Текст книги "История Фридриха Великого."

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

   Впрочем, экспедиция на Берлин, которая представляется делом блистательным в Семилетней войне, была, в сущности, не так важна сама по себе, как по своим последствиям. Если бы неприятели воспользовались ею как следует, она нанесла бы решительный удар Фридриху. Экспедиция эта была не что иное, как ловкий маневр, которым хотели выманить Фридриха в Бранденбург, сосредоточить здесь его войска и развязать себе руки в Силезии, Саксонии и Померании. В этом отношении она вполне удалась и притом, благодаря мудрым распоряжениям Чернышева, весьма недорого стоила России.

   "Свет с трудом поверит, – пишет граф Чернышев, – что сия столь важная и для общего дела полезная экспедиция не стоит здешней армии ста человек убитыми, и что раненых еще меньше. Напротив того, неоспоримо, что неприятель буде не больше, то конечно до восьми тысяч человек убитыми, пленными и дезертирами потерял!"

   Фридрих при первом известии о занятии Берлина усилил гарнизоны Швейдница и Бреславля и поспешил со своей армией в Губен, чтобы отрезать корпус Чернышева от главного русского войска и разбить его наголову. Но Чернышев принял свои меры. Узнав на восьмой день после взятия Берлина, что король прибыл в Губен, он с такой поспешностью очистил город и вывел войско, что на третьи сутки был уже во Франкфурте. Австрийцы, по выходе русских, наскоро ограбили город и поспешили в Саксонию. Дорогой, проходя Вильмерсдорфом, имением Шверинов, они вскрыли фамильный склеп, вытащили мертвых из гробов, обобрали их и бросили в поле. Пример варварства, неслыханный даже между готтентотами и жителями Маркизских островов!

   Даун, которому поход Фридриха в Бранденбург очистил поле действия, немедленно выступил в Саксонию и занял неприступный лагерь, тот самый, в котором в предшествовавшем году принц Генрих так превосходно выдержал все неприятельские атаки. Вся Саксония была теперь в руках австрийцев и имперцев. Фридрих, узнав о ретираде русских из Берлина, поворотил назад. Он должен был непременно овладеть Саксонией, иначе неприятели могли приобрести над ним решительный перевес. От успеха этого похода зависело все: если Даун его разобьет или удержит в Саксонии, тогда русские немедленно проникнут в бранденбургские владения и там займут зимние квартиры. Фридрих решил действовать напропалую.{382} Салтыков сильно занемог и получил позволение отправиться в Познань. Вместо его был послан к армии новый фельдмаршал, граф Александр Борисович Бутурлин. Несмотря на ненастную и холодную погоду, Бутурлин медлил с выступлением на зимние квартиры: он ждал развязки саксонских дел. Фридрих чувствовал всю важность нового своего предприятия и, как при Лейтене, поставил карту ва-банк. Вот что писал он в это время к маркизу д'Аржансу:

   

   "Я похож на тело, у которого каждый день отнимают по больному члену. Еще одна операция, и все кончено – или смерть, или спасение! Да поможет нам Бог, теперь его помощь необходима. Но никогда не решусь я заключить невыгодный мир. Никакие обстоятельства, никакое красноречие: не принудят меня подписать собственный позор. Или я паду под развалинами отечества, или, если судьба отнимет у меня и это утешение, я сумею сам положить предел своему несчастью".

   Первые движения Фридриха в Саксонии были увенчаны успехом. Виттенберг и Лейпциг опять достались в его руки. Имперская армия, не соединясь с австрийцами, отступила к Тюрингии. Оставался один, но самый страшный неприятель – Даун. Фридрих созвал своих генералов на военный совет. Он предлагал напасть на лагерь Дауна и спрашивал их мнения. Все молчали. В таком отчаянном деле легче было повиноваться, чем советовать.

   – Стало быть, вы почитаете это предприятие невозможным? – сказал король после некоторого молчания.

   Тогда Цитен выступил вперед с воодушевленным лицом:

   – Все возможно! – воскликнул он. – Хотя и кажется трудным. Испытаем и увидим!

