Текст книги "Дважды рожденный"

Автор книги: Федор Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Побег

Прошло немного времени.

Субмарина была окончательно готова, трое гоми более или менее прилично усвоили себе управление ею, и оставалось только окончательно испытать механизм машины и кстати проверить на опыте познания трех будущих капитанов ее.

Профессор Мартынов давно уже заметил, что на подводной лодке, кроме боковых широких люков, был еще узкий люк на самом верху, к которому примыкала снизу маленькая кабинка с трапом. Верхний люк, должно быть, никогда не открывался с того момента, как лодка впервые вышла из дока: до того он не слушался рычага. Но, наконец, профессору, к несказанной его радости с большим трудом удалось заставить люк открываться и закрываться.

Каким-то образом Нифе пронюхала, что Мартынов с Эйсом что-то затевают. Внимание ее к профессору было столь трогательно, что он не побоялся рассказать ей о своих планах побега.

Казалось, она была огорчена.

– Значит, Токи не желает быть моим мужем?– спросила она, и в голосе ее послышалось профессору что-то человечески-знакомое.

Но скоро она заботливо снабдила профессора запасом «мелков» и «ралюмом» – револьвером гоми, имевшем вид желтой палочки, действие которой было тем не менее всегда смертоносно. Она же помогла профессору забраться в кабинку на субмарине, которая совсем неожиданно для профессора оказалась под бдительной охраной. Профессор искусно замаскировал вход в кабинку снизу, бывший и без того мало заметным и, повидимому, неизвестным для гоми. Кабинка помещалась как раз над мотором, которым приводились в движение все сложные машины подводной лодки.

Субмарина была погружена во мрак. Кругом царила могильная тишина, которая нарушалась только дыханием профессора.

– Хватятся или не хватятся? – в десятый раз спрашивал себя Мартынов, сидя в своем убежище.

В последние дни в его сознание вселились некоторые опасения, он начал думать, что, пожалуй, молчаливые и бесстрастные гоми, всегдашние свидетели его бесед с Эйсом, кое-что уловили из разговоров и сделали из этого соответствующие выводы. Похоже было на то, что они, если и не знали всего, то имели кой-какие подозрения и, конечно, чего доброго, примут свои меры. Стража около лодки давала повод для размышлений на эту тему.

Опасения Мартынова несколько увеличились, когда назначенный срок отплытия субмарины прошел, а сюда все еще никто не являлся. Ах, зачем он был так неосторожен! Редко мы умеем верно оценивать вещи и события: всегда недооценим или переоценим. Кажется, он недооценил гоми, и они его провели. А, может быть, тут виновата Нифе?

Профессор вспомнил, что в последнее время он почти никогда не оставался один – всегда около него была свита. Чон категорически отказался беседовать с ним по вопросу о его участии в испытании субмарины.

– Гоми не желают, чтобы Токи подвергался риску, – заметил он только.

«Не желают»! Профессор часто слышал это, и ему нередко приходило в голову, что положение его явно двусмысленное: ему оказывали все знаки почтения, но в то же время держали около себя, как пленника. Гоми почитали в нем какое-то высшее существо, но при случае не прочь были пустить в ход также ралюм, если бы он их не послушался.

Сидя в своем убежище, профессор вспомнил книгу, которую он читал в детстве. В ней описывался народ, живший в старину где-то в Азии. Народ этот поклонялся маленьким деревянным идолам, которым при удаче на охоте мазали морду жиром и кровью, а при неудачах – секли нещадно.

Профессор Мартынов тоже показался себе подобным божком, которого рыбы-люди при случае могут высечь.

Напряженный слух профессора уловил какой-то шорох на лодке. Похоже было, как будто кто-то очень осторожно ходил по полу, но как ни всматривался он в темноту, ничего не мог заметить. Вот кто-то остановился под трапом и шумно вздохнул. Теперь уже не могло быть сомнения: в лодке кто-то был.

