Текст книги "Дважды рожденный"

Автор книги: Федор Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц)

Борьба титанов

Каждый из нас немного дикарь, в каждом из нас дремлют инстинкты пещерного человека, когда он, еще обросший волосами, с сильно развитыми челюстями, вооружившись пращей и палицей, выходил один на один на пещерного медведя или льва и побеждал их. Прикрытые сотнями тысячелетий и цивилизацией, эти инстинкты прячутся в самых сокровенных глубинах человеческого «я», чтобы вырваться на волю при случайно благоприятных обстоятельствах.

Человек претерпел эволюцию – исключительную эволюцию от звериного рычания до тонкого пения, от берлоги до роскошного дворца, от бега на четвереньках до молниеносных полетов в воздухе, от грубого инстинкта до тончайшего интеллекта.

И все-таки инстинкт жив.

В каждом из нас с малых лет живот беспокойный дух – жажда исключительных подвигов, приключений. Романтика! Без нее немыслимо человечество!

Троглодит, выходивший на единоборство с медведем и исполинским оленем, это – романтика.

Житель свайных построек, выходивший на войну одетым в звериные шкуры в сопровождении своей самки, несшей его копье, – романтика.

Рыцарство и крестовые походы – романтика.

Позднейшая борьба человечества за лучшее будущее – романтика.

В мужчине заложены в числе прочих начала, толкающие его в неопределенные дали, заставляющие его кочевать. Он ищет неизвестные места. Первобытный дикарь, покрытый звериными шкурами, перед тем, как совершить кочевку, пытливо всматривался в синеющую даль, в темную стену лесов, в неясные очертания горных отрогов. Там было неизведанное, там была дичь, дававшая ему одеяние и пищу. Но там же была и опасность. И кто может сказать, что больше влекло его туда с насиженного места: обильная ли дичь или опасность охоты за ней?

Так было в течение веков – в течение еще неподсчитанного количества веков. И на самых низших ступенях цивилизации, и на самых высших.

Женщина – созидательница и хранительница домашнего очага. Она не любила кочевой жизни, ей больше по душе была жизнь оседлая. При оседлом образе жизни легче было сохранить огонь, воспитывать детей было безопаснее. Мужчина расширял человеческий кругозор, повышал свой интеллект, женщина поддерживала жизнь всего человечества, она – первая веха цивилизации, ее психология оседлости обусловила и дала направление человеческой культуре. И такой она оставалась в течение веков – охранительницей человеческой жизни.

Но кто может оспаривать романтику первобытной женщины, когда она держала запасное копье и стрелы мужа, который в этот самый момент боролся со львом или себе подобным?

У теи, у этого нового человечества, тоже есть своя романтика.

Они пережили ряд исключительных достижений человеческого гения, достигли умопомрачительного развития интеллекта, но все-таки не сумели побороть инстинктов первобытного человека.

Ибо романтика это – инстинкт, она – неотъемлемая человеческая сущность.

Отнимите ее у людей, и на земле станет скучно, попробуйте пренебречь ею при попытке извлечь прошлое из тьмы веков, и у вас пропадет охота к самой попытке.

* * *

Так думал профессор, созерцая открывавшиеся перед ним внизу пустынные ледяные дали – мощные ледники, покрывшие Северную гемисферу не только за полярным кругом, но далеко к югу от него.

Машины и дома, дома и машины. Всюду люди, всюду машины, – не было, казалось, простора ни для физического, ни для умственного прыжка.

Даже восторг от посещения ЭЭС, захвативший профессора вначале целиком, не мог погасить мысли о давящем числе людей.

Необозримые пространства ледяных полей убегали назад, а эта навязчивая мысль не покидала его ни на минуту.

Три дня летело воздушное судно над краем Великого Ледяного Поля, а все еще не видно было конца этим ледникам. Правда, судно не делало больше 300 килом. в час. За это время профессор успел прослушать длинную повесть о красочной жизни теи здесь, у границ цивилизованного мира. Это была борьба, трагическая и радостная одновременно. Боролись с холодом, с ледяным безмолвием, с ужасными полярными бурями, со всей той многоликой опасностью, которая подстерегала здесь дерзких людей на каждом шагу.

Всего, что профессор до сих пор видел и слышал, было достаточно, чтобы порадовать его.

