Текст книги "Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне"

Автор книги: Федор Раззаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 83 страниц) [доступный отрывок для чтения: 30 страниц]

В те же дни Марина Влади завершила съемки в «Сюжете для небольшого рассказа». Дальше группе предстоял выезд во Францию, но он состоится только в конце ноября. А пока Влади упаковала вещи и была готова к отъезду. Но, прежде чем покинуть гостеприимную Москву, она встречается с Высоцким, для которого эта связь становится третьим поворотным моментом в его жизни.

Решающее «сражение» за Высоцкого состоялось вечером 14 октября в квартире все того же Макса Леона – журналиста газеты Французской компартии «Юманите». Помимо хозяина там также присутствуют Валерий Золотухин со своей супругой Ниной Шацкой и… Татьяна Иваненко, которая специально напросилась туда, чтобы сделать попытку… отбить Высоцкого у Влади. Вот как об этом рассказывает Д. Карапетян:

«Увидев Шацкую с Иваненко, не чуявшая никакого подвоха Марина искренне обрадовалась:

– Как хорошо, что вы пришли, девочки.

И хотя само присутствие гипотетической соперницы в этом доме еще ни о чем не говорило, женский инстинкт и некоторые нюансы быстро убедили Татьяну, что никаким оговором здесь и не пахнет. И она не придумала ничего лучшего, как объясниться с коварной разлучницей с глазу на глаз и немедленно. Настал черед удивляться Марине, которая резонно посоветовала Тане выяснить отношения непосредственно с самим виновником возникшей смуты. На та уже закусила удила:

– Марина, вы потом пожалеете, что с ним связались. Вы его совсем не знаете. Так с ним намучаетесь, что еще вспомните мои слова. Справиться с ним могу только я…

Пообещав конкурентке, что он вернется к ней, стоит ей пошевелить пальцем, разгоряченная воительница, развернувшись, вышла. В гостиной увидела подавленного, но не потерявшего головы Володю.

– Таня, я тебя больше не люблю, – спокойно вымолвил он и, схватив со стола бутылку, стал пить прямо из горлышка…»

Чтобы избежать скандала, испанский театральный режиссер Анхель Гуттьеррес увел Иваненко из дома. Хотела уйти и Влади, но Высоцкий удержал ее, причем при этом случайно разорвал на ее шее бусы. Они их потом долго вместе собирали, ползая по полу. Около пяти утра они наконец покинули квартиру. Высоцкий остановил на улице какой-то молоковоз и отвез Влади в гостиницу, где с ней и остался. Днем пришел домой, а там никого. Тогда он взял денег и отправился в ресторан «Артистик» – опохмеляться. Причем делал это так рьяно, что вскоре его опять развезло. Он позвонил своему другу Игорю Кохановскому, и тот забрал его к себе. Пока Высоцкий спал, Кохановский вызвал к себе и Влади, чтобы та отвезла его в театр, где вечером наш герой должен был играть в «Пугачеве». Кстати, там он встретился с Иваненко, которая, будучи на взводе после вчерашнего, объявила ему, что «она уйдет из театра и начнет отдаваться направо и налево». Но оба обещанья не сдержала: и в театре осталась, и с Высоцким не порвала, хотя тот не обещал ей, что расстанется с Влади.

С последней Высоцкий продолжает встречаться до тех пор, пока та находится в Москве. Об одной из таких встреч сама М. Влади вспоминает следующее:

«В один из осенних вечеров я прошу друзей оставить нас одних в доме. Это может показаться бесцеремонным, но в Москве, где люди не могут пойти в гостиницу – туда пускают только иностранцев и жителей других городов, – никого не удивит подобная просьба. Хозяйка дома исчезает к соседке. Друзья молча обнимают нас и уходят.

Закрыв за ними дверь, я оборачиваюсь и смотрю на тебя. В луче света, идущем из кухни, мне хорошо видно твое лицо. Ты дрожишь, ты шепчешь слова, которых я не могу разобрать, я протягиваю к тебе руки и слышу обрывки фраз: «На всю жизнь… уже так давно… моя жена!»

