Текст книги "Любовничек"

Автор книги: Фёдор Крашенинников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Ночью мне приснился сон, который я когда-то давно уже видел, еще в детстве. Снилось, что я и мои родители сидим в каком-то большой некрасивом здании, похожем на аэропорт Домодедово советских еще времен. Вокруг куча народа, холодно, тревожно и неуютно. Все чего-то ждут, мне страшно, и я тоже чувствую, что надвигается что-то нехорошее. Я проснулся в тот момент, когда из огромных окон с мутными стеклами хлынула темная холодная вода и я во сне испугался этой неминуемой и страшной смерти. Была ночь, я, пошатываясь, дошел до туалета, потом выпил воды и снова лег спать. Поворочавшись некоторое время, я уснул и до утра провалился в пустоту.

7.

…Проснулись мы довольно поздно. Я первым делом подошел к холодильнику и жадно напился воды.

– Дай мне тоже… Любовничек! – Ленка села на кровать и разглядывала меня опухшими воспаленными глазами. – Мне какая-то муть снилась, будто я голая, а Борька и его родители на меня смотрят, я им что-то объясняю, мне кажется, что я такая вся убедительная… А потом чувствую, как у меня по бедру течет… И я понимаю, что они все поняли… И все всё поняли….

– Я вчера предохранялся! Вон валяется доказательство! – по-школьному начал отпираться я.

– Не тупи, это сон, он – про другое! – одернула меня Ленка и, встав с кровати, пошла в туалет. У нее была упоительная привычка не закрывать за собой дверь, и сквозь проем я увидел, как она села на унитаз и сосредоточенно стала разглядывать пальцы своих ног под журчание струи.

– Сколько нам надо продержаться еще? – спросила она меня, вставая.

– Три дня, включая сегодняшний. До отлета.

– Как ты думаешь, он сообщил кому-то, что встретил тут тебя? – она подошла к окну и закурила.

– Трудно сказать… – я решил не нагнетать страсти. В конце концов, то, что он встретил меня в этом отеле, еще ничего не меняло.

– Надо с ним вступить в контакт. И что-то там придумать потом. По ситуации...

– Я-то могу, но что, собственно, дальше? Я буду с ним квасить и отвлекать его от тебя, а ты будешь сидеть тут, в номере? Он же будет лезть под кожу и выяснять, где я живу, припрется сюда, на ресепшене начнет вынюхивать, с него станется… – Было ясно, что она что-то задумала, но что именно, я не мог понять.

– Это все ерунда. Прятаться опасно, особенно если он такой любопытный. Давай между делом скажем ему, что познакомились тут и просто квасим вместе. И все. Я, мол,  тут с тетей отдыхаю, ее предъявлять не будем, бухать будем в его номере… Ну вроде как у меня нельзя – я с тетей, а у тебя… Ну раскидано все… Или мои вещи спрячем… Или там соседи с ребенком за стеной, ругаются, тишины требуют… Короче, что-то такое! – она деловитым голосом излагала свои идеи, и я понял, что план у нее уже готов и она просто не хочет его раньше времени рассказывать.

– Лен, ты что придумала? Говори сразу.

Она обернулась и, рассеянно глядя поверх меня, произнесла:

– Ну, все просто… Если станет понятно, что он меня узнал, – напьемся, ты уйдешь, я его трахну, а потом ему скажу – все, пиздец, мальчик мой, муж убьет нас обоих. Напугаю его Бориной брутальностью, скажу, что у него друзья-бандиты и что его-то мой муж по-любому жить не оставит. Он испугается и будет молчать. Как ты полагаешь, он испугается?

