Текст книги "Том 7. Изборник. Рукописные книги"

Автор книги: Федор Сологуб

 
Земли поколебав основы,
Восстал закованный Атлант.
Его деяния суровы,
Но прав разгневанный гигант.
 
 
Поработители! Как ложен
Безумно-яростный ваш крик!
Атлант и в бунте осторожен,
Великодушен и велик.
 
 
Благое совершая дело,
Он защищает, а не мстит,
И землю он колеблет смело,
Но труд внимательно хранит.
 

 
День окутался туманом
Ржаво-серым и хмельным.
Петербург с его обманом
Весь растаял, словно дым.
 
 
Город, выросший в пустыне,
Прихоть дикого Петра,
От которого поныне
Всё не вижу я добра,
 
 
Погрузится ли он в воду,
Новым племенем забыт,
Иль желанную свободу
Всем народам возвестит?
 
 
День грядущий нам неведом,
День минувший нам постыл,
И живём мы сонным бредом
Дотлевающих могил.
 
 
Это тленье, или ропот
Набегающей волны,
Или вновь возникший опыт
Пробудившейся страны,
 
 
Что решит твой жребий тёмный,
Или славный, может быть?
Что придётся внукам вспомнить,
Что придётся позабыть?
 

 
Спорит башня с чёрной пашней:
«Пашня, хлеба мне давай!»
Спорит пашня с гордой башней:
«Приходи и забирай!»
 
 
Башня поиск высылает,
Панцирь звякает о бронь,
Остриё копья сверкает,
Шею гнёт дугою конь,
 
 
Пашня башне покорилась,
Треть зерна ей отдала,
А второй обсеменилась,
Третьей год весь прожила.
 
 
Шли века. Поникла башня,
И рассыпалась стена.
Шли века. Тучнеет пашня.
Согревая семена.
 

<Стихотворения 1926 года>

 
Змея один лишь раз ужалит,
И умирает человек,
Но словом враг его не валит,
Хотя б и сердце им рассек.
 
 
О ты, убийственное слово!
Как много зла ты нам несёшь!
Как ты принять всегда готово
Под свой покров земную ложь!
 
 
То злоба, то насмешка злая,
Обид и поношений шквал, –
И, никогда не уставая,
Ты жалишь тысячами жал.
 
 
Надежды чистой обаянье
Умеешь ты огнём обжечь,
И даже самое молчанье –
Ещё несказанная речь,
 
 
И нераскрывшиеся губы
В своём безмолвии немом
Уже безжалостны и грубы,
Твоим отмечены значком.
 
 
Когда ты облечёшься лаской
Приветливых и милых чар,
Ты только пользуешься маской,
Чтоб метче нанести удар!
 

 
Грумант покрыт стеклянной шапкой.
Под этой шапкой так тепло,
Что у девицы, очень зябкой,
Давно смущение прошло.
 
 
Что ей громады ледяные
И внешний ветер и мороз!
Ведь стёкла отразят сплошные
Разгул неистовых угроз.
 
 
Искусственное здесь сияет
Светило, грея дивный сад,
И роза здесь благоухает,
И зреет сочный виноград.
 
 
Где мирт вознёсся горделиво
На берегу прозрачных вод,
Нагие девы нестыдливо
Ведут весёлый хоровод.
 
 
Грохочут бубны и тимпаны
В руках у отроков нагих.
Но вот вином полны стаканы,
И шум веселия затих.
 
 
Настало время пожеланий.
Чего ж, однако, им желать,
Когда и льдины в океане
Уж начали истаевать!
 
 
Межатомное разложенье
Постигло только грамм один,
И началось передвиженье
И таянье последних льдин.
 

 
Если б я был себе господином,
Разделился бы на два лица,
И предстал бы послушливым сыном
Перед строгие очи Отца.
 
 
Всё, что скрыто во мне, как стенами,
В этот час я пред ним бы открыл,
И, разгневан моими грехами,
Пусть бы волю свою Он творил.
 
