Текст книги "Том 7. Изборник. Рукописные книги"

Автор книги: Федор Сологуб

«Верю в счастье, верю снова…»

 
Верю в счастье, верю снова
Светлым радостям весны,
Но грустнее снов больного
Утомительные сны.
 
 
И пугливы, и тоскливы,
Как ленивый плеск волны,
Как поникнувшие ивы,
Сны о бедах старины.
 

«Быть простым, одиноким…»

 
Быть простым, одиноким,
Навсегда, – иль надолго, – уйти от людей,
Любоваться лишь небом высоким,
Лепетание слушать ветвей,
Выходить на лесные дороги
Без казны золотой, без сапог,
Позабыв городские чертоги
И толпу надоедливых, тёмных тревог.
 
 
Но на всякой тропинке
Кто-нибудь да идёт
И в руках иль корзинке
Что-нибудь да несёт.
Всюду крики, ауканье, речи,
И ребячий бессмысленный смех,
И ненужные, глупые встречи,
И бренчанье ненужных потех.
И одежды веригам подобны,
И деньгами оттянут карман,
И голодные нищие злобны,
И в домах притаился обман.
 
 
О, пустынная радость!
О, безлюдье далёких равнин!
Тишины безмятежная сладость,
И внимающий – только один.
 
 
Милый брат мой, вздымающий крылья
Выше леса и туч,
Из отчизны тупого бессилья
Унеси меня, сладкою мукой измучь…
 

«Ветер тучи носит…»

 
Ветер тучи носит,
Носит вихри пыли.
Сердце сказки просит,
И не хочет были.
 
 
Сидеть за стеною, работником быть, –
О, ветер, – ты мог бы и стены разбить!
 
 
Ходить по дорогам из камней и плит, –
Он только тревожит, он только скользит!
 
 
И мёртвые видеть повсюду слова, –
Прекрасная сказка навеки мертва.
 

«Неустанное в работе…»

 
Неустанное в работе
Сердце бедное моё, –
В несмолкающей заботе
Ты житьё куешь моё.
 
 
Воля к жизни, воля злая,
Направляет пылкий ток, –
Ты куёшь, не уставая,
Телу радость и порок.
 
 
Дни и ночи ты торопишь,
Будишь, слабого, меня,
И мои сомненья топишь
В нескончаемости дня.
 
 
Я безлепицей измучен.
Житиё кляну моё.
Твой тяжёлый стук мне скучен,
Сердце бедное моё.
 

«Люби меня, люби, холодная луна!..»

 
Люби меня, люби, холодная луна!
Пусть в небе обо мне твой рог жемчужный трубит,
Когда восходишь ты, ясна и холодна.
На этой злой земле никто меня не любит.
 
 
Да будет ночь твоя в мерцании светил!
Отверженец земли, тоскующий и кроткий,
О, сколько раз во тьме я за тобой следил,
Любуяся твоей стремительною лодкой!
 
 
Потом я шёл опять в докучный ропот дня, –
И труд меня томил, и путь мой был бесцелен.
Твой свет в моей душе струился, мглисто-зелен.
Холодная луна, люби, люби меня!
 

«Весь дом покоен, и лишь одно…»

 
Весь дом покоен, и лишь одно
Окно ночное озарено.
 
 
То не лампадный отрадный свет:
Там нет отрады, и сна там нет.
 
 
Больной, быть может, проснулся вдруг,
И снова гложет его недуг.
 
 
Или, разлуке обречена,
В жестоких муках не спит жена.
 
 
Иль, смерть по воле готов призвать,
Бедняк бездольный не смеет спать.
 
 
Над милым прахом, быть может, мать
В тоске и страхе пришла рыдать.
 
 
Иль скорбь иная зажгла огни.
О злая, злая! к чему они?
 

«Мы – пленённые звери…»

 
  Мы – пленённые звери,
  Голосим, как умеем.
  Глухо заперты двери,
  Мы открыть их не смеем.
 
 
Если сердце преданиям верно,
Утешаясь лаем, мы лаем.
Что в зверинце зловонно и скверно,
Мы забыли давно, мы не знаем.
 
