Текст книги "История Фридриха Великого."

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

   В этом положении пруссаки оставались три недели, выжидая движений неприятеля. Но австрийские военачальники все еще не доверяли своим силам и не решались ни на какое смелое предприятие. Во время этого трехнедельного тревожного ожидания Фридрих был еще более расстроен известием о кончине вдовствующей королевы, своей матери. Горесть о потере этой добродетельной, благородной женщины, которую он любил со всем жаром сыновнего чувства, лишила его на несколько дней всех способностей души. {280} Он не допускал к себе никого, не хотел слышать ни о чем, и весь был погружен в свою тяжкую скорбь.

   Наконец, принц Лотарингский решил действовать. Он направил марш на Габель, чтобы обойти принца Вильгельма. У Габеля стоял прусский аванпост, прикрывавший подвоз съестных припасов в Цитау, где находились главные магазины корпуса принца Вильгельма. Аванпост состоял из четырех батальонов и пятисот гусар. Несмотря на то, он три дня жарко оспаривал у 20.000 австрийцев свою позицию, но, наконец, совершенно истощенный, не получая подкрепления, вынужден был сдаться. Австрийцы заняли Габель. Принц Вильгельм не мог долее оставаться в своей позиции; боясь за свои магазины, он наскоро повел армию проселочной дорогой к Цитау, но австрийцы его предупредили. Небольшой отряд пруссаков защищал Цитау. Австрийцы открыли по нему страшный огонь и начали бросать в город бомбы и каленые ядра. Вскоре весь Цитау превратился в груду пепла и развалин. Магазины погибли, кроме того полтораста пионеров и с ними полковник попали в руки неприятелей. Убыток Пруссии простирался до десяти миллионов талеров. Чтобы спасти войско свое от верного поражения, принц Вильгельм вынужден был избегать сражения и ретироваться к Бауцену, где мог получать продовольствие для армии из Дрездена.

   Это несчастье заставило Фридриха поспешить на помощь к своему брату. 29-го июля перешел он через Эльбу при Пирне и соединился с корпусом принца. Грозно, беспощадно встретил он своего брата и его генералов. Вся вина потери была возложена на их недальновидность, недостаток дарований и оплошность. Жестокие, незаслуженные упреки глубоко оскорбили королевского брата; в тот же день он оставил армию и возвратился в Берлин. Но и там преследовало его негодование Фридриха. Вот письмо, которое он получил от короля, на третий день своего приезда в Берлин:

   "Не обвиняю вашего сердца, но в полном праве жаловаться на вашу неспособность и недостаток рассудка при выборе полезных и необходимых мер. Кому остается жить несколько дней, тому лицемерить не для чего. Желаю вам больше счастья, чем я изведал; желаю также, чтобы все бедствия и неприятности, которые вы испытали, научили вас смотреть на важные дела с надлежащим благоразумием, разбором и решимостью. Большая часть несчастий, кото-{281}рые предвижу, падут на вашу совесть. Вам и детям вашим они более повредят, чем мне. Впрочем, будьте уверены, что я любил вас от всего сердца и с этими чувствами сойду в могилу".

   Принц не вынес такой опалы: он опасно заболел чахоткой и на следующее лето умер в Ораниенбурге, близ Берлина.

{282}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Продолжение похода 1757 года

   Начало несчастья повлекло за собой и другие неудачи. Опасность приближалась со всех сторон. Каждый день, каждый час становился для Фридриха драгоценным. Австрийцы расположились в Верхней Лузации (Лаузице); эрцгерцог Карл занял со своей армией превосходную позицию. Фридрих непременно хотел дать ему решительное сражение, но атаковать австрийцев, без явной потери, не было никакой возможности. Фридрих начал маневрировать около австрийского стана, чтобы обмануть неприятеля и заставить его переменить положение, но Карл не трогался с места.

