Текст книги "Том 7. Изборник. Рукописные книги"

Автор книги: Федор Сологуб

«По тем дорогам, где ходят люди…»

 
По тем дорогам, где ходят люди,
В часы раздумья не ходи, –
Весь воздух выпьют людские груди,
Проснётся страх в твоей груди.
 
 
Оставь селенья, иди далёко,
Или создай пустынный край,
И там безмолвно и одиноко
Живи, мечтай и умирай.
 

«Этот зыбкий туман над рекой…»

 
Этот зыбкий туман над рекой
В одинокую ночь, при луне, –
Ненавистен он мне, и желанен он мне
Тишиною своей и тоской.
 
 
Я забыл про дневную красу,
И во мглу я тихонько вхожу,
Еле видимый след напряжённо слежу,
И печали мои одиноко несу.
 

«Не кончен путь далекий…»

 
Не кончен путь далекий.
Усталый, одинокий,
Сижу я в поздний час.
Туманны все дороги,
Роса мне мочит ноги,
И мой костёр погас,
И нет в широком поле
Огня и шалаша…
Ликуй о дикой воле,
Свободная душа!
 
 
Всё в этом тёмном поле
Одной покорно Воле.
Вся эта ночь – моя!
И каждая былинка,
И каждая росинка,
И каждая струя, –
Всё мне согласно внемлет,
Мечтой моей дыша.
В моём томленьи дремлет
Всемирная душа.
 
 
Далёк предел высокий.
Усталый, одинокий,
Над влажною золой,
Я сам собою светел, –
Я путь себе наметил
Не добрый и не злой, –
И нет в широком поле
Огня и шалаша…
Ликуй о дикой воле,
Свободная душа!
 

«Моя усталость выше гор…»

 
Моя усталость выше гор,
Во рву лежит моя любовь,
И потускневший ищет взор,
Где слёзы катятся и кровь.
 
 
Моя усталость выше гор,
Не для земли её труды…
О, тёмный взор, о, скучный взор,
О, злые, страшные плоды!
 

«Если б я был к счастью приневолен…»

 
Если б я был к счастью приневолен,
Если б я был негой опьянён,
Был бы я, как цвет тепличный, болен
И страстьми безумными спалён.
 
 
Но легко мне: я живу печален,
Я суровой скорби в жертву дан.
Никаким желаньем не ужален,
Ни в какой не вдамся я обман.
 
 
И до дня, когда безмолвной тенью
Буду я навеки осенён,
Жизнь моя, всемирному томленью
Ты подобна, лёгкая, как сон.
 

«Передрассветный сумрак долог…»

 
Передрассветный сумрак долог,
И холод утренний жесток.
Заря, заря, раскинь свой полог,
Зажги надеждами восток.
 
 
Кто не устал, кто сердцем молод,
Тому легко перенести
Передрассветный долгий холод
В истоме раннего пути.
 
 
Но кто сжимает пыльный посох
Сухою старческой рукой,
Тому какая сладость в росах,
Заворожённых тишиной!
 

«Суровый друг, ты недоволен…»

 
Суровый друг, ты недоволен,
  Что я грустна.
Ты молчалив, ты вечно болен, –
  И я больна.
 
 
Но не хочу я быть счастливой,
  Идти к другим.
С тобой мне жить в тоске пугливой,
  С больным и злым.
 
 
Отвыкла я от жизни шумной
  И от людей.
Мой взор горит тоской безумной,
  Тоской твоей.
 
 
Перед тобой в немом томленьи
  Сгораю я.
В твоём печальном заточеньи
  Вся жизнь моя.
 

«Предметы предметного мира…»

 
Предметы предметного мира, –
И солнце, и путь, и луна,
И все колебанья эфира,
И всякая здесь глубина,
 
 
И всё, что очерчено резко,
Душе утомлённой моей –
Страшилище звона и блеска,
Застенок томительных дней.
 
 
От света спешу я в чертоги,
Где тихой мечтою дышу,
Где вместе со мною лишь боги,
Которых я сам возношу.
 
