Текст книги "Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне"

Автор книги: Федор Раззаков

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
НЕ ЖИВОЙ «ЖИВОЙ»

Старый год Высоцкий провожал вместе с труппой родного театра. И, как утверждают очевидцы, был мрачнее тучи. Вспоминает Л. Георгиев: «Возле столика Володи стоял пустой стул. Должна была приехать Марина Влади (два или три раза он выходил куда-то звонить по телефону), но так и не приехала. И Володя был мрачным и молчаливым…»

8 января 1969 года в Одессе начались съемки фильма «Опасные гастроли». Но Высоцкого на них пока нет – он тогда вновь лег в больницу долечиваться. В его отсутствие снимались эпизоды без его участия: «кабинет Каульбарса», «артистическая уборная Софи». Как вспоминает Г. Югвальд-Хилькевич: «Первые дни я не снимал, а „отдавал метраж“. Делал вид, будто снимаю. А Володя в это время был в больнице. И если бы с Высоцким, не дай бог, что-то случилось и все бы раскрылось – меня могли посадить за очковтирательство. По закону за приписки, очковтирательство давали от пяти до семи лет тюрьмы…»

Здесь режиссер нагоняет лишнего страху: ни одного деятеля советского искусства за подобные «грехи» в СССР не посадили. К творческой интеллигенции власти относились как к баловням и разрешали им многое из того, что другим обычно не прощалось.

Об этом же свидетельствует и судьба самого Высоцкого: за почти два десятка лет своей песенной карьеры он дал несколько сотен (!) «левых» концертов, за которые ему по статье 153 УК РСФСР (частное предпринимательство и коммерческое посредничество) могло светить несколько лет тюрьмы. Он же (как и подавляющее большинство артистов) лишь отделывался штрафами, а чаще всего – вообще не нес никакого наказания. Кстати, именно в те дни против него едва не было возбуждено уголовное дело по факту очередного «левака» (в МИИЗе 30 декабря прошлого года), но все опять завершилось благополучно.

Отметим, что поводом для этого дела стал звонок из вотчины «русской партии» – Министерства культуры РСФСР. Некий тамошний чиновник позвонил в УБХСС Москвы и потребовал, чтобы против Высоцкого возбудили уголовное дело по факту «левых» концертов. Расследование дела было поручено молодому инспектору Евгению Немченко, который вызвал Высоцкого к себе, в 627-й кабинет Управления УБХСС по Москве (знаменитая Петровка, 38). Далее между ними произошел следующий разговор:

Немченко: «Сколько вам заплатили за концерт?»

Высоцкий: «Сто рублей. Но и бесплатно выступить бы не отказался».

Немченко: «Как вы договариваетесь о сумме вознаграждения за концерт?»

Высоцкий: «Сумму никогда не оговариваю: заплатят – не откажусь, нет – что ж, не это главное, не один раз выступал просто так, не за деньги, а ради общения со зрителями. Мне нужна аудитория, сколько можно петь на магнитофон для друзей? Если зрительской аудитории не будет, для меня это творческий конец».

Немченко: «И все-таки сколько вы дали таких концертов?»

Высоцкий: «Наверное, десять-двенадцать, может – меньше, может – больше, я не считал».

Немченко: «А где они проходили?»

Высоцкий: «При желании можно вспомнить, только зачем? Я ведь ничего не отрицаю, для меня важно другое – возможность творческого общения с людьми. Легально я такой возможности не имею. Хотел бы работать, концерты официально не разрешают».

Немченко: «А почему?»

Высоцкий: «Им виднее».

Немченко: «Кому – „им“?»

Высоцкий: «Стоит ли уточнять? Неужели не ясно?..»

Немченко: «Какие же у вас планы на будущее?»

Высоцкий: «Я играю в театре, снимаюсь в кино. Но без гитары, без песен просто не могу, а уж делать выводы – ваше право…»

В результате этого допроса-беседы молодой следователь принял решение… уголовного дела против Высоцкого не возбуждать. И отпустил с миром. Правда, перед самым уходом гостя он поинтересовался: «Как понимать „В наш тесный круг не каждый попадал“, „Зачем мне считаться шпаной и бандитом“, „Это был воскресный день“? Высоцкий ответил коротко: „Ошибки молодости“. Самое интересное, но многие из этих „ошибок“ он тогда часто включал в свои тогдашние концерты.