 
Но одно нам доступно сознанье
Иногда, и с трудом, раздвоить.
На костры рокового пыланья
Мы не можем по воле всходить.
 
 
Если даже костёр запылает,
Боязливо бежим от огней.
Тщетно воля порою дерзает, –
Наша слабость всей силы сильней.
 

 
Как нам Божий путь открыть?
Мы идём по всем тропинкам,
По песочкам и по глинкам,
По холмам и по долинкам,
И порой какая прыть!
 
 
Посмотри: мелькают пятки,
Икры стройные сильны,
Все движения вольны.
Мимо, ржи, и мимо, льны!
Быстро мчатся без оглядки.
 
 
На Кавказ, на Арзамас,
И на город, что поближе,
И на речку, что пониже,
Все бегут вразброд. Гляди же,
Сколько смеха и проказ!
 
 
Эти все пути людские,
Может быть, и хороши
Для земной, слепой души, –
Но, прозревший, поспеши
Отыскать пути прямые,
 
 
Те пути, что в вечный град
Нас приводят, в край далёкий,
Где стоит чертог высокий,
Где пирует Огнеокий,
Претворяя в не́ктар яд.
 
 
Если сам найти не можешь
Божьих праведных путей,
Отыщи среди людей
Одного из тех вождей,
Пред которым волю сложишь.
 
 
Для тебя он – лучший я,
Вознесённый над тобою
Не лукавою судьбою,
А твоею же душою,
Твой верховный судия.
 

 
Сатана вошёл во фраке,
В лакированных туфлях,
С золотым сияньем в лаке
От широких пряжек-блях.
 
 
Руку полную целуя
У хозяйки, в шелест лент
Кинул он, её волнуя,
Очень тонкий комплимент.
 
 
Он смягчал свои сарказмы,
Укрощал он блеск очей,
Чтоб не сделалися спазмы
У мамаш и дочерей,
 
 
Чтобы соль игры мятежной
Не совсем была остра,
Чтоб в груди у дамы нежной
Не открылася дыра,
 
 
Чтоб не пахло адской серой,
Ни один не встал бы рог,
Чтоб сегодня светской сферой
Ограничиться он мог.
 
 
Ведь недавно адский пламень
Из очей его сверкал,
И насквозь массивный камень
Он слезою прожигал.
 
 
Нет, огня теперь не надо,
Не уронит и слезы
Светский выходец из ада
Для болтливой егозы.
 
 
Вот, сидит пред ним Тамара, –
Как глупа и как смешна!
«Мне она совсем не пара!» –
Размышляет Сатана.
 

 
Идёшь, как будто бы летишь,
Как будто бы крылаты ноги,
Которыми ты золотишь
Взвеваемую пыль дороги.
 
 
Спешишь в просторах голубых,
Упруго попирая землю.
Я звукам быстрых ног твоих,
Невольно улыбаясь, внемлю.
 
 
Мелькнула, – вот уж вдалеке
Короткой юбки вьются складки.
Остались кой-где на песке
Ног загорелых отпечатки.
 

 
Насилье царствует над миром,
Насилье – благостное зло.
Свободу ставишь ты кумиром.
Но что, скажи, тебя спасло?
 
 
Среди народных возмущений,
Тебя лишивших всех охран
И выдавших на жертву мщений,
Пришёл насильник и тиран.
 
 
Он захватил кормило власти,
Твой жалкий ропот презрел он,
И успокоилися страсти,
И вот уют твой ограждён.
 
 
В своём бессилии сознайся,
Не суесловь и не ропщи,
Перед насильем преклоняйся,
Свободы лживой не ищи.
 

 
Три девицы спорить стали
О красавце молодом.
«Он влюблён в меня». – «Едва ли!
Чаще к нам он ходит в дом». –
 
 
«Ошибаетесь вы обе:
Он со мной в лесу гулял».
Шепчет им старуха: «В нёбе
У него свинец застрял.
 
 
Вы б его не сохранили:
Он Далёкую любил.
Из земной докучной были
Он к Невесте поспешил».
 