   Раз вечером Фридрих, против обыкновения, пригласил к ужину всех своих генералов. Стол был накрыт под открытым небом, на широкой площадке. Отдан был приказ не отгонять любопытных. За ужином разговаривали о предполагаемых предприятиях против неприятеля; генералы громко подавали свои советы. Тут же был составлен план атаки, и в ту же ночь начались все приготовления. Фридрих рассчитывал, что между любопытными могли быть лазутчики, и не ошибся. Еще до рассвета принц Лотарингский был обо всем уведомлен. Но он слишком хорошо знал своего противника и спокойно оставался на своем месте. И эта последняя хитрость не удалась. {283}

   Долее медлить Фридрих не смел. Французы, вместе с имперским войском, приближались быстрыми шагами. Он оставил большую часть своей армии под начальством герцога Бевернского, которому в помощники дал Винтерфельда, для прикрытия Лузации и Силезии от австрийцев, а сам с двенадцатью тысячами отправился в Дрезден, чтобы, собрав тамошнее войско, двинуться к берегам Салы, навстречу новому своему неприятелю.

   Австрийцы спокойно оставались на своей позиции до тех пор, пока Мария-Терезия не прислала своего канцлера Кауница в лагерь к принцу Лотарингскому со строжайшим предписанием действовать решительнее. Карл на другой же день напал на отдельный прусский корпус. Все выгоды и перевес сил были на стороне австрийцев. Пруссаки дрались отчаянно, но должны были отступить со значительным уроном. В этой битве погиб отличный генерал Винтерфельд. Он был ранен в грудь навылет и на следующий день умер.

   Когда Фридрих узнал о смерти своего любимца, он воскликнул со слезами: "Боже мой, какое несчастье! Против всех моих врагов я еще надеюсь найти спасительные средства, но где найду я другого Винтерфельда?" Сами неприятели уважили этого отличного генерала. Когда тело Винтерфельда повезли в Силезию, в поместье покойного, австрийские форпосты отдали ему честь ружейным залпом и отделили отряд, который должен был проводить его до места погребения.

   Герцог Бевернский, боясь, чтобы Карл Лотарингский не отрезал его от Силезии, немедленно повел войско к границе. Он переправился спокойно через реки, отделявшие Лузацию от Силезии и остановился за Кацбахом. Карл, слегка беспокоя его арьергард, преследовал его до Бобера, потом также вошел в Силезию и через Лигниц направил марш свой к Бреславлю.

   Между тем 100.000 французов вступили уже на германскую землю. Одну часть армии вел генерал д'Этре, питомец знаменитого маршала де Сакса; он шел против Ганновера. Другая часть находилась под начальством князя Субиза, любимца г-жи Помпадур. Он должен был соединиться с имперским всеобщим ополчением и овладеть Силезией. Против первого войска в Вестфалии составилась армия из ганноверцев, гессенцев, брауншвейгцев и пруссаков, под начальством герцога Кумберлендского, сына английского короля. Этот полководец, вместо того, чтобы остановить врага, все отсту-{284}пал до тех пор, пока, 26-го июля, при Гастенбеке, близ Гамельна, обе армии не встретились и вынуждены были вступить в бой. Французам недорого стоило выиграть сражение: при первой неудаче герцог Кумберлендский велел ударить отбой и уступил неприятелю поле битвы. Д'Этре преследовал отступающее войско и, наконец, до того стеснил английского вождя, что тот, 8-го сентября, подписал при Костер-Севене позорную конвенцию, под ручательством датского короля. Главные статьи конвенции заключались в роспуске всей союзной армии. Солдаты вслед за тем разошлись по домам, а полководец их сел на корабль и отправился восвояси. Пруссаки должны были сдать Везель в руки французов, которые его тотчас заняли и укрепили. Брауншвейг также был ими занят. Они вторглись в прусские провинции, лежащие на Эльбе, и производили там жесточайшие опустошения и грабежи. Вся ганноверская область и Гессен находились в их руках. Французский военный комиссар Фулон, заняв Кассель, действовал, как турецкий визирь: жестокостям и притеснениям всякого рода не было конца. Один Геттингенский университет уцелел от хищничества победителей по особенному заступничеству маршала д'Этре, который в самом начале своих счастливых действий по повелению короля должен был сдать главное начальство над войском герцогу Ришелье, прозванному французским Алкивиадом и покровительствуемому г-жой Помпадур. Ришелье пожал плоды всех мудрых действий маршала д'Этре: он подписал Клостер-Севенскую конвенцию, он занял оставленные французам города, и он же теперь ознаменовывал себя грабительством и пожарами беззащитных прусских селений и городов. Промотавшийся парижский придворный лев, украсив себя чужими лаврами, хотел поправить свое состояние военной добычей. Он даже не скрывал своего стремления к удовлетворению личной корысти. Война эта, по-видимому, для того и была ему предоставлена, чтобы он мог воспользоваться ее выгодами. В первый же год своего начальствования над армией он на награбленные суммы построил себе в Париже великолепный дворец, который сама Помпадур прозвала "ганноверским павильоном".