И вновь вернемся к хронике событий начала 69-го.

На съемках «Опасных гастролей» в Одессе Высоцкий объявился после 10 января. За несколько дней сняли все его сцены в декорациях «артистическая уборная Бенгальского» и «склад в Питере». В перерывах между съемками Высоцкий названивает в Париж Марине Влади.

18 января в краснодарской газете «Комсомолец Кубани» была напечатана статья музыкального руководителя всероссийского пионерского лагеря «Орленок» В. Малова, где он рассуждает об авторской песне и весьма нелестно отзывается о песнях Высоцкого. Цитирую:

«Особенно бросается в глаза эта пошлость в так называемых „магнитофонных песнях“. Здесь, как правило, откровенный цинизм уже не прикрывается ложной романтикой… Вот и не люблю я песен Высоцкого. Недобрые они. Нехорошо он думает в этих песнях…»

Весьма показательная статья, если учитывать, что в те дни полемика между либералами и державниками в советских СМИ достигла своего апогея. Причем речь идет не только о центральном регионе, а обо всей стране. Вот и до Кубани эта кампания тоже докатилась.

Тем временем съемки «Опасных гастролей» продолжаются. Почти за две недели работы были сняты следующие эпизоды с участием Высоцкого: склад Харьковского театра, склад Одесского театра, типография и кабинет Борисова, квартира в Париже. В эти же дни Высоцкий записал в тонателье студии все песни к фильму, однако в окончательный вариант войдут только три: «Дамы, господа…», «Было так: – я любил и страдал» («Романс»), «В томленье одиноком…».

В картину не вошла одна песня – «Я не люблю», в которой авторская позиция была выражена чересчур активно, что называется, в лоб, и это не понравилось бдительным цензорам. Самое интересное, но они пропустили песню «Было так – я любил и страдал», не подозревая, что под этим любовным романсом скрывается ловко зашифрованная антисоветчина. Дело в том, что в ней под героиней, о которой ведет речь главный герой, скрывалась… советская власть. Это ее герой сначала любил, а потом разочаровывался:

 
…Понял я – больше песен не петь,
Понял я – больше снов не смотреть.
Дни тянулись с ней нитями лжи,
С нею были одни миражи.
 
 
Я жгу остатки праздничных одежд,
Я струны рву, освобождаясь от дурмана, —
Мне не служить рабом у призрачных надежд,
Не поклоняться больше идолам обмана!
 

Невольно на ум приходят слова руководителя всероссийского пионерского лагеря «Орленок» В. Малова из упомянутой выше статьи в «Комсомольце Кубани»: «…Не люблю я песен Высоцкого. Недобрые они. Нехорошо он думает в этих песнях…»

До 20 января был снят музыкальный эпизод с участием Высоцкого: в гостиной генерал-губернатора он исполняет заводной канкан «Дамы, господа…»

Вспоминает Л. Пырьева: «Мы с Володей снимались мирно, дружно. Однажды, правда, я огорчила его. Я была нарядной в одной из сцен, на высоких каблуках, в огромной шляпе с мощно поднятыми страусовыми перьями, – по моде начала века. Он попросил: „Сними каблуки!“ Я ответила: „Как?! Что это будет за туалет, что за вид будет у меня?!“ Он предложил второй вариант: „Тогда сними эти перья! Такую высокую прическу себе устроила!“ Но я снова отказалась: и перья со шляпы не стала снимать. Что делать? – он попросил меня немного изогнуться вбок, чтобы я все-таки смотрелась ниже ростом. И я – припала на одну ногу… Так нас и сняли…»

21 января Высоцкий уже в Москве – играет в «Пугачеве» Хлопушу.