Степень женского цинизма в очередной раз меня удивила. С другой стороны, определенная логика в этом была. Я знал про Гришу одну неприятную историю: в свое время он регулярно поносил некоего уважаемого человека, хвастаясь, что готов с ним судиться и публично доказывать свою правоту. Кто там был прав – это вопрос второй, а вот финал истории был поучительным: уважаемый человек пригласил Гришу на разговор, а когда тот пришел, ему с глазу на глаз и в очень доверительной манере было обещано, что после следующего пасквиля ему сломают ноги. Естественно, на этом правдоискательство и закончилось. Короче говоря, угроза физической расправы могла подействовать нужным образом. Однако меня беспокоило форсирование событий с нашей стороны. Кроме того, чего уж греха таить, задел сексуальный аспект плана – Ленка, моя Ленка, и это чмо? Нет, ну то есть мы даже обсуждали полусерьезно идею найти на курорте третьего и поэкспериментировать в этой области, но вот поганого Гришу я категорически не мог представить с ней и в ней.

– Ты серьезно будешь с ним это… да? – спросил я и для пущей глупости еще и хмыкнул.

– Ну, раз убить его ты не можешь, что еще делать? Мне, в общем, не трудно, если честно… Приятного мало, но что делать-то… – она ответила очень серьезно, и мне стало совсем неудобно. – Это вам сложно изображать похоть, у нас все просто, в крайнем случае – смазки капнуть и постонать пять минут… Фигня.

На самом деле мужчины тоже могут изображать оргазм, подумал я. Это волшебное открытие я совершил совершенно случайно и, откровенно говоря, поздно. В период краха наших полусемейных отношений с Дашей, когда я уже совсем не интересовался ею сексуально, а она периодически требовала внимания, я пришел к выводу, что если ввести член в презервативе внутрь и какое-то время продержаться, то потом можно просто заявить, что кончил, и на этом завершить процедуру. Главное – быстренько утилизировать презерватив. Да, даже в постоянных отношениях я настаивал на их использовании. Уже хотя бы для того, чтобы не заразить постоянную девушку чем-нибудь неприятным, подхваченным в опасном мире случайного секса.

– И как будем действовать? Я готов участвовать, – тогда это показалось мне хорошей идеей, даже в чем-то возбуждающей, хотя первым делом я для себя решил, что после Гриши я с ней, наверное, уже никогда не смогу, но до этого самого «никогда» еще надо было дожить. А еще я подумал, что менее всего мне бы хотелось жить с общей, одной на двоих с Гришей, тайной.

– У, как я тебя вчера расцарапала, – Ленка стояла перед зеркалом, пытаясь что-то сделать со своим помятым лицом, и смотрела на отражение моей спины. Сразу после ее слов я почувствовал, что спина действительно саднит, и пошел в душ.

– А ты мне на бедрах синяки оставил, садист проклятый! – услышал я сквозь шум воды и даже улыбнулся. Нет, все-таки мы были замечательными любовниками.

Выйдя из душа, я посмотрел на часы. Общий завтрак мы, как обычно, проспали и потому заказали завтрак в номер.

Пока его готовили и несли, я успел побриться, почитать книжку и даже посмотреть новости. Ленка все это время была занята различными гигиеническими процедурами, полностью уйдя в свои мирные хлопоты.

В дверь вежливо постучали. С легким волнением я пошел открывать, но это была всего лишь горничная с тележкой.

Мы не спеша и даже с аппетитом поели. В конце концов, думал я, пока ничего страшного не случилось. Ленку он еще вообще не видел, времени до отъезда у нас не так много. Может быть, удастся все как-то свести к глупой болтовне трех случайно встретившихся земляков… Хотя, конечно, это все было ерундой: болтовня болтовней, но Ленки тут не могло быть ни под каким соусом, так что ее план в данной ситуации представлялся не худшим вариантом.

После завтрака мы еще раз все обсудили. Договорились, что я между делом встречу Гришу, мы пойдем к бару у бассейна, где нас и найдет, разумеется совершенно случайно, Ленка.

Я осторожно покинул номер, предварительно оглядев коридор, и торопливым шагом вышел на оперативный простор. Солнце даже сквозь очки слепило глаза.