Всей ночи нам не хватило, чтобы до конца понять глубину нашего чувства. Долгие месяцы заигрываний, лукавых взглядов и нежностей были как бы прелюдией к чему-то неизмеримо большому. Каждый нашел в другом недостающую половину. Мы тонем в бесконечном пространстве, где нет ничего, кроме любви. Наши дыхания стихают на мгновение, чтобы слиться затем воедино в долгой жалобе вырвавшейся на волю любви…»

Об этом же воспоминания другого свидетеля тех событий – Всеволода Абдулова:

«Мы с Володей были в Одессе, потом он уехал. Я дал ему ключ от своей квартиры. А Марина как раз снималась в фильме „Сюжет для небольшого рассказа“. Я говорю: „Володь, вот тебе ключи, давай, действуй. Только я тебя очень прошу, послезавтра последним рейсом я прилетаю. Будь добр, чтобы мне не к закрытой двери вернуться“.

Я, усталый, умотанный после дикой съемки, прилетаю в Москву. Закрыто. Мне так стало обидно, хоть плачь. Хорошо, что была пожарная лестница, и я, рискуя жизнью, выбиваю, значит, с этой лестницы форточку, выдавливаю верхнее окошко, прыгаю вперед, делаю кульбит, проклиная на чем свет стоит Володю…

Выпить дома нечего, принял снотворное. Ложусь, засыпаю. Слышу какие-то голоса через сон: «Ой, Севка, извини. У нас гости. Знакомься, это Марина». Я бормочу: «Сейчас». Выхожу в соседнюю комнату, а там – Она. Еще пришли Вася Аксенов, Толя Гладилин, Андрей Кончаловский, Ира Купченко…

Володя взял гитару. Я смотрел на эту компанию и понимал, что люблю этих людей. Люблю Васю за то, как он слушал Володю. Люблю Марину. И в этом составе мы просидели до утра. Сон я быстро вымыл алкоголем. Деталей беседы я не помню. В основном, конечно, я наблюдал за Мариной и Володей. И видел двух абсолютно счастливых людей, и очень радовался их счастью. Потом мы наконец проводили всех гостей, и я пошел досыпать в мамину комнату, а утром меня разбудил телефонным звонком Аксенов, который, оказывается, уходя, надел мой финский плащ цвета маренго…».

Как уже отмечалось, эта связь наверняка контролировалась КГБ, и даже более того – направлялась им. Несмотря на то что советская идеология осуждала близкие связи советских граждан с представителями капиталистических государств, были такие ситуации, которые власть негласно поощряла, поскольку они помогали ей во многих тайных операциях. Именно такой была связь Высоцкого с Влади. Во-первых, она лучше всего доказывала миру, что советский социализм вполне демократичен и жизнеспособен (раз уж французская кинозвезда обратила внимание на советского артиста), во-вторых, позволяла советским спецслужбам вовлечь в свои негласные сети влиятельную французскую особу, близкую к кругам русской эмиграции, чтобы посредством этого не только знать, что происходит в этих кругах, но в какой-то мере и влиять на них. Короче, все происходило в соответствии с теми рекомендациями, которые когда-то «выписал» всем политикам мира знаменитый итальянский мыслитель XV века Никколо Макиавелли. В наши дни эти принципы обобщил Роберт Грин, который в своих «48 законах власти» написал на этот счет следующее:

«Лучшие обманы те, при которых вы как бы предоставляете другому человеку выбор: у ваших жертв возникает иллюзия свободы выбора, на самом деле они лишь марионетки. Давайте людям выбор, при котором вы выиграете, что бы они ни предпочли…»

Примерно в эти же дни Высоцкий побывал на официальном банкете в Доме литераторов, где исполнил свою «Охоту на волков» (до этого, как мы помним, он пел ее перед труппой Театра сатиры). Именно после этого выступления песня, о которой в столице уже вовсю ходили всевозможные слухи, стала своеобразном гимном либералов. Им понравилась сама метафора, придуманная Высоцким: «охота с кровью на снегу». Хотя, повторюсь, никакой крови в тех гонениях, которые власти устроили либералам после чехословацких событий, не было и в помине.

