Текст книги "Дважды рожденный"

Автор книги: Федор Богданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В ПОДВОДНОМ ДВОРЦЕ

Странный сон в не менее странном месте

Он медленно приходил в себя. Неясные образы, коротенькие обрывки мыслей появлялись на миг в его голове и затем исчезали.

Надолго осталось у него в голове впечатление о бесконечных, уходящих в даль зеленых блестящих стенах и таком же зеленом сводчатом потолке, терявшемся где-то вверху, в зеленом полумраке.

Над ним склонялись какие-то странные человеческие лица с громадными немигающими глазами, и вновь он впадал в забытье.

Особенно запомнилось ему одно слегка сморщенное лицо, вытянутое вперед, с косо поставленными глазами.

– Какой-то китаец, – мелькнула в его голове первая мысль.

Это лицо чаще других склонялось над ним, все же другие, которые удержала его память, удивительно были похожи одно на другое, вытянутые, с непомерно большими глазами.

– Это не люди, это рыбы, – резюмировал он как-то в просыпавшемся сознании свои впечатления от них.

Третьей его мыслью была следующая:

– Где я и что со мной?

Как, велики были промежутки между этими тремя мыслями, появлявшимися последовательно, он не мог восстановить даже впоследствии. Сопоставив ряд обстоятельств, он спустя долгое время решил, что эти три конкретных мысли вышли из его сознания на протяжении трех-четырех месяцев.

Затем просыпание мозговых клеток началось несколько быстрее, мысли стали задерживаться в голове на более долгие промежутки времени, впечатления об окружающем стали тверже и отчетливее.

Следующим ощутимым, оставшимся у него на всю жизнь впечатлением, был страшный шум и стук в нем самом.

– Как будто паровоз идет в груди, – подумал он.

Но спустя некоторое время он перерешил:

– Это всего только бьется сердце. Повидимому, я был долго без сознания.

Мартынов сделал, как ему показалось, движение рукой, и вновь улетучились проблески его сознания.

Затем он пришел в себя с ощущением голода. Ему страшно хотелось есть, он делал движения конечностями и затем открыл глаза.

Вверху, очень высоко, зеленел красивый сводчатый потолок. Насколько профессор мог видеть, стены тоже были зеленые и вообще все, что у него было перед глазами, было окрашено в зеленый цвет. Из каких-то неведомых источников лился чрезвычайно мягкий свет. Уж не он ли и окрашивал все в цвет выколашивающейся ржи?

Профессор сделал движение рукой: она ему повиновалась легко. То же он проделал и с ногой. Но головы он повернуть не мог: ее удерживал какой-то металлический колпак. К груди его была плотно прижата беловатая металлическая пластинка, от которой шел металлический же шнур.

Затем профессор почувствовал вдруг удивительную легкость в теле, все члены его могли двигаться легко и свободно, голову он тоже мог вертеть по своему желанию.

Он приподнялся.

Сзади его стоял старик с тем самым лицом, которое профессор часто видел во время своего странного состояния.

Грезы кончились, начиналась непонятная действительность.

– Какой странный сот был, – тихо проговорил профессор и сам удивился своему глухому, едва слышному голосу.

Оглянувшись, профессор увидел, что он лежал до сих пор на весьма сложном аппарате в виде кушетки, от которой во многих направлениях шли гибкие металлические провода.

Странный старик с лицом, лишенным всякой растительности, только что снял руку с рычажка у оригинального прибора, который напоминал несколько Уитстонов мостик.

– Это не меня ли он электрическим током будил? – подумал профессор.

На странной кушетке лежала металлическая сетка в форме колпака, от которой тоже шел провод. Профессор решил, что именно этот странный колпак сжимал его голову словно в тисках. Где это он находится? Что это – клиника, больница, лаборатория? А кто этот старик – ассистент, профессор, лаборант?

Мартынов еще раз молча оглядел все: пол, стены, потолок. Странно, нигде не видно ни одного окна, ни одной двери, нет ни одной лампы, а между тем здесь не так уж темно. Свет, следовательно, сюда проникает. Но откуда?

Насколько Мартынов мог заметить, все помещение представляло собой бесконечную амфиладу комнат, разделенных полукруглыми арками. Везде виднелись круглые или восьмиугольные столики с инкрустацией из странного металла, кресла и подобия кушеток, на одной из которых только что лежал профессор. Насколько он мог заметить, в стенах всюду темнели огромные ниши.