   Из Брауншвейга Ришелье послал отборный корпус войск на подкрепление Субиза, который, соединясь с принцем Гильбурггаузенским, генералиссимусом имперской исполнительной армии, шел в Саксонию. Грозная имперская армия, представительница германской конфедерации, явилась перед Субизом в таком виде, что {285} французский полководец не мог скрыть веселой усмешки. За исключением солдат, поставленных Баварией, Палатинатом, Виртембергом и еще несколькими немецкими владениями, все остальное войско походило на армию "амьенского пустынника". Это была ватага оборванных, полуодетых нищих и калек, с сумками и мешками, кое-как и кое-чем вооруженных. Все они стали в ряды из одной надежды на стяжание, но без всякого нравственного побуждения. Большая часть из них никогда не брались за оружие и не имели понятия о военном деле. Но вся эта сволочь была разделена на отряды и корпуса. Некоторые округа Швабии и Франконии выставили только по одному солдату. Те, которые обязаны были дать офицера без солдат, брали его прямо от сохи. Свинари были обращены во флейтщиков, а старые упряжные лошади поступали под драгун. Прелаты империи, желая также принять участие в общем деле народной свободы и религии, посылали своих служек и монастырских сторожей, перепоясав их парусинники каким-нибудь ржавым палашом или обломком старой сабли. Женщины и старики провожали эту знаменитую армию.

   Вообще имперская исполнительная армия была более способна мешать действиям правильного, хорошо обученного французского войска, чем помогать ему. Соединенная армия дошла до Готы и Веймара, а Ришелье послал корпус в Гальберштадский округ, который, опустошив страну, явился перед вратами Магдебурга.

   В то же самое время русское стотысячное войско, под предводительством генерал-фельдмаршала Степана Федоровича Апракси-{286}на, перешло границу Пруссии. Иррегулярные войска его, состоявшие из казаков и калмыков, рассыпались по пограничным провинциям, истребляя все огнем и мечом. Апраксин, отделив корпус под командой генерала Фермора, приказал ему занять Мемель, а сам остановился на правом берегу реки Руссы.

   В одно время с русскими и шведы высадили свое войско в Стральзунде и начали опустошать Померанию.

   Пруссия сделалась театром войны. Во все концы ее проникли неприятели, и Фридрих вынужден был раздробить армию свою на части, чтобы противопоставить оплот каждому наступающему врагу. Но он не мог равнодушно переносить разорение и гибель самых цветущих своих провинций и не надеялся на свои силы в страшной борьбе. Враги были почти в восемь раз сильнее его. Он был окружен ими со всех сторон. Видимо, надлежало изнемочь и быть свидетелем и виновником погибели прекрасного Прусского королевства. Часто овладевала им тяжкая меланхолия; в эти минуты он решался не пережить своего несчастья. Генералы прусские, видя его мрачным и пасмурным, боялись, чтобы он в порыве отчаяния не покусился на собственную жизнь. Всем было известно, что он всегда носил при себе сильнодействующий яд. В минуты скорби Фридрих изливал всю свою душу в стихах, выражавших глубокое удручение. В них проглядывала пагубная мысль о самоубийстве. Но сама способность передавать горе стиху служила ему сильным про-{287}тивоядием, и если он сохранил твердость духа в эту печальную эпоху, то обязан тем поэтическому направлению души своей.