Вообще в Москве никогда не заблуждались на тот счет, что в когорте социалистических стран Чехословакия являлась самой ненадежной. Однако и отпустить эту страну на все четыре стороны было нельзя: слишком дорогой ценой она досталась Советскому Союзу – за нее сложили свои головы около 600 тысяч советских солдат. Эта причина, часто озвучиваемая в те годы, станет поводом для того же Высоцкого ответить на нее следующей строчкой в песне «Мы вращаем Землю» (1972): «как прикрытие используем павших». Дескать, нечего прикрываться погибшими на войне ради оправдания своих преступных замыслов. Хотя прикрываться погибшими стремилась тогда не одна советская власть. Например, то же мировой еврейство использовало в тех же целях проблему Холокоста.

Однако можно ли было считать преступными действия Кремля, если у того были весьма веские причины опасаться того, что происходило в Чехословакии? Ведь тамошний реформизм грозил проникновением на советскую территорию. По сути оно уже началось, чему свидетельством была ситуация в экономике, где в яростном споре схлестнулись два течения: «плановое» и «софистское». Первое возглавлял один из лидеров «русской партии», председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин, второе – академик Николай Федоренко, среди ближайших советников которого было много евреев (Бирман, Кацеленбоген и др.) из Центрального экономико-математического института, разработавшие так называемую СОФЭ – систему оптимального функционирования экономики. Первое течение ратовало за развитие советской экономики в плановом направлении, второе – за рыночное, почти идентичное тому, что внедрялось тогда в ЧССР (там упор делался на прибыль и ценовое регулирование).

Поскольку внедрение рыночных механизмов в советскую экономику началось, как мы помним, еще при Хрущеве (оно же послужило примером и для чехословаков), у «софистов» были хорошие шансы победить. Однако страх советских руководителей перед радикализмом чехословацких реформаторов, которые вслед за экономикой грозились начать изменения и в политике (что неминуемо должно было явить на свет вопрос выхода ЧССР из Варшавского Договора, а это означало неминуемой дезинтеграцией всему Восточному блоку), вынудил Кремль задушить «пражскую весну», а также придушить у себя «софистов» (именно придушить, а не задушить, поскольку их идеи тихой сапой все равно проникали в советскую экономику и в 1970 году академик Н. Федоренко будет даже удостоен Ленинской премии, а полтора десятилетия спустя именно идеи «софистов» лягут в основу горбачевской перестройки).

Что бы ни утверждали господа либералы, но факт есть факт: Брежнев подавил «пражскую весну» практически бескровно. Если американцы во время вторжения в 65-м в Доминиканскую Республику уничтожили несколько сот человек, то вторжение в ЧССР унесло жизни меньше десятка чехословаков. Эти цифры меркли перед жертвами вьетнамской войны, которая в те же самые дни полыхала во всю свою мощь: там поборники демократии, американские «зеленые береты», в иной день уничтожали несколько тысяч людей. Достаточно сказать, что только за первые 10 месяцев 68-го авиация США совершила 37 580 налетов на различные населенные пункты Вьетнама и уничтожила около 100 тысяч человек, подавляющую часть которых составляли мирные жители (всего американцы за 10 лет отправят на тот свет более миллиона вьетнамцев).

Итак, никаких жутких репрессий своим согражданам, идейно поддерживавшим чехословацких реформаторов, Брежнев не устраивал. Хотя державники предлагали «потуже закрутить гайки», генсек вновь испугался прослыть сталинистом и обошелся с либералами по-божески: провел некоторые кадровые чистки в отдельных учреждениях, где их засилье было очевидным (вроде Агентства печати Новости). Но большинство либералов отделались лишь легким испугом. Как тот же Юрий Любимов, которого так и не решились уволить из «Таганки», обойдясь чисто декоративным наказанием: влепили выговор по партийной линии, хотя направление, которое избрал его театр, все сильнее кренилось в сторону явной антисоветчины. Как уже отмечалось, «Таганка» была настоящим пиратским судном в безбрежном море советского искусства. О чем, кстати, пел сам Высоцкий в своих «морских» песнях (их у него было несколько десятков). Например, в «Пиратской» (1969) есть такие строчки:

 
…Удача – миф, но эту веру сами
Мы создали, поднявши черный флаг!
 