 
Сошла к земле небесная Диана,
И видит: перед ней Эндимион
Лежит, как бы возникший из тумана,
И спит, прекрасен, строен, обнажён.
 
 
Она к нему с улыбкой наклонилась.
«Небесный сон безумца посетил,
Но на земле ничто не изменилось,
Ты сон и явь навеки разделил.
 
 
Иди опять в пыли земной дороги,
Косней во тьме, – в том не твоя вина, –
И говори, что мы, святые боги, –
Создания мечтательного сна».
 

 
Беспредельною тоскою,
Как тяжёлою доскою,
Жизнь мне давит грудь давно.
Я глаза мои открою
Или снова их закрою, –
Одинаково темно.
 
 
Кто же снимет груз тяжёлый,
Кто же сделает весёлой
И беспечной жизнь мою?
Ангел милый, друг желанный,
В этот день больной, туманный
Спой мне: «Баюшки-баю».
 
 
Хоть во сне забуду горе,
И в твоём глубоком взоре
Потеряюсь хоть на час.
Друг желанный, ангел милый,
День безумный и унылый
Озари мерцаньем глаз.
 

 
Разве все язвы и шрамы
Мстительно мы понесём
В эту обитель, куда мы
В смертный наш час отойдём?
 
 
«Создал Я мир для тебя ли? –
Злобного спросит Отец. –
Этой блистающей дали
Ты ли положишь конец?
 
 
Все колебанья эфира
Я из Себя излучил.
Даром все радости мира
Ты от Меня получил.
 
 
Гневною речью порочишь
Ты утомительный путь.
Иль, как ребёнок, ты хочешь
Сладкое только слизнуть?
 
 
Если уж так тебе надо,
Сам ты свой мир созидай, –
Без раскалённого ада
Благоухающий рай.
 
 
В нём ты завоешь от скуки,
Вызов ты бросишь судьбе,
И недоступные муки
Станут желанны тебе.
 
 
Но не творец ты, игрою
Миродержавной рождён,
Я же тебе не открою
Тайны пространств и времён».
 

 
Ни презирать, ни ненавидеть
Я не учился никогда.
И не могла меня обидеть
Ничья надменность иль вражда.
 
 
Но я, как унтер Пришибеев,
Любя значенье точных слов,
Зову злодеями злодеев
И подлецами подлецов.
 
 
А если мелочь попадётся,
Что отшлифована толпой,
Одна мне радость остаётся, –
Назвать клопом или клопой.
 

 
Привыкли говорить мы «дома»,
Но вспомним разные дома,
Где жили мы. Как нам знакома
Вся эта злая кутерьма!
 
 
И города всегда мы ищем:
Переменяя города,
Подобны мы скитальцам нищим,
Везде блуждающим всегда.
 
 
Мы требуем от жизни места,
И получаем мы места
Скромней куриного насеста;
Всегда удел наш – нищета.
 

 
Целуя руку баронессы,
Тот поцелуй я вспоминал,
С которым я во время мессы
К устам распятие прижал.
 
 
Мне Эльза тихо говорила:
«Благодарю, мой милый паж!
Весь грех мой я тебе открыла,
Меня врагам ты не предашь». –
 
 
«О госпожа, твой грех мне ведом,
Но и в грехе невинна ты.
Истомлена жестоким бредом,
Ты мне доверила мечты.
 
 
Я погашу врага угрозы,
Я затворю его уста,
И расцветут живые розы
Благоуханного куста.
 
 
Всё совершится неизбежно,
И ты супругом назовёшь
Того, кого ты любишь нежно,
Кому ты душу отдаёшь!»
 

 
Мечта стоять пред милой дамой
Владеет отроком-пажом,
Но двери заперты упрямо, –
Там госпожа с духовником.
 
 
В каких проступках покаянье
Она смиренно принесла?
Иль только слушать назиданье
Она прелата призвала?
 