   Иногда надежда в нем воскресала. С пророческим воодушевлением предсказывал он Пруссии торжество над врагами и бессмертную славу. Тогда и сам он оживал духом и опять бодро и энергично принимался опять за дело.

   Но обратимся к ходу военных действий и последуем за ними в хронологическом порядке.

   Мы видели, что для прикрытия Пруссии от русских Фридрих оставил до 22.000 войска, под начальством опытного полководца, восьмидесятилетнего Левальда. Пока совершались кровавые события в Богемии, русские, в мае 1757 года, четырьмя колоннами проникли в Пруссию.

   Авангард наш, составленный из легких, иррегулярных войск: казаков, калмыков и крымцев, ясно показывал, что война эта будет тягостна и опустошительна для Пруссии.

   Дикие, неустроенные орды этого войска всюду оставляли за собой ужас и отчаяние. Пепелища, развалины и трупы жителей, без разбора пола и возраста, означали след их. Пруссаки смотрели на наше войско, как на вторжение новых варваров, называя наших казаков гуннами XVIII столетия. Между тем в регулярном нашем войске господствовала дисциплина, которая могла служить примером для самых образованных народов. После пятидневной осады Фермор взял Мемель и устроил в нем сообщение морем с Ригой. Апраксин шел вперед почти беспрепятственно. Все пройденные им пограничные провинции были объявлены завоеванными Россией и приведены к присяге. Эта решительная мера заставила встрепенуться Левальда и преградить русским путь к дальнейшим завоеваниям. В июле Апраксин перешел реку Прегель и продолжал марш до Аксины. Здесь встретили его пруссаки. Оба войска расположились к битве, которая должна была произойти близ деревни Гросс-Егерндорф. Русские заняли прекрасную позицию. Тыл их был прикрыт густым лесом; фланги отлично защищены. Левальд хотел занять гористую местность и поставить на ней свою тяжелую артиллерию, чтобы прикрыть ею фланг свой, но русские и в этом его предупредили. 30-го августа началось дело. Прусская кавалерия была превосходна, наша – весьма посредственна. Левальд начал атаку с обоих крыльев, успел сбить русскую конницу с позиции и загнать за пехоту, но тут пехота встретила пруссаков с примкнуты-{288}ми штыками, и они должны были отступить. Тогда двинулась прусская инфантерия. Левое крыло действовало довольно успешно, но правое, которому назначено было нанести решительный удар русским, испытало несчастье. Румянцев, командовавший второй нашей линией, пошел в обход, ударил на пруссаков во фланг и в тыл, смял и погнал их назад. В это время расстилался по полю густой дым от горящих деревень, которые Апраксин нарочно велел зажечь, чтобы скрыть от пруссаков свои движения. За дымом вторая прусская линия, выступившая на подмогу первой, не могла различать неприятеля и открыла огонь по своим же бегущим товарищам. Командовавший нашим левым крылом генерал-аншеф Василий Абрамович Лопухин воспользовался беспорядком в неприятельских рядах. С величайшей неустрашимостью повел он свои уцелевшие батальоны против прусских батарей. Три неприятельские пули пронзили грудь храброго вождя. Он упал и был отнесен в лес. Придя в себя, Лопухин спросил: "Ну что, гонят ли неприятеля?" Ему отвечали, что пруссаки разбиты. "Слава Богу! – воскликнул он. – Теперь умру спокойно; я исполнил долг, возложенный на меня государыней!"