Высокие покровители «пирата» Любимова позволили ему создать на своем «корсаре» расширенный художественный совет, который объединил в себе с десяток видных либералов и отныне должен был стать надежным щитом «Таганки» для отражения будущих атак со стороны державников. Этот «щит» составляли: Николай Эрдман, Александр Бовин (он в ту пору был консультантом ЦК КПСС), Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Дмитрий Шостакович, Альфред Шнитке, Эдисон Денисов, Белла Ахмадулина, Эрнст Неизвестный, Фазиль Искандер, Родион Щедрин, Федор Абрамов, Борис Можаев, Юрий Карякин, Александр Аникст, Федор Абрамов и др.

Отметим, что подобных советов не было больше ни в одном советском театре. Почему же «Таганке» разрешили создать такой совет? Исключительно в целях того, чтобы этот театр нельзя было разрушить в будущем, поскольку в таком случае пришлось бы пойти против воли столь большого числа авторитетных людей, за спиной многих из которых стояли не менее авторитетные представители западной элиты. Короче, тронешь этих – поднимут вой западные.

Есть еще одна версия создания этого совета – кагэбэшная. По ней выходило, что существование его позволяло КГБ (а среди перечисленных выше деятелей некоторые были на крючке у Комитета) не только контролировать либеральную элиту, но и самым активным образом влиять на нее. Это влияние наиболее ярко проявится спустя два десятка лет, когда именно большинство из перечисленных выше людей станут духовными лидерами горбачевской «перестройки», а вернее «катастройки» (от слова катастрофа).

Придерживаясь политики сдержек и противовесов, Брежнев после Праги-68 не дал державникам «сожрать» западников. Например, в конце 60-х первые требовали со страниц своих изданий провести кадровые чистки не только в АПН, но и в большинстве творческих союзов, вроде Союза кинематографистов, Союза театральных деятелей и Союза писателей СССР, где большинство руководства составляли западники. По мнению державников, последние своими действиями играли на руку противникам СССР в холодной войне, проводя ту же политику, что и пражские реформаторы: проповедуя приоритет западных ценностей над социалистическими. Однако Брежнев и его единомышленники решили не перегибать палку.

О тогдашней позиции советских властей в идеологическом противостоянии двух течений вернее всего высказался писатель Сергей Наровчатов, который в приватном разговоре со своим коллегой поэтом Станиславом Куняевым заметил следующее: «К национально-патриотическому или к национально-государственному направлению советская власть относится словно к верной жене: на нее и наорать можно, и не разговаривать с ней, и побить, коль под горячую руку подвернется, – ей деваться некуда, куда она уйдет? Все равно в доме останется… Тут власть ничем не рискует! А вот с интеллигенцией западной ориентации, да которая еще со связями за кордоном, надо вести себя деликатно. Она как молодая любовница: за ней ухаживать надо! А обидишь или наорешь – так не уследишь, как к другому в постель ляжет! Вот где собака зарыта!..»

И вновь вернемся к Высоцкому.

20 октября вновь игралась «Жизнь Галилея». Перед вторым актом в театр позвонил Геннадий Полока, который, даже будучи снятым с должности режиссера, все еще не утратил последней надежды найти справедливость. Он сообщил, что приехал в Москву в надежде все-таки «пробить» «Интервенцию» в Госкино и пригласил друзей встретиться после спектакля в ресторане ВТО. Высоцкий и Золотухин пришли. Высоцкому жуть как хотелось хлебнуть вина, но его сотрапезники зорко за ним следили – чуть ли не за руки держали. Высоцкий обижался: «Почему я не могу выпить с друзьями сухого вина? Я же не больной, я себя контролирую. Мне и Люся сказала, что после спектакля я могу немножко выпить…» «Знаем мы твое немножко», – отвечали друзья. Короче, самым трезвым на той встрече оказался Высоцкий.