22 января Высоцкий в компании своих коллег по Таганке – Золотухина, Смехова, Васильева – выступал в Дубне. После концерта их принимал у себя дома лауреат Ленинской премии академик Георгий Флеров. Там Высоцкий и Золотухин дуэтом исполнили «Баньку по-белому». Понравилось не всем. Так, жена Любимова Людмила Целиковская посетовала: «Петь вдвоем – получается пьяный ор. Подголосок должен быть еле слышен. Лучше бы, Володя, ты один пел…»

В тот же день в Москве случилось беспрецедентное событие – покушение на Леонида Брежнева (судя по всему, Высоцкий о нем знал, поскольку слухи об этом происшествии со скоростью пожара распространились по столице). Произошло оно утром во время торжественной церемонии приезда на Красную площадь четырех космонавтов, буквально на днях вернувшихся из космоса: Шаталова, Елисеева, Хрунова и Волынова. В роли покушавшегося выступил офицер Советской армии – младший лейтенант Виктор Ильин, который специально приехал в Москву из-под Ленинграда (он служил в войсковой части города Ломоносова уже 9 месяцев). Поводом к этому поступку послужило недовольство Ильиным политикой, которую проводил в стране Брежнев. Как и Высоцкий, Ильин не хотел «служить рабом у призрачных надежд, поклоняться идолам обмана». Он мечтал о создании многопартийной системы (даже собирался организовать собственную партию – некоммунистическую), о плюрализме мнений, гласности и т. д.

Однако это покушение так и не достигло цели. Встретив кортеж на подъезде к Красной площади (у Боровицких ворот Кремля), Ильин открыл огонь из двух пистолетов по одному из автомобилей, где, как он предполагал, находился Брежнев. Но того там не было (его «Чайку» охрана пустила другим маршрутом), а были космонавты Г. Береговой, А. Николаев и В. Терешкова. У первого осколками стекла было изранено лицо, второму пуля по касательной задела спину. Водитель Илья Жарков, получив смертельное ранение, умер через сутки в больнице. Посмертно его наградят орденом Красного Знамени. Что касается Ильина, то его объявят сумасшедшим и поместят в психбольницу, где он и проведет более 20 лет.

Это покушение было прямым следствием брежневской политики консервации, которая вызывала ропот недовольства в тех слоях общества, которые напрямую касались большой политики (армия была в их числе). Не случайно, что и следующий бунт против Брежнева тоже произойдет в этой же среде – только на этот раз не в сухопутных войсках, а на флоте. Впрочем, речь об этом еще пойдет впереди, а пока вернемся к событиям начала 69-го.

Всю первую половину февраля Высоцкий разрывался между Москвой и Одессой, успевая и в театре сыграть, и в кино отсняться. Так, 3 февраля он играл в «Павших и живых» и «Добром человеке из Сезана», после чего два дня снимался в Одессе. 6 февраля вновь вышел на сцену «Таганки» в тех же двух спектаклях. После чего почти на неделю укатил на съемки. Вот как вспоминает о тех днях Г. Юнгвальд-Хилькевич:

«Все артисты – и великие и не великие – жили в гостинице „Аркадия“. В то время Высоцкий был в самой крутой опале у властей. Когда я начал снимать, секретарь местного обкома издал распоряжение „не пускать в Одессу Высоцкого“. Правдами и неправдами Высоцкого поселили в „Аркадии“. Я сильно тогда намучился с этими делами.

Внизу располагался ресторан. Как-то одновременно приехали Рада и Коля Волшаниновы – цыгане, исполняющие в фильме романсы, Высоцкий, Копелян, Переверзев, Брондуков, Лина Пырьева. Вся эта компания спустилась в ресторан. Меня там уже хорошо знали, я пользовался «пьяным» кредитом. Мне давали пить столько, сколько хочу. А потом, когда я наконец получал деньги, то отдавал долги. Мне верили…

В разгар застолья Володя взял гитару и вышел на сцену. И пошло: «Охота на волков», «Протопи ты мне баньку по-белому». Люди снаружи, услышав его голос, как завороженные мчались к «Аркадии». Привалило столько народу, что выдавили витринное стекло ресторана. Но администрация слова не сказала. Народ тут же собрал деньги и отдал директору ресторана. Все было сделано тихо и без участия милиции.

Вся улица была полностью запружена. Останавливались с двух сторон трамваи, люди выскакивали и бежали к ресторану послушать. Песня через микрофон разносилась по улице. Через разбитое окно.