На земле все еще был простор, правда, овеянный дыханием смертельного холода, но все-таки это был бескрайный простор.

А у человечества сохранилась романтика. Разве не опасность влекла его обоих спутников на «охоту», которая так неудачно кончилась?

Разве не блестели глаза у Ли, когда она жалила зверей солнечными лучами?

Все это – немножко инстинкты.

И профессор при этом открытии испытал странное удовольствие. Он не чувствовал себя более одиноким и чуждым этому необыкновенному миру, словно бы он выброшен был на другую планету. Было нечто общее, что связывало, роднило его, человека каменного века, с новым человечеством, достигшим божеского могущества.

И это общее – романтика.

Живы еще, следовательно, инстинкты прародителей-троглодитов!

Что это? Ах, да, музыка! Теи не расстаются с ней, они любят музыку так же, как и солнце. На борту судна играли, – играли нечто, что профессор давно назвал для себя симфонией «Борьба титанов». Он часто слышал эту вещь в исполнении оригинальных оркестров, но здесь, в воздушных далях, музыка звучала с особенной силой и проникновенностью. Начиналась она робкими, нежными мелодиями. Это был лепет человека-младенца, который еще не осознал себя. Затем мелодия начинала прерываться резкими звуками, не нарушавшими, однако, мелодичности музыки. Это было начало борьбы, это было началом сознания себя, как цельного индивидуума. И постепенно музыка переходила в хор голосов, исполненных исключительной мощности, стройности; затем вновь – звуки борьбы, отчаяния, бесчисленных трагедий и, наконец, заключительные аккорды, в которых профессору чудилась мудрость веков, всепобеждающий гений людей, далекие таинственные миры, ждущие к себе людей.

Это могло быть историей всего человечества, но могло также изображать переживания отдельного теи, борющегося с природой за счастье многих.

А, меж тем, Ли тихо рассказывала:

– Новое великое оледенение началось еще 25.000 лет назад. Началось с небольшого: однажды снег не растаял в северной половине Скандинавского полуострова в течение лета, пролежав, таким образом, целый год.

Этому обстоятельству не придали никто значения, так как следующий год был жарким годом, снег стаял, и все казалось нормальным.

Но были предостерегающие голоса. Геологи читали лекции и доказывали, что климат начал меняться уже давно, количество теплоты, по вычислениям метеорологов, получаемой от солнца, становилось, меньше, вернее, она шла не на нагревание земли, а на таяние больших масс снега, обычно выпадавших зимой.

Истинных причин изменения климата в Северной гемисфере не могли, как водится, открыть и без конца спорили на эту тему.

Ошеломляющее открытие сделали рыбаки: они открыли, что на пути теплого течения Гольфстрем, согревавшего Европу зимой, морское дно стало повышаться.

Это повышение совершалось чрезвычайно медленно, нужны были десятилетия и тщательные промеры дна, чтобы его обнаружить, но в конце-концов было твердо установлено, что под морским дном совершались какие-то таинственные геологические процессы, в результате которых дно моря стало постепенно выпячиваться.

В течение одного тысячелетия морское дно поднялось настолько, что теплое течение изменило свое направление и на пути в Восточную гемисферу повернуло к Америке. А тут еще вообще зима в Северной гемисфере стала делаться длиннее в связи с передвиганием фокуса земной орбиты.

Это было ударом по человеческой гордости, по человеческому самолюбию.

Но это же было и несчастьем, – самым большим несчастьем, когда-либо посещавшим человечество. Это была угроза не только культуре – оледенение угрожало судьбе чуть не всего человечества, ибо в Старом мире было сосредоточено больше половины всего населения земли, а также все главнейшие культурные ценности.

Жизнь замирала, человек отступал перед мертвым дыханием ледяного севера, – отступал медленно, цепляясь за малейшую возможность, упорно борясь за каждую пядь земли.

Но неумолимые льды двигались, захватывая все большие и большие пространства, все крепче сковывая землю мертвящим покровом. Постепенно обезлюдели города и селения за Полярным кругом, а затем оледенение перекинулось дальше, к югу.

Перестали дымиться трубы заводов, погасли огоньки человеческого жилья, потухли очаги, не слышно было больше грохота поездов, шума моторов в воздухе и на земле.