 
К повторениям сердце привычно, –
Однозвучно и скучно кукуем.
Всё в зверинце безлично, обычно.
Мы о воле давно не тоскуем.
 
 
  Мы – пленённые звери,
  Голосим, как умеем.
  Глухо заперты двери,
  Мы открыть их не смеем.
 

«В томленьях жизни несчастливой…»

 
В томленьях жизни несчастливой
Меня забавишь только ты,
О муза дивно-прихотливой
    Мечты!
В разгаре грусти безнадежной
Ты предстаёшь душе моей,
Ее пленяя лаской нежной
Мир озаряющих лучей.
Забыты жгучие обиды,
В душе смолкает гордый гнев,
Как перед взорами Киприды
  Пленённый лев.
 

«Воздухом дольным дышать…»

 
Воздухом дольным дышать
  Трудно и больно.
Звёзды сияют опять.
Как мне о них не мечтать!
  Это невольно.
 
 
Лучших в пространство миров
  Брошено много.
Я к умиранью готов,
И недосказанных слов
  Смолкла тревога.
 
 
Здесь невозможно цвести
  Чистому цвету.
Тёмны земные пути,
И невозможно идти
  К вечному свету.
 

«В дневных лучах и в сонной мгле…»

 
В дневных лучах и в сонной мгле,
В моей траве, в моей земле,
В моих кустах я схоронил
Мечты о жизни, клады сил,
И окружился я стеной,
Мой свет померк передо мной,
И я забыл, давно забыл,
Где притаились клады сил.
 
 
Порой, взобравшись по стене,
Сижу печально на окне, –
И силы спят в земле сырой,
Под неподвижною травой.
Как пробудить их? Как воззвать?
Иль им вовеки мирно спать,
А мне холодной тишиной
Томиться вечно за стеной?
 

«Объята мглою вещих теней…»

 
Объята мглою вещих теней,
Она восходит в тёмный храм.
Дрожат стопы от холода ступеней,
И грозен мрак тоскующим очам.
И будут ли услышаны моленья?
Или навек от жизненных тревог
В недостижимые селенья
Сокрылся Бог?
 
 
Во мгле мерцают слабые лампады,
К стопам приник тяжёлый холод плит.
Темны столпов недвижные громады, –
Она стоит, и плачет, и дрожит.
О, для чего в усердьи богомольном
Она спешила в храм идти!
Как вознести мольбы о дольном!
Всему начертаны пути.
 

«Суровый звук моих стихов…»

 
Суровый звук моих стихов –
Печальный отзвук дальной речи.
Не ты ль мои склоняешь плечи,
О, вдохновенье горьких слов?
 
 
Во мгле почиет день туманный,
Воздвигся мир вокруг стеной,
И нет пути передо мной
К стране, вотще обетованной.
 
 
И только звук, неясный звук
Порой доносится оттуда,
Но в долгом ожиданьи чуда
Забыть ли горечь долгих мук!
 

«Во мне мечты мои цветут…»

 
Во мне мечты мои цветут,
Восходят, блещут и заходят,
И тучи гневные несут,
И бури грозные приводят.
 
 
Всё предстоящее – лишь тень,
И всё мгновенно, всё забвенно, –
Но где ж сияет вечный день,
Какая тайна неизменна?
 
 
О чём мечтаю я землёй,
Водой, огнём и небом ясным,
Ночною быстрой тишиной,
И днём медлительным, но страстным?
 
 
Один ли я томлюсь во всём,
В томленьи вечно неутешном,
Иль жизнь иная есть в ином,
В блаженном Духе, или в грешном?
 

«Державные боги…»

 
Державные боги,
Властители радостных стран!
Устал я от трудной дороги,
И пылью покрылися ноги,
И кровью из ран.
 
 
«Так надо, так надо», –
Мне вещий ваш ворон твердит.
В чертогах небесных отрада, –
За труд и за муки награда,
За боль и за стыд.
 
 
Меня бы спросили,
Хочу ли от вас я венца!
Но вашей покорен я силе,
Вы тайно меня победили,
И к вам я иду до конца.
 