По знаку старика Мартынов последовал за ним. Походка этого странного человека была очень неуверенной и нетвердой, он неловко цеплялся одной ногой за другую, казалось, ноги его были лишены костей. Тут только профессор заметил, до чего у этого старика были коротенькие руки, но с необычайно широкими кистями.

Они остановились у одной из ниш. Проводник профессора, попрежнему безмолвный, нашел в полумраке какой-то рычаг, повернул его, и ниша осветилась мягким зеленоватым светом.

Пока рука старика была на рычаге, Мартынов заметил с неприятным ощущением, что между короткими пальцами старика натянута перепонка.

– Весьма любопытный экземпляр, – почему-то вслух подумал Мартынов и с ног до головы оглядел старика. Старик был ниже среднего роста, с массивным торсом, короткими, но толстыми руками и с весьма жиденькими ногами, словно это был последний потомок поколений рахитиков. Лицо было бесстрастно, глаза, очень большие и выпуклые, почти не мигали. Впоследствии профессор имел возможность убедиться, что этот старик хотя и был представителем этого странного ответвления человеческого рода, но далеко не типичным.

– Как вас зовут? – попробовал заговорить профессор.

– Ио, – ответил старик и взял профессора за руку.

Тот быстро ее отдернул: он ощутил прикосновение чего-то холодного и неприятного.

Но старик вновь осторожно взял профессора за руку, а другой рукой провел по его груди и животу, приговаривая каким-то булькающим голосом:

– Ио, ио.

Тут профессор осмотрел себя и заметил, что был совершенно голый; им овладело чувство неловкости, ему даже стало холодно. Профессор подумал: как это странно, что он всего несколько мгновений назад совсем не ощущал холода, а вот, когда увидел себя голым, стал дрожать.

На старике было странное одеяние белесого цвета, шершавое и плотно облегавшее все тело, оставляя открытым только конечности и голову.

Старик нажал рычажок в стене, прямоугольный кусок стены бесшумно ушел вверх и обнаружил такой же формы отверстие. Старик нагнулся и вынул оттуда такое же одеяние, какое было на нем, и подал его профессору, который сейчас же и облачился в него.

Верно, как и ожидал профессор, этот странный наряд был шершавый снаружи, но очень мягкий изнутри. И еще одно странное качество своего наряда заметил профессор: была разница температуры в наружном и внутреннем слое ткани – наружный слой был значительно холоднее внутреннего.

– Странный человек, странная обстановка, – пробормотал профессор.

Вновь двинулся старик, а за ним по его знаку и профессор.

– Где я и что со мной? – в десятый раз думал между тем профессор, шагая за стариком. – Что за удивительное место, что произошло? Или мир изменился, или мыслительный процесс в моей голове проходит странными путями?

Пройдя около десятка комнат, они вновь очутились в одной из ниш. Нажатием одного рычага старик выдвинул из стены столик с плоскими блюдцами и одной чашкой.

– Ии, – сказал старик.

– Благодарю вас, – почему-то по-немецки сказал Мартынов и сразу сел за стол: он догадался, что его хотят накормить.

Он взял с блюдца палочку и начал ее жевать: вкус у нее был слегка горьковатый, от нее отдавало запахом разложения; несмотря на все старания профессора, палочка величиной в два пальца исчезла только через полчаса. Профессор хотел взять еще одну палочку, но старик решительно отодвинул палочку в сторону и указал на чашку.

В чашке оказалась какая-то беловатая жидкость, которая слегка пенилась.

– Уж не кумыс ли? – спросил профессор и залпом выпил содержимое чашки, которое оказалось удивительно вкусным.

– А впрочем, чего я с ним говорю? – пробормотал профессор. – Он, повидимому, меня совсем не понимает. Однако, странно, почему здесь нигде нет ни одной кнопки? Всюду только одни рычаги и рычажки.

И он опять протянул было руку за палочками, но старик взялся за рычаг, и столик исчез в стене.

– Ти, – сказал он.

– «Ти», – повидимому, значит, нельзя, – сказал профессор. – Они полагают, что для меня достаточно этой чепухи... Может быть, для этого рыбо-человека одной палочки достаточно, но я взрослый человек...

Вдруг профессор почувствовал, что его охватывает какое-то сонливое состояние.