Сразу вспотев от жары, я, тем не менее, старательно обошел всю территорию отеля, делая вид, что гуляю, но Гриши так и не нашел. Тогда я подошел к стойке регистрации и попытался выяснить у некрасивой улыбчивой турчанки, где поселился мистер Пенников. Задача оказалась не такой простой, и это меня до некоторой степени взбодрило. Может быть, он поехал на какие-нибудь дурацкие экскурсии, и этот день можно будет провести спокойно. Короче, я уже собирался вернуться в номер, как вдруг увидел Гришу.

Он как раз входил в холл торопливым шагом. Погруженный в свои мысли, он нес в руках аляповатый пакет и широко улыбался чему-то своему.

– О, привет! А я как раз тебя ищу! – изобразил я радость.

– А я за сувенирами ходил! Вот, купил тарелку и магнитиков всем, ну, Полинке, Лерке… Ну, всем нашим… Вот! – он запустил тонкую руку в пакет и вытащил оттуда грубо размалеванную пальмами и цветами тарелку.

– Это круто! Давай я только заброшу это к себе да пойдем вместе! – гостеприимно предложил он. И мы пошли.

8.

…Гриша жил на третьем этаже, и, пока мы ждали лифт, пока ехали в нем, пока шли по длинному коридору, мой спутник без умолку болтал. Он похвастался мне каждым предметом своего гардероба, включая трусы, и даже анонсировал укрытую под ними татуировку с изображением человека-паука, которой он, очевидно, особенно гордился. Зачем парню человек-паук на пояснице – я так и не понял, но уточнять не стал.

Я шел сзади, с ненавистью разглядывая его грушеобразную фигуру, с кривыми безволосыми ногами, с толстыми ляжками и тонкими паучьими руками, разглядывал его отвратительной расцветки рубашку, его по-детски короткие шорты, его затейливо выстриженный затылок. Хотелось пнуть его со всей силы, просто так, молча, потом плюнуть в лицо и уйти. Но я с деланой радостью поддакивал каждому его слову и покорно шел за ним.

Гришина комната уже успела пропахнуть его запахом, мерзким и едким запахом молодого козла. Чужой запах, особенно запах чужого мужского тела, всегда раздражал меня. Я никогда не жил в общежитиях и с ужасом вспоминал убогую казарму, где провел месяц военных сборов, – там запах не очень чистых мужских тел достигал трудновыносимой концентрации. Эта нелюбовь к чужим ароматам и служила, очевидно, гарантией моей гетеросексуальности: если сам по себе вид голого мужчины в одной постели со мной меня ничуть не смущал, что подтверждали несколько удачных групповух, то вот запах чужой мужской плоти, особенно не очень чистой, действовал на меня совершенно антисексуально (это открытие относится все к тем же немногочисленным коллективным экзерсисам). Короче говоря, от мысли, что с этой вонючкой придется какое-то время возиться и тут, а потом в городе поддерживать нормальные отношения, меня передернуло.

– Может, виски выпьем, пока я переодеваюсь? За встречу?! – он уже разливал питье в стаканы, одной рукой стряхивая с себя рубашку. Обнажилась безволосая грудь, и это зрелище породило во мне новую волну раздражения, смешанного с брезгливостью.

– С радостью! – я взял стакан и залпом выпил его, тайно надеясь, что полегчает.

Гриша отбросил рубашку в угол и, к моему ужасу, начал снимать шорты. Я углубился в изучение этикетки. Гриша в это время разделся, причем догола, ибо под шортами никакой нижней одежды не обнаружилось.

– Смотри, клевая же татуировка! – похвастался он, и я вынужден был обозреть его рыхлую розовую задницу с прыщами и идиотской татуировкой. Я, если честно, не большой любитель бани и общих душевых, а потому голый парень рядом меня несколько озадачил. Гриша же, похоже, даже не задумался о том, нормально ли его поведение, неуклюже натянул купальные шорты и взялся за свой стакан.

– Ну, за встречу! В городе мы как-то мало общались, хоть тут… А то мне про тебя много чего рассказывали, – Гриша с преувеличенной многозначительностью посмотрел мне в лицо и стукнулся стаканом о мой стакан.