   Король пожал ему руку, и дело было решено. Фридрих хотел атаковать австрийский стан с тыла и с фронта в одно время; стеснить их фланги к центру и, пользуясь беспорядком, нанести решительный удар. Исполнение этого плана было сопряжено с больши-{383}ми затруднениями, но при успехе могло уничтожить всю армию Марии-Терезии. Даун имел 64.000 войска, стоял в самой выгодной позиции: левое крыло его примыкало к Эльбе, правое было защищено высотами, на которых находились страшные батареи, фронт прикрывали лес и болота. Но Фридрих основывал свои виды на тесном пространстве австрийского лагеря, где, в случае нападения, нельзя было с успехом развернуть все силы.

   Рано утром, 3-го октября, он выступил в поход четырьмя колоннами. Армия его была разделена на две части; одну он сам вел на неприятельский фронт, другую вел Цитен к деревне Синтиц, откуда с возвышения мог действовать в тыл врагам. Дорога пролегала Торгауским лесом. По уговору, Цитен не должен был вступать в битву, пока не услышит, что король завязал уже дело с неприятелем. В лесу Фридрих встретил австрийский драгунский полк, занимавший аванпост. Совершенно неожиданно драгуны очутились между двумя прусскими колоннами и, после слабого сопротивления, вынуждены были сдаться в плен. Около полудня король обошел левый фланг Даунова лагеря и достиг до опушки леса. В это время с противоположной стороны раздались пушечные выстрелы. Цитен наткнулся на неприятельский форпост и вынужден был выдвинуть против него несколько орудий. Король, полагая, что Цитен вступил уже в дело, поспешил с авангардом своим выйти из леса, не дожидаясь остального войска, и также атаковал неприятеля. Эта ошибка едва не лишила его всей надежды на успех. Когда пруссаки вышли из леса, их встретил огонь из 200 орудий. Пять батальонов и все канониры легли на месте, прежде чем успели сделать выстрел. Казалось, весь ад открыл свои недра, извергая тысячи смертей. Канонада была так сильна, что с первых десяти выстрелов густые тучи на небе рассеялись, и день прояснел. Земля застонала, и со столетних дубов посыпались вершины и сучья на прусских солдат, которые пробирались лесом.

   Фридрих вынужден был слезть с коня и пешком вести солдат в атаку. Смело, бодро шли пруссаки вперед, смыкая свои ряды, в которых ядра прорывали широкие полосы. Так взошли они на возвышения и овладели неприятельскими батареями. Несмотря на все усилия австрийской пехоты, прусские гренадеры держались крепко и страшно мстили за смерть своих товарищей. Тогда Даун послал в дело своих кирасиров. Латники врубились в ряды пруссаков и погнали их назад. Между тем подоспела и прусская кавалерия. Атака {384} возобновилась. Обе армии сблизились на выстрел. Начался перекрестный огонь. Фридрих ободрял своих солдат. Бой длился, обе стороны дрались с равным успехом. Под Фридрихом была убита лошадь. Когда он пересел на другую, пуля поразила его в грудь, и он упал на землю. Адъютанты подскочили к нему: он лежал без чувств, кровь струилась. Его хотели уже отнести за фронт, но вдруг он пришел в себя, сам привстал на ноги и потребовал лошадь. Ничего! Ничего, друзья мои!" – сказал он адъютантам и опять начал распоряжаться битвой. На нем были бархатный сюртук и шуба, они ослабили силу удара, и пуля только слегка оцарапала ему грудь.

   Прусская конница привела в расстройство неприятельскую пехоту. Несколько полков были взяты в плен, успех склонялся на сторону Фридриха. Но тут австрийские драгуны и кирасиры кинулись с таким неистовством на фланги прусских гусар, что заставили их отступить и преследовали до самого леса. Новые попытки к атаке были безуспешны. Даун мог поздравить себя с победой. Темная, осенняя ночь наступила, и бой прекратился. Но Фридрих не хотел уступить победы. Он вывел своих людей в Плауэнскую долину и там расположил их в боевой порядок, чтобы с рассветом снова начать сражение. Сам он отправился в ближнюю деревню. Там все избы были наполнены ранеными, и он должен был поместиться в сельской церкви. На ступенях престола, при слабом свете лампады, он написал карандашом нужные депеши. {385}

   Потом ему перевязали рану. Он многого ожидал от следующего дня.