Чем это его накормили? Как это он вообще очутился здесь и что с ним будет дальше? Что это за заколдованный дворец? И этот молчаливый старик с почти немигающими глазами – кто он такой? Он неотступно смотрит на профессора и точно изучает его: трогает его волосы, лицо, руки, ноги, с удивлением смотрит на его глаза, которые часто то закрываются, то открываются.

Профессор борется со сном, но, наконец, не выдерживает и погружается в крепкий сон.

Последней мыслью его было:

– Это не человек, это – рыба. Неужели я один в этом Зеленом дворце? Не странно ли, что я не видел здесь ни одной двери? Но какой-нибудь выход есть же здесь...

Зеленый дворец

Кругом царствовал все тот же знакомый зеленый полумрак, когда Мартынов проснулся. Он теперь чувствовал исключительную бодрость и легкость во всем теле.

– Чорт возьми! – обрадовался он. – Будто мне вовсе не пятьдесят, а всего только двадцать пять лет! Однако, во что я наряжен?

Мартынов провел рукой по шершавому кафтану и сразу все вспомнил: странного старика, обед и свой быстрый сон.

Подумать только, что он, весящий около восьмидесяти килю, съел какую-то палочку, моментально уснул и теперь не чувствует ни голода, ни своих пятидесяти пяти лет. Удивительное место, удивительное меню! Однако, чего же сидеть на этой дурацкой кушетке, когда можно поразмять ноги и кстати познакомиться с этим «Зеленым дворцом», как профессор мысленно окрестил это странное здание.

Опять эти бесконечные комнаты, отделенные одна от другой арками, нити и рычаги, рычаги... Приглядевшись пристальнее, Мартынов заметил, что под каждым рычагом есть надпись, но как ни старался он разобрать ее, из этого ничего не выходило.

И удивительное дело: рассматривая эти надписи, он немедленно вспомнил, что на свете все еще существует много языков. Вспомнил, что существуют языки немецкий, французский и много других, но на каком языке он мыслил сам, он сначала долго не мог припомнить.

– Что за чорт! На каком же языке эти надписи под рычагами, желал бы я узнать? А вот, кажется, латинская буква L. Здесь же вот какая-то чепуха. Э-э! Смотри-ка ты: русская фита! Кто бы мог поверить, что она еще сохранилась на свете! Но не ее ли сотню лет назад уничтожили? А, впрочем... Ба!

Профессор вдруг энергично хлопнул себя по лбу. Вспомнил! Он думает несомненно на русском языке. Теперь он в этом убежден. Однако, до какой степени неведомы пути человеческого мышления: увидев одну, давно уничтоженную букву старого русского алфавита, он вспомнил по удивительной ассоциации про свой родной язык. Спустя долгое время он приходил в неописуемое изумление по этому поводу и по поводу сохранности человеческой мысли.

Но какое значение имел этот факт при данных условиях? Все равно это маленькое открытие не разрешало всех его недоумений, и он долго еще должен был бродить ощупью в темноте перед лицом невероятной обстановки и перед последовавшими затем невероятным событиями.

Воспринимая фантастическую действительность как не что, только наполовину существующее, профессор продолжал ходить по анфиладам дворца. Он двигался и двигался, словно это была единственная цель, которую он преследовал, словно хождение могло разрешить все его сомнения.

А неотвязчивые картины, туманные, но почему-то близкие и понятные, лезли в его голову, но исчезали они так быстро, что ни на одной из них он не успевал сосредоточиться.

Изредка он останавливался около какого-нибудь предмета, трогал его и вслух произносил его название, иногда даже целых четыре названия, и сам удивлялся этой странности. По чаще всего он вовсе не знал названия предмета, хотя и знал, что это такое и для какой цели.

А что это за существа глазеют на него? Что им надо? Не узнает ли он чего от них? Но что это за люди? Это не люди, а чорт знает, что такое! В одной из ниш стоят человек пять: лица безволосые, глаза по яблоку, руки короткие, пальцы с перепонками... Или это ему снится? Мыслимы ли такие существа на земле в наши дни? Смотрят на него немигающими глазами, трогают его лицо, особенно бороду, издают невнятные звуки. Что за кошмар! Нет, надо выяснить, где он, что с ним, иначе можно с ума сойти.