 
А есть и короче,
Прямой и нетрудный есть путь,
Лишь только в безмолвии ночи
Мгновенною молнией в очи
Себе самовольно блеснуть.
 
 
Его отвергаю,
Я вам покориться хочу.
Живу и страдаю, и знаю,
Что ваши пути открываю,
Иду и молчу.
 

«Опять сияние в лампаде…»

 
Опять сияние в лампаде,
Но не могу склонить колен.
Ликует Бог в надзвёздном граде,
А мой удел – унылый плен.
 
 
С иконы тёмной безучастно
Глаза суровые глядят.
Открыт молитвенник напрасно:
Молитвы древние молчат, –
 
 
И пожелтелые страницы,
Заветы строгие храня,
Как безнадёжные гробницы,
Уже не смотрят на меня.
 

«В амфоре, ярко расцвечённой…»

 
В амфоре, ярко расцвечённой,
Угрюмый раб несет вино.
Неровен путь неосвещённый,
А в небесах уже темно, –
И напряжёнными глазами
Он зорко смотрит в полутьму,
Чтоб через край вино струями
Не пролилось на грудь ему.
 
 
Так я несу моих страданий
Давно наполненный фиал.
В нём лютый яд воспоминаний,
Таясь коварно, задремал.
Иду окольными путями
С сосудом зла, чтоб кто-нибудь
Неосторожными руками
Его не пролил мне на грудь.
 

«Я должен быть старым…»

 
Я должен быть старым,
И мудрым,
И ко всему равнодушным,
С каменеющим сердцем
И с презрительным взором,
Потому что Ананке,
Злая,
Открыла мне мой жребий:
Жить лишь только после смерти
Бестелесною тенью,
Лёгким звуком,
Пыльною радостью
Чудака книгочия…
 
 
А все же нагое тело
Меня волнует,
Как в юные годы.
Я люблю руки,
И ноги,
И упругую кожу,
И всё, что можно
Целовать и ласкать.
И если ты, милая,
Капризная, но вовсе не злая,
Хочешь моего ясного взгляда,
Моей светлой улыбки,
Моего лёгкого прикосновения, –
А что же больше я могу
Дать или взять? –
Знай, знай,
Мне ненавистно
Твоё нарядное платье
Скрипучего шелка
С жёлтыми кружевами,
И ароматный дар старого Пино,
И даже твои сквозные
Рукавички
С глупым и смешным названьем.
 

«Короткая радость сгорела…»

 
Короткая радость сгорела,
И снова я грустен и нищ,
И снова блуждаю без дела
У чуждых и тёмных жилищ.
 
 
Я пыл вдохновенья ночного
Больною душой ощущал,
Виденья из мира иного
Я светлым восторгом встречал.
 
 
Но краткая радость сгорела,
И город опять предо мной,
Опять я скитаюсь без дела
По жёсткой его мостовой.
 

«Давно мне голос твой невнятен…»

 
Давно мне голос твой невнятен,
И образ твой в мечтах поблёк.
Или приход твой невозвратен,
И я навеки одинок?
 
 
И был ли ты в моей пустыне,
Иль призрак лживый, мой же сон,
В укор неправедной гордыне
Врагом безликим вознесён?
 
 
Кто б ни был ты, явись мне снова,
Затми томительные дни,
И мрак безумия земного
Хоть перед смертью осени.
 

«Всё хочет петь и славить Бога…»

 
Всё хочет петь и славить Бога, –
Заря, и ландыш, и ковыль,
И лес, и поле, и дорога,
И ветром зыблемая пыль.
 
 
Они зовут за словом слово,
И песню их из века в век
В иных созвучьях слышит снова
И повторяет человек.
 

«В овраге, за тою вон рощей…»

 
В овраге, за тою вон рощей,
Лежит мой маленький брат.
Я оставила с ним двух кукол, –
Они его сон сторожат.
 
 
Я боюсь, что он очень ушибся,
Я его разбудить не могла.
Я так устала, что охотно
Вместе бы с ними легла.
 
