Текст книги "Паром"

Автор книги: Фазиль Искандер

В больнице

Памяти Д. К.

 
Послушайте, не говорите «бред!».
Еще не поздно позвонить ОРУДу.
Водитель гонит на зеленый свет,
И красное разбрызгано повсюду.
 
 
Нет, не нарочно гонит. Не назло!
Он заболел, он должен быть уволен!
Меня догадкой сразу обожгло,
Я только посмотрел и вижу: болен!
 
 
Но у него отличнейший бензин.
Да и в запасе целая канистра.
Он выжимает километров триста!
Мне страшно за доверчивых разинь!
 
 
Остановить и отобрать права!
Дальтоник он! Он не имеет права!
Вас минуло, так не расти трава?!
Очередная сплетня и забава?!
 
 
Там, где цвета не могут различать.
Запомните, не будет исключенья,
А крови цвет имеет ли значенье
Там, где цвета не могут различать?
 
 
Ведь не годится для таких затей
Он, человек устроен слишком хрупко.
По городу грохочет мясорубка…
Но главное – предупредить детей.
 
 
Остановить! Дать знать издалека!
Иначе, дурень, врежется с разбега!
Нет, нет! Не бить! Не подымается рука.
Жестоко бить больного человека.
 
 
Ну хорошо. Не столковались мы.
Я буду здесь стоять, как столб дорожный.
По крайней мере, будьте осторожны.
Сограждане, особенно с детьми…
 
 
Но что это? Рассвет? Зеленый свет…
Сестра, простите, я сорвал повязку,
Я болен, доктор? Лихорадка? Бред?
Простите, доктор, это неувязка…
 
 
Но главное – предупредить детей.
 

На ночь

 
И, отходя ко сну в тиши.
Вздохнуть и прочитать, расслабясь.
Всех помыслов дневных души
Непредсказуемую запись.
 
 
И молвить, счастье затая.
Оценивая день свой в целом:
– Сегодня, слава богу, я
Особых глупостей не сделал.
 

Остроумие

 
– В чем остроумия природа?
– Души внезапная свобода.
«Меня, – кричит нам, – изреки», —
И, словно рыба из реки,
Выпрыгивает с языка
На радость нам и остряка!
– А вот наш друг к нам ходит в гости,
Он остроумен только в злости.
В чем остроумия секрет.
Верней, чем пыл его согрет?
– Вот вам ответ, если угодно:
Во зле душа его свободна!
 

Вавилон

 
И я любил веселый грохот
Дымящих, как вулкан, пиров.
И смех, переходящий в хохот,
Землетрясенье животов.
 
 
Небезуспешные потуги
Юнца, задиры и враля.
Попасть в объятия подруги.
Отталкиваясь от Кремля.
 
 
Порой насмешливая лира
За горечь молодых утрат
Дотягивалась до кумира,
Но и кумир давал под зад.
 
 
Не голос праведный с амвона
И не молящиеся лбы,
Свалили башню Вавилона
Захохотавшие рабы.
 
 
Что делают вавилоняне?
Обломки башни продают
Или, как добрые славяне.
Усевшись на обломки, пьют.
 
 
И рассуждают об эпохе,
О славе башни говорят:
– А было все-таки неплохо.
Когда кумир давал под зад.
 
 
Да и куда глаза корячить.
Когда грядущее темно.
И глупо дураков дурачить.
Смеяться стало несмешно.
 
 
Веселью с грохотом и стуком —
Заткнись, – кричу, – не до забав!
Блаженство – с выключенным звуком.
Башкой к столешнице припав…
 
 
И если веры остается
Последний, маленький оплот —
Не в тех, кто все еще смеется.
Скорее в тех, кто молча пьет
 
 
И думает: не глас с амвона
И не молящиеся лбы.
Свалили башню Вавилона
Захохотавшие рабы.
 
 
Восстаньте, города и пашни,
Чтобы избыть вселенский грех:
И глупость вавилонской башни,
И этот вавилонский смех!
 

