Текст книги "Том 3. Восхождения. Змеиные очи"

Автор книги: Федор Сологуб

Лунная колыбельная

 
Я не знаю много песен, знаю песенку одну.
Я спою её младенцу, отходящему ко сну.
 
 
Колыбельку я рукою осторожною качну.
Песенку спою младенцу, отходящему ко сну.
 
 
Тихий ангел встрепенётся, улыбнётся, погрозится шалуну,
И шалун ему ответит: «Ты не бойся, ты не дуйся, я засну».
 
 
Ангел сядет к изголовью, улыбаясь шалуну.
Сказки тихие расскажет отходящему ко сну.
 
 
Он про звёздочки расскажет, он расскажет про луну,
Про цветы в раю высоком, про небесную весну.
 
 
Промолчит про тех, кто плачет, кто томится в полону,
Кто закован, зачарован, кто влюбился в тишину.
 
 
Кто томится, не ложится, долго смотрит на луну,
Тихо сидя у окошка, долго смотрит в вышину, –
 
 
Тот поникнет, и не крикнет, и не пикнет, и поникнет в глубину,
И на речке с лёгким плеском круг за кругом пробежит волна в волну.
 
 
Я не знаю много песен, знаю песенку одну,
Я спою её младенцу, отходящему ко сну,
 
 
Я на ротик роз раскрытых росы тихие стряхну,
Глазки-светики-цветочки песней тихою сомкну.
 

«Всё было беспокойно и стройно, как всегда…»

 
Всё было беспокойно и стройно, как всегда,
И чванилися горы, и плакала вода,
И булькал смех девичий в воздушный океан,
И басом объяснялся с мамашей грубиян,
Пищали сто песчинок под дамским башмаком,
И тысячи пылинок врывались в каждый дом.
Трава шептала сонно зелёные слова.
Лягушка уверяла, что надо квакать ква.
Кукушка повторяла, что где-то есть ку-ку,
И этим нагоняла на барышень тоску,
И, пачкающий лапки играющих детей,
Побрызгал дождь на шапки гуляющих людей,
И красили уж небо в берлинскую лазурь,
Чтоб дети не боялись ни дождика, ни бурь,
И я, как прежде, думал, что я – большой поэт,
Что миру будет явлен мой незакатный свет.
 

«Жизнь моя, змея моя!..»

 
Жизнь моя, змея моя!
От просторов бытия
К тесным граням жития
Перенёс тебя и я,
Воды хладные лия,
Вина сладкие пия,
Нити тонкие вия,
Струны звонкие бия, –
Жизнь моя, моя змея!
 

«Моею кровью я украшу…»

 
Моею кровью я украшу
Ступени, белые давно.
Подставьте жертвенную чашу,
И кровь пролейте, как вино.
 
 
Над дымной и тяжёлой чашей
Соединяйтесь, – я зову.
Здесь, в чаше, капли крови вашей,
А на ступенях я живу.
 
 
Обжёг я крылья серафимам,
Оберегавшим древний храм,
И восхожу багровым дымом
К давно затворенным дверям.
 
 
Смелее ставьте ваши ноги
На пятна красные мои,
И умножайте на дороге
Багряно жаркие струи.
 
 
Что было древней, тёмной кровью,
То будет новое вино,
И молот, поднятый любовью,
Дробит последнее звено.
 

«Что было, будет вновь…»

 
  Что было, будет вновь,
Что было, будет не однажды.
  С водой смешаю кровь
Устам, томящимся от жажды.
 
 
  Придёт с высоких гор.
Я жду. Я знаю, – не обманет.
  Глубок зовущий взор.
Стилет остёр и сладко ранит.
 
 
  Моих коснется плеч.
Приникнет в тайне бездыханной.
  Потом затопит печь,
И тихо сядет ждать за ванной.
 
 
  Звенящие струи
Прольёт, открыв неспешно краны,
  И брызнет на мои
Легко означенные раны.
 
 
  И дверь мою замкнёт,
И тайной зачарует стены,
  И томная войдёт
В мои пустеющие вены.
 
 
  С водой смешаю кровь
Устам, иссохнувшим от жажды.
  Что было, будет вновь.
Что было, будет не однажды.
 

Чёртовы качели

 
В тени косматой ели,
Над шумною рекой
Качает чёрт качели
Мохнатою рукой.
 