Утром 21 октября он снова был на «Мосфильме», но не для съемок, а для первой сессии озвучания роли Рябого. Озвучка проходила в 4-м тонателье с 7.30 до 16.00. Вечером Высоцкий играл Керенского в «Десяти днях, которые потрясли мир».

22 октября в Госкино состоялся просмотр чернового материала фильма «Хозин тайги». Материал был признан неудовлетворительным, и режиссеру было предложено произвести досъемки целого ряда новых эпизодов. Больше всего критике был подвергнут герой Золотухина, а вот Рябого – Высоцкого хвалили. Сам замминистра сказал Золотухину: «Ты меня извини, но вот этот Рябой, он тебя перекрыл… он сильнее, умнее… У тебя философия зыбкая… Истина, власть – тут что-то ты запутался, а у него все ясно». Золотухин хотел было объяснить, что эти претензии не по адресу – это режиссер сценарий перекроил по своему разумению, но потом махнул рукой. Все равно ничего не докажешь, да и поздно уже кулаками махать.

25 октября после «Антимиров» на Таганке было устроено производственное собрание. В роли докладчика выступал директор театра Николай Дупак, который буквально закидал актеров цифрами. Быстрее всех это надоело Высоцкому, который в разгар директорской речи поднялся со своего места и стал говорить ответную речь. Она была куда более содержательной, чем выступление докладчика: Высоцкий цифрами не сыпал, а говорил о конкретных вещах, в частности, требовал, чтобы Николаю Губенко наконец-то предоставили отдельную квартиру. «Сколько можно человеку по чужим углам мыкаться?» – вопрошал Высоцкий. Дупак замахал на него руками, и Высоцкого быстренько посадили на место.

28 октября Высоцкий играл в «Жизни Галилея».

29 октября он участвовал в очередной сессии озвучания «Хозяина тайги» вместе с Золотухиным и Пырьевой. Работали с 12 дня до четырех вечера. Два последующих дня Высоцкий занимался тем же.

1 ноября он дал концерт в московском Институте микробиологии. В концерте участвовали и несколько актеров «Таганки».

2 ноября Высоцкий был занят сразу в двух представлениях: «Павшие и живые» и «Антимиры». Два дня спустя он вновь играл в двух спектаклях: в «Антимирах» и «Жизни Галилея».

4 ноября у Высоцкого (с рядом таганковцев) состоялся очередной концерт: на этот раз местом его проведения стало Министерство угольной промышленности СССР.

6 ноября Высоцкий снова занят в двух спектаклях: «Пугачев» и «Павшие и живые». Вечером он дал концерт в редакции журнала «Советский Союз».

На следующий день он улетел на пару дней в Киев, где неожиданно встретил девушку, которая два месяца назад, во время его короткого пребывания в Ленинграде (во время съемок в «Хозяине тайги»), нагадала ему любовь с эффектной блондинкой, женитьбу на ней, известность и богатство. Звали девушку Елена Богатырева. Далее послушаем ее собственный рассказ:

«Перед 7 ноября в кафе «Эврика» на бульваре Леси Украинки возле Печерского моста в течение нескольких дней проводились вечера отдыха для студентов. Кто-то из моих соседок по комнате в общежитии взял билеты на столик, и мы вчетвером отправились туда.

Сидели мы у самой эстрады (я – лицом к ней), угощались: столики с самого начала были накрыты. Играл оркестр, кто-то пел, были танцы.

Вдруг по залу от дверей покатилась волна аплодисментов. Видно было, что они адресованы вошедшей группе людей. И, обгоняя аплодисменты, зашуршал шепоток: «Высоцкий! Высоцкий!»

Высоцкий, в коричневой кожаной куртке и вельветовых брюках, отделился от компании, поднялся на эстраду и с ходу спел – причем мне запомнилось, что он сказал перед этим: «Я вам не спою, я вам покажу песню – „Охоту на волков“.