Монолог старого физика

 
Склероз бывает благородный.
Душе таинственно угодный.
Забылась, слава богу, каста.
Мой мозг, и это не секрет.
Освободился от балласта
Всех баллистических ракет.
Я не находка для шпиона,
Скорей подпорка для пиона.
Не помню меры своей лепты:
Все формулы ушли в рецепты.
Да, в наше время каждый физик
Был в дамском обществе маркизик…
Как там? Де Сад? Или Садко?
Чтобы ходить недалеко.
Сейчас в науке рубят суку.
На коей двигали науку.
Науку опустили в люк.
Должно быть, бериевский трюк.
К чертям! Податься бы на юг!
Но некуда. По слухам, балты
Отгородились вплоть до Ялты.
Нельзя сказать народу:
– Мал ты! Но и нельзя сказать:
– Велик ты! Все это, знаете, реликты.
Народ отнюдь не богоносец.
Ему вредна такая лесть.
 
 
Другое дело – богопросец —
Такому и окажем честь.
Но актуальнее сейчас
«Критическая масса» масс.
Народ не радует реформа
Без ясной формулы прокорма.
Хранят ее какие сейфы?
Напрасно дразните гусей вы!
 
 
Пейзаж России после битвы,
Хотя снега не замели,
Понять возможно, если кит вы
Или китиха на мели.
А что же, если вы не кит?
Просить у Запада кредит?
Или с дистанции ума
Сойти, но не сойти с ума?
Все это значит – сильный ум
Устал быть пулею дум-дум.
…Я видел на экране Думу,
Как бы умов народных сумму.
Но Менделеева таблица
Лишь одному могла присниться.
Вот ключик к этому замочку:
Всяк думающий – одиночка.
Стал забывать среди людей
Сначала имена вождей.
Потом начальников своих.
Как звать его? Или как их?
Иван Иваныч или как там?
 
 
А ведь встречались позже как-то.
Он все переходил на спич
И зажигался, словно спичка.
Он был начальник-невеличка.
Ну как его? Иван Ильич?
А может быть, Илья Иваныч?
Мне вредно напрягаться на ночь.
Был в наше время в моде Беккет.
Теперь другой. Какой-то Рэкет
В любом киоске, говорят.
Опасный автор для ребят.
Сулят такие тиражи
Неслыханные мятежи!
Тем более турецкий курд
Готовит мировой абсурд.
 

Фонарик

Покидая этот шарик.

 
Исчезая вдалеке.
Храбрый, маленький фонарик
Хорошо зажать в руке.
 
 
Где же взять этот целебный
Храбрый, маленький фонарь.
То ли сказочный, волшебный.
То ли Божий инвентарь?
 
 
Надо в жизни и при жизни
Заработать на него.
Свет погас. Фонарик, брызни!
И не страшно ничего!
 

Причины

 
Разбойники разбой чинили,
Чинили перья писаря,
Мостовщики мосты чинили
Для войска грозного царя.
Так душегубов подчинили
И суд суровый учинили
Над главным – в чине бунтаря.
Но слухи о его кончине
Преувеличивали зря.
Он выжил и в другой личине
Предстал причиной Октября!
 

Взгляните на небо…

 
Взгляните на небо:
Погода какая!
Купите мне хлеба —
Цена небольшая.
 
 
Купите мне кофе
Бразильский, бразильский!
У нас на Голгофе
Такие изыски.
 
 
Бутылку сухого
Для пиршества строчек.
Но можно любого
И брынзы кусочек.
 
 
Звоните в контору,
Скажите, мол, болен.
Тот самый, который
Еще не уволен.
 
 
А вам, чтоб не кисли
В годину лихую,
Я ваши же мысли
Для вас расшифрую.
 

Притча

 
Графин вина – ему награда.
Тебе – корзина винограда.
Ты недоволен? Ты не рад?
Бери графин, дай виноград!
Ведь виноградная корзина
Вина содержит три графина.
И после выжимки мы с ним,
Конечно, их опорожним.
Вот так завистливая лень
Проигрывает каждый день
И, жить и выпить торопясь.
Теряет с выгодою связь.
…Об этом миру и векам
Христос вещал ученикам,
Прихлебывая заодно
Древнееврейское вино.
Быть разумом живей и прытче
Он завещал, как в этой притче.
 