 
Но надо позвать на помощь,
Чтобы его домой перенести.
Нельзя, чтобы малые дети
Ночевали одни на пути.
 

«Я напрасно хочу не любить…»

 
Я напрасно хочу не любить, –
И, природе покорствуя страстной,
  Не могу не любить,
Не томиться мечтою напрасной.
 
 
Чуть могу любоваться тобой,
И сказать тебе слова не смею,
  Но расстаться с тобой
Не хочу, не могу, не умею.
 
 
А настанут жестокие дни,
Ты уйдёшь от меня без возврата,
  О, зачем же вы, дни!
За утратой иная утрата.
 

«Цветик белоснежный…»

 
  Цветик белоснежный
  У тропы тележной
Вырос в месте незнакомом.
Ты, мой друг, простился с домом,
  Ты ушёл далеча, –
  Суждена ль нам встреча?
 
 
  Цветик нежный, синий
  Над немой пустыней
Вырос в месте незнакомом.
Ты, мой друг, расстался с домом,
  От тебя хоть слово
  Я услышу ль снова?
 

«Отвори свою дверь…»

 
  Отвори свою дверь,
И ограду кругом обойди.
  Неспокойно теперь, –
Не ложись, не засни, подожди.
 
 
  Может быть, в эту ночь
И тебя позовёт кто-нибудь.
  Поспешишь ли помочь?
И пойдёшь ли в неведомый путь?
 
 
  Да и можно ли спать?
Ты подумай: во тьме, за стеной
  Станет кто-нибудь звать,
Одинокий, усталый, больной.
 
 
  Выходи к воротам
И фонарь пред собою неси.
  Хоть бы сгинул ты сам,
Но того, кто взывает, спаси.
 

«В поле не видно ни зги…»

 
В поле не видно ни зги.
Кто-то зовёт: «Помоги!»
   Что я могу?
Сам я и беден, и мал,
Сам я смертельно устал,
   Как помогу?
 
 
Кто-то зовёт в тишине:
«Брат мой, приблизься ко мне!
   Легче вдвоём.
Если не сможем идти,
Вместе умрём на пути,
   Вместе умрём!»
 

«Я лицо укрыл бы в маске…»

 
Я лицо укрыл бы в маске,
Нахлобучил бы колпак,
И в бесстыдно-дикой пляске
Позабыл бы кое-как
Роковых сомнений стаю
И укоры без конца, –
Все, пред чем не поднимаю
Незакрытого лица.
 
 
Гулкий бубен потрясая
Высоко над головой,
Я помчался б, приседая,
Дробь ногами выбивая,
Пред хохочущей толпой.
Вкруг литого, золотого,
Недоступного тельца,
Отгоняя духа злого,
Что казнит меня сурово
Скудной краскою лица.
 
 
Что ж меня остановило?
Или это вражья сила
Сокрушила бубен мой?
Отчего я с буйным криком
И в безумии великом
Пал на камни головой?
 

«Скучная лампа моя зажжена…»

 
Скучная лампа моя зажжена,
Снова глаза мои мучит она.
 
 
  Господи, если я раб,
  Если я беден и слаб,
 
 
Если мне вечно за этим стоном
Скучным и скудным томиться трудом,
 
 
  Дай мне в одну только ночь
  Слабость мою превозмочь
 
 
И в совершенном созданьи одном
Чистым навеки зажечься огнем.
 

«Над безумием шумной столицы…»

 
Над безумием шумной столицы
В тёмном небе сияла луна,
И далёких светил вереницы,
Как виденья прекрасного сна.
 
 
Но толпа проходила беспечно,
И на звёзды никто не глядел,
И союз их, вещающий вечно,
Безответно и праздно горел.
 
 
И один лишь скиталец покорный
Подымал к ним глаза от земли,
Но спасти от погибели чёрной
Их вещанья его не могли.
 

«Постройте чертог у потока…»

 
Постройте чертог у потока
В таинственно-тихом лесу,
Гонцов разошлите далёко,
Сберите живую красу, –
  Детей беспокровных,
  Голодных детей
Ведите в защиту дубровных
  Широких ветвей.
 