   – Неприятель не может остаться на прежней позиции, – говорил он, – потому что Цитен у него в тылу. А когда он вылезет из норы своей, мы с ним справимся.

   Офицеры слушали его, но внутренне чувствовали, что надежды нет. Победа Дауна была решительна, половина прусской армии покрыла поле битвы. С нетерпением ожидал король первых лучей дня, ночь эта казалось ему целой вечностью. Беспрестанно высылал он адъютантов посмотреть, не рассветает ли. Но бурная ночь длилась, как нарочно. Ветер завывал в лесу и заглушал стоны раненых и умирающих. Проливной дождь как будто хотел смыть с земли кровавые пятна. Солдаты обеих армий блуждали по полям в совершенной темноте, и часто пруссаки, натыкаясь на свои же патрули, открывали по ним огонь. В разных местах австрийцы и пруссаки, которые не могли добраться до своих армий, располагались у одних костров, делясь по-братски всем, что Бог послал – голод, холод и утомление примирили врагов. В солдатах, похожих за несколько часов перед тем на разъяренных зверей, теперь пробуждалось человеческое чувство участия и сострадания. Они ложились рядом на мокрую землю, условясь наперед, что на утро тот из них признает себя пленным, чья сторона проиграет битву.

   Между тем, пока это происходило в армии Фридриха, Цитен перед вечером вступил в битву с корпусом Ласси, поразил его и вытеснил австрийцев из деревни Синтиц. Неприятель, чтобы спастись от преследования, зажег деревню. Но это обстоятельство послужило в пользу пруссаков. Зарево пожара дало Цитену средства продолжать свои действия, несмотря на наступающую темноту. По совету Меллендорфа он велел из деревни штурмовать неприятельские батареи, а сам с несколькими полками пехоты, прикрываемой конницей, ринулся на Синтицкие высоты, овладел ими, потеснил австрийцев и несмолкающей канонадой привел их в совершенный беспорядок. Несколько австрийских полков, которые в темноте сбились с дороги, были захвачены в плен.

   Ласси сделал последнюю попытку сбить пруссаков с позиции но неудачно. Конница его была опрокинута и спасалась бегством. Сам Даун получил несколько ран и вынужден был сдать команду генералу д'Оннелю. Новый военачальник, видя совершенное расстройство армии, поспешил переправить ее через Эльбу по трем плавучим мостам, которые наскоро были наведены. {386}

   Едва рассвело, Фридрих выехал из деревни, чтобы обозреть свое войско и приготовить его к новой битве. Вдали показались всадники в белых плащах; они неслись во весь карьер прямо на него. Это был Цитен. Прискакав к королю, он отсалютовал саблей и рапортовал:

   – Имею честь донести, что приказ вашего величества исполнен: неприятель разбит и ретировался.

   В один миг оба соскочили с коней. Король бросился обнимать Цитена, который, рыдая, упал к нему на грудь и не мог произнести слова. Потом, вырвавшись из объятий Фридриха, он обратился к своим солдатам:

   – Братцы! – воскликнул он. – Король наш победил, неприятель разбит: да здравствует наш великий король!

   – Да здравствует король! – раздалось в рядах. – Но да здравствует и старый Цитен, наш гусарский король! – закричали гусары.

   Можно себе представить радость прусского войска при этом совершенно неожиданном известии. Победа Цитена, о которой не смели даже мечтать, и рана, полученная Фридрихом, снова возбудили воодушевление солдат.