Ледники взбирались на горы и длинными узкими языками стекали с них к югу. Моря не могли их остановить и, заполнившись ледяными горами до краев, послужили только удобным мостом для льдов с севера. Вымерли и иссякли реки, и их русла служили путями для движения ледников. Мощные здания городов, для которых раньше тысячелетия проходили бесследно, теперь падали под сокрушительными ударами ледяных масс, превращаясь в беспорядочную кучу развалин, и уносились на спинах ледников за тысячи километров от своего первоначального места.

Неумолимая смерть шла с севера.

Человек отступал, ибо он не умел бороться с ледниками. Может быть, он сумел бы защитить себя от холода, но только живая земля могла давать ему пищу, холодный же лед ничего не производил.

По пятам за человеком шло холодное безмолвие севера.

Белые медведи, дикие олени, песцы, да редкие полярные лисицы рыскали по безмолвным ледяным пустыням.

…………………………

Грузовое каботажное судно, развозившее снаряды на боевые установки на ледянках, плыло низко, окутанное облаками. Воздух был полон теплой влаги. Изредка сквозь просветы в облаках проглядывало солнце, чтобы через пять минут вновь спрятаться. Судно постоянно меняло курс, но не меняло высоты. Оно заходило на каждую сеть батарей и мучительно долго сгружало белые газовые снаряды.

Профессор и Ли, вернувшиеся на двое суток позже, конечно, «Геркулеса» не застали и теперь плыли с «грузовой лоханью», как прозвала судно Ли, по направлению ко Второму сектору. Здесь начальником одной из сотен батарей был Эйс, у него-то профессор и намеревался сделать продолжительную остановку или даже совсем остаться здесь.

– Как в оранжерее, – заметил профессор. – Прямо не верится, что в полусотне километров отсюда лежат мощные ледники. А что теперь внизу?

– Озера и реки, болота и ручьи – талая вода с ледников.

– Но все-таки настоящая черная девственная земля?

– Да, льды отступили: под нами земля, покрытая на сухих местах дикой растительностью.

Было уже недалеко от Второго сектора. Воздух понемногу пришел в движение, водяные пары заколебались, подул ветер с севера, который очень быстро перешел в ураган. Неизвестно, откуда налетела гроза, все потемнело, и гигантские, чудовищные молнии начали бороздить небо. Однако, гром не был слишком силен, а меж тем влажный воздух лучше проводит звук, это профессор хорошо знал. Он решил поговорить с Эйсом при встрече на эту тему.

Судно стало швырять в стороны, шар над ними раскачивался. Но капитан во-время заметил опасность, и судно быстро взмыло вверх и плавно понеслось над грозой. Это было редкое зрелище для профессора: внизу, на расстоянии одного километра, бушевало море туч, из которого глухо доносились раскаты грома, а здесь, в ясной лазури, были мир и тишина.

Часа через два гроза прошла, и судно вновь спустилось до своей высоты.

Профессор летел уже тысячи километров и всюду видел бесчисленные установки по борьбе со льдами. Сотни тысяч, может быть, миллионы пушек выпускали снаряд за снарядом вверх. И каждый такой снаряд – лишний метр годной под поселение земли. И так шло вот уже полсотни лет. Какие громадные пространства освободились из-подо льдов за это время!

И сколько в то же время было понесено жертв со стороны людей!

Это была борьба со стихией, борьба с холодом и смертью, борьба за овладение обоими полюсами.

Это была борьба титанов.

Греческие мифы повествуют о борьбе титанов между собой, которые бросались скалами и холмами. Но это была бессмысленная борьба.

А вот новые, действительные, а не мифические, титаны объявили борьбу холоду и стали стрелять по небесам. И не скалами, а небольшими, длиной в метр снарядами. А результат колоссальный!

Ледники стометровой мощности и толщи стаивают на протяжении пятисот метров ежегодно к северу и на протяжении тысячи километров к востоку и западу.

Есть перед чем притти в изумление!

Эта титаническая борьба во много раз превосходила по замыслу и грандиозности ЭЭС, но все же без Энергетической станции она была бы немыслима.

Профессор часто думал об этом, и подобные мысли не покидали его; он молча преклонялся перед величием человеческого замысла, перед неограниченными силами гения человеческой мысли.

Когда Ли и профессор пришли к Эйсу, последний встретил их вместо приветствия словами:

– Около пяти часов назад у нас пронесся короткий ураган, но опустошения его значительны: треть жилищ унесена, исчезли четырнадцать человек, но выбрасыватели все целы, а это главное.