   Битва длилась десять часов. Левальд, на всех пунктах пораженный, велел ударить отбой и очистил поле сражения. Он отступил в величайшем порядке, без преследования со стороны русских.

   Пруссаки потеряли в этой битве более 6.000 человек убитыми и двадцать шесть орудий. Потеря с русской стороны простиралась до трех тысяч, но зато русская армия была вчетверо многочисленнее прусской. Кроме Лопухина, мы лишились генерал-поручика Зыбина и командира малороссийских казаков Капниста.

   Но победа при Гросс-Егерндорфе не принесла никаких плодов России и не причинила особенного вреда Пруссии. После битвы Апраксин с величайшей поспешностью ретировался за Прегель и не только оставил свои завоевания, но и саму Пруссию. Наши войска отступали за границу так быстро и в таком беспорядке, как будто русские были всюду разбиты и преследуемы. Пятнадцать тысяч раненых и больных были брошены на пути; до восьмидесяти орудий и значительное количество снарядов и обозов оставлены неприятелю. Никто не мог понять причины такого странного поступка Апраксина, тем более, что Гросс-Егерндорфская битва открыла перед ним дорогу к самой столице Пруссии, вполне обнаженной и беззащитной. Одни полагали, что русский фельдмаршал {289} боялся зазимовать в стране, совершенно опустошенной его же войсками; другие утверждали, что он был подкуплен Фридрихом. Но Мемель оставался в руках русских, он был прикрыт 10.000-м корпусом. Через этот город русское войско могло получать все нужное продовольствие морским путем. Стало быть, первое предположение было неосновательно. Второе подтверждалось анекдотом, довольно забавным, но не совсем правдоподобным.

   Рассказывают, что Апраксин отправил из Пруссии несколько бочонков с червонцами, поручив маркитанту-жиду доставить их к своей жене. Чтобы отвратить всякое подозрение, на бочонках была надпись "прованское масло". Между тем он уведомил свою супругу письмом о их настоящем содержании. Транспорт прибыл благополучно в Петербург. Аграфена Леонтьевна приняла посылку своего мужа и приказала поставить бочонки в маленьком кабинете, смежном с ее спальней. Ночью, оставшись одна, она решилась откупорить один из бочонков: крышка свалилась, и в комнату потекло прованское масло. Маркитант, подозревая незаконность посылки, воспользовался золотом и заменил его маслом.

   Настоящая же причина отступления русского войска заключалась в тайных интригах при нашем дворе. Мы уже видели, что всесильный временщик Бестужев-Рюмин не ладил с наследником престола Петром Федоровичем. Внезапная, тяжкая болезнь императрицы заставила его опасаться за ее жизнь. Боясь невыгодной для себя перемены в правительстве, он придумал составить духовное завещание, по которому императрица отказывала престол сыну наследника, Павлу Петровичу, и до совершеннолетия его назначала правителями государства Бестужева и супругу наследника, Екатерину. Для подтверждения такого завещания Бестужев желал, на всякий случай, иметь под рукой войско. Поэтому он предписал Апраксину немедленно оставить войну с Пруссией и со всей армией перейти в Россию. Но архиепископ новгородский Дмитрий Сеченов успел примирить наследника с императрицей и тем разрушил злые умыслы честолюбивого временщика. К тому же сама императрица выздоровела. Тогда все открылось. Бестужев был предан суду и сослан за самовольный поступок, а Апраксин, призванный в Петербург для допроса, содержался три года во дворце на Средней рогатке, где и умер под судом в 1760 году.

   Фридрих, так дешево отделавшись от русских, мог теперь употребить корпус Левальда против шведов. Он отдал ему приказ {290} немедленно двинуться в Померанию на подкрепление народной милиции, которую составили сами померанцы. Это было первое народное ополчение в Европе. Тогда знали только постоянные войска; вооружение целой провинции за счет народа было явлением совершенно новым. Пример Померании принес большую пользу Фридриху. С этих пор, в продолжение всей Семилетней войны, народная милиция стала играть значительную роль при защите провинций и крепостей.