Опять арки и комнаты, уходящие в полумрак, опять мягкий зеленый свет. За ним идет толпа любопытных, все в одинаковых шершавых одеяниях, плотно облегающих фигуры и ноги до колен, с голыми руками, на хилых ногах. Рахитики! У многих из них пальцы на руках стянуты перепонкой. Какие уроды!

Профессору стало не по себе.

Но вдруг над головой профессора серебряной мелодической трелью зазвенел колокольчик. Тотчас ему ответили другие, повидимому, такие же колокольчики.

Казалось, эта негромкая трель наполнила собой каждый атом воздуха и неслась отовсюду: сверху, снизу, с боков. Одно время профессору показалось, что это сами стены звенят.

Этот трезвон продолжался не более минуты.

И сейчас же вслед за этим громадный зал начал наполняться странными существами, на первый взгляд очень схожими между собой.

– Несомненно, это мне кажется, – подумал Мартынов, – на самом деле у каждого из них есть свои индивидуальные отличия.

Люди разошлись по нишам; послышался легкий шорох: это тысячи рычажков были приведены в движение. Стены точно живые зашевелились, зашумели, почти моментально автоматически выдвинулись из стен столы, стулья, а вслед затем – горы «палочек», подобных той, что перед сном ел профессор.

– Обед! – сообразил профессор. – Но какая масса людей! Здесь по меньшей мере двадцать тысяч. И в то же время порядок изумительный. Что за сказочная обстановка! Нет, это положительно выше моего понимания...

Вот, повидимому, сидит целая семья: мужчина постарше, два подростка и две женщины. Ну, да, надо полагать, что это женщины, судя по их полным и почему-то совсем открытым грудям. Во всем остальном они похожи на мужчин: та же голова с нестриженными редкими волосами, то же лицо, то же одеяние. Руки и ноги ниже колен обнажены, величина их одинакова как у мужчины, так и у женщины. Одна из женщин держит на руках годовалого ребенка, который тоже усердно сосет «палочку».

Дальше сидит другая семья, а там еще, еще... без конца. Обед проходит молча.

Профессор пошел дальше. За ним устремилась большая толпа любопытных.

– Кто вы, чорт вас подери! – заорал он вдруг.

Странные люди остановились, послышались отдельные восклицания, и затем они медленно разошлись, оставив профессора одного,

Еще пять минут ходьбы, и Мартынов очутился посредине громадного зала с высоким сводчатым потолком. Здесь как будто было светлее. На стенах было нечто, напоминающее живопись: какие-то сцены, отдельные фигуры во весь рост и в полроста, машины, в одном месте была нарисована лужайка, залитая солнечным светом, а на переднем плане смеющаяся девочка с игрушечным аэропланом.

Профессор долго стоял перед этим изображением, и вереница полузнакомых, казалась, давно забытых картин восстала в его просыпавшейся памяти. Ему припоминались то покрытые голубой дымкой земные леса, то темно-синее небо, в необъятных просторах которого реют точками аэропланы и авиэтки... На несколько мгновений представился его воображению пестрый луг, вот такой, какой здесь изображен, залитый ярким солнцем, струящийся кверху воздух... Где он видел все это? И что за странное у него состояние, как будто ему жаль этих мимолетных видений, как будто он никогда больше не увидит их в действительности? А, впрочем, что за глупости! Лучше всего ему последовать своему обычному правилу: познавай вещь не созерцанием, а анализом ее.

Впрочем, откуда это он все знает? Почему в его голове много абстрактных понятий и в то же время ему сейчас вот так трудно вспомнить (мучение!) название предмета, на который можно сесть? А, впрочем, чорт с ним!

Посредине зала было возвышение и на нем темно-красный длинный стол, блестевший от лака, как зеркало, а также несколько темно-красного же цвета стульев.

Отсюда в шести разных направлениях шли такие же «проспекты», по одному из которых сюда пришел профессор. Эти длиннейшие залы мягко терялись в зеленых сумерках.

Но что это за живопись? Неужели эти дикари – а иначе их нельзя назвать – умеют рисовать? Нет, этого не может быть! А, впрочем, что он знает о них? Вот какая-то сцена, как будто какой-то праздник. И странно: нарисованные здесь существа не похожи на обитателей этого дворца. Вот у этого молодца голая нога с здоровенными икрами. Уж этот не был рахитиком во всяком случае. И руки у него как руки: пальцы не стянуты перепонками.

Но не изумительно ли? Во всей зале нет ни одного рисунка, ни одной сцены, где бы было изображено хоть одно насекомое, хоть одно животное.