Меня слегка передернуло от такого вступления. Кто и что ему мог рассказать, и, что самое неприятное, что и кому он пересказал и с какими комментариями – даже думать об этом не очень хотелось.

– Да уж, да уж…– промямлил я и вновь приложился к стакану.

Виски было дешевое и теплое, а потому неприятно пахло сивухой. Или это я уже все вокруг воспринимал в негативных тонах? Не удивительно: необходимость слушать неприятного человека, дышать его испарениями и пить теплую зловонную алкогольную жидкость создала труднопередаваемое словами ощущение мощнейшего дискомфорта.

Застольный разговор все-таки потек, но главным образом Гришиными стараниями.

– Я же буквально перед отлетом губернатора видел! – многозначительно сообщил Гриша и с нескрываемой гордостью посмотрел на меня. В его глазах так явно читалось ожидание заинтересованности и восторга с моей стороны, что я почти мгновенно сориентировался и выдавил необходимые слова:

– Да что ты? И что старик, весел и бодр?

Больше от меня ничего не требовалось. Юный щелкопер мгновенно взвился под облака, и на меня нескончаемым потоком полились малозначительные и совершенно ненужные мне факты и сплетни со зловонной и скучной областной политической кухни.

Я уже много лет не работал журналистом и вспоминал это время с удивлением и даже какой-то брезгливостью. Гриша же переживал пик звездной болезни, и в данном случае это совершенно не образное выражение, как оказалось.

Передо мной сидел светящийся от собственного величия сопляк, искренне полагающий, что его писанину не только читают серьезные люди, но даже и учитывают ее при принятии решений. Он верил, что случайные кивки в коридоре и несколько вымученных слов, сказанных ему на бегу «великими мира сего», возносили его до каких-то там высот жизни, придавая его собственной фигуре особое значение и смысл.

В другой ситуации я громко расхохотался бы ему в лицо, но при сложившемся положении вещей мне приходилось униженно поддакивать, и всякий раз, когда Гриша небрежно говорил что-то вроде: «Ну, та моя статья про отставки в правительстве…», я, делая понимающее лицо, мямлил: «Да, ну конечно!»

Мой принудительный собеседник был моложе меня, и, как это ни печально признавать, в чем-то походил на меня в начале моей собственной карьеры. Более того, местами я с ужасом узнавал себя, молодого и борзого, и становилось мне страшно. Боже мой, а как бы я повел себя в такой ситуации? Черт знает, растрезвонил бы всем вокруг? Или попытался быть джентльменом? Но с какой стати? Джентльменство – оно или врожденное, или возникает с годами, от размеренной и сытой жизни.

От таких мыслей мне сделалось вдвойне страшней. Господи, каким я был глупым и жестоким в его годы! А Гриша был явно глупее и, наверное, более жестоким (или мне так хотелось думать). Во всяком случае, страх и отвращение заставляли меня наделять его самыми скверными чертами характера. С другой стороны, все эти пакости я находил в своем сознании, то есть, признав таки определенное сходство себя и Гриши, я мог бы действительно как-то предвидеть его реакции.

Увы, но предвидения мои были самого мрачного свойства.

Что я вообще знал о нем? Что ему двадцать два года. Что он рос без отца и в школе был отличником. Вообще, выяснялось, что я довольно много знал об этом человеке, – вроде бы никогда и не собирал специально никакой информации, но вот она, особенность любых тусовок – так или иначе, все про всех все знают. Или думают, что знают.

Писать он начал рано, чуть ли не с четырнадцати лет. Сначала во всякие школьные многотиражки, а лет с семнадцати – во взрослые газеты, хотя, конечно, уровень газет был, прямо скажем, не очень высокий. Но на безрыбье и рак рыба, и не Гриша первый этим воспользовался.

Вечный кадровый голод и личное Гришино упорство быстро сделали юного мальчика звездой губернской журналистики, он менял одну редакцию на другую, постепенно убеждаясь в своей гениальности.