Сила

 
Да, стрелка компаса склоняется, дрожа,
В ту сторону, где вытянутый меч.
Сильнее блеска мысли блеск ножа.
И все-таки хочу предостеречь:
Всего сильней евангельская речь.
 

Соринка зла

 
Соринка зла влетела в душу. Пытка.
И человек терзается в тиши.
И плач его – последняя попытка,
Попытка выслезить соринку из души.
 

Слеза

 
Таинственным законам вторя,
Слеза – двум крайностям помехам
Опасные пределы горя.
Опасные пределы смеха.
 

Ударит в щеку негодяй…

 
Ударит в щеку негодяй!
Скорей вторую подставляй!
Не кровь – не верь своим глазам,
Любовь стекает по щекам.
Не этого хотел Христос,
Но виснет в воздухе вопрос.
 

Груша

 
Вот на столе большая груша.
А за окном зима и стужа.
 
 
Напоминает сочный плод
Горячий юг и желтый мед.
 
 
Философ вымолвил солидно:
– Да, эта груша сердцевидна.
 
 
Не потому ль который век
Кусает сердце человек?
 
 
Воскликнет тот, что был не в духе:
– Не груша, а свинья на брюхе!
 
 
И прошипит завистник злой:
– Здесь груши лопают зимой!
 
 
Художник нарисует грушу
И утолит рисунком душу.
 
 
А я скажу, глотая слюнки:
– Живая груша на рисунке.
 
 
Но почему она живей
Той, что росла среди ветвей?
 
 
Уже закладывает уши,
А мы о груше, груше, груше.
 
 
Нас доведет вопросов рой
До бесконечности дурной.
 
 
И только тот, кто грушу съест,
Нам распахнет и Ост и Вест,
 
 
Освободив наш ум от груши.
Как бы кивнет: – Вперед, капуши!
 
 
Хороший аппетит балбеса —
Невольный двигатель прогресса.
 

Одним – от мысли корчиться…

 
Одним – от мысли корчиться.
Шепча: – Держись, держись. —
Одним – для жизни творчество.
Другим – для жизни жизнь.
Кто прав? Не ясно никому,
И потому, и потому,
Коль нет других событий, —
Живите как хотите!
Есть преимущества в раю.
Я их, бесспорно, признаю.
И все-таки поверьте:
Жизнь популярней смерти!
 

Старик и старуха

 
Море лазурное плещется глухо.
Залюбовался издалека:
Входят в море старик и старуха.
Медленно входят. В руке – рука.
 
 
За руки взявшись, все дальше и дальше.
Дальше от нас и от грешной земли.
Это трогательно без фальши.
Как хорошо они в море вошли!
 
 
В юности было… Впрочем, едва ли…
Где-нибудь в Гаграх или в Крыму.
С хохотом за руки в море вбегали.
Но выходили по одному.
 
 
Боже, спаси одинокие души.
Всех одиноких вблизи и вдали.
Как эти двое жили на суше?
Так вот и жили, как в море вошли.
 
 
Музыка счастья доходит до слуха
И отдается болью слегка.
Входят в море старик и старуха.
Уже под водою в руке – рука.
 

Честь и совесть

 
Какой земли какие жители
Когда-то честь и совесть сблизили?
Взорвется честь: – Меня унизили!
Заплачет совесть: – Вас обидели!
 
 
Чем дышит честь? Поймешь ли бестию?
Гарцует вновь молодцеватая.
И вечно честь клянется честию,
И вечно совесть виноватая.
 
 
Не знаю, беды ли, капризы ли
Или трагедия любовная?
Взорвется честь: – Меня унизили!
Заплачет совесть: – Я виновная.
 
 
Как поживает честь картежника.
Сметающего куш со столика?
И не смущает ли художника
Больная совесть алкоголика?
 