Подружки стали меня подзуживать:

– Ты же знакома с Высоцким – вот и подойди к нему!

А мне, конечно, неудобно было вылазить, тем более без уверенности, что он меня вспомнит.

Тем временем Высоцкий спустился с эстрады, куда-то отошел со своими спутниками. Затем появился с бутылкой шампанского – и неожиданно направился к нашему столу.

Я была потрясена! А он, подойдя, встал между моими соседками и заявил:

– Вот эта девушка мне как погадала – все сбылось! Как в воду смотрела.

(Кстати, про его отношения с Мариной Влади мы тогда и не слышали.)

Разлил по нашим бокалам шампанское, посидел минут пять, побалагурил. А после говорит:

– Я ведь еще отблагодарить тебя должен! Какую хочешь благодарность?

Я ответила что-то в том смысле, что лучшей благодарностью с его стороны будет песня.

Вставая из-за столика, он попросил мой адрес. Я на салфетке записала…

– Я для тебя пою, – сказал Высоцкий и вернулся на эстраду.

Спел еще пару песен. Шуточную (я практически ее не запомнила) и «Здесь вам не равнина…». После этого под аплодисменты вставшей с мест публики вышел из кафе…»

В этой истории обратим внимание на то, что Высоцкий выпросил у девушки ее домашний адрес. Значит, строил в отношении нее определенные планы из разряда романтических. И это при том, что у него тогда уже начали завязываться близкие отношения с Влади. Это лишний раз подтверждает факт того, что Высоцкий был весьма активным в сексуальном плане человеком. Как он сам чуть позже признается кинорежиссеру Георгию Юнгвальд-Хилькевичу: «У меня было около двух тысяч женщин».

9 ноября на Таганке состоялась премьера «Тартюфа». Причем совершенно неожиданно, по вине Высоцкого. Тот должен был играть Галилея, но утром позвонил в театр и сообщил, что у него пропал голос. Затем днем он вновь позвонил и сказал, что играть в состоянии. Но вечером, за час до спектакля, Высоцкий появился в театре и взял предыдущие слова назад – играть он не может. За кулисами поднимается гвалт. Стали перебирать, чем можно заменить «Жизнь Галилея». Получилось, что заменить нечем, кроме «Тартюфа» (только актеры, занятые в этом спектакле, имелись в тот момент в наличии). Но было одно «но»: «Тартюфа» еще не принимали вышестоящие инстанции, а без их разрешения играть спектакль себе дороже – могут враз режиссера с работы уволить. Тем более что несколько месяцев назад, из-за «Живого», Любимова уже исключали из партии и выгоняли из театра. И только заступничество Брежнева помогло ему восстановиться на прежнем месте работы. Второго раза власти могут и не простить. Но и делать что-то надо – публика-то уже расселась в зале.

В итоге Дупак все-таки решается выпустить «Тартюфа». Но перед этим он хочет объясниться с публикой. Он выходит на сцену, но не один – в качестве громоотвода выступает главный виновник происшедшего Высоцкий. «Товарищи, – обращается Дупак к зрителям, – у нас произошли непредвиденные обстоятельства. Артист Высоцкий потерял голос…» Тут в зале послышался смех, стали раздаваться реплики: «Пить надо меньше». Дупак продолжал: «Вместо объявленного „Галилея“ мы покажем вам новый спектакль – „Тартюф“. Но нам необходимо заменить декорации, поэтому администрация театра обращается к вам с просьбой: покиньте на двадцать минут зал». Публика радостно зааплодировала и потянулась к выходу: увидеть премьерный спектакль на Таганке считалось большой удачей. Ведь за билетами на такие спектакли люди у касс ночуют, а тут само в руки свалилось.