 
Качает и смеётся,
  Вперёд, назад,
  Вперёд, назад.
Доска скрипит и гнётся,
О сук тяжёлый трётся
Натянутый канат.
 
 
Снуёт с протяжным скрипом
Шатучая доска,
И чёрт хохочет с хрипом,
Хватаясь за бока.
 
 
Держусь, томлюсь, качаюсь,
  Вперёд, назад,
  Вперёд, назад,
Хватаюсь и мотаюсь,
И отвести стараюсь
От чёрта томный взгляд.
 
 
Над верхом тёмной ели
Хохочет голубой:
«Попался на качели,
Качайся, чёрт с тобой».
 
 
В тени косматой ели
Визжат, кружась гурьбой:
«Попался на качели,
Качайся, чёрт с тобой».
 
 
Я знаю, чёрт не бросит
Стремительной доски,
Пока меня не скосит
Грозящий взмах руки,
 
 
Пока не перетрётся,
Крутяся, конопля,
Пока не подвернётся
Ко мне моя земля.
 
 
Взлечу я выше ели,
И лбом о землю трах.
Качай же, чёрт, качели,
Всё выше, выше… ах!
 

«Под сенью тилий и темал…»

 
Под сенью тилий и темал,
Склонясь на белые киферы,
Я, улыбаясь, задремал
В объятьях милой Мейтанеры,
 
 
И, затаивши два огня
В очах за синие зарницы,
Она смотрела на меня
Сквозь дымно-длинные ресницы.
 
 
В передзакатной тишине
Смиряя пляской ярость Змея,
Она показывала мне,
Как пляшет зыбкая алмея.
 
 
И вся бела в тени темал,
Белей, чем нежный цвет кифера,
Отбросив скуку покрывал,
Плясала долго Мейтанера.
 
 
И утомилась, и легла,
Орошена росой усталой,
Склоняя жемчуги чела
К благоуханью азры алой.
 

«Ты – царь. Решёткой золотою…»

 
Ты – царь. Решёткой золотою
Ты сад услад своих обнёс,
И за решёткой золотою
Взрастил расцветы алых роз.
 
 
И сквозь окованные колья
Благоуханные мечты
Глядят за скованные колья
На придорожные цветы.
 
 
Ты за решёткою литою
Порой раздвинешь яркий куст.
Там, за решёткою литою,
Смеются розы царских уст.
 
 
Презрел широкие раздолья,
Вдыхаешь алый аромат.
Тебя широкие раздолья
Тоской по воле не томят.
 

«Пришла и розы рассыпаешь…»

 
Пришла и розы рассыпаешь,
Свирельно клича мертвеца,
И взоры страстные склоняешь
На бледность моего лица.
 
 
Но как ни сладки поцелуи,
Темны мои немые сны.
Уже меня колышат струи
Непостижимой глубины.
 
 
Багровые затмили тучи
Лобзаний яркие лучи,
И что мне в том, что ласки жгучи,
Что поцелуи горячи!
 
 
Лежу, качаясь в дивном чёлне,
И тёмный голос надо мной:
«Пора пришла, – обет исполни,
Возникла я над глубиной».
 

«Блаженство в жизни только раз…»

 
Блаженство в жизни только раз,
  Безумный путь, –
Забыться в море милых глаз,
  И утонуть.
 
 
Едва надменный Савл вступил
  На путь в Дамаск,
Уж он во власти нежных сил
  И жгучих ласк.
 
 
Его глаза слепит огонь
  Небесных нег,
И стройно-тонкая ладонь
  Бела, как снег.
 
 
Над ним возник свирельный плач
  В пыланьи дня:
«Жестокий Савл! О, злой палач,
  Люби меня!»
 
 
Нет, Павла Савлом не зови:
  Святым огнём
Апостол сладостной любви
  Восставлен в нём.
 
 
Блаженство в жизни только раз,
  Отрадный путь!
Забыться в море милых глаз,
  И утонуть.
 
 
Забыв о том, как назван ты
  В краю отцов,
Спешить к безмерностям мечты
  На смелый зов.
 
 
О, знойный путь! О, путь в Дамаск!
  Безумный путь!
Замкнуться в круге сладких ласк,
  И утонуть.
 

«Иди в толпу с приветливою речью…»

 
Иди в толпу с приветливою речью
  И лицемерь,
На опыте всю душу человечью
  До дна измерь.
 