 
Честь исповедуют воители
И предъявляют, словно алиби.
А совести они не видели,
Но и увидев, не узнали бы.
 
 
Влетает в глаз раскрытый совести
Соринка мира, мир коверкая,
А честь перебирает новости:
Не оскорбительна ли некая?
 
 
Взорвется совесть: – Пир бесчестия!
А честь: – Опять меня обидели!
Над нами каркают известия.
Грозя чумой земной обители.
 

Метаморфозы

 
Испепелившийся факир
Восстал из пепла. Он – банкир.
Народ ограбивший банкир
Испепелился, как факир.
Кто он? Как там его? Мавроди?
Он вроде грека, мавра вроде.
Милиция сулит полмира
За горстку пепла от банкира.
Прокуратура ищет лица.
Способные испепелиться.
И вдруг сама, испепелясь,
Налаживает с ними связь
В соседних виллах во Флориде.
Загадка, что ни говорите.
 

Как славно умереть и испариться…

 
Как славно умереть и испариться.
Вчера ты был, сегодня нет тебя.
Друзей и близких опечаленные лица.
Как хорошо! И выпили, любя!
Но техника и сущность перехода
Неделикатная гнетет меня.
Больное тело требует ухода.
И дальше с трупом грязная возня.
 
 
Испытываю к небу благодарность
Не потому, что утешает твердь.
Но в ритуалах веры санитарность,
И только вера очищает смерть.
 

Улыбка

 
Улыбка – тихое смущенье,
Начало тайны золотой.
А смех – начало разрушенья
Не только глупости одной.
 
 
Что помню я? С волною сшибка
В далекой молодости той.
И над водой твоя улыбка
Промыта страхом и волной.
 
 
Язвительного варианта
Подделку вижу без труда.
Улыбка, как сестра таланта.
Не длится долго никогда.
 
 
Улыбка Чаплина, Мазины,
Робеющая без конца.
Преодоленный плач отныне
Нам будет разбивать сердца.
 
 
Вокруг хохочут жизнелюбы.
Как будто плещут из ведра.
Твои раздвинутые губы
Как бы процеженность добра.
 
 
И даже ангелы, что вьются
Над жизнью грешной и земной,
Не представляю, что смеются,
Но улыбаются порой.
 

И у меня был отец…

 
И у меня был отец
Тем нескончаемым летом.
Господи, это конец!
Разве я думал об этом.
 
 
Ссылка. Вокзал. Поезда.
Нас навсегда разлучили.
С лязгом колеса тогда
Детство мое раздвоили.
 
 
Это не поздний укор.
И вспоминается слабо.
Вас узнаю до сих пор,
Недосказавшие: «Папа…»
 

Зигзаг любви, паденья и осечки…

 
Зигзаг любви, паденья и осечки,
Восторг, затишье, хаос мировой!
И вдруг над бездною – вниз головой!
…А надо было танцевать от печки.
Милее мельница, шумящая на речке.
Огромных, глупых крыльев ветряной.
 

Город или мир в тумане…

 
Город или мир в тумане?
Полночь. Смутный силуэт.
Пьяный роется в кармане
И бормочет: – Басурмане,
Ключ нашел, а дома нет.
 

Диалектика

 
Не великие ученья,
А совсем наоборот:
Первобытный способ тренья
Искру жизни создает.
 
 
Но невидимое глазом
Той же техники приплод:
Тренье разума о разум
Искру мысли создает.
 

Сдыхаю от тоски…

 
…Сдыхаю от тоски. И вдруг письмо поклонника!
Я встрепенулся. Как Христос покойника,
Он оживил меня, нежданный адресат.
Как ты узнал? Как вовремя мой брат
Неведомый склонился к изголовью.
Все угадав далекою любовью.
Не раньше и не позже, в нужный миг
Любовь пересекает материк.
Вот чудо из чудес. Любовь есть Бог.
Из праха я восстал и вышел за порог.
 