   Шведы, в числе 22.000, под предводительством генерала Унгерн-Штернберга перешли р. Иену, овладели Стральзундом, проникли даже в Бранденбургскую Марку. Все эти провинции имели только 8.000 человек регулярного войска, которое, под начальством генерала Мантейфеля, занимало Штеттин и не могло покинуть этого важного пункта. А потому шведы без всякого затруднения овладели городами Демином, Анкламом, Узедомом и Воллином. Но враги, некогда столь страшные для Германии, предписывавшие на Вестфальском конгрессе законы для всей Европы, явились теперь в самом жалком и ничтожном виде. Вся храбрость их состояла в нападениях на беззащитные селения, в грабежах и неистовствах. В этом войске, собранном наскоро, высланном сенатом без необходимых приготовлений, нельзя было узнать и тени воинов Густава-Адольфа и Карла XII. У них не было ни легких войск, ни понтонов, ни надежной артиллерии, ни даже магазинов. Кроме того, господствовал величайший беспорядок в самом командовании: предводитель не смел ничего предпринять без предварительного разрешения сената, а сенат давал ему предписания самые несообразные с делом и притом противоречащие одно другому. При первом появлении Левальда шведы отступили от всех своих завоеваний. Горсти пруссаков было достаточно, чтобы вытеснить их отовсюду. Шведы бежали из городов почти без сопротивления.

   К концу октября весь театр войны со шведами ограничивался небольшим клочком северной Пруссии. Большая часть шведского войска, нуждаясь в продовольствии, переправилась на остров Рюген. Пруссаки смеялись над этими врагами. "Шведы пронырливы, как лисицы, – говорили они, – но трусливы, как зайцы!"

   Мы оставили Фридриха в походе против армии Субиза. После нескольких небольших стычек он достиг 14-го сентября Эрфурта. При первом появлении прусского авангарда соединенные армии французов и имперцев отступили. Фридрих преследовал их, овла-{291}дел Готой и оттеснил неприятеля до Эйзенаха. Здесь французы заняли позицию; Фридрих стал под Эрфуртом, выжидая новых предприятий с их стороны. Но он вынужден был снова ослабить свое небольшое войско, отделив от него два корпуса. Один, в 4.000 человек, он отправил с герцогом Фердинандом Брауншвейгским в Гальберштадт, против французов, посланных герцогом Ришелье. Другой корпус, в 8.000 человек, поручил он принцу Морицу с предписанием отправиться в Саксонию и между Мульдой и Эльбой наблюдать за движениями австрийцев. Чтобы скрыть от неприятеля свое малосилие, Фридрих беспрестанно переводил свои полки из одного места в другое, и при каждом перемещении полки выступали под новыми именами. Шпионы в точности передавали Субизу все эти названия полков. Считая войско прусское чрезвычайно значительным, французский полководец долго не решался атаковать его. Узнав, наконец, что Фридрих оставил для прикрытия Готы только четыре кавалерийских полка, он вознамерился снова взять этот город. Генерал Сейдлиц, командовавший гарнизоном Готы, немедленно оставил город, но, отступив на полмили, начал готовиться к бою. Французы заняли Готу. К вечеру офицеры шумно засели за стол. Начался веселый пир и разливное море. Вдруг раздались выстрелы почти у городских ворот. Покровительствуемый густым туманом, Сейдлиц подкрался втихомолку к Готе и расположил свои войска под стенами. Не трогаясь с места, не оставляя бутылки, Субиз приказал нескольким офицерам, взяв отряд, отбить неприятеля. Но французы были изумлены до крайности, увидев перед собою длинную линию войска, состоящую из кавалерии и инфантерии. Сейдлиц, чтобы обмануть их, приказал драгунам спешиться и расставил их между гусарскими полками, в виде пехоты. Не давая французам опомниться, он ударил на них с криком и гамом. Пораженные паническим страхом, французы бросились в город; прусские гусары ворвались за ними. Раздались выстрелы под самыми окнами герцогского дворца, сеча загремела по всем улицам. Субиз и его генералы выскочили из-за стола и едва смогли отыскать своих лошадей. Во весь опор понеслись они в противоположные ворота города, весь гарнизон ринулся в беспорядке за ними. Пруссаки захватили запоздалых в плен и овладели всем багажом. С жадностью гусары стали разбирать неприятельский обоз и громко хохотали, находя в офицерских фургонах парчовые халаты, зонтики, духи, пудру, благовонные мыла, попугаев и обезьян. {292}