Потом стали петь Волшаниновы, потом опять Высоцкий. Люди орали и бесновались, хлопали, плакали. Каждый, кто там был, запомнил это на всю жизнь…»

17 февраля Высоцкий уже в Москве и играет Хлопушу в «Пугачеве». 20-го надевает на себя френч Керенского в «Десяти днях, которые потрясли мир». После чего вновь срывается в «пике». На этот раз со своим закадычным другом Игорем Кохановским. Причем жили они в те дни у Лионеллы Пырьевой. Вот как сама актриса вспоминает об этом:

«Наступил день, когда я уезжала в Ленинград на премьеру в Доме кино фильма „Братья Карамазовы“. В квартире моей я оставила Володю Высоцкого и Игоря Кохановского, не боясь никаких нежелательных последствий, а даже радуясь тому, что в квартире кто-то поживет в мое отсутствие. Когда я вернулась – очень скоро! – в Москву, я не поняла, в чей же дом я попала, – такой вид имело мое жилище. Володя отчаянно извинялся, показывал стихи, которые мне посвятил, пока я была в краткой отлучке, но я молчала и только руками отмахивалась. Потом он ушел, и я принялась за уборку. Выбросила массу бутылок из-под шампанского, кучи окурков, подмела пол, помыла пепельницы. Увидела и стихи, посвященные мне и лежащие возле телефона. Но я так была на Володю сердита, что изорвала листок в мелкие клочья…

Пока я была в Ленинграде, Володя не только «забавлялся» шампанским. И не только писал стихи. Счета, которые я вынуждена была оплатить за его телефонные разговоры с Парижем, достигли сотни рублей. Сейчас это смотрится небольшой суммой, но в те времена это было очень существенно, можно было купить, например, две пары лучших импортных туфель…»

В те дни, устав от художеств Высоцкого, родные решили вновь уложить его в больницу. Причем поступили хитро: сказали, что повезут его к друзьям, а привезли к людям в белых халатах. Высоцкий тогда очень сильно обиделся на своих родственников. Хотя их чувства вполне можно понять.

Врач Е. Садовникова, вспоминая те дни, рассказывает: «Мы познакомились с Володей в 1969 году при довольно грустных обстоятельствах. Я заведовала отделением в Институте скорой помощи им. Склифосовского и по своему профилю консультировала всех, кто попадал в реанимацию. Володя находился в очень тяжелом состоянии: у него был тромбоз мелких вен предплечий, шалило сердце. Он то приходил в себя, то сознание его вновь сужалось. Ему нельзя было двигаться, резко подниматься, а он нервничал, торопился поскорее выписаться из больницы.

В то время мне был знаком только его голос – я услышала, как он поет, в 1966 году и была потрясена. Фотографий его тогда еще не было, и я, конечно, не знала, кто этот пациент, к которому меня подвели. По профессиональной привычке спросила, знают ли родные, что он здесь.

– Мама знает… – услышала я в ответ.

– А жена?

– Жена в Париже.

Я не поняла и решила, что это опять галлюцинации. Но тут меня буквально оттащил кто-то из сотрудников:

– Это же Владимир Высоцкий!

И тогда у меня в голове мгновенно пронеслось все, что я раньше мельком слышала: Высоцкий, Марина Влади, даже песня какая-то есть.

Володя не сразу принял меня, был сдержан, холоден, удивлялся моему участию. Спрашивал у мамы: что это за дама, которая ежедневно приходит его смотреть?

Нина Максимовна, мать Володи, попросила меня поговорить с Мариной Влади. Я прекрасно помнила ее по «Колдунье» и была поражена, что такая знаменитая красивая актриса и обаятельная женщина выбрала Высоцкого. Для меня это явилось своего рода знамением.

Она позвонила из Парижа рано утром, и я услышала чудесный мелодичный голос, великолепную русскую речь, а в голосе – страдание, боль, любовь, тревогу:

– Елена Давыдовна, если нужно что-то из лекарств, я немедленно вышлю, а если Вы считаете необходимым, я тут же вылетаю. Как Володя себя чувствует?…».

