Текст книги "Том 3. Восхождения. Змеиные очи"

Автор книги: Федор Сологуб

«И я возник из бездны дикой…»

 
И я возник из бездны дикой,
  И вот цвету,
И созидаю мир великий, –
  Мою мечту.
 
 
А то, что раньше возникало, –
  Иные сны, –
Не в них ли кроется начало
  Моей весны?
 
 
Моя мечта – и все пространства,
  И все чреды,
Весь мир – одно моё убранство,
  Мои следы.
 
 
И если ныне в бедном теле
  Так тесно мне, –
Утешусь я в ином пределе,
  В иной стране.
 

«Наивно верю временам…»

 
Наивно верю временам,
Покорно предаюсь пространствам, –
Земным изменчивым убранствам
И беспредельным небесам.
 
 
Хочу конца, ищу начала,
Предвижу роковой предел, –
Противоречий я хотел,
Мечта владычицею стала.
 
 
В жемчуги, злато и виссон,
Прелестница безумно-злая,
Она рядит, не уставая,
Земной таинственный мой сон.
 

«Если трудно мне жить, если больно дышать…»

 
Если трудно мне жить, если больно дышать,
Я в пустыню иду – о тебе помечтать,
О тебе рассказать перелётным ветрам,
О тебе погадать по лесным голосам.
 
 
Я позвал бы тебя, – не умею назвать;
За тобой бы послал, – да не смею послать;
Я пошёл бы к тебе, – да не знаю пути;
А и знал бы я путь, – так боялся б идти.
 
 
Я холодной тропой одиноко иду,
Я земное забыл и сокрытого жду, –
И безмолвная смерть поцелует меня,
И к тебе уведёт, тишиной осеня.
 

«Безгрешный сон…»

 
    Безгрешный сон,
 Святая ночь молчанья и печали!
Вы, сестры ясные, взошли на небосклон,
    И о далёком возвещали.
 
 
    Отрадный свет,
 И на земле начертанные знаки!
Вам, сёстры ясные, земля моя в ответ
    Взрастила грезящие маки.
 
 
    В блестящем дне
 Отрада есть, – надежда вдохновенья.
О, сёстры ясные, одна из вас ко мне
    Сошла в тумане сновиденья!
 

«Прикован тяжким тяготением…»

 
Прикован тяжким тяготением
  К моей земле,
Я тешусь кратким сновидением
  В полночной мгле.
 
 
Летит душа освобождённая
  В живой эфир,
И там находит, удивлённая,
  За миром мир.
 
 
И мимоходом воплощается
  В иных мирах,
И новой жизнью забавляется
  В иных телах.
 

«Понимать твою игру…»

 
Понимать твою игру,
Может быть, и нелегко.
Ослабею – и умру,
Этот день недалеко.
 
 
Я умру, – а ты опять
Будешь звёзды зажигать,
Сеять чары и мечты, –
Будем снова я и ты.
 
 
Будем дети, будет смех,
Будет сладкая любовь,
Будет зло, и будет грех,
И опять прольётся кровь.
 
 
Снова круг мой завершив,
Стану мёртв и стану жив,
И твою игру прерву,
Может быть, и наяву.
 

«Я ухо приложил к земле…»

 
Я ухо приложил к земле,
Чтобы услышать конский топот, –
Но только ропот, только шёпот
Ко мне доходит по земле.
 
 
Нет громких стуков, нет покоя,
Но кто же шепчет, и о чём?
Кто под моим лежит плечом
И уху не дает покоя?
 
 
Ползет червяк? Растёт трава?
Вода ли капает до глины?
Молчат окрестные долины,
Земля суха, тиха трава.
 
 
Пророчит что-то тихий шёпот?
Иль, может быть, зовёт меня,
К покою вечному клоня,
Печальный ропот, темный шёпот?
 

«Земле раскрылись неслучайно…»

 
Земле раскрылись неслучайно
Многообразные цветы, –
В них дышит творческая тайна,
Цветут в них Божии мечты.
 