   Сейдлиц со своими офицерами сел за обед, начатый французами. Камердинеров, фризеров, поваров, актеров и множество молодых женщин, служивших "по легкой кавалерии" при французском войске и захваченных вместе с обозом, он приказал отправить к неприятелю – безвозмездно. Французов преследовали до Эйзенаха. С этих пор имя Сейдлица загремело; предприятие его было дерзко, даже безрассудно, но оно удалось – и слава о нем разнеслась повсюду. 22-го сентября он возвратился в лагерь короля, потому что не мог удерживать Готы, без опасения быть окруженным неприятелем. Смелый подвиг его не принес никакой существенной пользы, но он ободрил дух пруссаков и в то же время показал характер французского войска и его предводителей.

   После выхода его из Готы французы опять заняли город. Фридрих вынужден был оставить Тюрингию и отодвинуться к Бутштету, чтобы занять безопасную позицию. Здесь простоял он спокойно до 10-го октября. Но вдруг поразило его известие, что герцог Ришелье ведет 30.000 человек к Магдебургу, и что австрийцы покушаются на саму столицу Пруссии. Даун, пользуясь раздроблением прусского войска, послал партизанский корпус генерала Гаддика к Берлину.

   Прежде всего король обратился к герцогу Ришелье; успел убаюкать его самолюбие льстивыми письмами и, наконец, зная его жадность, послал ему 100.000 талеров с тем, чтобы он не тревожил магдебургского герцогства. Сделка эта осталась тайной для французского правительства, а Ришелье вдруг переменил свое намерение {293} и оставил прусские провинции в покое. Против Гаддика король велел действовать принцу Морицу, который и принял надлежащие меры, чтобы остановить австрийцев на походе.

   Но Гаддик ускользнул и 16-го октября с 4.000 австрийских кроатов явился у Котбусских и Силезских ворот. Берлин, отовсюду открытый, имел на защиту свою только две тысячи городовой стражи, триста человек солдат и сотни две новобранцев. При первом известии о появлении Гаддика королевская фамилия выехала в крепость Шпандау. Комендант Берлина, Рохов, до того перепугался, что бросил столицу и также ускакал в Шпандау. Отряд Лангенского полка один выступил против неприятеля. Гаддик сбил палисады, которыми были прикрыты ворота, ворвался в предместье, окружил храбрый прусский отряд и изрубил его на месте. Грабеж и бесчинства, производимые кроатами в предместье, привели в трепет всю столицу.

   Между тем Гаддик, зная о приближении Морица Дессауского и постигая всю опасность замедления, торопился поскорее окончить свое дело. Он послал своего адъютанта в магистрат, требуя 300.000 талеров контрибуции. Члены магистрата, чтобы успокоить жителей, решились выплатить 200.000 талеров. После долгих споров с обеих сторон помирились на 215.000. Едва деньги были отсчитаны, Гаддик с величайшей поспешностью отступил в Коттбус. Два часа спустя прискакал Сейдлиц с 3.000 гусар на спасение столицы, а на другой день последовал за ним весь корпус Морица. Но было поздно – увертливый партизан успел уже скрыться.