 
Иль, мужа своего ревнуя,
Благого утешенья ждёт?
Иль совещается, какую
В обитель жертву принесёт?
 
 
Или?.. Потупившись ревниво,
Стоит влюблённый паж, дрожа,
Но вот выходит торопливо
Монах, не глядя на пажа.
 
 
Его лицо всё так же бледно.
Стремится к Господу аскет,
В молитве страстной и победной
Давно отвергнувший весь свет.
 
 
О нет, любовью здесь не пахнет!
Ревнивым, милый паж, не будь:
В дыхании молитвы чахнет
Давно монашеская грудь.
 
 
Паж веселеет, входит смело.
Графиня милая одна.
Она работает умело
Над вышиваньем полотна.
 
 
Он Эльзу к поцелую нудит.
«Мальчишка дерзкий, не балуй!»
И паж трепещет, – что же будет,
Удар хлыста иль поцелуй?
 
 
Нет, ничего, она смеётся,
И как пажу не покраснеть!
«Тебе никак не удаётся
Твоею Эльзой овладеть!
 
 
Какую задал мне заботу –
Тебя искусству ласк учить!
Что ж, граф уехал на охоту, –
Уж научу я, так и быть!»
 
 
Она мальчишку раздевает,
Нагая перед ним легла,
И терпеливо обучает
Весёлым тайнам ремесла.
 

 
Последуешь последней моде
Иль самой первой, всё равно,
В наряде, в Евиной свободе
Тебе не согрешить грешно.
 
 
И если даже нарумянишь
Свои ланиты и уста
И этим Кроноса обманешь,
Ты перед Эросом чиста.
 
 
Твои лукавые измены
Пусть отмечает Сатана,
Но ты, соперница Елены,
Пред Афродитою верна.
 
 
И если бы аскет с презреньем
Клеймил коварство женщин, «ты
Была б всегда опроверженьем
Его печальной клеветы».
 

Басня

 
    Приглашены богатым Вором
  В числе других Оратор и Поэт,
И восхваляют все его согласным хором,
  Но кислые гримасы им в ответ.
    Все гости подбавляли жара,
    И яркий фейерверк похвал
  Перед глазами Вора засверкал,
  А он мычит: «Всё это – слабо, старо!»
    От Вора вышед, за углом
    Чуть приоткрывши щёлку злости,
Смущённые, так говорили гости:
    «Не сладить с этим чудаком!
    Как ни хвали, всё не дохвалишь!
Сказать бы попросту: „Чего клыки ты скалишь?
     Разбойник ты и вор!“
    Вот был бы верный разговор!»
  Один из них, молчавший за обедом,
  Теперь прислушавшись к таким беседам,
      Им говорит:
«Вот это всё ему в глаза бы вы сказали!»
    И на него все закричали:
    «Нельзя! Ужасно отомстит!
В бараний рог согнёт! Всю жизнь нам испоганит!»
  Но, возраженьем не смущён,
    Им отвечает он:
«А всё ж его хвалить кто за язык вас тянет?»
 

 
Любовь, – но кто же это знает! –
Одна любовь – мой верный путь,
И если время обольщает,
Любовь не может обмануть.
 
 
Моя любимая, Тобою
Живу, дышу и вижу мир,
И Ты лазурною стезёю
Меня ведёшь через эфир.
 
 
Куда приду с Тобой, не знаю,
Не знаю, что меня там ждёт,
Но мой завет не забываю:
Любовь вовеки не умрёт.
 
 
Разлуки нет, и нет печали,
И я, сжигаемый в огне,
Стремлюся за Тобою в дали,
Ещё неведомые мне.
 
 
Нетленных роз вовек не скосит
Она, грозящая косой, –
Она мой прах в могилу бросит
Но я соединюсь с Тобой.
 

Басня

 
«Для чего мы строим наши соты?
  Кто-то крадёт наш мёд.
  Мы бы жили без заботы,
Если б сами ели наш мёд.
  Для чего мы строим соты?» –
 
 
«Тот, кто крадёт ваш мёд,
Изменил чудесно всю природу.
  Аромат цветов даёт
  Сладость вашему мёду, –
Человек недаром крадёт мёд».
 