   Ряд успехов последовал за Торгауским сражением. Если бы не позднее время года, король извлек бы значительные выгоды из этой кампании. В девять часов утра, когда солнце озарило всю окрест-{387}ность, пруссаки увидели себя обладателями поля сражения, покрытого десятками тысяч мертвых и умирающих, которых, однако, саксонские крестьяне и австрийские мародеры за ночь успели обобрать дочиста. Потеря с обеих сторон была так значительна, что, по-видимому, враждующие стороны не скоро могли опять приступить к новым действиям. Король лишился 13.000, австрийцы – 16.000 человек. Войско последних ретировалось по берегам Эльбы. Ласси пошел прямо к Дрездену, д'Оннель повел свои отряды по правому берегу. За Плауэнской долиной оба генерала соединились. Фридрих преследовал неприятеля, сделал даже попытку вытеснить его из Дрездена, но проливные дожди и холод препятствовали правильной осаде. Он разместил войска свои по зимним квартирам. Австрийцы сделали то же. Русские отправились зимовать вблизи своих польских магазинов, а имперцы – во Франконию.

   В то же время генерал Гольц действовал с успехом в Силезии. Лаудон вынужден был отступить к границам. В руках австрийцев осталась одна крепость Глац. Евгений Виртембергский, по удалении русских за Варту, ударил на шведов и прогнал их к Стральзунду. Гюльзен занял Рудный хребет и тем отрезал имперскую армию от Саксонии.

   Война с французами велась в этом году с переменчивым счастьем. Французы имели некоторые успехи, но не могли ими воспользоваться из-за несогласия своих вождей. Фердинанд Брауншвейгский, ослабленный Фридрихом, которому должен был уступить значительную часть своего войска, не мог действовать решительно. Малая война продолжалась между враждующими, без особенных выгод для каждой стороны. Вся кампания не имела важных результатов.

   Фридрих провел зиму в Лейпциге.

   Город этот в то время почитался средоточием германского просвещения и литературной деятельности. В нем жили знаменитейшие ученые, поэты и художники: король вошел в свою сферу. Здесь он мог отдохнуть душой и освежиться в беседе о науках и поэзии с отличнейшими умами Германии. Здесь сблизился он с саксонским поэтом Готшедом и с баснописцем Геллертом. Для придворных концертов король выписал из Берлина всю свою капеллу, но сам уже редко принимался за флейту. Наконец, прибыл в Лейпциг и последний задушевный друг Фридриха, маркиз д'Аржа-{388}нс. Когда он вошел в кабинет короля, Фридрих сидел на полу и кормил своих любимых собак.

   – Как! – вскричал он. – Это ли страшный маркграф Бранденбургский, против которого воюют пять сильнейших держав Европы! Неприятели трепещут и ломают себе головы, полагая, что он в эту минуту замышляет новый план кампании, или пишет грозные статьи договора, или приискивает себе сильных союзников... а он – спокойно сидит в кабинете и утешается комнатными собачками!

   Но Фридрих был не так спокоен, как казался. Он постоянно думал о предстоящей кампании. Каждый день набирались рекруты, и в продолжение шести часов их неутомимо обучали боевым приемам и упражняли в военных эволюциях.

   Были снова сделаны попытки к мирным переговорам. Франция первая вызвалась открыть конгресс в Аугсбурге. Финансы ее были сильно расстроены войной в Вестфалии и еще более неудачной борьбой с англичанами на море. Мир был для нее необходим. Но остальные державы на это не соглашались. Расчет их был верен: с каждой кампанией силы и средства Фридриха истощались. Наконец, он должен будет изнемочь – и покорится. Чего не вынудит сила оружия, то приведут с собою обстоятельства. Но предположения человеческие хрупки: судьба прежде делает свой расчет и часто зароняет семена успеха там, где человек видит одну погибель. То же сбылось и с Фридрихом. Средства его, действительно, были истощены. Война обнимала своим пламенем все его провинции. Жители беднели, доходы уменьшались, поля были притоптаны, целые селения истреблены, войско видимо умалялось. Но это самое послужило к возрождению его сил. Крестьяне оставляли плуг и, вместо того, чтобы трудиться для неверной жатвы, брались за оружие и становились под королевские знамена с твердым намерением отомстить врагам отечества. Незаметно война сама собой обращалась в народную. Вся Пруссия запылала общим патриотическим энтузиазмом. Прежде, чем Фридрих смог придумать, откуда набирать солдат, войска его так пополнились охотниками, что он в начале зимы мог уступить 20.000 человек Фердинанду. Правда, армия эта далеко не походила на войско 1756 года. Ветераны сложили кости на полях своих побед, не много из этих героев уцелело в новых рядах прусской армии, для поощрения и поддержки неопытного войска. Сами офицеры, ознаменовавшие себя славными {389} подвигами, уступили место кадетам, поступавшим на фронт прямо со школьной лавки. Фридрих лишился лучших своих полководцев.