В те же дни Высоцкий съездил в Дубну, где дал один домашний концерт. Вот как об этом вспоминает очевидец событий И. Кухтина:

«Андрей Вознесенский очень любил у нас в городе заниматься написанием стихов – в это время он жил в гостинице „Дубна“. Ему вечером после спектакля позвонил Высоцкий и сказал, что очень соскучился и едет на такси в Дубну. В гостинице Вознесенский принять его не мог – был уже поздний вечер, а в те времена в гостинице строго следили, что бы „нежелательные элементы“ там не появлялись, особенно по вечерам. Вознесенский позвонил своим дубненским знакомым и попросил принять их с Высоцким. Друзья его, однако, не могли это сделать, так как давно были „на заметке“ и на них могли донести соседи. Эти люди были нашими друзьями, они позвонили нам домой и попросили принять поэтов. Не думая ни минуты, мы сразу согласились. Нам еще пришлось найти гитару у наших знакомых. Заодно мы позвали и своих близких друзей и стали ждать.

Мы накрыли стол. К счастью, дома были какие-то напитки и закуски. Для меня и моего тогдашнего мужа В. Мельникова было большой честью принимать такого гостя, как Высоцкий.

После полуночи первыми появились жена Вознесенского Зоя Богуславская и друг Высоцкого (кажется, Кохановский). Они посмотрели на стол и велели все убрать. Нам пришлось убрать абсолютно все, оставить стол чистым. (Мы тогда не знали о проблемах со спиртным у Высоцкого.)

…Затем пришли Высоцкий с Вознесенским и их дубненские друзья. Высоцкий попросил убрать магнитофон и вообще все, что могло дать какую-то информацию о его визите. Поэтому, кроме наших воспоминаний, ничего не осталось.

Высоцкий усадил Вознесенского напротив себя и стал петь свои песни – новые и старые. Пел он часа два, а мы слушали его, как завороженные. Он не сдерживал себя, пел очень громко. Наши соседи, видимо, поняли, что поет сам Высоцкий, что это не магнитофонная запись, иначе они бы устроили нам скандал, как не раз бывало во время вечеринок в нашем доме. А тут, видимо, не решились: Высоцкого в те времена любили все, кто хоть как-то мог воспринимать песни…»

Тем временем на «Мосфильме» начались досъемки в «Хозяине тайги». 13 ноября в 1-м павильоне снимали сцену с Рябым и Нюркой перед бегством. Съемки длились с 8.00 до 20.44. На следующий день снимали «погоню за Рябым».

15 ноября сняли пленение Сережкиным Рябого и Носкова и их водружение на лошадь.

В тот же день по Высоцкому вновь ударила «Советская Россия», что было с ее стороны достаточно смело. Почему? Дело в том, что вскоре после первого удара – июньской статьи «О чем поет Высоцкий» – либеральный лагерь предпринял ряд шагов, чтобы нейтрализовать противника. Закоперщиком в этом деле стал тогдашний и. о. руководителя Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС Александр Яковлев (тот самый, который в горбачевскую «перестройку» станет ее главным идеологом). Дело в том, что главный редактор «Советской России» Василий Московский опубликовал статью о Высоцком без его ведома (Яковлев этого делать не разрешил), а заручившись поддержкой других людей: помощника Брежнева Виктора Голикова и заместителя Яковлева Дмитрюка. В итоге Яковлев пожаловался главному идеологу Суслову, который, что называется, «раздал всем сестрам по серьгам»: Дмитрюка перевел на другую работу (он стал начальником Главного управления местного телевидения в Гостелерадио СССР), а Московскому сделал внушение. Именно этим внушением и пренебрег последний, когда в середине ноября вновь поставил в номер очередную заметку с критикой творчества Владимира Высоцкого. Правда, теперь певцу выговаривали не безвестные журналисты, а сам мэтр советской музыки, композитор Василий Соловьев-Седой. Сказал же он следующее:

«После опубликования в „Советской России“ статьи „О чем поет Высоцкий“ читатели прислали в газету много откликов. Получаю письма и я. Они дают возможность установить диаметрально противоположные мнения о творчестве бардов и менестрелей. Особенно тронуло меня письмо матери. Она пишет, что ее сын – молодой парень – забросил учебу, не ходит в театр, не читает книг и газет, а вместе с десятком таких же парней целыми днями „крутит“ пленку с записями Высоцкого. Молодая девушка, которой одно время очень нравились некоторые песни Высоцкого, разочаровалась в нем и жалуется, что молодые подвыпившие оболтусы у дверей местного кинотеатра горланят под гитару его песенки и в исступлении рвут уже не паруса, а гитарные струны. Таких писем много.