Тем временем съемочную группу фильма «Опасные гастроли» вот уже несколько дней лихорадит – работа грозит остановиться. А поводом к этому стало возмущенное письмо, которое 19 февраля пришло на имя министра кинематографии СССР Алексея Романова. Под письмом стояла подпись студента Одесского политехнического института Т. Донцова, в котором он выражал коллективное возмущение (якобы от лица всех студентов института) в связи со съемками фильма «Опасные гастроли». В послании сообщалось следующее:

«Как Вы могли разрешить снимать такую белиберду (Донцов читал в журнале сценарий фильма. – Ф. Р.) да еще посвящать ее ленинской дате. Это же кощунство. Пошлая литературная стряпня, банальный сюжет, дешевые куплеты, канканчики и «одесский колорит» и прочее – на какого зрителя это рассчитано?

Нам обидно и за зрителей, которых авторы считают дураками, и за государственные деньги – наверное, большие, которые тратятся на этот фильм «супербоевик». Лучше бы построили на них студенческое общежитие или жилой дом.

Мы слыхали, что фильм «Интервенция», снимавшийся «Ленфильмом» у нас в «Одессе», не получился. Но ведь у него была хорошая основа – известный роман хорошего писателя. Что же может получится из этой халтуры? Ее не спасут ни цветная пленка, ни участие Высоцкого…»

По тем временам на каждое такое письмо следовало отреагировать. И реакция последовала: в Одессу пришла директива из Госкино с предупрежением о скорой проверке. Группа стала готовиться к самому худшему. Как вдруг в ситуацию вмешались непредвиденные обстоятельства. На студии решили проверить подлинность авторства злополучного письма. И что же выяснилось? Оказалось, что в Одесском политехническом институте учились два студента по фамилии Донцов, но ни один из них к письму на имя министра отношения не имел. И Госкино умыло руки.

20 февраля Высоцкий был у Любимова и сообщил ему, что полностью здоров и готов работать. Но шеф посоветовал ему сначала закрыть больничный и ждать вызова в театр.

28 февраля Высоцкий был в гостях у Андрея Вознесенского, где дал домашний концерт. В нем были исполнены следующие песни: «Про любовь в каменном веке», «Будут и стихи, и математика…», «Вина налиты, карты розданы…», «И вкусы, и запросы мои странны…», «Как-то вечером патриции…», «Может быть, выпив поллитру…», «Ну вот, исчезла дрожь в руках…», «Песенка о слухах», «Сто сарацинов я убил во славу ей…», «В темноте», «Ты идешь по кромке ледника…», «Я не люблю», «Поездка в город». Отметим, почти все песни свежие, написаны в конце прошлого года или в начале этого. Самая веселая (и разобранная потом на цитаты) – «Песенка о слухах», которую Высоцкий родил на свет, отталкиваясь от тех слухов и сплетен, которые ходили про него самого (что он повесился, застрелился, арестован КГБ и т. д.).

 
Словно мухи, тут и там
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам!..
 

Одной из наиболее политизированных песен в этом списке можно назвать «Сто сарацинов я убил во славу ей…» («Про любовь в Средние века»), где главный герой (рыцарь) презирает своего короля (советскую власть). Про королей там идут сплошь одни уничижения: «я ненавижу всех известных королей», «мне наплевать на королевские дела!», «но мне сегодня наплевать на короля!», «простит мне бог, я презираю короля!», «мне так сегодня наплевать на короля!» и т. д. Но песня заканчивается для героя грустным выводом: «И рано, видимо, плевать на королей».

Еще одну песню – уже упоминавшуюся «Я не люблю» – можно смело назвать личным манифестом Высоцкого, где он в открытую декларирует принципы: те, которые ему близки, и те, которые, наоборот, он разделять не намерен. По одной из легенд, премьера этой песни состоялась чуть раньше в доме у Юрия Любимова и Людмилы Целиковской, и там в одной строчке звучало следующее: «И мне не жаль распятого Христа». Весьма характерная для Высоцкого той поры позиция: это антихристианство, судя по всему, прямо вытекало из той борьбы между либералами и державниками, которая велась тогда и в которой Высоцкий также участвовал. В еврейской среде издревле существовало мнение, что христианство – враг иудейства, религия рабов. Как пишет историк и философ И. Шафаревич:

«С закатом античности влияние еврейства резко падает. Тут, несомненно, сыграло роль и уменьшение значения городов (а евреи были в значительной мере городскими жителями), и уменьшение роли торговли и финансов (а это были те занятия евреев, которые создавали вес в обществе). Но основной причиной было возникновение христианства и его победа как организующей силы жизни. Возникло христианское общество, и стало возможно активно участвовать в его жизни, в то же время принадлежа другому – еврейскому обществу. Еврейство вынуждено было сделать выбор, и оно выбрало изоляцию – теперь уже полную, уход в гетто.