Да, думалось профессору, природа, бессмысленная и жестокая, мстит за себя: и побеждаемая, но еще непобежденная, она страшна. Здесь, у края ледников, на значительной площади воздух неожиданно теплеет, холодный воздух с севера старается занять его место. Отсюда и бури, и ураганы.

А титаны борятся, буря опрокидывает их, но они поднимаются и вновь методически и уверенно делают свое дело, шаг за шагом подвигаясь к северу.

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

Дважды Рожденный, как привык теперь профессор сам называть себя, был удовлетворен: он окончательно убедился, что он не совсем был чужд новому человечеству. Правда, он был для теи не чем иным, как только троглодитом, – почти тем же, чем бы для него самого был настоящий пещерный человек, но тем не менее он не чувствовал себя больше одиноким. Ему казалось, что в великих достижениях, которыми пользовалось человечество теперь, была заложена частица его самого. Оборот космической турбины был ударом его собственного сердца, дрожь воздуха от выстрелов по холодной смерти была вибрацией его мысли.

И ведь верно! Смерть многолика. Именно по одному лику ее, вернее, по морде, стреляли два раза в день и били ее... И вместо безжизненных холодных полей холодной смерти загоралась радостная, жаркая, волнующая жизнь!

Он чувствовал радости новых людей!

Но у новых людей была и скорбь – скорбь от невозможности достигнуть те миры, которые каждый вечер неизменно зажигались в небе, и горели то ровным, то трепетным, но всегда одинаково зовущим светом.

Была у человечества сказочная красивая мечта: оно хотело летать наяву так же, как оно летало во сне.

Люди сделали воздух своей родной стихией.

Но тут же родилась еще более прекрасная мечта: другие неизведанные миры звали людей к себе.

Но вот слышится глухой гул. Что это? Ах, да: это дерзкие теи обстреливают небеса. Они завоевывают себе место под солнцем. Каждый выстрел – шаг вперед. Сколько калорий тепла сохранит он у поверхности земли? У них это точно подсчитано, они точны и аккуратны, эти теи. Что это сегодня стрельба дольше как будто продолжается? Или это профессору показалось?

Стрельба закончилась.

А ведь, в сущности, это – старая мысль, которую теи претворяли в дело. Ведь и тридцать тысячелетий назад были великие умы, которые уже тогда верно определили влияние углекислоты на температуру на земле. Правда, никто тогда не думал, что можно искусственным образом изменить климат в определенных областях, насытив воздух углекислым газом, но возможность такого естественного процесса доказывалась определенно. Вулканы, уверяли ученые, могут доставлять колоссальное количество углекислоты, именно это обилие выброшенной из недр земли углекислоты и было причиной повсеместного жаркого климата в каменноугольное время.

Теперь теи углекислотой гонят льды на север, к полюсу!

– Мы скоро и полюс растопим! – говорил Эйс.

Что ж, и это возможно.

Профессор вынул свой комбинированный карманный аппарат. Почему-то листочки электроскопа оказались отодвинутыми друг от друга. Это явление привлекло его внимание. Раздумывая о причине этого непонятного явления, он соединил листочки электроскопа и поднес его к аккумулятору: листочки мгновенно разошлись. Он по возможности унес дальше электроскоп, но через час листочки его были все в том же разобщенном положении.

– Чорт возьми! – воскликнул профессор. – А ведь, случай, кажется, из ряда вон выходящий!

Он вновь и вновь заряжал электроскоп, но результат был все тот же: сам собой электроскоп, как это бывает при обычных условиях, не разряжался.

Он несколько раз тщательно изолировал электроскоп, далеко уходил от хижины, боясь, что электроскоп каким-нибудь образом индуцируется, но все это приводило к тому же: листочки электроскопа отталкивались во всех случаях.

Занятый своими экспериментами, профессор не заметил, как прошло время. Вдруг электроскоп начал вести себя прилично, то-есть, предоставленный самому себе, лишенный воздействия электрического поля, очень быстро разряжался.

Но как раз в это время Эйс дал сигнал к новой стрельбе.

– Изумительно! – подумал профессор. – Я, стало быть, провозился с электроскопом около двенадцати часов.