   Принц Леопольд Дессауский, фельдмаршал Шверин, Кейт, герцог Франц Брауншвейгский и Винтерфельд пали с оружием в руках. Фуке и герцог Бевернский томились в плену. Левальд страдал от тяжких ран. Но дух Фридриха по-прежнему господствовал в войске. Судьба его была скована с армией неразрывной цепью. Собрат солдата – в походе и провидение его в бою, он сделался для всех предметом фанатического обожания. Анекдоты о тесном сближении его с войском бесчисленны и разнообразны.

   Во время усиленного марша в Бранденбург войско остановилось на несколько часов у болота, через которое прокладывали наскоро плотину. Утомленные солдаты разложили костры и легли на траве. Вечер был холодный; резкий северный ветер проникал до костей. Цитен также присел к огоньку и скоро заснул. Солдаты подложили ему под голову пук сена. Фридрих увидел это. Тихо подошел он к костру и, закутавшись в плащ, прислонился к дереву. При малейшем шуме он уговаривал солдат: "Тише, тише, дети! Не разбудите моего Цитена: старик устал". Вскоре пришла солдатка и, не примечая короля, так неосторожно поставила на огонь горшок с картофелем, что искры и пепел полетели ему в лицо. Не говоря ни слова, он только прикрылся плащом. Солдат, заметив это, закричал на бабу: "Ослепла ты, что ли? Здесь король!" Солдатка испугалась, схватила свой горшок и бросилась бежать. Но Фридрих приказал ее воротить и насильно заставил доварить кар-{390}тофель. "Ничего, душа моя", – сказал он ей милостиво. – На походе мы все равны, и кухня у нас общая". Другая солдатка во время ночлега родила мальчика. Едва оправясь, рано утром она схватила своего ребенка и прибежала к Фридриху.

   – Государь! – вскричала она. – Вот вам еще солдатик! Я его сейчас родила.

   – Крещен ли ребенок? – спросил король.

   – Нет еще, – отвечала солдатка, – но я непременно хочу, чтобы и его тоже звали Фрицем.

   – Хорошо, – сказал Фридрих, давая ей золотую монету, – береги его, а на зимних квартирах я уж сам окрещу твоего Фрица.

   – А где же ты был, старый Фриц? – спросили короля гвардейцы, бывшие под командой Цитена, после Торгауской победы. – Мы тебя совсем не видели. Или ты уж отказался драться вместе с нами?

   – Нет, дети! – отвечал Фридрих, – я в это время бил неприятеля на другом крыле. Видите, он целил метко!

   Тут показал он им на свою рану и на шубу, продырявленную пулями.

   – Да здравствует наш старый Фриц! – закричали гренадеры в один голос. – Он наш в огне и в смертный час! За него и жизнь, и кровь! Да здравствует король!

   Чего не мог предпринять такой человек! Чего не мог он совершить с таким войском?