Профессор удвоил осторожность и старался задерживать дыхание, он даже закрыл глаза, но чисто инстинктивно, точно страус, и конечно сейчас же открыл. И как раз во время, чтобы заметить какую-то тень у бокового люка: бассейн почти не освещался, но какой-то слабо отраженный свет был здесь. Значит, на субмарине были два посторонних существа? Профессор был заинтересован и прильнул к небольшому отверстию в кабинке.

Вдруг яркий свет озарил внутренность машинного отделения. Профессор отшатнулся, боясь, что его заметят, так как он ясно видел перед собой две фигуры гоми.

Гоми начали перекидываться короткими замечаниями. Профессор понял, что они кого-то искали и не нашли. Уж не его ли ищут они? Раздумывая над этим, профессор услышал удаляющиеся шаги. Разве ушли? Оконце в кабинке было немного больше кулака, но все-таки мельком профессор заметил, когда гоми попадали в поле его зрения, что они что-то ищут, заглядывая в каждый уголок, каждую нишу.

Конечно, теперь уже не могло быть сомнения в том, что ищут именно его, профессора. Ясно, что его хватились. Найдут или не найдут? Этот вопрос неотступно вертелся в его голове и не давал ему сосредоточиться: профессор волновался. А как поступить, если его найдут? Драться? Одному с целым народом? Это показалось профессору явно нелепым.

Он посмотрел на желтенький ралюм. Что за сила в нем и что можно сделать с этой невинной палочкой? Странное название: ралюм. Нет ли здесь корня от слова «радий»? Тогда, может быть, ралюм можно было бы перевести, как радиоревольвер?

Размышления профессора, были прерваны шумом шагов: через люк на субмарину взошло около сотни гоми. Среди них был и Эйс.

К Чону подошел один из тех двух гоми, которые раньше пришли сюда в поисках профессора, и что-то ему сказал. Чон разочарованно, как показалось Мартынову, кивнул головой.

Вслед за тем люки были плотно закрыты, Эйс стал среди рычагов, а позади его – два гоми с ралюмами в перепончатых руках, невозмутимые и спокойные.

Сердце Мартынова болезненно сжалось: неужели их план открыт?

Мотор под ним загудел, как потревоженный рой пчел, но субмарина была еще спокойна. Мартынов знал, что в бассейне-трубе существует воздуходувное сооружение, именно сжатый воздух должен будет вытолкнуть субмарину из бассейна. Если бы этого не было, то при выходе в море воды его неминуемо хлынули бы во дворец и затопили бы его.

Субмарина слегка вздрогнула и опустилась ниже. Затем послышался свист, шипение, сильно заглушенное стенами, подводная лодка, преодолевая напор колоссальных масс воды, медленно двинулась вперед.

Вышли! Профессор ощущал радостное волнение от того, что Зеленый ненавистный ему дворец остался позади. Нет, чорт возьми, он сделает все, от него зависящее, чтобы вновь не попасть сюда! Довольно с него божеского положения!

Эйс правил спокойно и уверенно. К нему подошли три будущих капитана. Каждый из них по очереди брал рычаги и заставлял лодку то подниматься кверху, то опускаться, поворачивал в стороны. Лодка слушалась хорошо. Если один из гоми делал ошибку, Эйс поправлял его.

Но два стража с ралюмами стояли не шевелясь и следили за каждым движением Эйса.

Остальные гоми разбрелись по громадной субмарине, способной вместить многие тысячи людей.

Эйс часто посматривал на плоский белый круг со стрелкой. Это был аппарат, указывавший лодке направление. Рядом находился стеклянный шар, в котором раз или два вспыхнул свет. Профессор знал, что вспышка света являлась сигналом – указывала на то, что впереди есть подводные скалы или берег, и для того, чтобы на них не наткнуться, надо было изменять направление.