Когда я выключаю свет…

 
Когда я выключаю свет.
Внезапно вспыхивает разум.
Чтобы найти незримый след
Всего, не видимого глазом.
 
 
Вопросы эти или те,
Неодолимые, нависли.
Но хищно разум ловит мысли
Кошачьим зреньем в темноте.
 

В итальянском музее

 
Вот памятник античности. Прекрасно.
Должно быть, римлянин стоял со мною рядом.
Глядел я долго на него. И не напрасно.
Я каменел. Он оживал под взглядом.
 
 
Я каменел, он оживал под взглядом.
Так что же будет? Дальше, дальше, дальше!
Но я решил – давно конец балладам.
Не надо мне потусторонней фальши.
 
 
Не оживив античного мужчину,
В конце концов я отвернулся, братцы.
Я выкинул из жизни чертовщину.
Да и в стихах не хочется мараться.
 

Слово

 
Чтоб от горя и заочно,
И впрямую и побочно
Не осталось ничего,
Надо точно, очень точно
Словом выявить его.
Только слово в мире прочно.
Прочее – житейский вздор.
Горе, названное точно.
Как сорняк летит в костер!
 

Любовь и дисциплина

 
Средь споров мировых и схваток
Себя вдруг спросишь: – Назови,
На чем стоит миропорядок?
На дисциплине? На любви?
 
 
Но здесь от страха гнутся спины
И я кнуту не прекословь!
Где мощный мускул дисциплины.
Там изгоняется любовь.
 
 
Сойдись, любовь и дисциплина,
Создай порядок и покой!
Где золотая середина?
Нет середины никакой!
 
 
Меж дисциплиной и любовью
Который год, который век,
Порой отхаркиваясь кровью.
Метаться будет человек?
 
 
И лишь пророки-исполины
Напоминают вновь и вновь.
Что жизнь без всякой дисциплины
Дисциплинирует любовь.
 

Да, государство с государством…

 
Да, государство с государством
Хитрит, не ведая помех.
И здесь коварство бьют коварством,
У них один закон на всех.
 
 
Но грех чудовищный и низкий
На дружбе строить свой улов.
Ведь близкий потому и близкий.
Что защищаться не готов.
 

Россия пьющая

 
Любовь, разлука, ностальгия —
Ряды обиженных мужчин
Повсюду пьют. Но лишь в России
Своя особенность причин.
 
 
История – сплошное блядство:
Борьба злодея с дураком.
Зато и равенство и братство
У нас за пиршеским столом.
 
 
Свобода! Как не расстараться.
Как не подняться на волне! —
До дна! До дна! Свобода, братцы!
Вдруг бац! И сами все на дне.
 
 
Спасайся от хандры и сплина,
С парами алкоголя – ввысь!
У нас такая дисциплина:
Нам, не допив, не разойтись.
 
 
Все пьют и даже бьют посуду
Недорогого образца.
И только мы всегда, повсюду
Все допиваем до конца.
 
 
Не то чтобы от страсти пылкой
Горазды выпить тут как тут,
Томит сомненье над бутылкой:
Грядет запрет? Или сопрут?
 
 
И кто осудит нашу склонность?
У нас национальный стиль!
Достигнутая завершенность —
Опорожненная бутыль!
 
 
Над нами шаткость и непрочность,
Сердца пустуют и казна.
Тем неизменней наша точность —
Бутылку допивать до дна.
 
 
Какая жажда нас изводит?
Чем россиянин одержим?
Объем обиды превосходит
Объем посуды со спиртным.
 
 
Долой ханжу или невежду!
О полной трезвости потом…
Сначала выпьем за надежду
На паузы между питьем!
 

В Париже на публичной казни…

 
В Париже на публичной казни
В толпу Тургенев окунулся.
Но сей сюжет кроваво-грязный
Не выдержал и отвернулся.
 
 
В Париже на публичной казни
Быть Достоевскому случилось.
Глядел он прямо, без боязни,
Как с плахи голова скатилась.
 