{391}

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Начало кампании 1761 года

   Мария-Терезия имела средства продолжать войну, в которой она до сих пор ничего, кроме потерь, не испытала. Государство ее, за исключением некоторых частей Богемии и Моравии, осталось неприкосновенным. Каждую зиму в Австрии производили новые наборы для укомплектования армии. Императрица-королева вместе с сыном своим Иосифом выходила на балкон и приветствовала полки, выступающие в поход. Такой же внимательностью старалась она возбудить твердость и усердие своих полководцев. Когда Даун, после поражения при Торгау, возвращался в Вену, покрытый ранами, Мария-Терезия выехала к нему навстречу за три мили и осыпала разбитого фельдмаршала милостями. Но казна австрийская была истощена войной. Правительство выпускало множество ассигнаций, которые совсем не принимались в других землях. Офицерам, которые получали жалованье ассигнациями, приходилось ждать уплаты до окончания войны. {392} Между тем конца ей не предвиделось. Таким образом, большинство офицеров поневоле вынуждены были с большой потерей разменивать свои ассигнации в частном банке, основанном мужем императрицы на собственный его капитал. Такой невинной спекуляцией император Франц наживал огромные суммы, между тем как подданные его супруги разорялись. Зато, занимаясь подрядами и денежными оборотами, он не вмешивался в дела правительственные, а Мария-Терезия, которая того только и желала, не мешала его спекуляциям. Обе стороны были довольны, и дела шли своим порядком.

   Видя, что все усилия к примирению остались без успеха, и зная, что одним из самых упорных противников мира был Брюль, Фридрих хотел дать почувствовать Августу все невыгоды войны. В возмездие за расхищение Шарлоттенбургского дворца он приказал разграбить роскошнейший и самый любимый Августом увеселительный замок, Губертсбург.

   – Голова властителей не чувствует, когда у подданных вырывают волосы! – говорил он. – Надо их самих трогать за больное место!

   Но король едва смог найти во всем своем войске офицера, который взялся бы за этот позорный подвиг.

   Военные действия 1761 года начались в августе. Франция выставила два войска: первое, в 110.000 человек, для завоевания Мюнстера и остальных крепостей Вестфалии, другое – в 45.000, {393} для овладения ганноверскими провинциями. Бутурлин вел 60.000 русских; кроме того, Румянцев с 20.000-м корпусом, подкрепляемый русским и шведским флотами, отправился осаждать Кольберг. Лаудон прикрывал Богемию семидесятипятитысячным войском, а Даун стоял в Саксонии с 30.000. Имперская армия имела не более 20,000 человек, но, кроме того, шведское войско обладало берегами Померании и при первой опасности могло быть увеличено новыми высадками. Против всех этих сил Фридрих едва мог выставить сотню тысяч людей! При таком положении дел даже победа, подобная Торгауской, могла нанести ему великий вред. Он решил щадить свое войско и строго держаться оборонительной системы.

   Еще на исходе зимы гусарские отряды сделали набег на кантонир-квартиры имперцев. Экспедиция была так счастлива, что пруссаки привели множество пленных, сбили имперскую армию с позиции и на долгое время лишили ее возможности вступить в дело.

   Но главное внимание Фридриха было обращено на Силезию, которая и в этом году была избрана неприятелями театром войны. Здесь предполагалось соединение австрийцев с русскими. Король распорядился так: в Саксонию, против Дауна и имперцев, он послал принца Генриха с 32.000 человек; Евгению Виртембергскому дал 11.000 и поручил защищать Померанию от русских и от шведов, а сам с остальным войском пошел в Силезию. Три месяца старался он разными маршами и контрмаршами помешать соединению Лаудона с Бутурлиным – все напрасно! Русские перешли Одер между Глогау и Бреславлем, и 24-го августа обе армии соединились {394} близ Штригау. Тогда Фридрих с 50.000 человек очутился против 135.000-го неприятельского войска. Несогласие между неприятельскими вождями было причиной, что Фридрих успел еще отретироваться и при Бунцельвице занять крепкий лагерь. Когда через несколько дней предводители вздумали обозреть позиции пруссаков, они нашли уже не лагерь, а крепость, которая выросла перед ними, как будто из земли. Весь лагерь был обнесен валом, перед которым находились палисады и рвы в 36 футов ширины и 12 глубины. Кроме того, на всех возвышенностях стояли батареи; 460 пушек защищали валы, а перед фронтом были поставлены рогатки, вырыты волчьи ямы и проведены летучие мины, наполненные порохом, ядрами и гранатами. Вся прусская армия работала над этими укреплениями день и ночь, и через неделю они были готовы.