Кто-то открыл одни из люков, и сквозь стекло профессор видел, как пенилась вода у борта лодки. Вдруг он чуть не вскрикнул: через люк видны были два световых пояса в воде и над ними – громадный световой шар. Картина была очень красива, и профессор долго ломал себе голову над этой световой загадкой. По всей вероятности, решил он, наконец, эти широкие полукруги с загнутыми кверху краями – галлереи, опоясывающие Зеленый дворец на три четверти и, как он хорошо знал, ярко освещенные. Именно поэтому эти два пояса идут параллельно между собой, при чем верхний вдвое короче нижнего. Это вполне согласовывалось с теми наблюдениями которые профессор сделал, еще будучи во дворце. Большой шар наверху просто служил маяком.

Но вот световые полосы и шар пропали. Значит, подводная лодка отошла дальше от дворца.

Что же медлит Эйс? Почему он не идет вперед со всей скоростью, на какую только способна машина? Раз или два он украдкой бросил взгляд вверх на кабинку, но профессор не успел уловить выражения его лица. Несомненно, он тоже был в сильном затруднении, так как присутствие вооруженных часовых около него ни он, ни профессор не приняли во внимание при обсуждении их плана. Было похоже на то, что Эйс предоставлял инициативу действия профессору.

По тому, как слегка вздрогнул корпус подводного судна, профессор понял, что оно ускорило ход. Судно медленно поднималось кверху, шло по косой линии с легким уклоном вверх.

Вдруг Мартынов вновь заметил световые эффекты в воде, но уже не в виде поясов, а в виде двух треугольников, вложенных один в другой и направленных вверх острыми углами. Около люка столпилось несколько гоми. Из случайно брошенных слов Мартынов понял, что это – новый обитаемый дворец, мимо которого они плыли теперь.

– Чорт возьми! – чуть не вслух подумал он. – Сколько же их, этих дворцов? Ничего не понимаю...

Часовые тоже отвлеклись, и профессор успел шепнуть, когда Эйс как бы случайно очутился у входа в кабинку:

– Правь к берегу. Все в порядке.

Но тут же профессор почувствовал приступы знакомой болезни – транса.

По этому поводу он энергично выругался. Ну, что могло быть хуже какой-то дурацкой болезни теперь, когда ему требовались ясность мысли, чистота сознания, вся его энергия и решимость! Нет, ему положительно не везет! Однако же, не все еще потеряно, и надо довести борьбу до конца, хотя бы для этого пришлось еще раз умереть. Ему надо все время держать свой план в голове, он должен думать о бегстве, и тогда, может быть, все будет в порядке, и болезнь не помешает.

Интересно бы узнать что, услышал его шопот Эйс или нет? Он попрежнему возится у рычагов, регулирует движение судна, часовые вновь спокойно следят за ним. Кажется, ничего не изменилось, и Эйс совершенно не слышал его. Как дать знать ему, что профессор придумал выход из положения? Как на грех, в машинном отделении все время толпятся гоми, и профессор не только ничего не может сказать, но даже шевельнуться не смеет.

В голове профессора давно уже созрела мысль уничтожить двух часовых, воспользовавшись для этого ралюмом. Это было, повидимому, легко привести в исполнение, потому что часовые не заглядывались по сторонам, а, выполняя, видимо, чьи-то инструкции, довольствовались тем, что не выпускали из поля зрения Эйса.

Здесь Мартынов потерял нить мыслей и только старался держать в голове одну:

– Не шевелись, не шуми, иначе все потеряно.

Повидимому, это самовнушение подействовало, потому что, когда профессор пришел в себя, внизу под ним все оставалось в прежнем виде: Эйс держался за рычаг, двое гоми смотрели на него.

Но нет, что-то такое изменилось. Эйс один раз глянул на кабинку: лицо его выражало ожидание, это профессор ясно видел. Пора было что-то предпринять. На этот раз в машинном отделении почему-то никого не было, кроме часовых.

Люк был открыт попрежнему. Но что это? Или профессор грезит в приступах своей странной болезни? Раньше мимо квадратного люка бежала пенистая вода, закрывая собой весь квадрат, а теперь видны были только брызги за стеклом – сплошной воды не было. Возможно ли? Неужели субмарина находится на поверхности моря?