 
Она узка, темна и несвободна,
  Как тёмный склеп,
И тот, кто час провёл в ней неисходно,
  Навек ослеп.
 
 
И ты поймёшь, какое врачеванье –
  В окно глядеть
Из тьмы души на птичье ликованье,
  И сметь, и петь.
 

«Люби меня, люби, холодная луна!..»

 
Люби меня, люби, холодная луна!
Пусть в небе обо мне твой рог жемчужный трубит,
Когда восходишь ты, ясна и холодна.
На этой злой земле никто меня не любит.
 
 
Да будет ночь твоя в мерцании светил!
Отверженец земли, тоскующий и кроткий,
О, сколько раз во тьме я за тобой следил,
Любуяся твоей стремительною лодкой!
 
 
Потом я шёл опять в докучный ропот дня, –
И труд меня томил, и путь мой был бесцелен.
Твой свет в моей душе струился, мглисто-зелен.
Холодная луна, люби, люби меня!
 

«Вздымалося облако пыли…»

 
Вздымалося облако пыли,
Багровое, злое, как я,
Скрывая постылые были,
Такие ж, как сказка моя.
 
 
По улицам люди ходили,
Такие же злые, как я,
И злую тоску наводили
Такую же злую, как я.
 
 
И шла мне навстречу царица,
Такая же злая, как я,
И с нею безумная жрица,
Такая же злая, как я.
 
 
И чары несли они, обе
Такие же злые, как я,
Смеяся в ликующей злобе,
Такой же, как злоба моя.
 
 
Пылали безумные лица
Такой же тоской, как моя,
И злая из чар небылица
Вставала, как правда моя.
 
 
Змеиной, растоптанной злобе,
Такой же, как злоба моя,
Смеялись безумные обе,
Такие же злые, как я.
 
 
В багряности поднятой пыли,
Такой же безумной, как я,
Царица и жрица укрыли
Такую ж тоску, как моя.
 
 
По улицам люди ходили,
Такие же злые, как я,
Тая безнадёжные были,
Такие ж, как сказка моя.
 

«Судьба была неумолима…»

 
Судьба была неумолима,
Но знаю я, – вина – моя.
Пройдите с отвращеньем мимо, –
И это горе вызвал я.
 
 
Я знал святое превосходство
Первоначальной чистоты,
Но в жизни воплотил уродство
Моей отравленной мечты.
 
 
Когда окликнулись впервые
Друг другу птичьи голоса, –
Когда на сказки заревые
Смеялась первая роса, –
 
 
Когда от счастья задрожала
Ещё невинная змея,
Вложил отравленное жало
В лобзанья уст змеиных я.
 
 
Я был один во всей природе,
Кто захотел тоски и зла,
Кто позавидовал свободе,
Обнявшей детские тела.
 
 
Один, жестокий и надменный,
На мир невзгоды я навлёк.
Несовершенства всей вселенной
В веках лишь только мне упрёк.
 

«Был глаз чудовища нелеп…»

 
Был глаз чудовища нелеп, –
Костёр у берега морского, –
И было небо точно склеп
В дому художника седого.
 
 
И кто мечтал на берегу,
Огнём и пеплом зачарован,
Тот был опять в немом кругу,
В ночном кругу опять закован.
 
 
Над золотым огнём костра,
Ответом робкому вопросу,
Я видел, милая сестра,
Твою взметнувшуюся косу.
 
 
Блеснув унынью моему
Мгновенно ясною улыбкой,
Ты убежала снова в тьму,
Как будто ты была ошибкой,
 
 
Как будто здесь на берегу
Не надо яркого мельканья,
Ни огневого полыханья,
Ни смеха в пламенном кругу.
 

«Все эти ваши слова…»

 
Все эти ваши слова
Мне уж давно надоели.
Только б небес синева,
Шумные волны да ели,
 
 
Только бы льнула к ногам
Пена волны одичалой,
Сладко шепча берегам
Сказки любви небывалой.
 

«Я опять, как прежде, молод…»

 
Я опять, как прежде, молод,
И опять, как прежде, мал.
Поднимавший в небе молоты
Надо мною, задремал.
 
 
И с врагом моим усталым
Я бороться не хочу.
Улыбнусь цветками алыми,
Зори в небе расцвечу.
 
 
Белых тучек легкий мрамор –
Изваяний быстрых ряд.
Пена волн плескучих на море
Вновь обрадовала взгляд.
 