И странное дело: вскоре, после прекращения стрельбы, электроскоп вновь начал «дурить», то-есть, будучи заряжен, не разряжался до следующей очередной стрельбы.

Проходили дни, а профессор продолжал экспериментировать, и все с теми же результатами. Самое любопытное во всем этом было то, что в местностях, где не было установок по борьбе со льдами, то-есть всюду на земле, электроскоп вел себя нормально Профессор помнил это хорошо.

Невольно сама собой напросилась мысль:

– А не связано ли все это со стрельбой?

Раз появившись, мысль продолжала работать в определенном направлении. Профессор уже не производил опытов, а думал долго и упорно, – думал до тех пор, пока догадка не перешла в твердую уверенность. Наконец, он проделал последний опыт: небольшую порцию той газовой смеси, которой теи удерживали теплоту на земле, он поместил в плотный сосудик, в котором был спрятан также и электроскоп. Опыт он проделал далеко от места стрельбы. Целых три месяца электроскоп не разряжался, будучи заряжен один раз и затем изолирован.

Это было уже слишком для профессора, и он вернулся к Эйсу в сильно возбужденном состоянии.

– Эйс! – еще издали не своим голосом закричал он. – Смотри сюда!

– Смотрю: в стекляном ящике заряженный электроскоп.

– Ты ничего особенного не замечаешь?

– Признаться, ничего. Да, замечать, по-моему, нечего.

– Имей в виду, что электроскоп больше трех месяцев в таком состоянии.

– Если ты что-нибудь понимаешь, то объясни.

Профессор подробно рассказал про свои опыты и затем добавил:

– Тебе известно, что, если заряженный электроскоп оставить, то он постепенно разрядится. Таково влияние космических лучей. Этот электроскоп я зарядил очень давно, и ты видишь, что заряд все еще остается на нем.

– Ты хочешь сказать...

– Я хочу сказать, что сейчас доступ сюда космическим лучам затруднен. И знаешь, что является непреодолимой преградой для них?

– Неужели... Я замечал, что ты экспериментировал что-то такое...

– Та смесь газов, которую твоя сотня пушек дважды в день стреляет в высь, – вот преграда, которую космические лучи преодолеть не могут. Конечно, здесь нужны более тонкие, более тщательно обставленные опыты, но уже и теперь я твердо убежден, что именно та газовая смесь, которую тысячами тонн выбрасывает ежедневно в воздух, непроницаема для космических лучей. Если тонкую и легкую оболочку межпланетной ракеты наполнить легкой газовой смесью, то она вполне защитит людей от действия космических лучей. Таким образом, проблема межпланетных сообщений будет разрешена. Все говорит за то, что я по праву приобрету себе место среди нового человечества.

Пораженный Эйс долго и сосредоточенно молчал, пока к нему вернулся дар речи:

– Да, это, повидимому, серьезно, и твое открытие перевернет судьбу нашей планеты.

Вдруг Эйс перебил себя и закричал:

– Да здравствует Дважды Рожденный! Я первый с тобой полечу в газовом межпланетном корабле!

– Теперь, милый Эйс, и ты, я вижу, начинаешь думать, что и троглодит способен на что-нибудь путное...

– Нет, друг мой, не то! Я вижу впереди человечество, владеющее всей солнечной системой. Вооруженное точными знаниями, оно сумеет регулировать космические силы и изменит бег планет. Можно будет говорить о курсе Луны, как мы теперь говорим о курсе воздушного корабля... Человечество подчинит себе жизнь и смерть, овладеет тайнами Вселенной...

– Ты заврался, Эйс, – охладила его Ли, вышедшая из хижины во время его тирады. – Что ты без толку орешь в честь Дважды Рожденного: да здравствует, да здравствует! Лучше бы вместо хвалебных криков устроить ему приличную операцию. Ему давно уже необходимо обновить почки, печень, вырезать половину ужасного живота и изменить пигменты крови, ибо хотя седина ему и очень к лицу, но лучше все же пусть он будет черный. Раньше он был черный.

И Ли нежно взяла профессора за руку.

В это время стало темнеть, и все трое согласно уставились на Венеру, загоревшуюся красивым зеленовато-голубым светом.

– Через несколько часов передовое человечество будет в большом волнении, – сказал Эйс, направляясь к радиоаппарату.

Профессор посмотрел в глаза Ли: в них отражался нежный голубой свет далекой планеты.