Однако, надо что-то предпринять. Вон стеклянный шар сигнализирует близость масс суши. Возможно, что это берег. Наверное, Эйс, услышал его шопот тогда и согласно плану подвел судно к берегу.

– Ах, проклятая болезнь, она все может погубить! – простонал профессор, чувствуя, как приближается новый период полусознательного состояния.

Он начал отвинчивать крышку люка. Крышка поддавалась туго, но все-таки поддавалась. Еще несколько поворотов и в люк глянуло звездное небо!

Была тихая ночь.

Профессор осторожно прильнул к тайному окошечку. Теперь боковой люк был кем-то предусмотрительно закрыт.

– Это очень хорошо, – подумал профессор и нащупал свой ралюм.

На ралюме были деления, но в темноте ничего нельзя было разобрать. Профессор осторожно высунул кончик ралюма в отверстие и направил оружие на одного гоми.

Должно быть, профессор нажал слишком сильно, ибо оба гоми неожиданно окутались паром. Через мгновение пар исчез, и гоми лежали бесформенной массой на полу машинной. Лиц их нельзя было рассмотреть, потому что они оплыли, точно покрылись кузнечным шлаком, только шлак этот был зеленый.

Все это произошло столь быстро, что профессор едва успел заметить дело своих рук.

– Скорей сюда! – негромко сказал он Эйсу.

Эйс сразу все понял. Он быстро повернул рычаг, выключил свет, и через несколько мгновений был уже около профессора.

В это время вбежало несколько человек в машинное отделение, послышались громкие крики тревоги, шум шагов, заглушаемый жужжанием мотора.

Дальше профессор ничего не видел, что творилось внизу: он быстро поднялся наверх, и вдвоем они начали завинчивать крышку люка.

В это время субмарина была почти у самого берега, который темнел бесформенной массой почти рядом, с левого борта судна. Возможно, что это был обман зрения, но профессору показалось, что он видит даже огни на берегу.

Но надо было торопиться, потому что судно вдруг повернулось под углом в девяносто градусов и стало удаляться от берега.

Какие-то руки уперлись вдруг в крышу снизу и стали вертеть ее в обратном направлении.

– Чорт с ними! – закричал профессор. – Не могу держать крышку! Плыви скорее, иначе будет поздно!

И он решительно скользнул в воду. Тотчас же за ним последовал и Эйс.

Одежда гоми была удивительно приспособлена для плавания: она была легка, не пропускала воды, плотно облегала все тело и вдобавок заключала в себе еще какой-то источник тепла.

Когда они подплывали к незнакомому берегу, Эйс вдруг закричал:

– Помоги мне! Мне одному не справиться.

Профессор вспомнил, что Эйс мог работать только одной рукой: другой в свое время полакомился гоми.

– Ах, какой я олух! – воскликнул профессор и в несколько взмахов очутился около Эйса.

Еще десять минут усилий, и оба пловца очутились среди гладких окатанных камней. На один из них поднялся сначала профессор, затем он притянул за собой и Эйса. Оба согласно оглянулись на море.

– Мне подумалось, что гоми могут нас преследовать, – отдуваясь, заметил профессор.

– Я подумал то же самое, но теперь не опасаюсь: гоми никогда не подходят близко к берегу, – успокоил его Эйс. – Они хитры и осторожны.

– Мне почему-то теперь вспомнилось, что я еще до сих пор не спросил тебя, каким образом ты попал в воду.

– Это произошло во время столкновения двух воздушных машин во время бурной ночи. Я был оглушен ударом и потерял сознание. Случайно, падая на дно, я очутился около жилища гоми. Я отделался сравнительно дешево: рукой. А ведь могло случиться, что я и никогда бы не увидел вновь солнца.

Волны тихо плескались о камни.

– Полный прилив, – заметил Эйс.

Перепрыгивая с камня на камень, оба спутника скоро очутились на высоком берегу, покрытом густой растительностью. Профессору показалось, что он видит в ней вееролистные пальмы и слышит нежный запах магнолий.