 
Семь щитов кружатся перед солнцем,
Источая стрелы всех цветов,
И за каждым их блестящим донцем
Новых стрел запас всегда готов.
 
 
Все цвета сплелися здесь в единый,
Неразрывен он и слитно-бел.
Проходя бестенною равниной,
Перед солнцем будь не слишком смел.
 
 
Любоваться горними щитами
И одну секунду ты не смей, –
Закружатся тотчас пред глазами
Фиолетовым гнездом семь змей.
 
 
Отуманен, странно опечален,
Не отклонишь ты от них твой взгляд,
И пойдёшь, одной из змей ужален,
Унося в себе смертельный яд.
 
 
Кто увидел пламенные круги
И кого ужалила змея,
Тот всегда живёт в эфирной вьюге,
В несказанном буйстве бытия.
 

 
Послушай моё пророчество,
И горькому слову поверь:
В диком холоде одиночества
Я умру, как лесной зверь.
 
 
Я окован суровою тайною
Всё крепче день ото дня.
Теперь даже лаской случайною
Никто не порадует меня.
 
 
Никто Великою субботою
Не станет на мой порог,
Не скажет с ласковою заботою:
«Отведай пасхальный творог».
 

 
Мениса молодая,
Покоясь в летний зной,
Под тенью отдыхая,
Внимает песне той,
Которую в долине
Слагает ей пастух.
В томленьи да в кручине
Он напевает вслух.
 
 
Что сердце ощущает,
Что чувствует душа,
Всё в песню он влагает:
«Мениса хороша!
И всё в ней так приятно,
И всё прелестно в ней,
Но милой непонятна
Печаль души моей.
 
 
С зарёю просыпаюсь,
При утренней звезде
К ней сердцем устремляюсь.
Ищу её везде.
Увижу и смущаюсь,
Боюсь при ней дышать,
Не смею, не решаюсь
Ей о любви сказать.
 
 
Пленившися случайно,
Томлюся и стыжусь,
Люблю Менису тайно,
Открыться ей боюсь.
Вовек непобедима
К тебе, Мениса, страсть.
Вовек несокрушима
Твоя над мною власть».
 
 
Мениса песню слышит,
И сердце в ней горит,
Она неровно дышит,
Томится и дрожит.
Привставши на колени,
Раздвинув сень слегка.
Она из томной тени
Глядит на пастушка.
 

 
Я ноги в ручейке омыла,
Меня томил полдневный зной.
В воде прохладной так мне было
Приятно побродить одной.
 
 
Но тихий плеск воды услышал
Тирсис у стада своего.
На берег ручейка он вышел,
И я увидела его.
 
 
О чём он говорил, не знаю,
Но он так нежно говорил,
И вот теперь я понимаю,
Что он меня обворожил.
 
 
Я, расставаясь с ним, вздыхала.
Куда-то стадо он увёл.
Я целый день его искала,
Но, знать, далёко он ушёл.
 
 
Всю ночь в постепи я металась,
На миг я не закрыла глаз,
Напрасно сна я дожидалась,
И даже плакала не раз.
 
 
Когда румяною зарёю
Восток туманы озлатил,
Мне стало ясно, что со мною:
Тирсис меня обворожил.
 
 
Теперь мне страшно выйти в поле
И страшно подойти к ручью,
Но всё ж я вышла поневоле,
И вот я у ручья стою.
 
 
Вода ручья меня пугает,
Я пламенею и дрожу,
Рука же юбку поднимает,
И робко я в ручей вхожу.
 
 
Тирсис к ручью идёт с улыбкой.
Ручей меня не защитил,
Не сделал золотою рыбкой:
Тирсис меня обворожил.
 

 
Анюте шестнадцатый год.
Она, словно роза, цветёт,
И цвет её щёчек румян,
Но к юношам очень сурова,
  И молвить ей слова
  Не смеет Лукьян.
 