   Лагерь Фридриха прикрывал от русских Бреславль и препятствовал осаде Швейдница. Здесь Фридрих хотел погибнуть со всем войском геройскою смертью, но решился продать кровь свою дорогой ценой. Неприятельский стан обнимал прусский лагерь широким полукругом и, постепенно сближая свои концы, отрезывал у него все пути сообщения. Ежечасно Фридрих ждал нападения; все предосторожности были приняты. Солдаты спали поочередно днем, а по ночам становились с ружьями на валы. Король делил с ними все тревоги и неудобства такой жизни. Часто спал он у бивачных огней на голой земле. Раз утром, после бурной ночи с проливным дождем, которую Фридрих провел в солдатской палатке, он сказал Цитену:

   – Такого удобного ночлега я еще никогда не имел. {395}

   – Но в вашей палатке стояли лужи.

   – В том-то и удобство, – возразил Фридрих, – питье и купанье были у меня под рукой.

   Так проходили целые недели: всех волновало тревожное ожидание, но нападения не последовало. Тогда другие заботы начали мучить короля: с каждым днем иссякали жизненные припасы, лошади дохли, люди мерли, походные лазареты наполнялись больными. Открылись повальные болезни, в войске распространялось уныние, а подвозу не было. Голод и зараза действовали хуже русских штыков и австрийских пуль. С такими врагами Фридрих не привык бороться. Он заметно упал духом. Стараясь казаться веселым, ободрять солдат, он сам тосковал, проводил ночи без сна и часто изливал грусть свою в простую, бесхитростную душу Цитена. Старый гусар утешал его, как мог.

   – Нет! – восклицал король. – Не обманывай меня, старый друг! Все пропало, надежды нет!

   – Есть! – отвечал Цитен с твердостью.

   – Разве ты приискал нам нового союзника?

   – Да, вон там – над звездами небесными. Он за нас, и с его помощью мы не погибнем!

   Цитен был прав: один Бог, правящий судьбой людей, спас короля из этого тяжкого испытания. Бутурлин и Лаудон не ладили между собой. Русский фельдмаршал негодовал, что Лаудон не соединился с ним тотчас при переходе через Одер и тем подверг рус-{396}ский авангард нападениям пруссаков. Граф Александр Борисович был вельможа холодный, гордый, самолюбивый. Ловкостью и происками при дворе он сумел достигнуть фельдмаршальского жезла, ничем не прославив себя на ратном поле, и не имея даже необходимых способностей для предводителя войска. Когда императрица поручила ему начальство над армией в Пруссии, молодой великий князь, Павел Петрович, хорошо зная Бутурлина, сказал:

   – Этот ни войны, ни мира не сделает!

   Предсказание Павла сбылось. Бутурлин хитрил, как царедворец. Он знал, что надо угодить и государыне, и наследнику. Первая ненавидела Фридриха, второй обожал его. Бутурлин строго исполнял волю императрицы до той точки, до которой простирались ее предписания, но где он должен был действовать по собственному усмотрению, там он старался угодить Петру Федоровичу. По повелению Елизаветы он соединился, наконец, с австрийцами, но когда надлежало нанести решительный удар Фридриху, он вспомнил, что императрица недужна и слаба, и что не нынче, так завтра вступит на престол Петр III. Потому, несмотря на все убеждения Лаудона, он не соглашался атаковать пруссаков в Бунцельвицком лагере. Лаудон хотел сберечь свои силы и охотно предоставил русским первую роль в этом трудном деле. Но Бутурлин его хорошо понял.

   – Австриец хитрит, – говорил он, – ему хочется загребать жар нашими руками. Этого не будет!