Профессор внимательно огляделся кругом: берег был ему совершенно незнакомый.

– Где мы сейчас? – спросил он.

– Это, как мне кажется, Первый сектор Северной гемисферы, – ответил Эйс. – Именно в этом месте произошла тогда воздушная катастрофа.

Профессор уставился на улыбающегося Эйса и застыл в немом удивлении.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
НАДВОДНЫЙ МИР

Профессор ничего не понимает

Впоследствии профессор часто вспоминал это свое первое вступление на обновленную землю и без устали описывал то радостное, волнующее ощущение, которое его не покидало в течение многих дней после выхода из подводного мира.

То, что Эйс рассказал ему в первую ночь его пребывания на суше, было до того изумительно и невероятно, что он счел за лучшее сначала подкрепиться сном после бегства с субмарины, а потом уже хорошенько вникнуть в сказанное.

Оба они, Эйс и профессор, легли, прикрытые звездным небом и смесью морских и береговых испарений. Где-то слышались голоса, впереди темнели какие-то силуэты зданий или холмов, по никуда не хотелось уходить отсюда, где было так тепло и тихо.

Когда профессор открыл глаза, все небо было розовым. Затем розовые краски неожиданно затрепетали, поблекли и исчезли, и все небо приняло темно-синий оттенок.

– Солнце! – закричал он изо всей силы легких – Солнце! Солнце!

Действительно, это было настоящее круглое яркое солнце, которое медленно отделялось от горизонта и плыло вверх и в сторону.

– Понимаешь, Эйс, ведь это – солнце, – говорил он, не оборачиваясь, – которого мы так долго лишены были. Я уверен, что мы похожи теперь на белого пещерного «прометея».

Тут профессор обернулся и увидел, что он совершенно один. Где же Эйс? Разве они не вместе легли вчера? Он, положим, спал, как убитый, ни разу не проснувшись до того момента, как в глаза ему проник розовый отблеск зари, но ведь и Эйс тоже должен был спать: для него напряжение перед бегством и во время его было не меньше, чем и для профессора. Ага, вот он, кажется, идет от тех домов.

Тут профессор был несказанно удивлен, как близко они к человеческому жилью провели ночь. Успокоенный насчет Эйса, он опять в немом восторге уставился на солнце, которое плыло над морской гладью. Затем он перевел взгляд на берег: в обе стороны его параллельно берегу виднелась бесконечная масса зелени, среди которой можно было различить пальмы и цветы всех оттенков, чаще всего ярко-малиновые бутоны магнолий. И, главное, дома. Всюду виднелись крыши домов, сквозь просветы зелени отовсюду белели их стены. Так же и внутрь страны, которая была явно гористой, насколько глаз хватал, виднелись без конца эти небольшие белые домики с красными и зелеными крышами. Несомненно, это был город. Правда, город весьма оригинальный: без фабричных и заводских труб, без улиц, без многоэтажных домов, без обычного шума и грохота, но все-таки это был город, ибо до самого горизонта мелькали в зелени дома и дома.

– Скажи-ка, Эйс, – обратился профессор к своему спутнику, когда тот подошел, – что это за город?

– Город? Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь?

– Ну, город... понимаешь... Если много домов в одном месте, высшие школы, фабрики, театры и т. д.

Но Эйс не понимал и все с большим и большим удивлением слушал профессора.

– Мне кажется, – сказал он, – я смутно догадываюсь, о чем ты говоришь, но теперь таких варварских пережитков больше не существует. Во всяком случае того, что ты зовешь городом, здесь нет, да и вообще нигде нет.

– Как нигде нет? И какие такие варварские пережитки больше не существуют? Что ты хочешь сказать?

Профессор живо вскочил, тревожно уставившись на Эйса.