 
Проворные детские ноги
В зелёном лесу побегут
И в нём молодые дороги
  Себе обретут,
Возделают детские руки
Эдем, для работы сплетясь, –
И зой их весёлые звуки
Окличет, в кустах притаясь.
 

«Целуйте руки…»

 
Целуйте руки
У нежных дев,
Широкий плащ разлуки
На них надев.
 
 
Целуйте плечи
У милых жён, –
Покой блаженной встречи
Им возведён.
 
 
Целуйте ноги
У матерей, –
Над ними бич тревоги
За их детей.
 

«Ты в стране недостижимой…»

 
Ты в стране недостижимой, –
Я в больной долине снов.
Друг, томительно любимый,
Слышу звук твоих шагов.
 
 
Содрогаясь, внемлю речи,
Вижу блеск твоих очей, –
Бледный призрак дивной встречи,
Привидение речей.
 
 
Расторгают эвмениды
Между нами все пути.
Я изгнанник, – все обиды
Должен я перенести.
 
 
Жизнью скучной и нелепой
Надо медленно мне жить,
Не роптать на рок свирепый,
И о тайном ворожить.
 

«Я верю в творящего Бога…»

 
Я верю в творящего Бога,
В святые заветы небес,
И верю, что явлено много
Безумному миру чудес.
 
 
И первое чудо на свете,
Великий источник утех –
Блаженно-невинные дети,
Их сладкий и радостный смех.
 

«Забыв о родине своей…»

 
Забыв о родине своей,
Мы торжествуем новоселье, –
Какое буйное веселье!
Какое пиршество страстей!
 
 
Но всё проходит, гаснут страсти,
Скучна весёлость наконец;
Седин серебряный венец
Носить иль снять не в нашей власти.
 
 
Всё чаще станем повторять
Судьбе и жизни укоризны.
И тихий мир своей отчизны
Нам всё отрадней вспоминать.
 

«Всё почивающее свято…»

 
Всё почивающее свято,
В смятеньи жизни – зло и грех.
Томила жизнь меня когда-то
Надеждой лживою утех.
 
 
Её соблазны были многи,
И утомленья без числа.
В великолепные чертоги
Она мечты мои звала,
И на жестокие дороги
Меня коварно увлекла.
 
 
Но близость кроткой смерти чуя,
Уснули гордые мечты.
Я жду смиренно, не тоскуя,
Благой и вещей темноты.
 
 
И если жить мне надо снова,
С собой я жизни принесу
Успокоения святого
Невозмутимую красу.
 

«Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик…»

 
Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик,
Я услышал над собою, и узнал зловещий клик.
И приникши к изголовью, обагрённый жаркой кровью,
Мой двойник, сверкая взором, издевался над любовью,
 
 
Засверкала сталь кинжала, и кинжал вонзился в грудь,
И она легла спокойно, а двойник сказал: «Забудь.
Надо быть как злое жало, жало светлого кинжала,
Что вонзилось прямо в сердце, но любя не угрожало».
 

«Изнемогающая вялость…»

 
Изнемогающая вялость,
За что-то мстящая тоска, –
В долинах – бледная усталость,
На небе – злые облака.
 
 
Не видно счастья голубого, –
Его затмили злые сны.
Лучи светила золотого
Седой тоской поглощены.
 

«В паденьи дня к закату своему…»

 
В паденьи дня к закату своему
  Есть нечто мстительное, злое.
Не ты ли призывал покой и тьму,
  Изнемогая в ярком зное?
 
 
Не ты ль хулил неистовство лучей
  Владыки пламенного, Змия,
И прославлял блаженный мир ночей
  И звёзды ясные, благие?
 
 
И вот сбылось, – пылающий поник,
  И далеко упали тени.
Земля свежа. Дианин ясный лик
  Восходит, полон сладкой лени.
 
 
И он зовёт к безгласной тишине,
  И лишь затем он смотрит в очи,
Чтобы внушить мечту о долгом сне,
  О долгой, – бесконечной, – ночи.
 