И вновь по стенам рычажки и рычаги, со многими рядами стульев. Для какой цели этот зал? И чем это облицованы его стены? Розоватый минерал, блестящий, подобно зеркалу, выглядывает в промежутках между картинами, пол выложен плитками такого же минерала. Что за минерал? Повидимому, он однороден и несомненно из породы тяжелых минералов: вот в нем под гладкой поверхностью можно отличить прекрасно образованные кристаллы.

А дверей все-таки нет нигде. Но есть же конец этим дворцовым «проспектам»? Выход из этого заколдованного дворца тоже должен быть...

Профессор долго блуждал по бесконечным залам дворца. По пути ему попадались его обитатели, толпами и в одиночку, все также с хилыми ногами, часть из них с перепончатыми руками, одеты в одинаковые, плотно охватывающие все тело куртки. Несколько раз его внимание останавливали совершенно круглые гладко отполированные башни, вершины которых поднимались, казалось, на недосягаемую высоту. Стенки этих башен сильно дрожали, внутри раздавался сильный гул. Повидимому, башни были полые внутри. Мартынову показалось, что это – гигантские вентиляторы.

Сколько здесь людей? Какое пространство занимает дворец? Чем здесь занимаются? Встречавшиеся ему люди безмолвно глазели на него, изредка только слышались отдельные восклицания.

В одной огромной нише он увидел нечто, похожее на мастерскую. Здесь стоили две машины: одна перерабатывала сероватую массу, которая постепенно превращалась в какую-то плотную ткань, другая ту же ткань отделывала, а из нее выходила точь в точь такая же материя, в которую был наряжен профессор. Около десятка человек суетилось около машин. Машина же складывала готовый материал на маленькую платформу, которая поднятием и опусканием рычага то уходила беззвучно в отверстие в стене, то появлялась вновь, но уже пустая.

– Странный дворец, в котором живут, повидимому, тысячи людей, работают фабрики, мастерские, может быть, заводы, – подумал Мартынов, вновь очутившись в знакомом шестиугольном зале. – Не менее странное молчание господствует здесь, точно это роскошный погреб, а не дворец: молчат люди, молчат машины, молчат стены. Чего-то все-таки здесь нет. Чего же?

Мартынов вдруг обернулся: перед ним стоял уже знакомый старик с косыми глазами. По знаку старика Мартынов послушно последовал за ним.

На положении пленника

Время шло. Не было ни дней, ни ночей, ни тепла, ни холода. Всегда лился сверху мягкий зеленоватый гнет, постоянно стояла ровная температура.

Первоначально вся интеллектуальная жизнь профессора сводилась к восприятию окружающего: он узнавал предметы, их назначение, людей, с которыми встречался. Он был подобен ребенку. Но была и разница между ним и ребенком: всякий раз, когда он узнавал, что за предмет перед ним, в его сознании неизменно вставало сочетание иных звуков, которыми обозначался этот предмет. Таким образом всякая вещь запоминалась ему под двумя или даже несколькими названиями.

Часто против его воли восставали в его памяти картины, которых здесь, во дворце, он не мог видеть. Особенно часто смотрел он на картину в зале с изображением лужайки и девочки. Эта картина казалась ему особенно понятной и именно такие картины часто возникали в его мозгу.

– Я знаю, чего здесь нехватает: красного света, который вот на этой картине, – однажды подумал профессор.

Отсюда начинались его экскурсии в прошлое, сначала, правда, весьма туманные, неясные, но с течением времени образы и картины, когда-то запечатлевшиеся в его памяти, начали вырисовываться рельефнее и отчетливее.

Постепенно он свыкся с мыслью, что окружающая его обстановка – нечто чуждое ему, что он из иного мира.

Особенно часто припоминались ему слова и фразы, за которыми неизменно восставали образы, сцены, картины и которые в то же время были весьма отличны от слов и фраз, которыми обменивались между собой обитатели дворца.

Мартынов с помощью знакомого старика довольно комфортабельно устроился в одной из ниш. Постелью ему служила странная кушетка, обитая не менее странной материей.

Он научился пользоваться рычагами и по своему желанию заставлял кушетку то прятаться в стену, то выходить из нее. Так же выдвигались столы, стулья, пища. По использовании вся мебель нажатием рычага отправлялась на место – в стену, так что обычно в зале совсем не видно было мебели.

