вам скажу вот что, – начал хозяин: – приходит ко мне баба и говорит: «Батюшка, что я стану делать, муж меня бьет за все, слова никакого не дает сказать. Я, говорит, уж отравить его хотела, да совесть мучит, помоги ты мне».
– Экая барыня! – сказали женщины и становой.
– Что же вы? – спросил один чиновник.
– Ну, я положил на нее эпитимию.
– Вот так славно. Хорошенько бы ее, каналью, розгами. Вы бы ее ко мне послали, задал бы ей перцу с горошком, – сказал становой.
– За что же вы наказывать-то ее вздумали? – спросил мировой.
– А по-вашему, не следует?
– Она не виновата, потому что муж ее бьет.
– По-вашему, уж муж не волен бить свою жену? – спросил хозяин.
– Не имеет права.
– Как?
– Потому что женщина должна быть равна своему мужу.
– Это откуда вы взяли?
– А оттуда, что женщина такой же человек, как и мужчина, только разница в телесном ее сложении.
– Вы сами себе противоречите, Александр Алексеич, она должна детей рождать.
– Так что же? детей рождают даже все животные, которые между собой все равны.
– Ничего вы не знаете! В писании прямо сказано; жена да боится своего мужа. Что взяли? А?! – Все захохотали.
– Каково вас, Александр Алексеич, батька-то отделал! – сказал становой, хлопая в ладоши и хохоча.