 
Кто был добрее и честнее.
Неужто спорить нам до гроба?
Страны родимой ахинея.
И невдомек, что правы оба.
 
 
Тот страшный мир, где мы замкнулись,
Я разомкнул и ужаснулся:
Там все от казни отвернулись.
Или никто не отвернулся!
 

Совесть

 
Дарвина великие старанья,
Эволюции всемирная волна.
Если жизнь – борьба за выживанье,
Совесть абсолютно не нужна.
 
 
Верю я – в картине мирозданья
Человек – особая статья.
Если жизнь – борьба за выживанье,
Выживать отказываюсь я.
 
 
Есть бессовестность, конечно, но не это —
Тянут люди трепетную нить —
Неизвестному кому-то, где-то
До смерти стараясь угодить.
 
 
Кто создал чудесный этот лучик,
И кого он не пускает вспять?
Погибали лучшие из лучших.
Чтобы этот лучик не предать.
 
 
Говорить, конечно, можно много.
Многое понятно между строк.
Совесть есть, друзья, реальность Бога,
И реальность совести есть Бог.
 

Есть странный миг любви…

 
Есть странный миг любви. Ее пределы
Особенно заметны ночью в стужу.
Когда душа уже не греет душу,
Еще усердней тело греет тело,
Как бы попытка страсти полыханьем
Возжечь любовь искусственным дыханьем!
Но обрывается… Раскинулись в тиши
Две неподвижности – ни тела, ни души.
 

Поэту

 
Нет щедрости щедрей, чем Пушкин.
И не пытайся быть щедрей.
Читатель скажет: – Новый Плюшкин,
Незванный гость среди гостей.
 
 
А здесь на музыку атака.
Куда ты в музыку полез?
На Блока и на Пастернака
Ушла вся музыка небес.
 
 
Но если ты поэт и воин.
Попробуй, с хаосом сразись!
Великий Тютчев недостроен.
Поскольку бесконечна мысль.
 

Исповедь абсурдиста

 
Сумасшедшая страна,
Сумасшедшая жена,
Сумасшедшие друзья.
Можно жить или нельзя?
 
 
Надо приструнить страну,
Надо приглушить жену.
Сдать немедленно друзей
В исторический музей.
 
 
Лопнет, как струна, страна.
Обхохочется жена.
Скажет, поглядев в окно:
– Не пойти ли нам в кино?
 
 
А друзья в музее в ряд
Истуканами стоят.
Шепчет каждый истукан:
– Есть и водка, и стакан.
 

Вещи

 
Да, вещи тянутся к вещам,
И никому от них не тесно.
И это внятно мне и вам,
И даже почему-то лестно.
 
 
Но в некий, непонятный час.
Как колокол над головою:
– Встань и иди! – ударит глас
С неслыханною прямотою.
 
 
– Встань и иди! – великий глас.
Судьбы сладящая тревога.
Но ты среди вещей погас.
Баррикадируясь от Бога.
 
 
– Встань и иди! – впадая в транс.
Не выбросив себя наружу.
Ты упустил последний шанс
Спасти, быть может, свою душу.
 
 
Что остается? Без затей
Жить, ничего не нарушая.
Платком, легчайшим из вещей,
Глаза порою осушая.
 

Красота

 
Какие проводы и встречи,
Далекий юг, далекий год!
Пришвартовавшийся под вечер.
Дышал, как пахарь, теплоход.
 
 
Она у поручней стояла.
Светясь собой из полутьмы.
Глазели на нее с причала
Гуляки разные и мы.
 
 
Фигуры легкой очертанья.
То ли улыбка, то ли смех
И льющееся обаянье
Ни на кого или на всех.
 
 
Благославляю изумленность
Ее прозрачной красотой.
Тобой, летучая влюбленность,
И недоступностью самой!
 
 
Гремело рядом: – Вира! Майна!
В кофейне затевался пир.
Непостижима ее тайна.
Но ею постигают мир.
 
 
Лицо, бледнеющее в нимбе
Чуть золотящихся волос.
Причал. Богиня на Олимпе
И заглядевшийся матрос.
 