 
Что было прежде силой косной,
Что жило тускло и темно,
Теперь омыто влагой росной,
Сияньем дня озарено, –
 
 
И в каждом цвете, обаяньем
Невинных запахов дыша,
Уже трепещет расцветаньем
Новорождённая душа.
 

«Сладко ты благоухаешь…»

 
Сладко ты благоухаешь,
Расцвела на радость мая.
Отчего ж ты не вздыхаешь,
Сад родимый покидая?
 
 
Сломан стебель в полдень знойный,
Сломан злобною рукою, –
Непорочной и спокойной
Ты сияешь красотою.
 
 
Подожду до ночи лунной,
И тебя, уж неживую,
У решётки той чугунной
Подыму и поцелую.
 

«Вести об отчизне…»

 
Вести об отчизне
Верьте иль не верьте, –
Есть весна у жизни,
Есть весна у смерти.
 
 
Если розы красны,
То купавы бледны.
Небеса бесстрастны,
Мы же, люди, бедны.
 
 
Истина предстанет
Поздно или рано.
Здешнее обманет, –
В смерти нет обмана.
 

«Невеста тихая приходит…»

 
Невеста тихая приходит.
Какие белые цветы!
Кого она с собой приводит?
О чём в очах её мечты?
 
 
Она сложила странно руки,
Она склонила взор к земле.
Её весна – заря разлуки,
Её пути лежат во мгле.
 
 
Идёт в святом благоуханьи,
Колебля белую фату,
И в угасающем дыханьи
Струя холодную мечту.
 

«В лесу кричала злая птица…»

 
В лесу кричала злая птица,
Едва ручей журчал в кустах,
По небу прядала зарница,
Туман сгущался на полях.
 
 
Из-за раскрытого широко
Томленья в полночи моей
Прозрачный голос издалёка
Мне что-то пел, – не знаю чей.
 
 
И всё, что вкруг меня звучало, –
Ручей, и ветер, и трава, –
Всё, докучая, заслоняло
Его эфирные слова.
 
 
И я заклятием молчанья
Воззвал к природе, – и она
Очарованью заклинанья
Была на миг покорена.
 
 
Я ждал, – и в вещем ожиданьи
Зажёгся мне великий свет.
Далёкий зов погас в молчаньи,
Но был в молчании ответ.
 

«Игру Ты возлюбил, и создал мир играя…»

 
  Игру Ты возлюбил, и создал мир играя;
  Кто мудрости вкусил, Ты тех изгнал из рая.
  Кто захотел расти, тех смерти Ты обрёк.
  Зарёю мужества поставил Ты порок.
  Ты – Отрок радостный, Ты – девственное Слово.
  Сомненье тёмное отринул Ты сурово.
  Младенца умертвил посланник грозный Твой, –
  Ты в царствии Своём младенца успокой.
 
 
    И на земле есть радости,
Есть много радостей и в тёмном бытии, –
    Но все земные сладости –
Обманы краткие, прельщения Твои.
 
 
    Обманом очаровано
    Невинное дитя,
    И если смертью сковано,
    То сковано шутя.
    Обещанное сбудется, –
    Восстанет милый прах,
    И радостно разбудится
    Улыбка на губах.
    И ждать ли нам наскучило,
    И скорбь ли нас измучила, –
    Всему своя пора,
    А смертное томление,
    И тёмный гроб, и тление –
    Всё это лишь игра.
 
 
  Тоскует мать над милым прахом,
    Тоскует мать.
  Кого обнять? С безумным страхом
    Как обнимать?
 
 
  Предстань пред нею, отрок ясный,
    Как тихий сон,
  И погрузи в туман безгласный
    Безумный стон.
 
 
  Потоки слёз и ладан дымный
    Туманят взгляд.
  Утеха в них; утеха – гимны
    И весь обряд.
 
 
  Земные дети шаловливы, –
    Но крылья есть.
  О том, как ангелы счастливы,
    Доходит весть.
 