 
Но знойное лето приходит,
И в рощу Анюту уводит
Далёко от милых полян
Красавец весёлый и страстный,
  Избранник прекрасной,
  Всё тот же Лукьян.
 
 
С Анюты платочек снимает
И белую грудь обнажает,
Где стрелы любви и колчан.
Теперь уже он не робеет,
  Ласкать её смеет
  Счастливый Лукьян.
 

 
Матрос Джон Смит совсем не рад,
Хоть и приехал он в Капштадт.
 
 
«Матрос, матрос, в далёком порте
Ты почему сидишь на чёрте?» –
 
 
«Письмо, я думал, получу,
И от восторга закучу.
 
 
Письмо о том, как всходит тесто,
Должна была прислать невеста.
 
 
Но мне в Капштадте нет письма,
И на душе ночная тьма.
 
 
На что мне бочки алкоголя,
Коль нет известий из Бристоля». –
 
 
«Но всё ж на берег ты сойдёшь?» –
«Невесел будет мой кутёж». –
 
 
«На что тебе о тесте справки?
Иль ты – хозяин хлебной лавки?» –
 
 
«О том была с невестой речь,
Что пудинг в тесто то запечь,
 
 
И год хранить его в подвале,
Чтоб мы на свадьбе пировали.
 
 
Но кто ж мне даст теперь ответ,
Готово тесто или нет,
 
 
И в тесте пудинг иль без теста,
И что же думает невеста?»
 

 
Какое б ни было правительство
И что б ни говорил закон,
Твоё мы ведаем властительство,
О светозарный Аполлон.
 
 
Пускай мы жизнью закопычены, –
Уносит в вышину Пегас.
Нектары, словно мёды сычены,
В избытке дарит нам Парнас.
 
 
Что нам житейские волнения
И грохот неумолчных битв.
Мы рождены для вдохновения,
И для стихов, и для молитв.
 

 
Всё новое на старый лад:
У современного поэта
В метафорический наряд
Речь стихотворная одета.
 
 
Но мне другие – не пример,
И мой устав – простой и строгий.
Мой стих – мальчишка-пионер,
Легко одетый, голоногий.
 

 
 Весна пленительная ваша, –
 Вернее, тёпленький апрель, –
 Напоминает мне, Наташа,
 Стихи Поэта про Адель:
   «Играй, Адель,
   Не знай печали!
   Хариты, Лель
   Тебя венчали,
   И колыбель
   Твою качали!»
 
 
 Венка Адели не стряхнёте
 Вы с головы, – в нём много сил:
 Подумайте, ведь вы живёте
 В том доме, где сам Пушкин жил!
 
 
 На эллинские ваши глазки
 Здесь царскосельский веет хмель.
 В них будущего все завязки, –
 Какую ж изберёте цель?
 
 
 Хоть можно пошалить немножко, –
 Какой без шалостей Эдем, –
 Но всё ж не прыгайте в окошко
 Ни для чего и ни за чем.
 
 
 Недаром Пушкин настороже
 Там на скамеечке сидит, –
 Хоть призадумался, а всё же
 Всех нас он видит и следит,
«Добру и злу внимая равнодушно,
Не ведая ни жалости, ни гнева».
 

 
Что дальше, всё чудесней
Цветёт наш мир земной
В лесу лесною песней,
И в поле – полевой.
 
 
Земля не оскудела,
Кропя росою прах,
И творческое дело
Свершается в веках,
 
 
И песня льётся снова
На весь земной простор.
До неба голубого
Восходит звучный хор.
 

 
На пламенных крыльях стремлений
Опять ты ко мне прилетел,
Полночный, таинственный гений,
Земной озаривший удел.
 
 
Не знаю, какому началу
Ты служишь, добру или злу,
Слагаешь ли гимны Ваалу,
Иль кроткой Марии хвалу.
 
 
Со мной ты вовек не лукавил,
И речь твоя вечно проста,
И ты предо мною поставил
Непонятый образ Христа.
 