 
Я слагаю сказки снова,
Я опять, как прежде, мал.
Дремлет молния лиловая,
Громовержец задремал.
 

«Отчего боятся дети…»

 
Отчего боятся дети,
  И чего?
Эти сети им на свете
  Ничего.
 
 
Вот, усталые бояться,
  Знаем мы,
Что уж близкие грозятся
  Очи тьмы.
 
 
Мурава, и в ней цветочки,
  Жёлт, синь, ал,–
То не чёрт ли огонёчки
  Зажигал?
 
 
Волны белой пеной плещут
  На песок.
Рыбки зыбкие трепещут
  Здесь у ног.
 
 
Кто-то манит, тянет в море.
  Кто же он?
Там, где волны, на просторе
  Чей же стон?
 
 
Вы, читающие много
  Мудрых книг,
Испытайте точно, строго
  Каждый миг,
 
 
Ах, узнайте, проследите
  Всё, что есть,
И желанную несите
  Сердцу весть!
 
 
Нет, и слыша вести эти,
  Не поймёшь,
Где же правда в нашем свете,
  Где же ложь!
 

«Был простор небес огромен…»

 
Был простор небес огромен,
А в лесу был воздух томен,
Благовонных полон смол.
Омрачённый думой строгой,
Кто-то шёл лесной дорогой,
За собой кого-то вёл.
 
 
Точно выходцы из гроба,
Шли они, молчали оба.
В струях воздуха текла,
Тяжела, как ладан дымный,
Все земные наши гимны
Растворившая смола.
 

«Прошли пред вами времена…»

 
Прошли пред вами времена,
Свершились знаменья и сроки,
И начертали письмена
На свитках пламенных пророки.
 
 
И в довершенье чудесам
Страданья подвига подъемлю,
И, человеком ставши, сам
Пришёл на стынущую землю
 
 
Святые зерна божества
Вложить в двусмысленные речи,
Открыть законы единства
И тождества противоречий.
 
 
Освобождая от греха,
От лютых кар несовершенства,
Я в звоне каждого стиха
Дарю вам радуги блаженства.
 

«Хмельный, ельный запах смол…»

 
Хмельный, ельный запах смол
На дорогу вновь прольётся.
Снова небу тихий дол
Безмятежно улыбнётся.
 
 
Там, где берег над рекой
Обовьётся полукругом,
Я пройду с моей тоской
Над росистым, мглистым лугом.
 
 
Я прильну к земле опять
В равнодушии усталом
Хоть немного помечтать
О нездешнем, небывалом,
 
 
И Божественная Мать
С лёгким, белым покрывалом
Мне подарит снова сны
Утешающей весны.
 

«Ликуй, звени, блести, мой лёгкий, тонкий стих…»

 
Ликуй, звени, блести, мой лёгкий, тонкий стих,
Ликуй, мой звонкий стих, о радостях моих.
 
 
Я кроткою мечтой тоску преодолел,
И сладко полюбил, и нежно пожалел.
 
 
И так люблю, губя, – и так, любя, гублю,
И, погубив, опять прильну, – и оживлю.
 

«Поняв механику миров…»

 
Поняв механику миров
И механичность жизни дольной,
В чертогах пышных городов
Мы жили общиной довольной,
 
 
И не боялись мы Суда,
И только перед милым прахом
Вдруг зажигались иногда
Стыдом и острым страхом.
 
 
Возник один безумец там,
И, может быть, уже последний.
Он повторил с улыбкой нам
Минувших лет смешные бредни.
 
 
Не понимая, почему
В его устах цветут улыбки,
Мы не поверили ему.
К чему нам ветхие ошибки!
 
 
На берег моря он бежал,
Где волны бились и стонали,
И в гимны звучные слагал
Слова надежды и печали.
 
 
Так полюбил он мглу ночей
И тихо плещущие реки,
Что мест искал, где нет людей,
Где даже не было б аптеки,
 
 
И, умирая, он глядел
В небесный многозвёздный купол,
Людей не звал и не хотел,
Чтоб медик пульс его пощупал.
 

Комментарии

Печатается по:

Сологуб Федор. Собрание сочинений: В 20 т. Т. 5. Восхождения. Стихи. СПб.: Сирин, 1913.

Сологуб Федор. Собрание сочинений: В 20 т. Т. 9. Змеиные очи. Стихи. СПб.: Сирин, 1913.