«Алой кровью истекая в час всемирного томленья…»

 
Алой кровью истекая в час всемирного томленья,
С лёгким звоном злые звенья разжимает лютый Змей.
Умирает с тихим стоном Царь полдневного творенья.
Кровью Змея пламенея, ты жалеть его не смей.
Близок срок заворожённый размышленья и молчанья.
Умирает Змей багряный, Царь безумного сиянья.
Он царил над небосклоном, но настал печальный час,
И с протяжным, тихим стоном Змей пылающий погас.
И с бессильною тревогой окровавленной дорогой,
Все ключи свои роняя, труп Царя влечёт Заря,
И в томленьи грусти строгой месяц бледный и двурогий
Сеет мглистые мечтанья, не грозя и не горя.
Если страшно, если больно, если жизни жаль невольно, –
Что твой ропот своевольный! Покоряйся, – жить довольно.
Все лучи померкли в небе и в ночной росе ключи, –
И опять Она с тобою. Слушай, слушай и молчи.
 

«В великом холоде могилы…»

 
В великом холоде могилы
Я безнадёжно схоронил
И отживающие силы,
И всходы нераскрытых сил.
 
 
И погребённые истлели
В утробе матери-земли,
И без надежды и без цели
Могильным соком потекли.
 
 
И соком корни напоили, –
И где был путь уныл и гол,
Там травы тихо восходили,
И цвет медлительный расцвёл.
 
 
Покорна гласу тёмной воли,
И бездыханна и светла,
Без торжества, без слёз, без боли
Вся сила мёртвая цвела.
 
 
И без любви благоухала,
Обманом жизни крася дол,
И сок сладчайший источала
Для пёстрых бабочек и пчёл…
 
 
О, если б смерть не овладела
Семьёю первозданных сил,
В какое б радостное тело
Я все миры соединил!
 

«Державные боги…»

 
Державные боги,
Властители радостных стран!
Устал я от трудной дороги,
И пылью покрылися ноги,
И кровью из ран.
 
 
«Так надо, так надо», –
Мне вещий ваш ворон твердит.
В чертогах небесных отрада, –
За труд и за муки награда,
За боль и за стыд.
 
 
Меня бы спросили,
Хочу ли от вас я венца!
Но вашей покорен я силе,
Вы тайно меня победили,
И к вам я иду до конца.
 
 
А есть и короче,
Прямой и нетрудный есть путь,
Лишь только в безмолвии ночи
Мгновенною молнией в очи
Себе самовольно блеснуть.
 
 
Его отвергаю,
Я вам покориться хочу.
Живу и страдаю, и знаю,
Что ваши пути открываю,
Иду и молчу.
 

«Моя печаль в полночной дали…»

 
Моя печаль в полночной дали,
Росой обрызгана, легла.
В единственной моей печали,
В безмолвной и туманной дали,
Вся жажда жизни умерла.
 
 
Ещё одной я вею страстью.
Ты, буйный ветер, страсть моя.
Ты научаешь безучастью,
Своею бешеною властью
Отвеяв прелесть бытия.
 
 
Всех чар бессильно обаянье,
И ни одной преграды нет.
Весь мир – недолгое мечтанье,
И радость – только созерцанье,
И разум – только тихий свет.
 

«В паденьи дня к закату своему…»

 
В паденьи дня к закату своему
  Есть нечто мстительное, злое.
Не ты ли призывал покой и тьму,
  Изнемогая в ярком зное?
 
 
Не ты ль хулил неистовство лучей
  Владыки пламенного, Змия,
И прославлял блаженный мир ночей
  И звёзды ясные, благие?
 
 
И вот сбылось, – пылающий поник,
  И далеко упали тени.
Земля свежа. Дианин ясный лик
  Восходит, полон сладкой лени.
 
 
И он зовёт к безгласной тишине,
  И лишь затем он смотрит в очи,
Чтобы внушить мечту о долгом сне,
  О долгой, бесконечной ночи.
 

«Оргийное безумие в вине…»

 
Оргийное безумие в вине,
Оно весь мир смеясь колышет.
Но в трезвости и в мирной тишине
Порою то ж безумье дышит.
 