Между тем писал он все хуже и хуже, стиль становился все корявее и корявее, но править его уже боялись, ибо сам он любую критику своих текстов воспринимал как оскорбление. Работай он в каком-нибудь адекватном месте, все это можно было бы поправить. Во всяком случае, если б его начальником был суровый дядька какой-нибудь – ему бы быстро все объяснили. Но так получалось, что он всегда работал под началом стареющих женщин с нелегкой журналистской судьбой за плечами.

Потрепанным жизнью теткам он нравился своей юношеской пухлостью и вечной готовностью помочь, посидеть с ребенком, сопроводить на прогулку и так далее. В итоге совсем еще мальчишка оказался в центре восторгов и почитания, насаждаемого его начальницами – бывшими и настоящей. С другой стороны, он пользовался неизменным успехом у совсем молоденьких девушек и сверстниц, которым он казался солидным и взрослым. Судя по всему, ему это льстило, но с этими поклонницами он держался на дистанции и даже как-то высокомерно, очевидно считая их недостойными себя.

Оглядывая разглагольствующего Гришу, сидящего напротив меня, я был вынужден в очередной раз согласиться с теми женщинами, которые вообще не считают мужчин моложе тридцати за таковых. Увы, но в большинстве случаев мужчины до тридцати являют собой потешную смесь самоуверенности и отчаянной инфантильности. Да и после... В общем, надо признать, что молодость – это ужасное время, но его очень смешно вспоминать. Молодым интересно быть, но вот с молодыми всем окружающим трудно и неловко. Особенно в такой ситуации, которая сложилась у нас. Впрочем, сюжет не нов, и у Чехова есть милый рассказ про злого мальчика, шантажировавшего влюбленную пару.

9.

Между тем Гриша уже в третий или четвертый раз пытался втянуть меня в разговор о политической ситуации, но я лишь соглашался с ним, хотя это и стоило мне усилий – все-таки трудно смириться с откровенной чушью, которой тебе так методично и самоуверенно фаршируют мозг.

Наконец я собрался с мыслями и попытался перевести разговор в более безопасное и полезное для ситуации русло.

– А ты ведь пишешь в глянец, да? – скромно спросил я, разливая виски.

Мне, собственно, хотелось понять, может он вспомнить Ленку или нет. Естественно, вызнать это можно было только случайно, а потому я вбросил тему и попытался вычленить из разглагольствований собеседника что-нибудь полезное.

Увы, вместо практики я получил голую и страшную теорию. Очень быстро выяснилось, что ужасней бреда о собственном политическом величии в устах Гриши звучали только рассуждения о «гламуре» и «антигламуре». Пописывая периодически глупейшие статейки о моде и репортажи с тусовок, куда был он зван исключительно для протоколирования события, а также посещая всевозможные «элитарные фильмы», он совершенно искренне почитал себя эдаким арбитром изящества, могущем судить обо всех предметах.

После теоретической части мне пришлось выслушать его болтовню про презентации каких-то второсортных магазинов и смакование подробностей собственного дня рождения, где, по Гришиным словам, был «весь свет». Я тихо бесился и мысленно издевался над каждым его словом. Лучше, надо сказать, мне от этого не становилось, и даже наоборот.

Гриша меж тем вошел в раж и по второму разу принялся расписывать свой день рождения, который я, естественно, пропустил, потому что даже в теории не мог быть туда зван. Убогая вечеринка полуголодных журналистов на второсортном кемпинге, куда обычно ездили совокупляться с любовницами или откровенными блядями мрачноватые типы, которым на приличные отели не хватает денег или щедрости, в его рассказе превратилась в диковинную смесь приема в Букингемском дворце и богемной тусовки на баснословной голливудской вилле.

– Наверное, тебе скучно брать интервью у директоров всяких «Унитазремонтов», да? – со старательно изображаемым сочувствием в голосе я попытался осторожно вернуть разговор в интересующее меня русло.

Гриша замолчал на мгновенье, и я сообразил, что вопрос никак не вытекал из всей предыдущей беседы.