– Ну, да, если я тебя верно понял, то никаких городов нет у нас. Как я сказал вчера, мы находимся сейчас в Северной гемисфере, в Первом секторе, но ты, кажется, мне совсем не поверил. Теперь я могу вновь подтвердить: я узнал только что от здешних теи, что я верно определил вчера наше местонахождение.

– Но, наконец, скажи мне, что за народ живет здесь? Может быть, это поможет мне ориентироваться. Ты говоришь о каких-то теи...

– Здесь, как и всюду на земле, действительно живут теи.

Тут профессор припомнил, что, когда Эйс хотел употребить слово «люди», «народ», «человек», он всегда говорил «теи». Сам профессор часто употреблял это слово, но только в значении: люди.

Итак, надо полагать, Эйс ни про каких русских, немцев, французов не знает, для него существовали только теи. Он уверяет, что они всюду на земле... Городов нет... На море ни одного судна... Ни одной трубы не видно – значит, здесь нет ни фабрик, ни заводов...

– Но тогда я ничего не понимаю! – прошептал профессор. – Ничего не понимаю. Скажи, Эйс, только откровенно: не произвожу ли я впечатление ненормального человека?

И он выразительно стукнул себя по лбу.

– Дело в том, – продолжал он, – что в решительный момент на субмарине на меня напала моя обычная болезнь, о которой я тебе говорил уже. Мне стоило больших усилий сделать то, что я проделал. Но мне показалось, что морское купанье и вид солнца привели меня в себя. Я еще очень удивлялся этому. Но теперь меня начинает брать сомнение: у меня есть некоторые опасения за целость моего мыслительного аппарата.

– Я думаю, что ты не теи, но вполне нормален, хотя некоторые мысли у тебя и очень странные. И вообще у тебя есть ряд странностей, для меня пока необъяснимых. Например, ты спал до самого восхода солнца – часов шесть-семь.

Профессору вдруг стало смешно.

– У тебя тоже есть ряд чудачеств, – со смехом возразил он. – Я не думаю, что ты шутишь, но ведь, право же, после таких волнений, какие мы с тобой пережили, надо спать не меньше десяти часов. А ты говоришь про какие-то семь часов.

– Но дело в том, профессор, что я спал два часа с половиной.

– Два часа с половиной?!

– Два часа с половиной, а обычно достаточно двух. Взрослые теи не спят дольше двух часов. У меня появились сильные опасения сначала за тебя, но, когда я увидел, что ты спишь, дыхание и работа сердца правильны, я успокоился. Все-таки это удивительно.

– Повидимому, ты говоришь серьезно, но я могу тогда повторить только: я ничего не понимаю. А это еще что?

На горизонте в это время появилась черная точка, которая чрезвычайно быстро стала увеличиваться, расти. За ней скоро выросла другая, третья, четвертая... всего пять.

Через две-три минуты можно было различить, что это были гигантские воздушные суда. Два ни них стали снижаться как только очутились над берегом, остальные три направились на север, промелькнув как тени мимо зачарованного профессора и равнодушного Эйса.

– К ледяному полю, на север, – заметил Эйс.

– Почему ты так думаешь?

– У них были две белых полосы на борту. Это – знак судов, отправляющихся на борьбу с оледенением.

– Как ты мог заметить белые полосы, когда я не рассмотрел даже очертаний судов? Как велико каждое судно?

– Да три-четыре таких субмарины в роде той, на которой мы бежали, могли бы уместиться в каждом из них. Но это грузовые суда: они ходят тихо.

– Тихо?! Ты смеешься, Эйс?

– Ну, да, не свыше пятисот километров. Некоторые пассажирские делают две тысячи километров и больше в час, например, наши маленькие двухместные «метеоры».

Профессор схватился за голову и так несколько минут молчал.

– Вот что, Эйс, – вдруг проговорил он с непонятной решимостью в голосе. – Ты что думаешь предпринять сейчас?

– Моя родина находится во Втором секторе. Туда именно я и предполагаю направиться. Мне надо восстановить сначала съеденную у меня подводным людоедом руку, а затем необходимо заняться разработкой одной схемы по установке выбрасывателей на Великом Ледяном Поле.