   Фридрих с досадой узнал о позорном средстве, которым была куплена свобода его столицы. Но делать было нечего. Враги его походили на стоглавую гидру: едва отсекал он ей одну голову, другая нарастала, а между тем силы его истощались. Каждая мелкая стычка уносила горсть храбрых, каждая значительная битва стоила нескольких тысяч воинов. Поневоле надлежало прибегать к золоту, где нельзя было взять мечом. Но из всех врагов его самым забавным был имперский сейм, собранный в славном старинном городе Регенсбурге.

   Эти мудрые парики издали следили за ходом военных действий. Видя истощение прусских сил, слыша о вторжении союзных войск во все края прусского королевства и даже о походе Гаддика на Берлин, они решили, что Фридрих погиб окончательно и поторопились произнести над ним свой приговор. Имперский сейм {294} объявил его "лишенным всех владений и курфюрстского сана". 14-го октября от сейма был отправлен государственный нотариус Априль с депутатами для объявления имперского декрета прусскому посланнику графу Плото.

   Именем сейма приглашался он явиться в зал заседания для выслушивания, вместо своего государя, приговора верховного имперского судилища. Граф Плото встретил депутатов в шлафроке. Но когда нотариус с приличной важностью начал читать свою бумагу, он не дал ему докончить, вытолкал его из комнаты и велел своим людям сбросить с лестницы. Прочая депутация, в страхе и ужасе, разбежалась во все стороны, потратив величественные свои парики и шляпы.

   Тем и кончился грозный приговор верховного судилища Германии!

   Но теперь Фридриху надлежало употребить всю бодрость духа и все свои силы, потому что для него наступала самая критическая минута. Корпус герцога Бевернского был сильно стесняем. В то же время пришло известие, что Субиз с имперской армией проник в Саксонию и почти дошел до Лейпцига. Фридрих решил сперва вытеснить этого опасного врага в Тюрингию, боясь, что он расположится зимними квартирами в Саксонии. Наскоро соединил он свои разбросанные корпуса, которые составили до 20.000 человек, и двинул их к Лейпцигу. Неприятельская армия отступила к Сале и, чтобы воспрепятствовать пруссакам перейти через эту реку, заняла города Галле, Мерзебург и Вейсенфельс. Фридрих быстро последовал за неприятелем. Предводительствуя лично своим авангардом, он дошел до Вейсенфельса. Французы очистили город и переправились через Салу. Они зажгли за собой мост, чтобы остановить {295} пруссаков. Фридрих послал отдельный корпус к Мерзебургу, но и там все мосты были разрушены. Французы отретировались к Мюхельну и стали лагерем. Пруссаки стали наводить понтоны в разных местах; неприятель не мешал им. Фридрих переправил армию через реку и стал лагерем напротив Мюхельна. Осмотрев позицию неприятеля, король нашел, что его можно легко и выгодно атаковать; на следующий день он решился начать действия. Но прусские гусары, отправляясь вечером на фуражировку, воспользовались беспечностью неприятеля, проникли в его стан, захватили множество лошадей и несколько сот солдат увели из палаток.

   Это заставило Субиза за ночь переменить позицию. Фридрих двинулся на следующее утро против неприятеля, но, заметив перемену, отложил свое намерение и отступил к деревушке Росбах, лежащей в одной миле от Люцена.

   Французы праздновали отступление Фридриха, как победу. Громы литавр и веселые песни раздавались в их стане. "Вот вам и непобедимый герой! – говорили офицеры. – При одном взгляде на нас он уже бежит. Но мы оказываем слишком много чести Бранденбургскому маркизу, воюя с ним! Побеждать его смешно, надо просто забрать его со всей шайкой в плен и отправить на потеху в Париж!" Такая хвастливость происходила у французов от уверенности, что Фридрих теперь в их руках и не может вырваться. Бо-{296}ясь, чтобы он не ускользнул от них, Субиз вознамерился немедленно напасть на пруссаков и полонить всю их армию вместе с предводителем.