Роль христианства в этом изменении положения евреев очень ясно чувствует, например, Гертц. В I томе «Истории еврейского народа» Гертц, говоря о возникновении христианства, пишет: «Этому выродку с маской смерти было суждено нанести впоследствии много болезненных ран еврейству».

И произошел этот переворот, по мнению Гертца, как раз в тот момент, когда еврейство было близко к достижению своей цели: «стать учителем человечества»…»

В Советском Союзе евреи тоже претендовали на роль своеобразных учителей, поводырей советского народа, и им казалось, что христианство (его признаки хорошо видны в том же «Моральном кодексе строителя коммунизма») лишь вредит делу, делая из советских людей фактических рабов. Поэтому фрондирующая часть советской еврейской интеллигенция стремилась разрушить традиционные ценности советского социума, базирующиеся на христианстве. Как видим, Высоцкий эти разрушения тоже поддерживал. Правда, его позиция оказалась не слишком твердой.

Как только он закончил исполнять свой манифест, как присутствовавший здесь же писатель Борис Можаев возмутился: «Володя! Как ты можешь сочинять такое? Неужто ты махровый атеист?» Этот упрек стал поводом к тому, чтобы уже в следующем исполнении эта строчка зазвучала иначе: «Вот только жаль распятого Христа».

1 марта в Театре на Таганке состоялась первая репетиция спектакля «Час пик» по пьесе польского драматурга Е. Ставинского. Высоцкий играл Обуховского.

В воскресенье 2 марта на «Таганке» играли 300-е представление спектакля «Антимиры». После спектакля все его участники дружной гурьбой отправилась в ресторан ВТО. Высоцкий и Золотухин затянули «Баньку по-белому», но Золотухин вскоре не выдержал бешеного ритма партнера, сбился и затих. И Высоцкий в одиночку допел песню до конца. Да еще как допел – весь зал слушал не шелохнувшись. Вообще эта песня, судя по всему, была одной из любимых для Высоцкого – в ней он буквально купался, исполняя ее каждый раз с таким надрывом, будто это было в последний раз.

В тот же день произошло событие, на которое Высоцкий немедленно откликнулся песней. Речь идет о вооруженном конфликте между СССР и Китаем на острове Даманском на реке Уссури (китайцы хотели его захватить, но советские войска отбили их атаки ценой 58 погибших солдат, китайцы потеряли около тысячи своих бойцов). Эти события заставили нашего героя вернуться к своему «китайскому циклу» и добавить в него еще одну песню.

 
…При поддержке минометного огня
Молча, медленно, как будто на охоту,
Рать китайская бежала на меня, —
Позже выяснилось – численностью в роту.
 
 
Вспомнилась песня, вспомнился стих —
Словно шепнули мне в ухо:
«Сталин и Мао слушают их», —
Вот почему заваруха…
 

Как видим, и здесь Высоцкий не удержался от того, чтобы бросить камень в сторону Сталина. Хотя на самом деле виноват в случившемся был, скорее, Хрущев, который десятилетие назад пошел на разрыв отношений с Китаем. Однако этот советский лидер у либералов хоть и проходил по категории «дурачин-простофиль», однако ценился гораздо выше Сталина, поскольку затеял «оттепель».