 
Бесшумною тканью завешен
Чертога безмолвный порог.
Там грех мой невинно-безгрешен,
И весело-светел порок.
 
 
Никто не наложит запрета,
И грубое слово ничьё
Не бросит внезапного света
На слово иль дело моё.
 
 
Я древних заклятий не знаю
На той стороне бытия,
И если я кровь проливаю,
То кровь эта – только моя.
 

«Я спал от печали…»

 
Я спал от печали
Тягостным сном.
Чайки кричали
Над моим окном.
 
 
Заря возопила:
«Встречай со мной царя.
Я небеса разбудила,
Разбудила, горя».
 
 
И ветер, пылая
Вечной тоской,
Звал меня, пролетая
Над моею рекой.
 
 
Но в тяжёлой печали
Я безрадостно спал.
О, весёлые дали,
Я вас не видал!
 

«Я лесом шёл. Дремали ели…»

 
Я лесом шёл. Дремали ели,
Был тощ и бледен редкий мох, –
Мой друг далёкий, неужели
Я слышал твой печальный вздох?
 
 
И это ты передо мною
Прошёл, безмолвный нелюдим,
Заворожённый тишиною
И вечным сумраком лесным?
 
 
Я посмотрел, – ты оглянулся,
Но промолчал, махнул рукой, –
Прошло мгновенье, – лес качнулся, –
И нет тебя передо мной.
 
 
Вокруг меня дремали ели,
Был тощ и бледен редкий мох,
Да сучья палые желтели,
Да бурелом торчал и сох.
 

«Чем звонче радость, мир прелестней…»

 
Чем звонче радость, мир прелестней
И солнце в небе горячей,
Тем скорбь дружнее с тихой песней,
Тем грёзы сердца холодней.
 
 
Холодный ключ порою жаркой
Из-под горы, играя, бьёт,
И солнца блеск надменно-яркий
Согреть не может ясных вод.
 
 
Земли таинственная сила
На свет источник извела,
И навсегда заворожила
От обаяния тепла.
 

Ангел благого молчания

 
Грудь ли томится от зною,
Страшно ль смятение вьюг, –
Только бы ты был со мною,
Сладкий и радостный друг.
 
 
Ангел благого молчанья,
Тихий смиритель страстей,
Нет ни венца, ни сиянья
Над головою твоей.
 
 
Кротко потуплены очи,
Стан твой окутала мгла,
Тонкою влагою ночи
Веют два лёгких крыла.
 
 
Реешь над дольным пределом
Ты без меча, без луча, –
Только на поясе белом
Два золотые ключа.
 
 
Друг неизменный и нежный,
Тенью прохладною крыл
Век мой безумно-мятежный
Ты от толпы заслонил.
 
 
В тяжкие дни утомленья,
В ночи бессильных тревог,
Ты отклонил помышленья
От недоступных дорог.
 

«Я зажгу восковую свечу…»

 
Я зажгу восковую свечу,
И к Творцу моему воззову,
Преклоняя главу и колени.
Бытия моего не хочу,
Жития моего не прерву,
До последней пройду все ступени.
 
 
Только воля Господня и есть,
И не я выбирал этот путь,
И куда он ведёт, я не знаю, –
И спешу я молитвы прочесть,
И не смею в ночи отдохнуть,
И главу, и колени склоняю.
 

«Обольщения лживых слов…»

 
Обольщения лживых слов
И обманчивых снов, –
Ваши прелести так сильны!
Утомителен летний зной.
На дороге лесной
Утешения тишины.
 
 
Позабудешься ты в тени, –
Отдохни и засни.
Старый сказочник не далёк.
Он с дремотою подойдёт.
Вещий лес оживёт, –
И таинственный огонёк.
 
 
Чего не было никогда,
Что пожрали года,
Что мечтается иногда, –
Снова молодо, снова здесь,
Станешь радостен весь,
В позабытую внидешь весь.
 