 
Оно молчит в нависнувших ветвях,
И стережёт в пещере жадной,
И, затаясь в медлительных струях,
Оно зовёт в покой прохладный.
 
 
Порою, в воду мирно погрузясь,
Вдруг власть безумия признает тело,
И чуешь ты таинственную связь
С твоей душой губительного дела.
 

«Я томился в чарах лунных…»

 
  Я томился в чарах лунных,
Были ясны лики дивных дев,
И звучал на гуслях златострунных
  Сладостный напев.
 
 
  В тишине заворожённой
От подножья недоступных гор
Простирался светлый и бессонный,
  Но немой простор.
 
 
  К вещей тайне, несказанной
Звал печальный и холодный свет,
И струился в даль благоуханный,
  Радостный завет.
 

«Стремленье гордое храня…»

 
Стремленье гордое храня,
Ты должен тяжесть побороть.
Не отвращайся от огня,
  Сжигающего плоть.
 
 
Есть яд в огне; он – сладкий яд,
Его до капли жадно пей, –
Огни высокие горят
  И ярче, и больней.
 
 
И как же к цели ты дойдешь,
Когда не смеешь ты гореть?
Всё, что ты любишь, чем живёшь,
  Ты должен одолеть.
 
 
Пойми, что, робко плоть храня,
Рабы боятся запылать, –
А ты иди в купель огня
  Гореть и не сгорать.
 
 
Из той купели выйдешь цел,
Омыт спасающим огнём…
А если б кто в огне сгорел,
  Так что жалеть о нём!
 

«Меня печаль заворожила…»

 
Меня печаль заворожила, –
И как её разворожить?
Томит, что прежде мною жило,
Что жадно хочет мною жить.
 
 
И вся земля моя страдает,
Томится весь её простор, –
Здесь каждый ландыш увядает,
И угасает каждый взор.
 
 
Но где ж начало всех страданий?
Увы, во мне же их исток!
Не я ли сам хотел желаний!
Не я ли сам к себе жесток!
 
 
Но если я – творец томленья,
То что ж ропщу я, что тужу?
Блаженной правдой примиренья
Мою печаль разворожу, –
 
 
И по извилистым дорогам
Увижу правые пути, –
По крутоярам и по логам
Без утомления идти.
 

«Ты не бойся, что темно…»

 
Ты не бойся, что темно.
Слушай, я тебе открою, –
Всё невинно, всё смешно,
Всё Божественной игрою
Рождено и суждено.
 
 
Для торжественной забавы
Я порою к вам схожу,
Собираю ваши травы,
И над ними ворожу,
И варю для вас отравы.
 
 
Мой напиток пей до дна.
В нём забвенье всех томлений;
Глубина его ясна,
Но великих утолений
Преисполнена она.
 
 
Вспомни, как тебя блаженно
Забавляли в жизни сны.
Всё иное – неизменно,
Нет спасенья, нет вины,
Всё легко и всё забвенно.
 

«В долгих муках разлученья…»

 
В долгих муках разлученья
Отвергаешь ты меня,
Забываешь час творенья,
Злою карою забвенья
День мечтательный казня.
 
 
Что же, злое, злое чадо,
Ты ко мне не подойдёшь?
Или жизни ты не радо?
Или множества не надо,
И отдельность – только ложь?
 
 
Не для прихоти мгновенной
Я извёл тебя из тьмы,
Чтобы в день, теперь забвенный,
Но когда-то столь блаженный,
Насладились жизнью мы.
 
 
В беспредельности стремленья
Воплотить мои мечты,
Не ушёл я от творенья,
Поднял бремя воплощенья,
Стал таким же, как и ты.
 

«Я слабею, я темнею…»

 
Я слабею, я темнею,
Загореться мне невмочь,
Я тоскою-мглою вею,
День гашу, взываю ночь.
 
 
Но в ночи моей тревога, –
Шелестит мой тёмный сад,
И пылит моя дорога,
И ручьи мои шумят.
 
 
И моя больная дума,
В небе тусклая луна,
От раскаянья угрюма,
От бессилия бледна.
 

«Я влюблён в мою игру…»

 
Я влюблён в мою игру.
Я играя сам сгораю,
И безумно умираю,
И умру, совсем умру.
 
 
Умираю от страданий,
Весь измученный игрой,
Чтобы новою зарёй
Вывесть новый рой созданий.
 
 
Снова будут небеса, –
Не такие же, как ваши, –
Но опять из полной чаши
Я рассею чудеса.
 

«Порочный отрок, он жил один…»

 
  Порочный отрок, он жил один,
В мечтах и сказках его душа цвела.
  В тоске туманной больных долин
Его подругой была ночная мгла.
 
 
  Она вплетала в его мечты
И зной и холод, – отраву злых болот.
  Очарованье без красоты!
Твои оковы никто не разорвёт.
 

«Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик…»

 
Наслаждаяся любовью, лобызая милый лик,
Я услышал над собою, и узнал зловещий клик.
И приникши к изголовью, обагрённый жаркой кровью,
Мой двойник, сверкая взором, издевался над любовью,
 
 
Засверкала сталь кинжала, и кинжал вонзился в грудь,
И она легла спокойно, а двойник сказал: «Забудь.
Надо быть как злое жало, жало светлого кинжала,
Что вонзилось прямо в сердце, но любя не угрожало».
 

«Не я воздвиг ограду…»

 
Не я воздвиг ограду,
Не мне её разбить.
И что ж! Найду отраду
За той оградой быть.
 
 
И что мне помешает
Воздвигнуть все миры,
Которых пожелает
Закон моей игры.
 
 
Я призрачную душу
До неба вознесу, –
Воздвигну, – и разрушу
Мгновенную красу.
 
 
Что бьётся за стеною, –
Не всё ли мне равно!
Для смерти лишь открою
Потайное окно.
 

«Если есть Иной…»

 
Если есть Иной,
Здесь иль там,
Ныне, в час ночной,
Явен стань очам.
 
 
Погасил я все светила,
И на ложе я возлёг, –
Благовонный дым кадила
У моих клубится ног.
Я лежу в дыму курений,
Как бессильный бог.
Я не жду ничьих молений, –
Лишь тебя, мне чуждый гений,
Призываю в мой чертог.
 
 
Покажи свой лик,
Обрати свой взор
  На меня!
Или нет владык
У пучин, у гор,
  У огня?
Бьют, звенят ручьи,
Тучи воду пьют, –
Как же дни мои,
Для чего цветут?
 
 
Я возник из почвы дикой,
Я расцвёл в недобрый час.
Для кого пылал костёр великий?
  Для чего угас?
 
 
Сквозь туманный дым кадила
Вижу я нездешние черты.
О, неведомая Сила,
О иной, о дивный, это – Ты!
 
 
Ничего вокруг не изменилось,
Но во мне всё сделалось иным, –
Безглагольно тайное открылось,
  Тает жизнь моя, как дым.
 
 
Знаю я, что нет земного слова
Для Твоих безмолвных откровений,
Знаю я, что мне томиться снова
  В рабстве тягостных сомнений,
 
 
И Твоё мгновенное явленье, –
Призрак или свет, –
Но спасён я в краткое мгновенье,
Всё равно, – то было вдохновенье
  Или бред.
 

Алмаз

Д. С. Мережковскому

 
Легкою игрою низводящий радугу на землю,
Раздробивший непреклонность слитных змиевых речей,
Мой алмаз, горящий ярко беспредельностью лучей,
Я твоим вещаньям вещим, многоцветный светоч, внемлю.
 
 
Злой дракон горит и блещет, ослепляя зоркий глаз.
Льётся с неба свет его, торжественно-прямой и белый, –
Но его я не прославлю, – я пред ним поставлю смелый,
Огранённый, но свободный и холодный мой алмаз.
 