   Когда Лаудон настаивал, доказывая все удобство и необходимость решительной битвы, Бутурлин велел ему сказать, что "если барону угодно пуститься на это отважное дело, он даст ему в подкрепление 20.000 русских". У Лаудона разлилась желчь при этом известии. По выздоровлении он начертал подробный план атаки и в нем указывал, где и как должны действовать русские. Бутурлин вспыхнул от гнева: он почел неслыханной дерзостью, что субалтерн-генерал осмелился делать предписания фельдмаршалу. Под предлогом недостатка провианта и трудного подвоза он со всей армией перешел за Одер, оставив Лаудону только корпус графа Чернышева. Лаудон не смел оставаться один перед лагерем Фридриха и также отретировался в горы. Прусская армия была спасена. Солдаты прыгали от радости, видя, что неприятель отступает, а Фридрих обнял Цитена и сказал:

   – Ты прав! Союзник твой сдержал слово: он нас выручил!

{397}

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Конец кампании 1761 года

   Вслед за русскими Фридрих отрядил отдельный корпус под командой Платена, поручив ему проникнуть в Польшу и разрушить там русские магазины. Платену, после многих затруднений, удалось при Гостине захватить огромный русский вагенбург, прикрываемый 5.000 человек, под начальством бригадира Черепова. После кровопролитного боя 2.000 русских были захвачены в плен, остальные обратились в бегство. Бутурлин отрядил корпус для преследования Платена, однако тот успел перебраться через Варту, при Ландсберге, и ушел в Померанию. Это обстоятельство заставило русских отступить к Познани. Теперь оставалось еще удалить Лаудона. Для этого Фридрих выступил из своего укрепленного лагеря и начал делать искусные маневры, показывая вид, что хочет ударить на графство Глацкое, занятое австрийцами, или приникнуть в Моравию. Но Лаудон не дался в обман и удерживал свою позицию в горах. Напротив, пользуясь удалением короля от Швейдница, он в ночь на 1-е октября неожиданно напал на эту крепость. Чернышев первый повел русских на приступ, овладел валом, поворотил прусские пушки против крепости, ворвался {398} в город и отворил австрийцам крепостные ворота. Трехтысячный гарнизон, арсеналы и обширные магазины Швейдница достались победителям.

   Смелый подвиг Лаудона дал австрийцам средства стать твердой ногой в Силезии, расположиться в ней на зимних квартирах и начать следующую кампанию с большими выгодами. За все это Лаудон был награжден опалой Марии-Терезии и едва не попал под военный суд. Его обвиняли в том, что он распорядился самовольно и нанес Фридриху гибельный удар, не испросив сперва разрешения венского военного совета. Этот нелепый образ ведения войны был причиной всех неудач австрийского оружия в борьбе с решительным прусским королем.

   Весть о взятии Швейдница поразила Фридриха. Ключ к Силезии, а вместе с ним и половина этой провинции были потеряны. Ему оставалось только прикрыть столицу и остальные крепости Силезии и подкрепить принца Евгения, который с трудом боролся против русских под Кольбергом. Фридрих занял квартиру при Штрелене. Отсюда он мог удобно действовать против неприятеля при малейшем его покушении на Бреславль или на окрестности Швейдница. Войска были расположены по деревням, около Штрелена.

   С 11-го сентября граф Румянцев действовал в Померании, против города Трептау. После краткого сопротивления город сдался на капитуляцию, а командовавший им генерал Кноблаух со всем гарнизоном был взят в плен. Оттуда Румянцев двинулся к Кольбергу. В то же время небольшой русский флот под командой вице-адмирала Полянского начал блокировать город с моря. Румянцев окружил армию принца Евгения Виртембергского со всех сторон и, таким образом, отрезал у ней совершенно подвоз провианта. Генерал Вернер, прикрывавший большой прусский транспорт, был атакован близ Трептау, разбит и со всем отрядом взят в плен. Таким образом, русские отомстили за разграбление своего вагенбурга Платеном. Граф Бутурлин неоднократно отзывал его назад. Румянцев, несмотря на холод и невзгоды поздней осени, не повиновался. Наконец, разбив принца Евгения, он отступил.