«Живы дети, только дети…»

 
Живы дети, только дети, –
Мы мертвы, давно мертвы.
Смерть шатается на свете
И махает, словно плетью,
Уплетённой туго сетью
Возле каждой головы.
 
 
Хоть и даст она отсрочку –
Год, неделю или ночь,
Но поставит всё же точку,
И укатит в чёрной тачке,
Сотрясая в дикой скачке,
Из земного мира прочь.
 
 
Торопись дышать сильнее,
Жди, – придёт и твой черёд.
Задыхайся, цепенея,
Леденея перед нею.
Срок пройдёт, – подставишь шею, –
Ночь, неделя или год.
 

«В тебя, безмолвную, ночную…»

 
В тебя, безмолвную, ночную,
Всё так же верно я влюблён,
И никогда не торжествую,
И жизнь моя – полдневный сон.
 
 
Давно не ведавшие встречи,
Ты – вечно там, я – снова здесь,
Мы устремляем взор далече,
В одну мечтательную весь.
 
 
И ныне, в час лукавый плена,
Мы не боимся, не спешим.
Перед тобой моя измена, –
Как легкий и прозрачный дым.
 
 
Над этим лучезарным морем,
Где воздух сладок и согрет,
Устами дружными повторим
Наш тайный, роковой завет.
 
 
И как ни смейся надо мною
Жестокий, полуденный сон, –
Я роковою тишиною
Твоих очей заворожён.
 

Чёртовы качели

 
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает чёрт качели
Мохнатою рукой.
 
 
Качает и смеётся,
  Вперёд, назад,
  Вперёд, назад.
Доска скрипит и гнётся,
О сук тяжёлый трётся
Натянутый канат.
 
 
Снуёт с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И чёрт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
 
 
Держусь, томлюсь, качаюсь,
  Вперёд, назад,
  Вперёд, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От чёрта томный взгляд.
 
 
Над верхом тёмной ели
Хохочет голубой:
«Попался на качели,
Качайся, чёрт с тобой».
 
 
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
«Попался на качели,
Качайся, чёрт с тобой».
 
 
Я знаю, чёрт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
 
 
Пока не перетрётся,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернётся
Ко мне моя земля.
 
 
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах.
Качай же, чёрт, качели,
Всё выше, выше… ах!
 

«Венком из руты увенчали…»

 
Венком из руты увенчали
Меня суровые печали, –
И охладела мысль моя,
В душе смирилася тревога,
Сужу отчётливо и строго,
Моей неправды не тая.
 
 
Не поклоняюсь я иному,
Ни богу доброму, ни злому,
Но и не спорю тщетно с ним:
Творцу ль сердиться на созданья?
Огню ль в минуту угасанья
Роптать на пепел и на дым?
 
 
Всё благо, – только это тело
В грехах и в злобе закоснело,
Но есть могила для него, –
И смерть бесстрастно я прославлю,
И так же всё легко поправлю,
Как создал всё из ничего.
 

«Забыты вино и веселье…»

 
Забыты вино и веселье,
Оставлены латы и меч, –
Один он идёт в подземелье,
Лампады не хочет зажечь.
 
 
И дверь заскрипела протяжно, –
В неё не входили давно.
За дверью и тёмно, и влажно,
Высоко и узко окно.
 
 
Глаза привыкают во мраке, –
И вот выступают сквозь мглу
Какие-то странные знаки
На сводах, стенах и полу.
 
 
Он долго глядит на сплетенье
Непонятых знаков, и ждёт,
Что взорам его просветленье
Всезрящая смерть принесёт.
 

Простая песенка

 
  Под остриями
  Вражеских пик
  Светик убитый,
Светик убитый поник.
 
 
  Миленький мальчик
  Маленький мой,
  Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.
 
 
  Били, стреляли, –
  Ты не бежал,
  Ты на дороге,
Ты на дороге лежал.
 
 
  Конь офицера
  Вражеских сил
  Прямо на сердце,
Прямо на сердце ступил.
 
 
  Миленький мальчик
  Маленький мой,
  Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.
 