Плач по Черному морю

А.Х

 
С ума сойти! Одна секунда!
Где моря теплый изумруд?
Одесса, Ялта и Пицунда —
Для нас умрут или замрут?
 
 
Потеря в памяти хранится,
Другим потерям – не чета:
России – южная граница,
России – летняя мечта.
 
 
России – южная граница.
Страна от самой Колымы
Сюда мечтала закатиться
И отогреться до зимы.
 
 
Суля вселенскую свободу,
Россия, смыслу вопреки.
Тебя разбили, как колоду.
Картежники-временщики.
 
 
Измордовали твою сушу,
Порастащили по углам.
Но море Черное, как душу,
Хотелось крикнуть: – Не отдам!
 
 
Где горы зелени, где фрукты.
Где на закате теплоход?
Всё разом потеряла вдруг ты.
Оставив земляков-сирот.
 
 
России южная бездомность.
Где пляж горячий, где песок?
Где моря Черного огромность
И кофе черного глоток?
 

Слон

 
Что главное в зверинце? Слон.
Там, где имеется в наличье.
Всемирной пошлости заслон
И лопоухое величье.
 
 
А простодушный его вид —
Есть богатырская примета.
Переминается. Стоит
Горою, ждущей Магомета.
 
 
Его доверчивая лень
Не ждет удара ниоткуда.
Но столь доступная мишень
Смущает даже лилипута.
 
 
Как тянется к нему дитя,
Как рад, могучему, ребенок!
Детей на спину громоздя,
Он сам играет, как слоненок.
 
 
Жующий листья и плоды.
Он доказал, добра посланец.
Что в мире крови и вражды
Мощнее всех вегетарьянец.
 
 
На толки суетной молвы.
На лозунги любой окраски
Глядят с огромной головы
Чуть иронические глазки.
 
 
В любом краю, в любой сезон
Он – в государстве государство!
Где слон в пространство погружен,
Там вытесняется коварство.
 
 
…Когда Господь его лепил
Любовно, долго, без аврала.
Был у него избыток сил
Или избыток матерьяла?
 
 
Сказал он: – Истина ясна,
Никто не может быть в загоне.
Поставив на ноги слона.
Он сдунул бабочку с ладони.
 
 
…Когда от скуки тянет в сон
И все мечты в душе закисли,
Скажи себе: – Да будет слон!
И сгинут мелочные мысли.
 

Айсберг

 
Плыл, мечтая, одинокий айсберг
В океане сумрачной воды,
Чтобы подошла подруга-айсберг
И согрела льдами его льды.
 
 
Океан оглядывая хмуро,
Чуял айсберг, понимал без слов:
Одиночества температура
Ниже, чем температура льдов.
 

Тысячелетье в тупике…

 
Тысячелетье в тупике
От слов, услышанных в дорогу;
– Ударившему по щеке, —
Сказал, – подставь другую щеку
 
 
Неужто мысли нет иной?
И не было? Так миром правят.
Жди с окровавленной щекой.
Когда другую окровавят.
 
 
Чего Он от людей хотел?
Ждал час, когда мы хлопнем дверью?
Терпенья нашего предел
Неужто вычислял? Не верю!
 
 
Чего же Он хотел тогда?
Он ждал преображенья муку.
Взрыв совести. Огонь стыда,
Смиряющий у бьющих руку.
 

Наш человек

 
Сто языков, как день вчерашний,
Он помнит и наречий тьму.
На новой Вавилонской башне
Быть переводчиком ему.
 
 
Он всех строителей научит
По-русски водку пить, как спец,
Потом раскаяньем замучит,
И рухнет башня под конец.
…А Бог воскликнет: – Молодец!
 

Природа и человек

 
Гигантский дуб или орех
В полнеба высится с пригорка.
Сам по себе, а не для всех.
Вот тайна нашего восторга.
 
 
У небоскреба стань и стой.
Он людям о себе вещает.
Но любоваться высотой
Гордыня замысла мешает.