Во многом именно даманские события, а также напряженность в Чехословакии, где молодежь требовала вывода советских войск и продолжения реформ (один из студентов, Ян Палах, даже совершил акт самосожжения), стали поводом к окончательному закрытию спектакля «Живой» на «Таганке» (как мы помним, Высоцкий играл в нем роль Мотякова). Это произошло 6 марта. В роли «палача» выступила сама министр культуры Екатерина Фурцева. Вот как об этих событиях вспоминает Ю. Любимов:

«На прогоне не позволили присутствовать ни художнику Давиду Боровскому, ни композитору Эдисону Денисову. Случайно пробрался Вознесенский. Сидел заместитель министра Владыкин, еще кто-то. Был еще молодой чиновник Чаусов. И сидела уважаемая Екатерина Алексеевна…

После последней сцены первого акта, когда артист Джабраилов в роли ангела пролетал над Кузькиным, Фурцева прервала прогон. Джабраилов был в мятом, рваном трико (это, конечно, было сделано сознательно). Он летел через деревню Прудки и останавливался над Кузькиным, который рассматривал вещи, присланные приодеть его голодных и холодных ребятишек. Кузькин комментировал, увидев фуражки: «А это уже ни к чему. По весне-то можно и без них обойтись. Лучше бы шапки положили». А ангел ему так говорил, посыпая его манной небесной из банки, на которой было написано: «Манна», ну манка, крупа: «Зажрался ты, Федор. Нехорошо».

И тут, значит, Екатерина Алексеевна хлопнула ручкой и сказала: «Есть здесь партийная организация?» Встал бледный, белый Глаголин. Она посмотрела и говорит: «Ясно! Нет партийной организации! Сядьте! Артист, вы там, эй вы там, артист!» Высунулся Джабраилов. Она ему: «И вам не стыдно участвовать во всем этом безобразии?!» Тот маленький, клочки волос торчат, и он испуганно отвечает: «Нет, не стыдно». «Вот видите, – обратилась она ко мне, – до чего вы всех довели». Потом поэт Вознесенский пытался что-то сказать: «Екатерина Алексеевна, все мы, как художники…» Она ему: «Да сядьте вы, ваша позиция давно всем ясна! И вообще как вы сюда пробрались? Одна это все компания. Ясно. Что это такое нам показывают! Это же ведь иностранцам никуда даже ездить не надо, а просто прийти сюда (а они любят сюда приходить) и посмотреть, вот они все увидят. Не надо ездить по стране. Здесь все показано. Можно сразу писать». Она очень разволновалась…

Потом выступил автор повести Борис Можаев, который вмазал им целую речугу. Екатерина Алексеевна очухалась и сказала: «Ладно, с вами тоже все ясно, садитесь». И тогда она обернулась ко мне: «Что вы можете сказать на все это? Вы что думаете: подняли „Новый мир“ на березу и хотите далеко с ним ушагать?» А я не подумал, и у меня с языка сорвалось: «А вы что думаете, с вашим „Октябрем“ далеко уйдете?» И тут она замкнулась. Она не поняла, что я имел в виду журнал «Октябрь», руководимый Кочетовым. Потому что тогда было такое противостояние: «Новый мир» Твардовского – и «Октябрь» Кочетова. А у нее сработало, что это я про Октябрьскую революцию сказал. И она сорвалась с места: «Ах, вы так… Я сейчас же еду к Генеральному секретарю и буду с ним разговаривать о вашем поведении. Это что такое… это до чего мы дошли…» И побежала… С ее плеч упало красивое большое каракулевое манто. Кто-то подхватил его, и они исчезли…»

Кстати, эта оговорка про Октябрь не случайна: как мы помним, Любимов давно ненавидел Советскую власть, и, самое странное, наверху это знали, но продолжали держать его в ранге главного режиссера одного из центральных театров. Даже жалоба Фурцевой на него Брежневу не возымела никакого воздействия на последнего – он понимал, какой вой поднимет либеральная интеллигенция в связи с отставкой режиссера-прогрессиста, и решил не обострять. Он вообще многое прощал этой братии, за что, собственно, и поплатится после смерти: редкий либерал теперь не вытирает о него ноги в своих воспоминаниях.

Однако вернемся к событиям ранней весны 69-го.