– Ну ты же берешь интервью у всяких коммерсантов… Я видел как-то… Несколько раз… – развил я тему и испугался. Вопрос получился каким-то бестактным и даже издевательским.

– Просто сам с этой публикой работаю, знаешь, каждый мнит себя Соросом и Биллом Гейтсом, – я широко улыбнулся и углубился в смакование очередной порции виски.

К моему облегчению, Гриша с энтузиазмом подхватил тему:

– Ну что ты, конечно, они все ограниченные и скучные, но все равно мне интересно – иногда они такие забавные глупости говорят – умрешь! Хотя, конечно, полезные знакомства – я, если кого вижу – стараюсь как-то поддерживать связь, ну там если вижу в обществе – здороваюсь и все такое…

Потом он перешел к живописанию тех «глупостей», которые ему довелось услышать от собеседников. Я для приличия хмыкал, хотя на самом деле для веселья никаких поводов не было.

Я пил и пьянел, а Гриша все болтал и болтал. Постепенно разговор снова свернул на скользкую дорожку досуга. По ходу разговора выяснилось, что Гриша любит ходить в баню и делает это каждую субботу. Сказал это он с таким триумфальным видом, как будто речь шла о посещении собраний элитарной масонской ложи. Я вынужден был выдать удвоенное количество одобрительных звуков, чтобы выразить свое понимание высоты его полета и полное таковым восхищение.

– Это так здорово, настоящая мужская компания! Никаких женщин! Специальные веники, понимаешь? Хорошее пиво, мужские разговоры… – вальяжно развалившись, хвастался он.

Я кивал, хотя пиво и бани с вениками для меня всегда были чем-то совершенно чужим и неинтересным. Понимал ли он, как он убог в своей попытке быть «настоящим мужиком» вопреки своей внешности, метко охарактеризованной одним серьезным мужчиной с татуировками как «полупидорская»?

Наверное, нет. В лучшем случае он что-то поймет годам к тридцати или даже позже. Или никогда. И такое бывает.

Меня накрыл мутный вал исконной русской достоевщины, я как бы увидел себя со стороны глазами того робкого и странного юноши, которым когда-то был и каким уже давно быть перестал.

Все то, что я ненавидел в юности, к тридцати годам стало частью моей жизни. Как можно было готовиться к одной жизни, а получить совсем другую? Или так бывает со всеми?

Странно, что раньше я не замечал, что со мной происходит и куда я иду.

Все случилось постепенно, но только теперь я осознал весь масштаб произошедших со мной метаморфоз – как-то сразу и в полном объеме. Это новое знание навалилось на меня нежданным и страшным откровением. Я зарабатываю деньги гадостью и подлостью. Я сплю с какими-то совершенно не теми женщинами, с которыми хотел бы. Откуда вообще все эти женщины вокруг меня? Где я их беру? Или это они где-то берут меня? И почему именно эти? А где другие? Где те, которых я любил, которым писал стихи и которых трепетно держал за руку? В какой момент я потерял волшебное чувство полета?

Почему я так часто сплю со шлюхами? Они, конечно, бывают и красивые, но ведь все равно глупо и обидно посредством их оказываться в одном ряду со всеми прочими пользователями, явно не самыми счастливыми и успешными людьми.

Или вот почему я должен давать деньги любовнице, которую никогда не любил и которую давно пора бросить? Тут я вспомнил Ларису. Боже мой, ведь она не красавица и совсем не умница. Скучная и нервная женщина, случайно попавшаяся мне на жизненном пути. И уже шесть лет вместе. В том смысле, что достаточно регулярно – секс и разговоры. Зачем? А вот, оказывается, так бывает: случайная связь оборачивается многолетней историей с регулярным, почти супружеским сексом, со скандалами, ссорами, перемириями, абортами и беременностями, авторство которых до конца так и не было определено.