В определенное время проходил обед в этом зале, на время сна все ниши тоже переполнялись. Профессор обратил внимание, что для сна сюда сходились главным образом молодые существа обоего пола и никогда не видел здесь детей. Но подростков было много, изредка попадались старики.

Мартынов тщательно изучал язык этих странных обитателей Зеленого дворца. Язык был, по его мнению, слишком беден и на редкость односложен и прост. Он не напоминал ни один из известных профессору языков, как будто лишен был корней и состоял лишь из одних приставок и частиц. Наиболее сложные слова состояли не более как из трех слогов, но большая часть слов была односложна.

Трудно было узнавать профессору отвлеченные понятия, и запас их был у него очень ограничен: то ли их вовсе не было у диковинных существ, то ли ему не хотели их сообщить.

Знакомого старика, оказалось, звали Чоном. Мартынову это показалось странным: не только внешность старика, но и имя его оказывается китайским. Когда Мартынов спросил, не китаец ли Чон, тот с недоумением воззрился на вопрошавшего. Тогда Мартынов принялся объяснять ему, что такое расы и племена, даже коснулся понятия о государстве, но Чон непонимающе смотрел на собеседника и говорил:

– Не понимаю. Здесь живут только гоми.

– А, гоми! Стало быть, обитатели дворца носят это странное название?

С самого начала профессор испытывал большое неудобство от того, что не мог измерять своего времени. Затем он вспомнил, что здесь отсутствовали день и ночь, и подумал, что часы были бы, пожалуй, лишними.

Только, когда он вместе с другими обитателями дворца ложился спать, свет уменьшался; во все остальное время свет был ровен – не слишком яркий, не слишком тусклый. Но сколько часов он спал? Час, два? Или сутки?

Постепенно профессор знакомился с жизнью этого странного жилища. Это жилище было громадно: общая его длина была никак не меньше двух километров, ширина была такая же. По крайней мере, каждый из шести длинных «проспектов», как прозвал профессор длинные залы с бесчисленными нишами, достигал длины одного километра. А самый главный зал, куда сходились все шесть «проспектов»? Он занимал площадь по крайней мере в половину квадратного километра.

Профессор никогда не мог потом припомнить, чтобы он где-нибудь видел подобное грандиозное здание. Это был не дворец, а целый сплошной город в несколько этажей! Жителей в этом дворце было, по мнению профессора, около двухсот тысяч. Так оно впоследствии и оказалось.

Жители Зеленого дворца занимались работой на фабриках и в небольших мастерских. Каждый гоми работал определенное количество времени или на пищевой фабрике, приготовлявшей съедобные «мелки» и питье, или на фабрике по выделке удивительной материи, или смотрел за ходом машин и т. д. Были тут заведения, которые профессор определил, как сборочные цехи, а также ремонтные мастерские, но нигде он не видел ни одной фабрики, ни одного завода, где бы изготовлялись новые части машин или целые машины. Части эти лежали готовыми на складе; они были, повидимому, изготовлены очень давно и теперь понемногу расходовались.

Но чаще всего аборигены дворца ничего не делали и с явным любопытством ходили за профессором. Профессор тоже не чуждался их, подолгу рассматривал их курьезные фигуры, заговаривал с ними, а в голове меж тем неотступно вертелась мысль:

– А интересно бы их анатомировать: нет ли у них также каких-нибудь иных аномалий?.. Череп у них в общем удовлетворителен, но лоб мог бы быть выше...

Никаких школ у гоми, как оказалось, не было, не было никаких книг, и они не знали, что значит читать. При всем том взрослые гоми обладали иногда солидными знаниями в различных научных областях.

Однажды профессор был свидетелем того, как взрослый гоми объяснял четырем подросткам законы сопротивления материалов. Объяснение было довольно удовлетворительное, но подростки явно не понимали своего учителя, что, впрочем, не выводило его из себя.

– Вот каким образом набираются они знаний! – сообразил профессор. – Немногого же можно так достигнуть! А где лаборатории, научные, кабинеты? Нет этого здесь.

И все-таки странный народ! Нравы здесь были весьма просты, гоми ссорились редко и вообще были существами в высшей степени невозмутимыми, как это заметил профессор с самого начала. «Рыбьи нравы», как он выражался, желая высказать этим свое презрение к ним. Мужчины и женщины, как оказалось потом, никогда не жили подолгу вместе. Чаще всего случалось, что женщина покидала своего мужа, но по этому поводу не было ни слез, ни горя, ни отчаяния ни с одной стороны. Вообще гоми никогда не плакали, так же как, положим, никогда и не смеялись.