«Вести об отчизне…»

 
Вести об отчизне
Верьте иль не верьте, –
Есть весна у жизни,
Есть весна у смерти.
 
 
Если розы красны,
То купавы бледны.
Небеса бесстрастны,
Мы же, люди, бедны.
 
 
Истина предстанет
Поздно или рано.
Здешнее обманет, –
В смерти нет обмана.
 

«Есть тайна несказанная…»

 
Есть тайна несказанная,
Но где, найду ли я?
Блуждает песня странная,
Безумная моя.
 
 
Дорогой незнакомою,
Среди немых болот
С медлительной истомою
Она меня ведет.
 
 
Мгновения бесследные
Над ней летят в тиши,
И спят купавы бледные,
И дремлют камыши.
 
 
Коса её запутана,
В ней жёсткая трава,
И, дикой мглой окутана,
Поникла голова.
 
 
Дорогой потаённою,
Среди немых болот,
Где ирис, влагой сонною
Напоенный, цветет.
 
 
Блуждает песня странная,
Безумная моя.
Есть тайна несказанная,
Её найду ли я?
 

«Там, за стеною, холодный туман от реки…»

 
Там, за стеною, холодный туман от реки.
Снова со мною острые ласки тоски.
Снова огонь сожигает
Усталую плоть, –
Пламень безумный, сверкая, играет,
Жалит, томит, угрожает, –
Как мне его побороть?
Сладок он, сладок мне, сладок, –
В нём я порочно полночно сгораю давно.
Тихое око бесстрастных лампадок,
Тихой молитвы внезапный припадок, –
Вам погасить мой огонь не дано.
Сладкий, безумный и жгучий,
Пламенный, радостный стыд,
Мститель нетленно-могучий
Горьких обид.
Плачет опять у порога
Бледная совесть – луна.
Ждёт не дождётся дорога, –
И увядает она,
Лилия бедная, бледная, вечно больная, –
Лилия ждёт не дождётся меня,
Светлого мая,
Огня.
 

«Мечтатель, странный миру…»

 
Мечтатель, странный миру,
Всегда для всех чужой,
Царящему кумиру
Не служит он хвалой.
 
 
Кому-то дымный ладан
Он жжёт, угрюм и строг,
Но миром не разгадан
Его суровый бог.
 
 
Он тайною завесил
Страстей своих игру, –
Порой у гроба весел
И мрачен на пиру.
 
 
Сиянье на вершине,
Садов цветущих ряд,
В прославленной долине
Его не веселят.
 
 
Поляну он находит,
Лишённую красы,
И там в мечтах проводит
Безмолвные часы.
 

«Как часто хоронят меня!..»

 
Как часто хоронят меня!
Как часты по мне панихиды!
Но нет дня меня в них обиды,
Я выше и Ночи, и Дня.
 
 
Усталостью к отдыху клонят,
Болезнями тело томят,
Печалями со света гонят,
И ладаном в очи дымят.
Мой путь перед ними не понят,
Венец многоцветный измят, –
Но, как ни поют, ни хоронят,
Мой свет от меня не затмят.
 
 
Оставьте ненужное дело,
Направьте обратно ладью, –
За грозной чертою предела
Воздвигнул я душу мою.
Великой зарёю зардела
Любовь к моему бытию.
Вселенское, мощное тело
Всемирной душе создаю.
 
 
Ладью мою вечно стремите
К свершению творческих дел, –
И если найдёте предел,
Отпойте меня, схороните!
 

«Никто не убивал…»

 
Никто не убивал,
Он тихо умер сам, –
Он бледен был и мал,
Но рвался к небесам.
 
 
А небо далеко,
И даже – неба нет.
Пойми – и жить легко, –
Ведь тут же, с нами, свет.
 
 
Огнём горит эфир,
И ярки наши дни, –
Для ночи знает мир
Внезапные огни.
 
 
Но он любил мечтать
О пресвятой звезде,
Какой не отыскать
Нигде, – увы! – нигде!
 
 
Дороги к небесам
Он отыскать не мог,
И тихо умер сам,
Но умер он как бог.