 
Посмотрите, – разбежались, развизжались бесенята,
Так и блещут, и трепещут, – огоньки и угольки, –
Синий, красный и зелёный, быстры, зыбки и легки.
Но не бойтесь, успокойтесь, – знайте, наше место свято,
 
 
И простите бесенятам ложь их зыбкую и дрожь.
Злой дракон не знает правды и открыть её не может.
Он волнует и тревожит, и томленья наши множит,
Но в глаза взглянуть не смеет, потому что весь он – ложь.
 
 
Все лучи похитив с неба, лишь один царить он хочет.
Многоцветный праздник жизни он таит от наших глаз,
В яркой маске лик свой кроет, стрелы пламенные точит, –
Но хитросплетенье злое разлагает мой алмаз.
 

«Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной…»

 
Здесь, на этом перекрёстке, в тихий, чуткий час ночной
Ты стояла предо мною, озарённая луной,
И, бессмертными словами откровенье роковое
Повторяя, говорила, что на свете только двое,
Что в созданьи многоликом только я и только ты
В споре вечном и великом сплетены, но не слиты.
 
 
Обе тёмные дороги в ожидании молчали.
Ночь внимала и томилась от восторга и печали.
И в сияньи непорочном, в полуночной тишине
Все дыханья, вновь желанья возвращались все ко мне.
Только ты одна таилась, не стремилась к нашей встрече,
Вещим снам противореча, вечно близко и далече.
 

«Водой спокойной отражены…»

 
  Водой спокойной отражены,
  Они бесстрастно обнажены
  При свете тихом ночной луны.
Два отрока, две девы творят ночной обряд,
И тихие напевы таинственно звучат.
Стопами белых ног едва колеблют струи,
И волны, зыбляся у ног, звучат как поцелуи.
 
 
  Сияет месяц с горы небес,
  Внимает гимнам безмолвный лес,
  Пора настала ночных чудес.
Оставлены одежды у тёмного пути.
Свершаются надежды, – обратно не идти.
Таинственный порог, заветная ограда, –
Переступить порог, переступить им надо.
 
 
  Их отраженья в воде видны,
  И все движенья повторены
  В заворожённых лучах луны.
Огонь, пылавший в теле, томительно погас, –
В торжественном пределе настал последний час.
Стопами белых ног, омытыми от пыли.
Таинственный порог они переступили.
 

«Угас дневной надменный свет…»

 
Угас дневной надменный свет,
Угомонились злые шумы, –
И наступает ваш рассвет,
Благие творческие думы.
 
 
Темнее сумрак за окном,
Светлее кроткая лампада.
В уединении ночном
Успокоение, отрада.
 
 
Преображается в мечтах
Дневное горькое томленье,
И всё, что было злость и страх,
Теперь – смиренное моленье,
 
 
Благоухая и звеня,
Восходит к Божьему престолу,
А тени суетного дня
Скользя, бледнея, никнут долу.
 

«Быть простым, одиноким…»

 
Быть простым, одиноким,
Навсегда, – иль надолго, – уйти от людей,
Любоваться лишь небом высоким,
Лепетание слушать ветвей,
Выходить на лесные дороги
Без казны золотой, без сапог,
Позабыв городские чертоги
И толпу надоедливых, тёмных тревог.
 
 
Но на всякой тропинке
Кто-нибудь да идёт
И в руках иль корзинке
Что-нибудь да несёт.
Всюду крики, ауканье, речи,
И ребячий бессмысленный смех,
И ненужные, глупые встречи,
И бренчанье ненужных потех.
И одежды веригам подобны,
И деньгами оттянут карман,
И голодные нищие злобны,
И в домах притаился обман.
 
 
О, пустынная радость!
О, безлюдье далёких равнин!
Тишины безмятежная сладость,
И внимающий – только один.
 
 
Милый брат мой, вздымающий крылья
Выше леса и туч,
Из отчизны тупого бессилья
Унеси меня, сладкою мукой измучь…
 

«Радость навек для тебя недоступна…»

 
Радость навек для тебя недоступна,
Напрасны одинокие мечты,
Не потому, что ты преступна,
Не потому, что безумна ты.
 
 
Как ангел чистый и непорочный,
Утраченный небесною семьёй,
Ты томишься звездой полуночной
Над преступной и безумной землёй.
 