11 марта Высоцкий играл в «Добром человеке из Сезуана». После чего отправился на несколько дней в Одессу, сниматься в «Опасных гастролях». В те дни там снимали следующие эпизоды: «купе вагона», «перрон Одесского вокзала», «варьете „Модерн“, „вход в Одесский театр“ и др. В эпизодической роли танцора в фильме снимался Владимир Шубарин, который вспоминает:

«В одесской гостинице нас с Высоцким поселили в соседних номерах. Поздно вечером приходит ко мне Высоцкий и предлагает поменяться комнатами. Заказал, говорит, телефонный разговор с Мариной Влади, только прокричу в трубку: „Здравствуй, это я!“ – обрыв на линии, попробую с твоего телефона, авось получится. Я не возражал. Часов в пять утра влетает: дозвонился-таки! И показывает новую песню. Конечно, это была знаменитая „Ноль семь“.

 
«Девушка, здравствуйте! Как вас звать?» – «Тома».
«Семьдесят вторая! Жду дыханье затая…
Быть не может, повторите, я уверен – дома!..
Вот уже ответили.
Ну здравствуй, это я!»
 

Через четыре дня прилетела в Одессу Марина Влади. Володя предложил вечерком посидеть где-нибудь… Поехали на Морвокзал. Мы с Мариной пили «Пшеничную». Высоцкий ничего не пил. Актриса сетовала, что Володя давно не пишет ничего нового. Вот тебе, говорит, тема: «От жажды умираю над ручьем». Высоцкий улыбнулся и на меня кивает: вон Володька напишет. А я после «Пшеничной» «завелся»: и напишу! Ночь не спал. Утром показал стихи Высоцкому. Он прочитал, посмотрел удивленно: «Это про меня». Так он меня приобщил к сочинительству…»

О тех же днях вспоминает другая участница фильма – Л. Пырьева:

«Когда мы снимались с Высоцким в „Опасных гастролях“, в Одессу приехала Марина Влади. Подкатила на „Волге“. Володя тотчас увидел ее, подлетел к ней, затем последовал долгий-долгий поцелуй, как иной раз бывает в фильмах. Одесситы, окружившие их, были в полнейшем восторге: „Ой, вы посмотрите сюда, это же Марина Влади!“ Поселилась наша романтическая пара не в гостинице, а на даче – или у Говорухина, или у Юнгвальд-Хилькевича. И вот когда они, после недавней встречи, сидя на скамейке, радостно ворковали о чем-то своем, я торжественно подошла к ним с пачкой телефонных счетов, которые Володя наговорил с моего телефона, и произнесла: „А за любовь надо платить, ребята!“ Марина тотчас отреагировала: „Конечно, конечно…“

Чувства Высоцкого к Влади тогда были столь нежными, что он посвящает ей сразу несколько стихотворений, в одном, которых признается в следующем:

 
…Не видел я любой другой руки,
Которая бы так меня ласкала, —
Вот по таким тоскуют моряки, —
Сейчас моя душа затосковала.
 
 
Я песен петь не буду никому —
Пусть, может быть, ты этому не рада, —
Я для тебя могу пойти в тюрьму —
Пусть это будет за тебя награда…
 

Из Одессы в Москву Высоцкий и Влади вернулись 19 марта. На следующий день наш герой играл в «Пугачеве», а 23 марта вышел на сцену в 300-м представлении спектакля «Десять дней, которые потрясли мир». После спектакля состоялся импровизированный концерт Высоцкого, который он решил дать от широты душевной.

Однако спустя два дня случилось новое ЧП с его участием. В тот вечер, 25-го, на «Таганке» должен был пройти спектакль «Жизнь Галилея», но Высоцкий в театр не явился. Директор Николай Дупак был в смятении, поскольку ни одним спектаклем заменить «Галилей» было невозможно – не было в наличии нужных актеров. Позвонил Любимову, чтобы узнать, что обещать зрителям: будет «Галилей» 1 апреля с новым исполнителем или не будет? Любимов в ответ ни бе, ни ме. В итоге Дупаку пришлось утрясать скандал самолично. Он вышел на сцену и объявил публике, что сегодня спектакль отменяется из-за болезни Высоцкого. Будет ли этот спектакль играться в ближайшее время неизвестно, но 1 апреля желающие могут прийти по этим же билетам либо на «Тартюфа», либо на «Мокинпотта». В результате голосования, которое состоялось тут же, было решено, что 1-го пойдет «Тартюф». Ничего подобного история столичного театра вроде бы еще не знала. В дневнике В. Золотухина в те дни появляются следующие строки: