Текст книги "История Фридриха Великого."

Автор книги: Федор Кони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

   Но при состоянии тогдашней Польши и при влиянии на нее посторонних держав Станислав-Август не мог воспользоваться мудрыми советами Фридриха. Если вопрос о праве на верховную власть был решен Екатериной почти таким же средством, каким Александр Македонский развязал гордиев узел, то другой вопрос, о правах религии, волновал еще умы и разжигал страсти. В коренных постановлениях Речи Посполитой было определено, чтобы все граждане, несмотря на различие вероисповедания, пользовались одинаковыми правами в государстве. В 1569 году постановление это было снова утверждено на Люблинском сейме, и с тех пор каждый из королей польских, при вступлении на престол, приносил клятву сохранять права диссидентов, т. е. граждан не римско-католического исповедания. Но дела веры имели влияние и на дела политические. Большая часть польских подданных держались православного закона и, стало быть, невольно находились под влиянием единоверной им России. Желая уничтожить эту последнюю связь между двумя народами, родственными по происхождению, польские короли, начиная с XVII века, стали притеснять диссидентов. Началось с введения Унии, т. е. смешения обрядов восточной церкви с обрядами западной. В начале XVII столетия иноверцам было запрещено строить новые церкви и возобновлять старые, участвовать в провинциальных сеймах и, наконец, даже поступать на государственную службу. Такие притеснительные меры не раз зажигали пламя бунта и заставляли подданных греко-российского исповедания прибегать к защите русских царей, как представителей и блюстителей православия. Следствием были войны с Польшей Иоанна III, Василия III, Годунова, Алексея Михайловича. Софья укротила на время гонения против диссидентов московским договором 1686 года. Но при Петре Великом договор был нарушен, гонения начались снова и еще с большим фанатизмом. Иезуиты, найдя в Польше надежное пристанище, возбуждали в католиках непримиримую ненависть к иноверцам. Начиная с Петра Великого, Россия стала деятельно наблюдать за действиями польского правительства в отношении к диссидентам. Но при слабых королях из саксонского дома трудно было укрощать страсти народа. Политика России была обращена на другие предметы, и участь диссидентов нисколько не облегчалась. Пылкий, великодушный Петр III вознамерился принять более решительное участие в судьбе притесненных единоверцев и силой оружия восстановить их права и свободу. {437} Но Провидению угодно было предоставить исполнение этого замысла его супруге, великой Екатерине. Тотчас по возведении Станислава-Августа на престол императрица, через князя Репнина, потребовала от короля утверждения законных привилегий диссидентов. Дворы прусский, английский, шведский и датский поддерживали это требование через своих министров. Станислав вынужден был, наконец, созвать чрезвычайный сейм. В октябре 1767 года сейм собрался. Краковский епископ Салтык и магнат Залуцкий восстали против предложений Репнина и увлекли за собой большинство голосов. Сопротивление их возбудило умы в Польше. В Торне, в Слуцке, в Радоме составлялись конфедерации под начальством маршала Гольца, Яна Грабовского и князя Радзивилла, личного врага Станислава Понятовского. Русские войска, под предводительством Салтыкова, двинулись к ним на помощь. Страшное междоусобие угрожало государству. Устрашенный Станислав увидел необходимость прибегнуть к силе власти, чтобы остановить бурю в самом ее начале. Он составил новый сейм из семидесяти депутатов. Начальники противной партии начали опять сеять раздор, Репнин приказал их арестовать и отправил в Россию. Таким образом, дело диссидентов было кончено; сейм утвердил все их прежние права и обещал полную веротерпимость в государстве. Польша на время успокоилась. В Россию было отправлено почетное посольство, составленное из графов Виельгорского, Потоцкого, Поцея и Осалинского, для принесения Екатерине благодарности от имени Польши и княжества Литовского за оказанное ею покровительство диссидентам. Такое решительное влияние России на дела Польши стало тревожить другие государства и, в особенности, Австрию и Францию. Союз Фридриха с Екатериной мешал Австрии ясно высказать свое неудовольствие, и она до времени оставалась спокойной зрительницей событий. Франция, напротив, прибегла к обыкновенному своему орудию – дипломатическим проискам. Герцог Шуазель, управлявший министерством, не мог равнодушно видеть возрастающую силу России, которая распорядилась престолом Польши, не испросив даже согласия французского короля. Не имея средств противиться намерениям петербургского кабинета силой оружия, Шуазель пустил в ход интригу.

   "Французские агенты, – пишет Фридрих Великий, – появились повсюду. Одни возбуждали поляков к восстанию за свою свободу; другие уверяли диван, что могущество России угрожает Оттоман-{438}ской Порте; третьи, наконец, поддерживали на стокгольмских сеймах партию Гилленборгов, чтобы через то склонить Швецию к разрыву с Россией. Сам же герцог Шуазель принял на себя труд более важный: он старался отклонить прусского короля от союза с Россией. Но все его старания и все происки его агентов в Швеции были безуспешны".

   Зато в Польше и в Турции Шуазель имел полный успех. В марте 1768 года образовалась в Баре (в Подолии) новая конфедерация недовольных заключениями сейма. Главами ее были воевода Потоцкий, Осип Пулавский и два брата Красинские. Они распространили слух в народе, что король, по настоянию русской императрицы, намерен совершенно истребить католицизм в Польше и обратить всех поляков в православие. С быстротой ракеты пронеслась эта весть по всему королевству и воспламенила католиков – бунт вспыхнул. В Галиче и Закромиче составились еще два союза, и все три конфедерации соединились, наконец, в Кракове, объявляя решение сейма уничтоженным, а короля лишенным престола. Король и сенат вынуждены были снова обратиться к русской государыне. Войска наши немедленно вступили в Польшу, везде истребляли толпы мятежников и неутомимо преследовали их из одного города в другой, до самых берегов Кодымы. Здесь лежало селение Балта, в котором конфедераты укрепились и хотели защищаться. Русские прогнали их за реку, овладели переправой и, перейдя на левый берег Кодымы, сожгли селение. Этот ничтожный случай послужил к разрыву Турции с Россией. Правый берег реки принадлежал кн. Любомирским, на левом начинались уже владения султана. Несмотря на извинения и дружественные предложения нашего кабинета, диван, подстрекаемый агентом Шуазеля, Верженем, счел разрушение Балты неприязненным действием против Порты, объявил России войну (4 октября 1768 года) и заключил русского посла Обрезкова в семибашенный замок, близ города Адрианополя.

   Все усилия Фридриха примирить обе стороны остались без успеха. Против воли увидел он себя запутанным в чужую ссору и должен был выступить действующим лицом "в политических сплетнях, которыми управляется мир". Он выплатил России вспомогательные суммы, по договору, и ждал, чем дело кончится. Бессмертная слава озарила русское оружие в этой войне. В течение трех лет Россия приобретает неимоверные выгоды: Голицын дваж-{439}ды побеждает при Хотине; Румянцев завоевывает Молдавию и Валахию; Орлов разбивает турок при Хиосе и сжигает их флот при Чесме; Румянцев одерживает победы при Ларге и Кагуле; Панин берет Бендеры; Долгорукий завоевывает Крым. Турция поражена на всех пунктах: войска ее ослабели и упали духом, большая часть крепостей обращена в развалины.

   Такие успехи России начали сильно беспокоить Австрию и даже самого Фридриха. Он предвидел, что от увеличения сил России, он мог, подобно Станиславу-Августу, из союзника сделаться послушником этой державы и начал думать о средствах остановить ее завоевания и поддержать политическое равновесие. Австрия думала о том же. Оба государства встретились в общих им видах и, несмотря на скрытую вражду, стали искать сближения. Иосиф II, сын Марии-Терезии, который по смерти Франца I (1765) был объявлен императором и соправителем своей матери, давно смотрел на Фридриха с юношеским увлечением и горел желанием вписать свое имя в летописи мира такими же яркими, блистательными чертами. Еще в 1766 году, объезжая Богемию и Саксонию, чтобы узнать поближе театр Семилетней войны, Иосиф письменно изъявил Фридриху желание лично с ним познакомиться. Но тогда канцлер Марии-Терезии, Кауниц, нашел это неприличным. Иосиф извинился перед Фридрихом, говоря, что скоро поправит невежливость, к которой принуждает его педантство менторов. Теперь сами обстоя-{440}тельства требовали сближения обоих монархов. Город Нейсе, в Силезии, был избран для их свидания. 25 августа 1769 года прибыл туда молодой император. Фридрих встретил гостя на лестнице. Иосиф бросился к нему в объятия и с восторгом воскликнул:

   – Теперь я совершенно счастлив! Желания мои исполнились: я вижу и обнимаю величайшего монарха и полководца!

   Фридрих отвечал, что почитает этот день счастливейшим в своей жизни, потому что он послужит эпохой соединения двух домов, которые так долго были разделены враждой, и общие интересы которых требуют взаимной поддержки. И действительно, следствием свидания Иосифа с Фридрихом был договор, которым они обязались сохранять нейтралитет в случае новой войны Франции с Англией. Оба государя расстались, уверяя друг друга в искренней и прочной дружбе. Осенью следующего года Фридрих отдал императору визит. На этот раз съезд был назначен в Нейштате, в Мора-{441}вии. Дорогой Фридрих завернул в Росвальд, поместье графа Годица, который славился в Европе как отличный садовод. Сады его замка могли, действительно, назваться гесперидскими садами. Все прихоти вкуса, все вымыслы фантазии, все предания баснословия были в них осуществлены самым поразительным образом. В рощах порхали нимфы, преследуемые фавнами; на лугах играли аркадские пастухи и пастушки; сирены и тритоны плескались в водах. Все боги и богини древнего Олимпа оживали среди роскошной флоры всех земных поясов. Чудные фонтаны, зрелища, фейерверки и превращения поражали посетителя на каждом шагу и уничтожали всякую мысль о мире существенном. Многочисленная дворня графа была приучена к разным ролям этой трагикомической картины, вполне характеризующей досуг, причуды и роскошь XVIII века.

   Фридрих пожалел о бедных людях, которые дрогли в холодной осенней воде, представляя наяд и тритонов, и о тонкой изобретательности ума хозяина, которая, при лучшем направлении, могла бы принести пользу человечеству. В начале сентября король прибыл в Нейштат. Иосиф выехал к нему навстречу. У городских ворот оба монарха обнялись дружески и под руку пошли во дворец, в сопровождении многочисленной свиты и народной толпы. На этом новом конгрессе Кауниц постарался склонить Фридриха к решительному союзу с Австрией, но король не желал прерывать дружеских отношений с Россией. Он обещал, однако, принять все меры, чтобы потушить пожар войны, готовый охватить всю Европу, и, вместе с венским кабинетом, вызвался быть посредником между Турцией и Россией. Известный князь де Линь, находившийся на австрийской службе, оставил нам весьма любопытные записки о нейштатском съезде. Он приводит множество изречений короля, которые показывают тонкость ума и скромность Фридриха.

   – Знаете ли, – сказал он раз Иосифу, – что я состоял у вас на службе? Да, да. Первый поход мой был за дом австрийский. Господи, как времена переменчивы! – прибавил он со вздохом. – Знаете ли, – продолжал он, – что я видел последний луч славы принца Евгения?

   – Вероятно, от этого луча и воспламенился гений вашего величества, – прибавил князь де Линь.

   – Бог мой! Кто же может стать наряду с непобедимым принцем Евгением? {442}

   – Тот, кто выше его! – прибавил князь де Линь. – Например тот, кто выиграл тринадцать сражений!

   О фельдмаршале Трауне Фридрих говорил:

   – Это был мой наставник: у него выучился я сознавать мои ошибки.

   – Ваше величество были очень неблагодарны: вы не заплатили ему за уроки, – отвечал де Линь. – Вам следовало, по крайней мере, дать разбить себя, но я не помню, чтобы это случилось.

   – Я не был разбит потому только, что не дрался.

   К Лаудону Фридрих обращался с особенным уважением. Он называл его не иначе, как фельдмаршалом. Это был тонкий упрек австрийскому правительству, которое не наградило заслуг достойного генерала единственно за то, что он взял Швейдниц без разрешения военного совета. Раз, перед обедом заметили, что Лаудон еще не пришел.

   – Странно, – сказал Фридрих, – это не похоже на него. Обыкновенно он прежде меня являлся на место. {443}

   Садясь за стол, Фридрих поместил Лаудона по правую свою руку.

   – Мне приятнее, – говорил он, – видеть вас возле, чем против себя.

   Деликатность короля доходила до того, что во время пребывания его в Нейштате он и вся свита носили австрийские мундиры, чтобы прусским цветом не напоминать о недавней неприязни. Молодой император сумел расположить его в свою пользу. Вот что Фридрих писал о нем к Вольтеру:

   "Я был в Моравии и видел императора, который должен играть значительную роль в Европе. Он воспитан при набожном дворе – и презирает предрассудки; вырос среди роскоши – и научился жить просто; окружен льстецами – и скромен; полон страстью к славе – и жертвует своим честолюбием сыновнему чувству; имел наставниками одних педантов и, несмотря на то, в нем столько вкуса, что он читает и ценит творения Вольтера".

   Между тем содействие Фридриха к примирению Порты с Россией не имело желанного успеха. Екатерина требовала уступки Молдавии и Валахии и свободы крымцев.

   Австрия, боясь соседства России, вошла в переговоры с Турцией и стала собирать войска в Венгрии. Фридрих, со своей стороны, объявил венскому кабинету, что в случае военных действий он будет поддерживать свою союзницу, русскую императрицу. Франция, пользуясь несогласием кабинетов, обратила все свое внимание на Польшу. Шуазель отправил туда несколько войска и опытного генерала, Дюмурье, для предводительствования инсургентами. Но что мог сделать самый лучший военачальник, когда его войска не привыкли к повиновению и не знали правил подчиненности? Сами главы конфедерации были в несогласии между собой и действовали по своему произволу. Это давало русским войскам, несмотря на их малочисленность, всегдашний перевес над ними. На всех пунктах мятежники были разбиты. Великий Суворов попробовал свой меч или, если можно так выразиться, набил руку в этой малой войне. Везде, где он являлся, конфедераты бежали, а русские праздновали победу. Битвы под Варшавой, около Бреста, при Ландскроне и Люблине, у Велички, Замостья, под Сталовичами, Пулавами, Тинецом и взятие Кракова – были первые лавровые листья, которые он вплел в свой венок, неувядаемый в русской военной истории. Здесь, в этой упорной войне с целым народом, Суворов доказал {444} миру, что и с малым войском можно побеждать врага, как он выражался, без тактики и практики – одним прозорливым взглядом, быстротой и натиском.

   Австрия, обеспокоенная успехами русских в Польше и не видя решения дел турецких, двинула войско за польские границы и заняла графство Ципское, под предлогом старинных прав на эту область, заложенную империи в обеспечение значительного долга. Фридрих, наблюдая за всеми движениями своей соперницы и за выгодами России, также расположил десять тысяч войска в воеводствах Познанском и Кульмском, под видом кордона, для охранения Пруссии от свирепствовавшей в Турции чумы. Польша сделалась яблоком раздора. Всеобщая война готова была вспыхнуть с новой силой. Екатерина с изумлением прочла известие об этом неожиданном действии Австрии.

   В это время принц Генрих, брат Фридриха, находился при нашем дворе. Он ездил в Швецию для свидания с сестрой и на обратном пути был приглашен императрицей в Петербург. Своим добрым, открытым характером и приятностью в обращении он сумел заслужить особенную доверенность и благоволение русской государыни.

   – Странно! – сказала Екатерина, сообщая ему полученное ею известие. – В Польше, по-видимому, стоит только протянуть руку, чтобы взять, что захочешь. Но если венский двор думает присвоить себе польские провинции, то и другие державы вправе сделать то же самое.

   Принц Генрих, столь же ловкий дипломат, как и военачальник, дал мысли императрицы большее развитие. Он постарался убедить Екатерину, что раздел Польши, спасая саму страну от гибельной анархии и беспрерывных междоусобий, в то же время может послужить успокоением Европы, удовлетворив всеобщие интересы. Россия в Польше найдет вознаграждение за уступку Молдавии и Валахии, без которой мир с Портой невозможен; Пруссия будет удовлетворена за издержки, понесенные в турецкую войну, по поводу Польши; Австрия, получив новую область, забудет о Силезии и отстанет от союза с Турцией, где ей теперь грозит опасное соседство России. Мысль Генриха чрезвычайно понравилась Екатерине. Она попросила сообщить ее Фридриху. Фридрих, восхищенный этим неожиданным средством остановить войну и уладить все дела миролюбиво, вместо ответа прислал готовый план раздела {445} Польши. Между русским и берлинским кабинетами скоро все было слажено. Оставалось пригласить Австрию к участию в общем договоре. Но венский двор, который сам подал повод к этому беспримерному замыслу, долго не решался. Тогда Фридрих отправил в Вену договор с Россией о разделе Польши, заключенный 5-го февраля 1772 года, присовокупив, что он поздравляет Марию-Терезию с тем, что ныне судьба Европы находится в ее руках, ибо война и мир зависят от ее воли.

   "Я уверен, – присовокупил он, – что императрица-королева по своему всегдашнему благоразумию и благонамеренности предпочтет спокойствие Европы всеобщей войне, последствий которой никто не может ни предвидеть, ни с точностью предсказать".

   Эти многозначительные слова заставили Марию-Терезию согласиться на общее желание.

   – Я уже не в силах, – сказала она Кауницу, – и потому должна подчиняться воле других; к общему решению присоединяю и мое.

   Несмотря на такое мнение императрицы-королевы, требования Австрии были так неумеренны, что едва не расстроили всего проекта. Фридрих снова должен был прибегнуть к силе убеждений, и сам подал Австрии пример к уступчивости, отказавшись на назначенном ему участке от важнейших городов, Данцига и Торна. Австрийский посол при берлинском дворе, барон фон-Свитен, принял на себя труд склонить Марию-Терезию к требованиям более умеренным. Наконец, после долгой переписки между кабинетами, общий акт о разделе был подписан 25-го июля 1772 года. На долю России приходилось ее древнее, родное достояние – Белоруссия (воеводства Двинское, Полоцкое, Могилевское, Оршанское, Мстиславское, Витебское и Рогачевское); Пруссия брала воеводства Мариенбургское, Хельминское, Поморское, Вармию и часть Великой Польши, до реки Нотец; Австрия – нынешнюю Галицию. Немедленно все три державы двинули войска в свои участки, объявив на них старинные права свои. 7-го сентября 1773 года сейм согласился на уступку требуемых областей, Станислав-Август издал об этом манифест. Россия, Австрия и Пруссия спокойно вступили во владение вновь приобретенных земель.

   Фридрих основал права свои на требуемый от Польши участок на том, что Поморское воеводство и часть Великой Польши, на левом берегу реки Нотец, в старину принадлежали к бранденбургским владениям и были несправедливо отторгнуты польскими ко-{446}ролями, что город Эльбинг был некогда заложен его предками за значительную сумму денег, и что воеводства Мариенбургское и Хельминское должны поступить во владение Пруссии взамен Данцига, который прежде был столицей Померании, но признан Польшей вольным городом.

   Участок, полученный Пруссией, был ничтожнее всех по пространству, народонаселению и достоинству почвы. Но Фридрих сумел извлечь из него огромные выгоды для своего королевства. Во-первых, эта часть Польши составляла чересполосное владение с Пруссией. Она послужила к округлению прусского королевства и к естественной связи между ее провинциями. Во-вторых, обладание устьем Вислы сделало Фридриха хозяином всей польской торговли. Новая провинция получила название Западной Пруссии. Сам король поехал обозреть ее и тотчас же принял меры к ее устройству. В самое короткое время было в ней установлено правильное судопроизводство, собственность и личная свобода жителей были обеспечены законом. Рабство и варварское береговое право уничтожились. Везде учреждались школы, чтобы светом разума и наук облагородить грубую чувственность новых подданных, привыкших к своеволию, распутству и забвению всякого человеческого чувства. Строились почты, больницы, фабрики; все пришло в деятельность и движение. Целые колонии пруссаков заселили пустыни и своим трудолюбием и довольством всячески поощряли беспечных поляков к подражанию.

   После раздела Польши союз Пруссии и России еще более укрепился, несмотря на все усилия враждебных партий. Между Фридрихом и Екатериной завязалась постоянная, дружеская переписка. В 1776 году принц Генрих вторично посетил Петербург. При нем, в апреле месяце, скончалась супруга наследника престола, Наталия Алексеевна. Принц своим истинно родственным участием при этом горестном событии привязал к себе всю царскую фамилию. С этой минуты императрица обходилась с ним, как с членом своего семейства. Екатерина желала, чтобы Павел Петрович как можно скорее вступил в новый брак. Принц Генрих предложил для этого союза принцессу Виртембергскую Софию-Доротею-Августу, свою двоюродную племянницу. Он знал принцессу коротко и выхвалял ее, как образец красоты, ума и добродушия. Выбор его был одобрен государыней. В июне цесаревич должен был отправиться в Берлин для свидания и обручения с назна-{447}ченной невестой, Фридрих делал чрезвычайные приготовления для приема высокого гостя. К русской границе было выслано для встречи его посольство. 9-го июля великий князь с большой церемонией въехал в Берлин. Король приветствовал его у дворцового крыльца.

   – Ваше величество! – сказал ему Павел Петрович. – Я прибыл из глубокого севера в эти счастливые страны, чтобы уверить вас в искренности дружбы, которая отныне навсегда должна связывать Россию и Пруссию, и чтобы увидеть принцессу, назначенную судьбою для украшения престола московских государей. Тем драгоценнее будет она для меня и для моего народа, что я получаю ее из рук ваших. Наконец сбылись мои давнишние желания: я имею честь представиться герою, которого имя прославляется современниками и послужит удивлением для потомства.

   Фридрих возразил:

   – Я не заслуживаю таких похвал, любезный принц. Вы видите во мне только больного, поседелого старика; но я почитаю себя счастливым, что дожил до дня, в который могу принять в моей столице достойного наследника могущественнейшей державы, единственного сына лучшей моей приятельницы, великой императрицы Екатерины!

   Потом он обратился к графу Румянцеву, который находился в свите наследника: {448}

   – Приветствую победителя Оттоманов! Я нахожу в вас большое сходство с генералом моим Винтерфельдом.

   – Ваше величество! – отвечал Румянцев. – Мне было бы очень лестно хоть несколько походить на генерала, который с таким отличием служил под знаменами великого Фридриха.

   – Нет! – возразил Фридрих. – Вы не этим должны гордиться, а своими победами; они передадут имя Румянцева позднейшему потомству.

   На другой день Фридрих приказал всему своему штабу явиться к Румянцеву для поздравления его с приездом.

   Через несколько дней близ Потсдама происходили маневры, представлявшие Кагульское сражение, выигранное Румянцевым. Сам король предводительствовал войсками и по окончании маневров собственноручно возложил на русского полководца орден Черного Орла. Кроме того, Фридрих оказывал русскому герою много других почестей.

   На публичном заседании Академии наук, на которое был приглашен Павел Петрович со всей свитой, король посадил Румянцева возле себя, тогда как принцы крови стояли у него за стулом. На этом заседании знаменитый Формей произнес речь цесаревичу, в которой превозносил его доблести и предсказывал России под его скипетром продолжительное счастье. Потом, обращаясь к Румянцеву, он сказал:

   – Да будет этот воитель надолго ангелом-хранителем русского престола. Я желал бы высказать восторг, воодушевляющий меня при виде задунайского героя, который соединил в себе мужество Ахилла с доблестью Энея, но для этого нужен гений Гомера и Виргилия, а мой голос слишком слаб для его прославления.

   Два дня спустя по приезде цесаревича было совершено его обручение. Ряд торжеств и блистательных праздников последовал за этим обрядом.

{449}

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Война за баварское наследство

   Рок не судил мудрецу-монарху посвятить остальную жизнь мирным заботам о благе подданных. Проницательный взгляд его следил за каждым движением политического мира, и где только предвиделась малейшая опасность могуществу и самостоятельности Прусского королевства, он готов был отстаивать свои права вооруженной рукой. В продолжение нескольких веков австрийский дом домогался неограниченной власти в Германии и желал обратить всех немецких князей в покорных вассалов. Мы видели, что большая часть князей, волей или неволей, вынуждены были принять сторону Австрии в Семилетней войне. Знакомство с Иосифом убедило Фридриха, что в голове этого молодого монарха таятся обширные замыслы, и что с его пылким, предприимчивым характером он вернее всех своих предшественников может достигнуть желанной цели. Поэтому король решил не выпускать его из виду. Большой портрет императора Иосифа стоял у него в кабинете на стуле. {450}

   – Я нарочно поставил его здесь, – сказал он одному из своих генералов, – чтобы иметь его всегда перед глазами. Император Иосиф – человек с головой; он мог бы многое произвести, но жаль, что всегда делает второй шаг прежде первого.

   Опасения Фридриха насчет Иосифа скоро оправдались. В декабре 1777 года умер внезапно, от оспы, курфюрст баварский, Максимилиан. С ним пресекся царствовавший дом. Корона баварская перешла на боковую линию, к курфюрсту пфальцскому Карлу-Теодору. Но и он не имел законных детей, так что после него, по ближайшему праву, престол должен был достаться его двоюродному брату, герцогу цвейбрюкскому, Карлу. А на некоторую часть Пфальцского герцогства и на ландграфство Лейхтенберг могли претендовать герцоги саксонский и мекленбургский. Давно уже Австрии хотелось приобрести Баварию. Иосиф, чтобы вознаградить себя за потерю Силезии, вздумал воспользоваться этим случаем. Венский кабинет наскоро сочинил какие-то права на курфюршество и двинул войска в Нижнюю Баварию и Оберпфальц.

   Карл-Теодор не имел ни духу, ни средств противиться и заключил с Иосифом трактат, по которому уступил ему лучшую часть своих владений.

   Такой самовластный поступок возбудил негодование Фридриха. Настала минута, где он мог и должен был показать свое преимущество перед остальными монархами Германии. Он решил выступить представителем их прав, защитником германской свободы. Через посла своего он убедил цвейбрюкского герцога просить у него защиты против неправильных притязаний императора и самовольного раздробления курфюршества, которого он законный наследник.

   Начались дипломатическая переписка и переговоры. Франция и Россия приняли сторону Пруссии. Но Австрия не соглашалась отступиться от своего приобретения. Напротив, Иосиф собирал войска из Венгрии, Италии и Фландрии, чтобы вооруженной рукой удержать за собой Баварию. Тогда и Фридрих начал приготовляться к войне, несмотря на свои лета и сильные болезненные припадки. В апреле 1778 года вся прусская армия собралась около Берлина на смотр. Обозрев полки, Фридрих созвал около себя генералов.

   – Господа! – сказал он им. – Большая часть из нас с юношеских лет служили под прусскими знаменами и даже поседели на службе отечеству. Стало быть, мы друг друга знаем коротко. Дружно делили мы доселе все тревоги и тягости войны, и я убежден, {451} что вам на старости так же неприятно проливать кровь, как и мне. Но государство мое теперь в опасности. На мне, как на короле, лежит святая обязанность защитить подданных и употребить сильные и скорые средства, чтобы рассеять угрожающую тучу. Для этой цели обращаюсь к вашей испытанной храбрости и преданности ко мне. Но прошу об одном: не упускайте из вида чувства человечества, наблюдайте, как можно строже, за порядком и благочинием войск в земле неприятельской. Не могу совершить похода вместе с вами, как в годы моей юности – я еду в почтовой коляске. Вы имеете полное право сделать то же самое. Но в день сражения вы увидите меня на коне, впереди моих храбрых. Надеюсь, что генералы мои и в этом последуют моему примеру.

   Таким образом, две армии, каждая в 80.000 человек, двинулись через Силезию и Саксонию к границам Моравии и Богемии. Начальство над одной было поручено принцу Генриху, другая должна была действовать под личным предводительством короля. Фридрих отправился в Бреславль и уже намерен был вступить в Моравию. Но тут началась между ним и Иосифом переписка. Торговались, ладили, спорили; ни один не хотел уступить, и Фридрих, наконец, решительно объяснил, что дальнейшее сопротивление Иосифа почтет объявлением войны. Пылкому императору того только и хотелось. Обе армии двинулись. Пятого июля Фридрих с авангардом {452} вступил в Богемию; скоро к нему присоединился и принц Генрих из Саксонии. Неприятели стали друг против друга в укрепленных лагерях.

   Но ни одна сторона не отваживалась начать дело. Иногда происходили маленькие, незначительные стычки между разъездами и аванпостами, которые всегда оканчивались пустяками. Мария-Терезия искала средство остановить войну в начале; старалась склонить Францию и Англию на свою сторону, но везде встречала отказ. Англия была занята своей войной в Северной Америке; Франция объявила себя нейтральной. Наконец, императрица-королева, боясь за жизнь любимого сына и опасаясь повторения Семилетней войны, без ведома Иосифа, обратилась к Фридриху и попросила прекратить вражду, говоря, что "им обоим не слишком будет выгодно вырывать друг у друга волосы, убеленные старостью". Фридрих был рад кончить распрю миролюбиво. Он начертал план договора, но австрийский кабинет не соглашался на главные статьи. Иосиф же, узнав о тайных переговорах, объявил императрице, что никогда не ступит ногой в Вену, если она заключит мир. Итак, военные действия продолжались, но недолго. Недостаток в продовольствии заставил пруссаков отступить в графство Глацкое. Там они заняли укрепленный лагерь. Австрийская конница не-{453}сколько раз пыталась ловким нападением нанести им вред во время ретирады, но везде была отбита прусской пехотой.