И весь ужас случившегося с тобой осознаешь только тогда, когда менять что-то уже, может быть, и поздно! Страшно и странно все это, если подумать. С чего бы, кстати, она так надолго задержалась рядом со мной? Потому что всегда готова? И все? Так мало надо, чтобы вопреки своим зарокам снова писать ей сообщения и ночью ждать, пока она приедет, чтобы пить и грязно трахаться, а потом считать минуты, пока она уедет домой? И торопливо совать ей деньги, чтобы только не дать ей возможность обстоятельно мне объяснить, зачем они ей так срочно нужны, – вон уже и такси приехало, пока-пока! Потому что просыпаться с ней – это уж точно было бы невыносимо. Она ведь совсем не похожа на тех женщин, которые мне нравятся и которых я любил и люблю. Поэтому никаких ресторанов, никаких кино и кафе, а сразу в койку, и только так. Почему вообще я должен слушать ее бесконечные рассказы о жизни, от которых веет безнадежностью и хочется блевать? Не слишком ли большая плата за «просто секс»? Особенно если учесть, что кто-то все это время живет с любимой женщиной, с ней отдыхает, с ней засыпает и с ней просыпается.

Или вот еще неожиданная странность: почему некоторые женщины считают возможным вламываться в мою жизнь снова и снова, а я не могу их выставить из своей кровати, своей квартиры и своей жизни? Так ли они нужны? И весело ли это на самом деле – выслушивать в три часа ночи пьяный бред случайной посетительницы, тоскливо понимая, что отоспаться было бы в разы слаще, чем делать с ней что-то еще.

И главное: зачем я несколько месяцев участвовал в постыдной оперетте «Совместная жизнь с Дашей», если после первой же ночи любви понял, что с этой женщиной я не собираюсь прожить до самой смерти? А ведь сколько всего было сделано, сколько дурацких жертв на нелепый алтарь, и все публично, чтобы все видели и умилялись.

И все эти чужие жены. Это ведь не может всегда сходить с рук. Почему я об этом не думал? Сколько раз до этого я мог попасть в такую вот ситуацию? И почему раньше не замечал, что со мной вообще происходит? Почему я со всем этим и во всем этом? Как так получилось, что вместо романтики – цинизм, вместо любви – половая жизнь, а вместо семьи – какие-то нездоровые шашни с чужими женами при полном отсутствии даже видов на свою?

– А что у тебя с Дашей, почему ты без нее? – Гриша вывел меня из задумчивости очередным вопросом, и я еще сильнее напрягся. Мне надо было что-то ему сказать, но что?

На момент моего отъезда в то злосчастное путешествие Даша в глазах общества была фактически моей невестой. Наш роман развивался у всех на виду, и Гриша, конечно, тоже был в курсе – он в свое время пытался за ней ухаживать, но это было давно, и у него были основания считать, что я могу этого и не знать. Фактически мы с ней как раз расстались, но вроде как не окончательно. Во всяком случае, пока об этом мало кто знал. Она по каким-то своим девичьим соображениям попросила меня никому об этом не говорить, и я с радостью согласился, в очередной раз удивившись причудливой женской логике: если мы едем отдыхать порознь, то явно не от хорошей жизни.

Может быть, она сама считала, что раздельный отдых должен пойти нам на пользу. Но так как она поехала в Египет в обществе своих подруг, которые, мягко говоря, никогда меня не любили, я вполне мог рассчитывать, что их агитация на сей раз будет более чем уместна и эти тяготившие меня отношения наконец закончатся. Во всяком случае, получится, что меня бросили, и это даст мне очередную передышку: меня бросила невеста, что вы хотите?

С другой стороны, бывшая моя девушка была из богатой семьи, так что перспективы брак сулил вполне приятные, и изначально я готовился довести дело до конца. Проблемы начались тогда, когда свадьба из неопределенного будущего превратилась в весьма недалекую и конкретную перспективу. Мне отчаянно захотелось затормозить неуклонное скатывание в воронку брака, а если честно, как-нибудь мягко выйти из надоевшего жениховства. Во всяком случае, для изящного выхода из ситуации более предпочтительным мне представлялось оставить окончательное решение за Дашей, точнее, подвести ее к признанию очевидного факта – мы не пара и надо интеллигентно разойтись.