– Эйс, если тебе почему-либо кажется, будто я что-нибудь понимаю из того, что ты мне сейчас сказал, то ты жестоко ошибаешься. Что за сектор? Это государство или провинция? И как можно восстановить руку, если ее откусили? И где оно, это Великое Ледяное Поле, и что такое ты и я вообще сам? У меня и без того голова кружится, а ты мне рассказываешь шутки. Я думаю, что ты – серьезный человек...

– Я говорю вполне серьезно. Не знаю, какие нужны доказательства еще? Вообще я человек, который не любит шуток.

– Мне хочется тебе поверить, Эйс, но...

– Скажи мне, из какого ты сектора? У меня действительно начинают возникать сомнения, доберешься ли ты до дома. Повидимому, мне придется тебе помочь в этом.

– Меня тоже начинают брать сомнения в целости моего мозга. Собственно, я хотел бы в... Москву.

– Это что такое?

– Странный вопрос! Москва, это – большой город с населением в пять миллионов человек, политический и научный центр Евразии, светоч нового мира, средоточие свободы... Именно там я родился и там протекли мои лучшие годы.

Эйс с сокрушением покачал головой и участливо посмотрел на профессора, который между тем продолжал;

– По всем видимостям мне надо именно в Москву. Там есть хорошая психиатрическая больница, которой заведует мой друг. Я вижу, что провести в ней два-три месяца было бы для меня очень полезно, ибо то, что ты говоришь...

– Вот что, профессор, поверь мне, я говорю правду: никаких городов нет, нет совершенно, как ты говоришь... Москвы... нет больницы. Вообще... поедем лучше ко мне! Там тебя быстро вылечат от всех твоих сомнений.

– В мое сознание, если оно вообще цело, начинают закрадываться некоторые подозрения. Не можешь ли ты сказать мне, какое специальное название носит эта местность?

– Это – залив Провальный. Море здесь залило часть гор. Но это было давно...

– Тогда давай пойдем пешком: я хочу все видеть сам. Провальный... Никогда не приходилось слышать о таком заливе. Итак, пойдем!

Эйс пожал плечами и заметил:

– Только имей в виду, что до моего дома больше тысячи километров.

И оба путника направились по тропинке вдоль берега.

«Теи»... Странное слово! Еще гоми – куда ни шло: что-то человеческое слышится в этом слове. А вот – теи... Откуда это? Профессор стал припоминать. Ну, конечно, теи значит – боги! Вот оно что! Ну, что ж, посмотрим, как живут эти боги.

Как профессор и ожидал, дома были на каждом шагу: через каждые тридцать-сорок метров стоял небольшой одноэтажный дом. Всюду навстречу попадались люди-теи, которые с любопытством смотрели на путешественников: высокого, сутулого, заросшего бородой профессора и однорукого, тоже косматого Эйса. Особенное любопытство выказывали дети: они откровенно заговаривали с профессором, щупали его странное одеяние, с удивлением глядели на седые волосы и голые ноги. Часто вслед за собой профессор слышал:

– Вот так пара: теи и какой-то волосатый гоми!

Профессор не обижался на подобные замечания и шел во всевозможных направлениях, но везде натыкался на дома в зелени. Дома, соединявшиеся между собой маленькими аллейками, усыпанными гравием, производили впечатление редкой чистоты и уюта. Нигде не было видно ни пылинки, воздух был полон озона. Улицы отсутствовали.

– Рай, в котором нет экипажей, – заметил вслух профессор, – поэтому нет улиц и дорог. В таком воздухе не может быть бактерий, а значит – и эпидемий.

И верно: все жители производили впечатление не только на редкость красивых, но также изумительно здоровых людей, которым, казалось, совершенно незнакомы были болезни.

Дальше путешественники наткнулись на какое-то сооружение, которое отличалось от обычных домов оригинальной причудливой архитектурой и колоссальными размерами: казалось, оно могло вместить в себя сотню небольших белых жилищ теи. При этом здание было только одноэтажным.