 
О, зачем в этом мире ужасном
Посреди этих злых людей
Томишься ты пламенем напрасным,
Забытая родиною своей!
 

«Склоняясь к смерти и бледнея…»

 
Склоняясь к смерти и бледнея,
Ты в красоту небес вошла.
Как безнадёжная лилея,
Ты, умирая, расцвела.
 
 
Такой красы наш мир не знает, –
Ей подобает тишина,
Её весёлость не прельщает,
Её не радует весна.
 
 
В ней – неземная благостыня,
В ней – вечной тайны благодать.
Она – нездешняя святыня, –
Пред ней – склониться и молчать.
 

«Дни безрадостно-пустынны…»

 
Дни безрадостно-пустынны,
Верный спутник мой – тоска,
И она, и я невинны,
Что свобода далека.
 
 
Для меня закон – смиренье,
Удаленье от борьбы,
И безмолвное терпенье
В испытаниях судьбы.
 
 
Жизнь моя над суетою
Вознеслась, земле чужда,
Предначертанной стезёю,
Непорочная звезда.
 

«Сквозь пыльный столб, как яркое мечтанье…»

 
Сквозь пыльный столб, как яркое мечтанье,
  Пронизаны лучи.
Создатель мой, прости моё страданье
  И смеху научи.
 
 
Сухая пыль вздымается с дороги,
  Каменья на пути.
Наскучило в медлительной тревоге
  Невесть куда идти.
 
 
Томят меня, как знойное дыханье,
  Небесные лучи.
Создатель мой, прости моё скитанье,
  Покою научи.
 

«Мечта далёких вдохновений…»

 
Мечта далёких вдохновений,
Любовь к иному бытию,
Стреми вдали от воплощений
Твою эфирную ладью.
 
 
С моим болезненным томленьем
Святой тоски не сочетай,
Обрадуй призрачным явленьем
И, невозвратная, растай.
 

«По тем дорогам, где ходят люди…»

 
По тем дорогам, где ходят люди,
В часы раздумья не ходи, –
Весь воздух выпьют людские груди,
Проснётся страх в твоей груди.
 
 
Оставь селенья, иди далёко,
Или создай пустынный край,
И там безмолвно и одиноко
Живи, мечтай и умирай.
 

«В чародейном, тёмном круге…»

 
В чародейном, тёмном круге,
  всё простив, что было днём,
Дал Я знак Моей подруге
  тихо вспыхнувшим огнём.
 
 
И она пришла, как прежде,
  под покровом темноты.
Позабыл Я все вопросы,
  и спросил Я: «Кто же ты?»
 
 
И она с укором кротким
  посмотрела на Меня.
Лик её был странно бледен
  в свете тайного огня.
 
 
Вкруг неё витали чары
  нас обнявшего кольца, –
И внезапно стал Мне внятен
  очерк близкого лица.
 

«Венком из руты увенчали…»

 
Венком из руты увенчали
Меня суровые печали, –
И охладела мысль моя,
В душе смирилася тревога,
Сужу отчётливо и строго,
Моей неправды не тая.
 
 
Не поклоняюсь я иному,
Ни богу доброму, ни злому,
Но и не спорю тщетно с ним:
Творцу ль сердиться на созданья?
Огню ль в минуту угасанья
Роптать на пепел и на дым?
 
 
Всё благо, – только это тело
В грехах и в злобе закоснело,
Но есть могила для него, –
И смерть бесстрастно я прославлю,
И так же всё легко поправлю,
Как создал всё из ничего.
 

«Преодолел я дикий холод…»

 
Преодолел я дикий холод
Земных страданий и невзгод,
И снова непорочно молод,
Как в первозданный майский год.
 
 
Вернувшись к ясному смиренью,
Чужие лики вновь люблю,
И снова радуюсь творенью,
И всё цветущее хвалю.
 
 
Привет вам, небеса и воды,
Земля, движенье и следы,
И краткий, сладкий миг свободы,
И неустанные труды.