«Алой кровью истекая в час всемирного томленья…»

 
Алой кровью истекая в час всемирного томленья,
С лёгким звоном злые звенья разжимает лютый Змей.
Умирает с тихим стоном Царь полдневного творенья.
Кровью Змея пламенея, ты жалеть его не смей.
 
 
Близок срок заворожённый размышленья и молчанья.
Умирает Змей багряный, Царь безумного сиянья.
Он царил над небосклоном, но настал печальный час,
И с протяжным, тихим стоном Змей пылающий погас.
 
 
И с бессильною тревогой окровавленной дорогой,
Все ключи свои роняя, труп Царя влечёт Заря,
И в томленьи грусти строгой месяц бледный и двурогий
Сеет мглистые мечтанья, не грозя и не горя.
 
 
Если страшно, если больно, если жизни жаль невольно, –
Что твой ропот своевольный! Покоряйся, – жить довольно.
Все лучи померкли в небе и в ночной росе ключи, –
И опять Она с тобою. Слушай, слушай и молчи.
 

«В село из леса она пришла…»

 
В село из леса она пришла, –
Она стучала, она звала.
Её страшила ночная тьма,
Но не пускали её в дома.
И долго, долго брела она,
И тёмной ночью была одна,
И не пускали её в дома,
И угрожала ночная тьма.
Когда ж, ликуя, заря взошла.
Она упала, – и умерла.
 

«Берёзка над морем…»

 
Берёзка над морем
На высокой скале
Улыбается зорям,
Потонувшим во мгле.
 
 
Широко, широко
Тишина, тишина.
Под скалою глубоко
Закипает волна.
 
 
О волны! О зори!
Тихо тающий сон
В вашем вечном просторе
Над скалой вознесён.
 

«Оргийное безумие в вине…»

 
Оргийное безумие в вине,
Оно весь мир смеясь колышет.
Но в трезвости и в мирной тишине
Порою то ж безумье дышит.
Оно молчит в нависнувших ветвях,
И стережёт в пещере жадной,
И, затаясь в медлительных струях,
Оно зовёт в покой прохладный.
Порою, в воду мирно погрузясь,
Вдруг власть безумия признает тело,
И чуешь ты таинственную связь
С твоей душой губительного дела.
 

«Преодолел я дикий холод…»

 
Преодолел я дикий холод
Земных страданий и невзгод,
И снова непорочно молод,
Как в первозданный майский год.
 
 
Вернувшись к ясному смиренью,
Чужие лики вновь люблю,
И снова радуюсь творенью,
И всё цветущее хвалю.
 
 
Привет вам, небеса и воды,
Земля, движенье и следы,
И краткий, сладкий миг свободы,
И неустанные труды.
 

«Благословляю, жизнь моя…»

 
Благословляю, жизнь моя,
  Твои печали.
Как струи тихого ручья,
Мои молитвы зазвучали.
 
 
Душевных ран я не таю,
Благословив моё паденье.
Как ива к тихому ручью,
К душе приникло умиленье.
 

«Холодная, жестокая земля!..»

 
Холодная, жестокая земля!
Но как же ты взрастила сладострастие?
Твои широкие, угрюмые поля
Изведали ненастье, но и счастие.
 
 
Сама ли ты надежды родила,
Сама ли их повила злаками?
Или сошла с небес богиня зла,
Венчанная таинственными знаками,
 
 
И низвела для дремлющей земли
Мечты коварные с обманами,
И злые гости облекли
Тебя лазурными туманами?
 

«Блаженство в жизни только раз…»

 
Блаженство в жизни только раз,
  Безумный путь, –
Забыться в море милых глаз,
  И утонуть.
 
 
Едва надменный Савл вступил
  На путь в Дамаск,
Уж он во власти нежных сил
  И жгучих ласк.
 
 
Его глаза слепит огонь
  Небесных нег,
И стройно-тонкая ладонь
  Бела, как снег.
 
 
Над ним возник свирельный плач
  В пыланьи дня:
«Жестокий Савл! О, злой палач,
  Люби меня!»
 