 
Всегда ты правдив, мой вожатый,
Но, тайну святую храня,
Не скажешь ты мне, кто Распятый,
Не скажешь ты мне, кто же Я!
 

 
Жилец неведомой планеты
Недавно у меня гостил,
Усвоил наши все приметы,
Любезен был и очень мил.
 
 
Порой он странно содрогался,
Взглянувши на земных людей,
И тёмный пламень зажигался
Во глубине его очей.
 
 
Не любопытство и не злоба,
Иное что-то было в нём,
Когда мы пробирались оба
В смятеньи нашем городском.
 
 
И вот упорным размышленьем
Я тайну гостя разгадал:
На нас смотрел он с отвращеньем
И нас невольно презирал.
 
 
Меня зовёт к себе он в гости,
Но как-то страшно мне порой,
Что я отраву здешней злости
Перенесу туда с собой.
 

 
Всё невинно в Божьем мире,
Нет стыда, и нет греха.
Божья благость в каждой лире,
В каждом трепете стиха,
 
 
И в улыбках, и в лобзаньях,
И в кровавом буйстве мук,
И в полуночных свиданьях,
И в томлениях разлук.
 
 
Тот, кто знает ярость моря,
Ценит сладостный покой.
Только тот, кто ведал горе,
Стоит радости земной.
 
 
Смертный! Страстной полнотою
Каждый день свой оживляй,
Не склоняйся пред судьбою,
Наслаждайся и страдай.
 

 
Эллиптической орбитой
Мчится вёрткая земля
Всё дорогой неизбитой,
Вечно в новые поля.
 
 
Солнце в фокусе сияет,
Но другой же фокус есть,
Чем он землю соблазняет,
Что он здесь заставил цвесть.
 
 
Сокровенное светило.
Ты незримо для очей,
И в просторах ты укрыло
Блеск неведомых лучей.
 
 
К солнцу голову подъемлет
От земли гелиотроп,
И тревожным слухом внемлет
Коней Феба тяжкий топ.
 
 
Но мечты к Иному правит
Вестник тайны, асфодель.
Сердцу верному он ставит
Средь миров иную цель.
 

 
Слепит глаза Дракон жестокий,
Лиловая клубится тьма.
Весь этот мир, такой широкий, –
Одна обширная тюрьма.
 
 
Бесстрастный свод бытописаний,
Мечтаний радужных приют
И строй научных созерцаний
Всегда оковы нам куют.
 
 
Безвыходна тюрьма строений,
В ней всем начертаны пути,
И в области своих стремлений
Не удается нам уйти.
 
 
Под пыльною тюрьмой одежды
Хиреет тело, стынет кровь,
И увядают все надежды.
К покорству душу приготовь.
 
 
Под бренною тюрьмою тела
Томится пленная душа.
Она в бессильи охладела,
Освободиться не спеша.
 
 
Но будет свергнут Змий жестокий,
Сожжётся новым Солнцем тьма,
И станет этот мир широкий
Свободный дом, а не тюрьма.
 

 
Вот подумай и пойми:
В мире ты живёшь с людьми, –
Словно в лесе, в тёмном лесе,
Где напихан бес на бесе, –
Зверь с такими же зверьми.
 
 
Вот и дом тебе построен.
Он уютен и спокоен,
И живёшь ты в нём с людьми,
Но таятся за дверьми
Хари, годные для боен.
 
 
Человек иль злобный бес
В душу, как в карман, залез,
Наплевал там и нагадил,
Всё испортил, всё разладил
И, хихикая, исчез.
 
 
Смрадно скучившись у двери,
Над тобой хохочут звери:
«Дождался, дурак, чудес?
Эти чище, чем с небес,
И даются всем по вере». –
 
 
«Дурачок, ты всем нам верь, –
Шепчет самый гнусный зверь, –
Хоть блевотину на блюде
Поднесут с поклоном люди,
Ешь и зубы им не щерь».