Между прочим, эти отношения дали мне изрядную почву для размышлений. В том числе и о семейных ценностях. В частности, было решительно непонятно, как в старые времена заключали брак с человеком в общем-то случайным, да еще и жили с ним всю жизнь. Притом что некоторые еще и верность хранили, и даже были счастливы. Уму непостижимо! Даже самый сочный секс приедается через какое-то время, а как жить, если с самого начала, допустим, такое не задалось? И что делать? Я много раз рисовал себе эту эпическую сцену: свадьба, то да се, наконец, спальня, с невесты сняты  все эти белые шмотки, и вот передо мной неведомая избранница. И вдруг я понимаю, что не хочу ее совершенно, и тип не мой, и ноги толстые, и глаза глупые, и пахнет от нее как-то не очень… Не в смысле парфюма или пота, а в смысле того самого биологического запаха, вокруг которого все и крутится. И как тогда? Впереди-то – целая жизнь и свершенный небесными силами брак! По этому поводу ничего особо умного мне так и не придумалось, а потому я решил считать, что были, наверное, какие-то народные хитрости или люди были другие и кидались на все, что было доступно.

В общем и целом причина моих несложившихся отношений с Дашей была мне совершенно понятна. Мы стали любовниками уже после того, как я потерял надежду и, что важнее, желание развивать отношения. Ее согласие было так неожиданно, что от растерянности у меня даже все получилось. Это был первый и последний обоюдно удачный секс в нашей недолгой псевдосемейной жизни. Больше гармоничный секс у нас ни разу не получился. Увы, но Даше, как быстро выяснилось, секс почему-то не был особо и нужен. Впрочем, может быть, не нужен был именно со мной. А я… Я как-то сразу начал, что называется, «ходить налево», цинично и регулярно. А когда появилась еще и Ленка – тут уж я окончательно потерял интерес к радостям семейной жизни и методично угробил отношения – свадьба отодвигалась куда-то вдаль, а семейная жизнь свелась к светским беседам перед сном.

– Да как-то так… – неопределенно ответил я, осознавая, что статус загулявшего холостяка мне не очень выгоден в сложившейся ситуации.

– Вот, решили отдохнуть порознь, подумать обо всем… Это же все так сложно… Женщины! – я многозначительно вздохнул и отхлебнул виски.

– Ты же говорил, что ты тут с какими-то друзьями? А где они? – Гриша был решительно невыносим со своим желанием все выяснить. Особенно раздражала его проклятая внимательность к деталям.

– Они вчера уехали… Уплыли на яхте. Они тут несколько дней стояли, а вчера уплыли дальше, туда, – я махнул рукой куда-то в сторону моря за окном, мысленно похвалив себя за мастерское устранение со сцены ставших ненужными «партнеров по бизнесу».

– А что за люди-то? А? Или секрет фирмы? – не унимался Гриша, и я снова занервничал.

– Да, в общем, секрет… Не важно… – я многозначительно улыбнулся, и Гриша понимающе кивнул.

– Это как-то связано с твоим проектом по нравственности, да? – мой вынужденный собеседник щегольнул осведомленностью, и мне опять стало не по себе. «Что сказать-то? Вот только нравственности мне тут не хватало, на фоне Ленкиных планов». – Я медленно отпил из стакана, поставил его перед собой.

Да, это было еще одно мое слабое место. Сразу по возращении мне надо было идти к большим людям за деньгами на организацию широкомасштабной программы по повышению общественной нравственности. Предполагались статьи, передачи, конференции, круглые столы и все такое прочее, что, может быть, и не повысило бы ничью нравственность, но денег лично мне принесло бы безнравственно много. Проблема состояла в том, что деньги должны были дать раскаявшиеся коммерсанты, глубоко свихнувшиеся на идеях нравственного возрождения и семейных ценностях. Короче говоря, прознай они о сложившихся обстоятельствах – я пролетел бы мимо с безнравственным свистом.