 
Нет, Павла Савлом не зови:
  Святым огнём
Апостол сладостной любви
  Восставлен в нём.
 
 
Блаженство в жизни только раз,
  Отрадный путь!
Забыться в море милых глаз,
  И утонуть.
 
 
Забыв о том, как назван ты
  В краю отцов,
Спешить к безмерностям мечты
  На смелый зов.
 
 
О, знойный путь! О, путь в Дамаск!
  Безумный путь!
Замкнуться в круге сладких ласк,
  И утонуть.
 

«Огонь, пылающий в крови моей…»

 
Огонь, пылающий в крови моей,
Меня не утомил.
Ещё я жду, – каких-то новых дней,
Восстановленья сил.
Спешу забыть все виденные сны,
И только сохранить
Привычку к снам, – полуночной весны
Пылающую нить.
Всё тихое опять окрест меня,
И солнце и луна, –
Но сладкого, безумного огня
Душа моя полна.
 

«В светлый день похоронили…»

 
В светлый день похоронили
Мы склонившуюся тень.
Кто безгласен был в могиле,
Тот воскрес в великий день, –
 
 
И светло ликует с нами,
Кто прошёл сквозь холод тьмы,
Кто измучен злыми снами
В тёмных областях зимы.
 

«Все эти ваши слова…»

 
Все эти ваши слова
Мне уж давно надоели.
Только б небес синева,
Шумные волны да ели,
 
 
Только бы льнула к ногам
Пена волны одичалой,
Сладко шепча берегам
Сказки любви небывалой.
 

«Твоя душа – кристалл, дрожащий…»

 
Твоя душа – кристалл, дрожащий
В очарованьи светлых струй,
Но что ей в жизни предстоящей?
Блесни, исчезни, очаруй!
 
 
В очарованиях бессилен
Горящий неизменно здесь.
Наш дольний воздух смрадно пылен,
Душе мила иная весь.
 

«Вы не умеете целовать мою землю…»

 
Вы не умеете целовать мою землю,
Не умеете слушать Мать Землю сырую,
Так, как я ей внемлю,
Так, как я её целую.
 
 
О, приникну, приникну всем телом
К святому материнскому телу,
В озареньи святом и белом
К последнему склонюсь пределу, –
 
 
Откуда вышли цветы и травы,
Откуда вышли и вы, сёстры и братья.
Только мои лобзанья чисты и правы,
Только мои святы объятья.
 

«В глубокий час молчания ночного…»

 
В глубокий час молчания ночного
Тебе я слово тайное шепну.
  Тогда закрой глаза и снова
  Увидишь ты мою страну.
 
 
Доверься мне опять, иди за мною,
На здешний мир не поднимая глаз,
  Пока, объятый тихой мглою,
  Полночный светоч не угас, –
 
 
И всё, о чём душа твоя томится,
И для чего не надо слёз и слов,
  Перед тобою загорится
  В ночной стране безмолвных снов.
 

«Широкие улицы прямы…»

 
Широкие улицы прямы,
И пыльно, и мглисто в дали,
Чуть видны далёкие храмы, –
О, муза, ликуй и хвали!
 
 
Для камней, заборов и пыли
Напевы звенящие куй,
Забудь про печальные были, –
О, муза, хвали и ликуй!
 
 
Пройдут ли, внезапны и горды,
Дерзнувшие спорить с судьбой, –
Встречай опьяневшие орды
Напевом, зовущим на бой.
 

«Люби меня ясно, как любит заря…»

 
Люби меня ясно, как любит заря,
Жемчуг рассыпая и смехом горя.
Обрадуй надеждой и лёгкой мечтой
И тихо погасни за мглистой чертой.
 
 
Люби меня тихо, как любит луна,
Сияя бесстрастно, ясна, холодна.
Волшебством и тайной мой мир освети, –
Помедлим с тобою на тёмном пути.
 
 
Люби меня просто, как любит ручей,
Звеня и целуя, и мой, и ничей.
Прильни и отдайся, и дальше беги.
Разлюбишь, забудешь, – не бойся, не лги.
 