Что же касается поклонников Высоцкого, то мне показалось, что, судя по всему, они плохо представляют себе, о чем идет речь. Я симпатизирую Высоцкому как актеру, но ведь, как говорится, симпатии к человеку не в состоянии отменить «приговор истории над его делом».

Эта публикация никаких оргвыводов после себя не вызвала.

Отметим, что нападки на Высоцкого привлекли к нему внимание зарубежных деятелей, аккредитованных в Москве. В те ноябрьские дни его пригласили выступить в московском офисе одного американского издания в районе Кутузовского проспекта. На том концерте была жена нашего героя Людмила Абрамова.

18–19 ноября Высоцкий снова озвучивал Рябого на «Мосфильме».

19 ноября на Одесской киностудии состоялся худсовет по кинопробам к фильму «Опасные гастроли». Поскольку воспроизвести всю стенограмму заседания не представляется возможным (это займет несколько страниц), приведу лишь те отрывки, где речь идет о нашем герое – Владимире Высоцком.

Ошеровский: «Уже в пробах видно, что группа отдает свои симпатии актеру В. Высоцкому, которого представляет на роль Бенгальского. Высоцкий показан в пробах выгоднее, чем Е. Жариков, но в последнем есть интеллигентность, которой нет в Высоцком. Преимущество Высоцкого в его актерских данных, он будет прекрасно петь куплеты и танцевать…»

П. Тодоровский: «Что касается актеров, то я всегда смотрю в глаза. У В. Высоцкого умный глаз, он думающий человек, и даже если на экране он ничего не делает, на него интересно смотреть. Он всегда настолько органичен и естественен, что режиссеру нужно просто направить его по нужному пути. Е. Жариков по своим возможностям ниже».

И. Неверов: «Я понимаю желание группы пригласить на роль Бенгальского В. Высоцкого, но в этом ансамбле он „выпадает из тележки“. Он настолько современен по актерской манере, что даже его имя сразу разрушает то, чем интересна картина. Кроме того, в Высоцком отсутствует героическое начало, у него усталый, грустный взгляд. Я думаю, что к этому актеру надо отнестись с раздумьем. В пробах Е. Жариков показан хуже…»

Козачков: «Я думаю, что не стоит сравнивать Е. Жарикова и В. Высоцкого. В Жарикове нет той пластичности, такого острого рисунка роли, как у Высоцкого. Не стоит забывать, что Высоцкий актер Любимовского театра. Неверова смутила современность Высоцкого, но это прекрасно. Достоверность эпохи в том, чтобы люди были живыми, чтобы идеи, которые волновали их, волновали бы и нас…»

С. Говорухин: «Мне кажется, что В. Высоцкий в роли Бенгальского интереснее, чем Е. Жариков, и фильм с его участием будет более популярным. Оператор, который будет снимать Высоцкого, берет на себя большую ответственность. Актер это сложный, и никому не удавалось хорошо его снять…»

Березинский: «Чрезвычайно интересен характер, созданный В. Высоцким на экране, и современность его заложена не в сценарии, а в Высоцком – человеке. Я думаю, что Высоцкий придаст фильму серьезность…»

Г. Юнгвальд-Хилькевич (режиссер фильма): «Я не согласен с мнением Неверова по поводу В. Высоцкого. Сценарий писался на него, и сам он принимал активное участие в его написании. Я не собираюсь снимать этнографический фильм о 1910 годе. Искусство этого периода бездумно, эклектично и пошло. Мы остановились на этом времени, потому что силуэт его необычен и не отыгран в кино…

Неверов говорил, что у Высоцкого усталый взгляд, но снимать просто красивого артиста я не хочу. Когда Высоцкий поет, любой попадает под его обаяние, потому что делает он это мастерски. Бенгальскому и невесело, потому что вся жизнь на острие ножа…»