Когда мужчина и женщина сходились для совместной жизни, они говорили ближайшим соседям, что «идут наверх». «Итти наверх» значило переселиться в верхние этажи, где жили исключительно семейные гоми. Это выражение равносильно было слову «жениться».

Так знакомился профессор с этим странным миром.

Меньше всего нравились профессору «палочки», которые составляли, повидимому, твердую пищу гоми, ибо всегда они неизменно издавали запах, присущий разлагающейся животной ткани. Как изготовлялись эти «палочки»? Что за смесь представляют они собой? Ничего этого профессор не знал, но от этого брезгливость к пище рыбо-людей у него не уменьшалась.

Но случилось так, что любознательность его в этом вопросе однажды была удовлетворена, при чем профессор весьма сожалел об атом.

Однажды гоми, необычайно здорового вида, пришел в нишу к профессору и бесцеремонно потащил его куда-то, ухватив за руку, при этом профессор имел неприятное удовольствие убедиться, что перепончатая лапа гоми обладала, вероятно, силой железных клещей.

– Вот, – буркнул гоми, приведя профессора в большую комнату. – Делай то, что делают другие.

Он добавил еще что-то, но профессор скорее догадался, чем понял, что это «что-то» означало:

– Довольно лодырничать,

В комнате стоял тяжелый запах разложения. Профессор быстро ориентировался: комната представляла собой фабрику тех самых «палочек», которые вызывали такое отвращение у него.

Обязанность профессора заключалась в том, что он вместе с другими людьми разрубал на части туши рыб, главным образом акул, и бросал их в машину. Машина подхватывала начинавшие разлагаться куски и перемалывала их. Что с ними дальше было, профессор так и не видел ни одного разу, да и никогда не пытался этого сделать, ибо боялся увидеть собственными глазами, как из вонючего полуразложившегося теста машина выдавливает «палочки»,

– Хорош шоколад, нечего сказать, – не раз думал профессор. – Так вот он откуда, этот противный запах разложения!

Очевидно, приготовление пищи считалось самым неприятным занятием, ибо работали здесь на редкость хилые и забитые томи, работали тупо, равнодушно, не произнося почти ни одного звука. Только мерный шум машин нарушал молчание, но и он был столь монотонен, что действовал не менее угнетающе, чем молчание людей.

Но самым любопытным здесь было то, что в числе гоми было несколько существ, совершенно непохожих на гоми. В зеленом полумраке их трудно было рассмотреть, но профессор видел, что это были стройные люди с красивыми прямыми ногами и с благородным выражением лица. Профессор пытался заговорить с ними, но ни один из этих странных людей не ответил ему, повидимому, не понимая его. При ближайшем рассматривании их лиц профессор поразился их большой худобой. Похоже было на то, что этих людей не сытно кормили.

– Это пленные – рабы, – подумал как-то профессор. – Такие же, как, положим, и я сам. Повидимому, из меня тоже решили сделать вьючное животное. Ах, эти проклятые твари!

Но любопытство ученого взяло верх над его настроениями, и, как ни тяжело было работать на этой фабрике, он начал делать попытки узнать, откуда берутся рыбьи туши. Рабочие неизменно доставали их из небольшого бассейна, наполненного грязно-бурой водой, но как мертвые рыбы попадали туда, профессор не знал, а меж тем часто случалось, что в бассейне не оставалось ни одной туши, и тогда машины приостанавливались и люди расходились. Но на другой день (по крайней мере, часов через двадцать, как заметил профессор) бассейн неизменно заключал в себе рыб.

Однажды профессор пришел сюда на несколько часов раньше обыкновенного. В комнате слышался шум от падающей воды. Вглядевшись пристальнее, профессор увидел круглое отверстие на высоте двух метров над бассейном; из отверстия лилась вода. Вдруг вода забурлила и вслед за тем, блеснув чешуей, из темного отверстия в бассейн шлепнулась большая туша рыбы. Затем опять полилась тоненькая струйка воды и через минуту – новая туша.

Откуда-то давно пойманные рыбы вталкивались сюда, повидимому, струей воды или сжатым воздухом. Но откуда?