«Безгрешный сон…»

 
   Безгрешный сон,
 Святая ночь молчанья и печали!
Вы, сестры ясные, взошли на небосклон,
   И о далёком возвещали.
 
 
   Отрадный свет,
 И на земле начертанные знаки!
Вам, сёстры ясные, земля моя в ответ
   Взрастила грезящие маки.
 
 
   В блестящем дне
 Отрада есть, – надежда вдохновенья.
О, сёстры ясные, одна из вас ко мне
   Сошла в тумане сновиденья!
 

«Ты незаметно проходила…»

 
Ты незаметно проходила,
Ты не сияла и не жгла,
Как незажжённое кадило,
Благоухать ты не могла.
 
 
Твои глаза не выражали
Ни вдохновенья, ни печали,
Молчали бледные уста,
И от людей ты хоронилась,
И от речей людских таилась
Твоя безгрешная мечта.
 
 
Конец пришел земным скитаньям,
На смертный путь вступила ты.
И засияла предвещаньем
Иной, нездешней красоты.
 
 
Глаза восторгом загорелись,
Уста безмолвные зарделись,
Как ясный светоч, ты зажглась,
И, как восходит ладан синий,
Твоя молитва над пустыней,
Благоухая, вознеслась.
 

«Дышу дыханьем ранних рос…»

 
Дышу дыханьем ранних рос,
Зарёю ландышей невинных:
Вдыхаю влажный запах длинных
  Русалочьих волос, –
 
 
Отчётливо и тонко
Я вижу каждый волосок;
Я слышу звонкий голосок
  Погибшего ребёнка.
 
 
Она стонала над водой,
Когда её любовник бросил.
Её любовник молодой
На шею камень ей повесил.
 
 
Заслышав шорох в камышах
Его ладьи и скрип от весел,
Она низверглась вся в слезах,
А он еще был буйно весел.
 
 
И вот она передо мной,
Всё та же, но совсем другая.
Над озарённой глубиной
  Качается нагая.
 
 
Рукою ветку захватив,
Водою заревою плещет.
Забыла тёмные пути
В сияньи утреннем, и блещет.
 
 
И я дышу дыханьем рос,
Благоуханием невинным,
И влажным запахом пустынным
  Русалкиных волос.
 

«Не понимаю, отчего…»

 
Не понимаю, отчего
В природе мертвенной и скудной
Встаёт какой-то властью чудной
Единой жизни торжество.
 
 
Я вижу вечную природу
Под неизбежной властью сил, –
Но кто же в бытие вложил
И вдохновенье, и свободу?
 
 
И в этот краткий срок земной,
Из вещества сложась земного,
Как мог обресть я мысль и слово,
И мир создать себе живой?
 
 
Окрест меня всё жизнью дышит,
В моей реке шумит волна,
И для меня в полях весна
Благоухания колышет.
 
 
Но не понять мне, отчего
В природе мёртвенной и скудной
Воссоздаётся властью чудной
Духовной жизни торжество.
 

«Все были сказаны давно…»

 
Все были сказаны давно
Заветы сладостной свободы, –
И прежде претворялись воды
В животворящее вино.
 
 
Припомни брак еврейский в Кане,
И чудо первое Христа, –
И омочи свои уста
Водою, налитой в стакане.
 
 
И если верный ученик
В тебе воскреснет, – ток прозрачный
Рассеет сон неволи мрачной,
Ты станешь светел и велик.
 
 
Что было светлою водою,
То сердцем в кровь претворено.
Какое крепкое вино!
Какою бьёт оно струёю!
 

«Из мира чахлой нищеты…»

 
Из мира чахлой нищеты,
Где жёны плакали и дети лепетали,
Я улетал в заоблачные дали
В объятьях радостной мечты,
И с дивной высоты надменного полёта
Преображал я мир земной,
И он сверкал передо мной,
Как тёмной ткани позолота.
Потом, разбуженный от грёз
Прикосновеньем грубой жизни,
Моей мучительной отчизне
Я неразгаданное нёс.
 

«Всё было беспокойно и стройно, как всегда…»

 
Всё было беспокойно и стройно, как всегда,
И чванилися горы, и плакала вода,
И булькал смех девичий в воздушный океан,
И басом объяснялся с мамашей грубиян,
Пищали сто песчинок под дамским башмаком,
И тысячи пылинок врывались в каждый дом.
Трава шептала сонно зелёные слова.
Лягушка уверяла, что надо квакать ква.
Кукушка повторяла, что где-то есть ку-ку,
И этим нагоняла на барышень тоску,
И, пачкающий лапки играющих детей,
Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,
И красили уж небо в берлинскую лазурь,
Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,
И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,
Что миру будет явлен мой незакатный свет.
 

«Жизнь проходит в лёгких грёзах…»

 
Жизнь проходит в лёгких грёзах,
Вся природа – тихий бред, –
И не слышно об угрозах,
И не видно в мире бед.
 
 
Успокоенное море
Тихо плещет о песок.
Позабылось в мире горе,
Страсть погибла, и порок.
 
 
Век людской и тих, и долог
В безмятежной тишине,
Но – зачем откинут полог,
Если въявь, как и во сне?
 

«Не плачь, утешься, верь…»

 
  Не плачь, утешься, верь,
Не повторяй, что умер сын твой милый, –
Не вовсе он оставил мир постылый.
  Он тихо стукнет в дверь,
 
 
  С приветными словами
Войдёт к тебе и станет целовать
Тебя, свою утешенную мать,
  Безгрешными устами.
 
 
  Лишь только позови,
Он будет приходить к тебе, послушный,
Всегда, как прежде, детски-простодушный,
  Дитя твоей любви.
 

«Я томился в чарах лунных…»

 
  Я томился в чарах лунных,
Были ясны лики дивных дев,
И звучал на гуслях златострунных
  Сладостный напев.
 
 
  В тишине заворожённой
От подножья недоступных гор
Простирался светлый и бессонный,
  Но немой простор.
 
 
  К вещей тайне, несказанной
Звал печальный и холодный свет,
И струился в даль благоуханный,
  Радостный завет.
 

«Полуночная жизнь расцвела…»

 
Полуночная жизнь расцвела.
На столе заалели цветы.
Я ль виновник твоей красоты,
Иль собою ты так весела?
 
 
В озарении бледных огней
Полуночная жизнь расцвела.
Для меня ль ты опять ожила,
Или я – только данник ночей?
 
 
Я ль тебя из темницы исторг
В озарение бледных огней?
Иль томленья томительных дней –
Только дань за недолгий восторг?
 

«Над усталою пустыней…»

 
Над усталою пустыней
Развернулся полог синий,
В небо вышел месяц ясный.
Нетревожный и нестрастный.
Низошла к земле прохлада,
И повеяна отрада.
В мой шатёр, в объятья сна,
Тишина низведена.
 
 
С внешней жизнью я прощаюсь,
И в забвенье погружаюсь.
Предо мною мир нездешний,
Где ликует друг мой вешний,
Где безгрешное светило,
Не склоняясь, озарило
Тот нетленный, юный сад,
Где хвалы его звучат.
 

«Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной…»

 
Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной
Ты стояла предо мною, озарённая луной,
И, бессмертными словами откровенье роковое
Повторяя, говорила, что на свете только двое,
Что в созданьи многоликом только я и только ты
В споре вечном и великом сплетены, но не слиты.
 
 
Обе тёмные дороги в ожидании молчали.
Ночь внимала и томилась от восторга и печали.
И в сияньи непорочном, в полуночной тишине
Все дыханья, вновь желанья возвращались все ко мне.
Только ты одна таилась, не стремилась к нашей встрече,
Вещим снам противореча, вечно близко и далече.
 

«Я уведу тебя далёко…»

 
Я уведу тебя далёко
От шумных, тесных городов.
Где в многолюдстве одиноко,
Где рабство низменных трудов.
 
 
Уйдём к долине безмятежной
На берега пустынных вод.
Когда свершится неизбежный
Звезды таинственный восход.
 
 
И там, на берегу потока,
Под лёгкий лепет камыша,
От тёмной суеты далёко,
Прохладой свежею дыша,
 
 
Там, на путях очарованья
В безмолвный час поймёшь и ты
Неотразимые призванья
Миры объемлющей мечты.
 

«Луны безгрешное сиянье…»

 
Луны безгрешное сиянье,
Бесстрастный сон немых дубрав,
И в поле мглистом волхвованье,
  Шептанье трав…
 
 
Сошлись полночные дороги.
На перекрёстке я опять, –
Но к вам ли, демоны и боги,
  Хочу воззвать?
 
 
Под непорочною луною
Внимая чуткой тишине,
Всё, что предстало предо мною,
  Зову ко мне.
 
 
Мелькает белая рубаха, –
И по траве, как снег бледна,
Дрожа от радостного страха,
  Идёт она.
 
 
Я не хочу её объятий,
Я ненавижу прелесть жён,
Я властью неземных заклятий
  Заворожён.
 
 
Но говорит мне ведьма: «Снова
Вещаю тайну бытия.
И нет и не было Иного, –
  Но я – Твоя.
 
 
Сгорали демоны и боги,
Но я с Тобой всегда была
Там, где встречались две дороги
  Добра и зла».
 
 
Упала белая рубаха,
И предо мной, обнажена,
Дрожа от страсти и от страха,
  Стоит она.
 

«Восходит Змий горящий снова…»

 
Восходит Змий горящий снова,
И мечет грозные лучи.
От волхвования ночного
Меня ты снова отлучи.
 
 
Труды подъемлю, – на дороги
Пойду безумен, зол и мал,
Забыв полночные чертоги,
Где я словам твоим внимал.
 
 
Но из земли возникнут снова
Твои холодные ключи, –
Тогда меня, всегда земного,
Ты в тихий сумрак заключи.
 

«Водой спокойной отражены…»

 
  Водой спокойной отражены,
  Они бесстрастно обнажены
  При свете тихом ночной луны.
Два отрока, две девы творят ночной обряд,
И тихие напевы таинственно звучат.
Стопами белых ног едва колеблют струи,
И волны, зыбляся у ног, звучат как поцелуи.
 
 
  Сияет месяц с горы небес,
  Внимает гимнам безмолвный лес,
  Пора настала ночных чудес.
Оставлены одежды у тёмного пути.
Свершаются надежды, – обратно не идти.
Таинственный порог, заветная ограда, –
Переступить порог, переступить им надо.
 
 
  Их отраженья в воде видны,
  И все движенья повторены
  В заворожённых лучах луны.
Огонь, пылавший в теле, томительно погас, –
В торжественном пределе настал последний час.
Стопами белых ног, омытыми от пыли.
Таинственный порог они переступили.
 

«Ты печально мерцала…»

 
Ты печально мерцала
Между ярких подруг,
И одна не вступала
В их пленительный круг.
 
 
Незаметная людям,
Ты открылась лишь мне,
И встречаться мы будем
В голубой тишине,
 
 
И молчание ночи
Навсегда полюбя,
Я бессонные очи
Устремлю на тебя.
 
 
Ты без слов мне расскажешь,
Чем и как ты живёшь,
И тоску мою свяжешь,
И печали сожжёшь.
 

«Надо мною, как облако…»

 
Надо мною, как облако
Над вершиной горы,
Ты пройдёшь, словно облако
Над вершиной горы,
 
 
В многоцветном сиянии,
В обаяньи святом,
Ты промчишься в сиянии,
В обаяньи святом.
 
 
Стану долго, безрадостный,
За тобою глядеть, –
Утомлённый, безрадостный,
За тобою глядеть,
 
 
Тосковать и печалиться,
Безнадёжно грустить,
О далёком печалиться,
О бесследном грустить.