Первое, что здесь увидели Эйс и профессор, была толпа ребятишек. Они рассматривали какие-то, повидимому, физические приборы и внимательно слушали объяснения взрослого теи.

– Школа? – спросил профессор и вопросительно посмотрел на Эйса.

– Физический кабинет, – пояснил Эйс.

Профессор прислушался к объяснениям учителя.

Речь шла, повидимому, о законах лучевого давления и вообще о конструкции луча. Профессор с удивлением посмотрел на малышей, из которых старшему было не более тринадцати лет, и затем на Эйса.

– Первоначальный этап обучения, – объяснил тот, поняв безмолвный вопрос профессора.

– Ничего не понимаю, – нашелся только ответить последний.

В этом доме был еще один нижний этаж – в земле, но освещался он также солнечным светом через стекляные потолки и только отчасти – искусственным светом. Огромные вентиляторы бесшумно вертелись и нагоняли в здание чистый озонированный воздух. В одном громадном зале нижнего этажа стояли машины. Некоторые из них были в действии. Здесь было до десятка теи, управлявших машинами.

– Пищевая фабрика, – объяснил Эйс. – Каждая община имеет такое здание – общественный дом, и в нем фабрику по выработке пищи. Ты видишь, эта машина выбрасывает коричневые шарики? Это и есть питание теи. Отсюда эти шарики по пневматическим трубам рассылаются по всему району. Также здесь вырабатывают питье и тоже рассылают таким же порядком. Каждый дом каждый день имеет свежий завтрак, такой же обед и ужин.

Из дальнейшего выяснилось, что община заключает в себе около десяти миллионов теи и называется на самом деле не общиной, а «треугольником № такой-то». Дело в том, что обе гемисферы – Северная и Южная – были поделены на секторы, границы которых совпадают с меридианами. Каждый сектор идет в виде треугольника на шарообразной поверхности земли от полюса к экватору, причем вершина его, конечно, лежит у полюса. Это удалось сделать только после особенно тщательного и точного триангулирования.

В соответствии с этим и самый сектор был разбит на треугольники с таким расчетом, чтобы каждый треугольник мог вместить на себе около десяти миллионов человек. Каждый треугольник управлялся «советом треугольника», состоявшим обычно из десяти членов, весь сектор – «советом сектора», а оба полушария – «советом секторов» или, как чаще говорили, «советом двух гемисфер».

На «совете гемисфер» лежала забота об общем направлении хозяйственной жизни всех теи, об издании основных положений, регулировавших отношения секторов, намечались новые большого масштаба сооружения и вообще решались вопросы, так или иначе затрагивавшие судьбы обеих гемисфер. Вся же культурная работа, школы, лаборатории, всякого рода исследования и т. д., – все это подлежало ведению сектора, общины и отдельных лиц.

Все советы переизбирались через каждые пять лет, и попадали в них лица, чем-либо зарекомендовавшие себя перед обществом.

В каждом треугольнике был «общественный дом», где сосредоточивалась вся хозяйственная и духовная жизнь десяти миллионов человек. В каждом таком доме были школы, университет, театр, необходимые фабрики, склады и интереснейшее учреждение – институт регенерации.

Все это рассказал профессору Эйс.

Профессор слушал, раскрыв рот, и лишь наполовину понимал все то, что ему говорил Эйс.

Прошли дальше. Новая небольшая комната, в которую они вошли, была химической лабораторией.

– Здесь заготовляется остов пищи, – вновь начал объяснять Эйс. – Ты видишь этот большой аппарат? В нем происходит концентрация жиров, без которых шарики мало полезны... Здесь аппарат по выработке фосфорно-кислых солей и железистых соединений – веществ, питающих мозговые клетки. Углеводы теи получают главным образом в питье. Витамины же присутствуют и в «шариках», и в питье.

– Там, под водой, «мелки», здесь шарики, – бормотал профессор. – Ничего не понимаю я в этом странном мире.