Текст книги "Паром"

Автор книги: Фазиль Искандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Умение писателя молчать, когда не пишется, есть продолжение таланта, плодотворное ограждение уже написанного.

Он мне сказал:

– Я недавно женился. Моя жена на тридцать лет моложе меня.

– А сколько вам лет?

– Девяносто два! – гордо ответил он.

– Ваш брак почти на небесах! – невольно воскликнул я.

– Почему почти? – удивился он.

Иной чихнет, и сразу видно, сколько в нем было скрытого нахальства.

Человек, задающий бессовестные вопросы, видимо, думает, что он преодолевает трусость.

Что толку широко раскидывать сети, если в озере нет рыбы.

Видимо, в мире предстоит большая война между подтирающимися бумажкой и подмывающимися водой. О, глупость человечества!

Мой покойный друг Миша Левин, друживший с академиком Сахаровым еще со времен, когда они оба были студентами, вспоминал: Сахаров мог говорить только о Пушкине или о физике. С детских лет он пламенно был влюблен в творчество Пушкина.

Сахаров шел от гармонии Пушкина к гармонии науки, от гармонии науки к попытке гармонизировать Россию, и тут его сердце не выдержало, и он умер.

Поэт без дыхания. Бездыханный поэт. У Цветаевой было дыхание, как у арабского скакуна, описанного ею.

Перед соблазном сладостной подлости надо почувствовать себя подлецом, чтобы не поддаться соблазну подлости.

По-моему, Набокову при всех его талантах не хватало мировоззренческого таланта.

Чтобы выработать уверенность в себе, он кулаком разбивал яйца.

Если вселенная родилась в результате Большого Взрыва, как учит современная наука, то кто был вселенский террорист, организовавший первый взрыв?

Если бы наука доказала, что Бог есть, это означало бы конец науки и конец Бога.

У женщины скандал есть форма оздоровительной гимнастики. Не потому ли что-то бабье есть в мужчинах-скандалистах?

Демократия более или менее хорошо работает там, где у народа выработана привычка к добровольному самоограничению. Там, где деспотия сверху давила и вынуждала человека к самоограничению, нельзя сразу переходить к демократии. Это все равно что долго голодавшего сразу посадить за пиршественный стол.

Лимонад веселит только детей.

– Не будем драматизировать, – сказал палач, заметив, что жертва при виде топора побледнела.

В человеке живет подлое чувство – любопытство к убийству. На этом основан успех детективной литературы.

Во сне с такой силой ударил одного мерзавца, что во сне же почувствовал, как болят костяшки кулака. Я ударил во сне того, кого двадцать лет назад должен был ударить наяву. Я думал, что простил ему как христианин, но оказалось, что не простил. Подсознание доказало в виде этого сна. Интересно, доходит ли вообще христианство до подсознания?

Буйвол. Может, от буйный вол? Как буй-тур.

Праздник праздности для равновесия кончается скандалом.

Вероятно, Наполеон на Святой Елене думал: почему я пошел на Россию, как мог допустить такую ошибку? Вероятно, он так и не догадался, что всю жизнь был игроком, жертвуя миллионами людей ради победы в своей игре. А в Европе уже не с кем было играть, и он пошел на Россию.

Хлябкие стихи.

Огромная волевая сосредоточенность исключает все лишнее, в том числе и доброту.

Блат – интимное мошенничество.

Когда смотришь на недостатки правителей России, иногда приходит горькая мысль: они и не могут быть другими, их грехи – следствие грехов предыдущих правителей, а грехи предыдущих правителей – следствие грехов тех, что правили до них. И так до бесконечности. И невозможно найти историческую точку, где именно произошла роковая ошибка, которая повлекла все остальные.

– Кто первый поэт Франции? – спросили у одного француза.

Он остроумно ответил:

– К сожалению, Гюго.

Кажется, кто-то рассказывал.

Надо с уважением относиться к правде каждого своего литературного героя, как бы она ни противоречила правде твоих любимых героев. Но над всем этим должна стоять гуманистическая мысль.

 
Предав, повесился Иуда.
Не забывай о том, зануда.
Запомни, как солдат устав.
Чтоб не повеситься, предав.
 

Мистицизм – мутная попытка преодолеть мутность.

Революция – народная истерика. Не надо доводить народ до истерики.

Комфорт – разбогатевший родственник уюта, не узнающий его.

Самые омерзительные люди – это те, которые свое посещение церкви всерьез считают платой за грех и этим удваивают свой грех.

Когда не понимаешь политика, сделай самое глупое предположение и попадешь в точку.

Память, как и зрение, бывает дальнозоркой и близорукой.

Веселье – неопасный беспорядок.

С утверждением заики охотно соглашаешься, по-видимому, чтобы не слышать дополнительных аргументов.

Цинизм, оправдывающий себя отсутствием лукавства, есть циничное лукавство.

Космический холод мира преодолевается лаской. В этом чудо учения Христа.

По оттенку злой мести мы догадываемся, что глупый человек насмехается над ошибкой более умного человека. Наконец, поймал!

Совесть – практика Бога, которую люди не очень спешат подхватить.

Все замечают униженность раба, но никто не замечает более страшной вещи – у раба нет святыни.

Когда мне не спится, чтобы успокоить себя, я читаю про себя стихи любимых поэтов. Не похоже ли это на молитву?

Цивилизация усиливает мировой шум, чтобы заглушить ум. К сожалению, небезуспешно.

Ты не любишь людей, и, хотя слишком многие из них не достойны любви, ты своей нелюбовью к людям прибавляешь другим аргумент нелюбви к людям.

Верь в разум в разумных пределах!

Либеральные реформы в России надо было проводить под консервативным контролем.

Ум красавицы, как правило, парикмахер ее красоты.

Злой язык – оружие бессилия.

Иногда злоба, как бы переливаясь через край, выражается в смешной, нелогичной форме. Но если эта смешная злоба направлена против нас, нам не смешно, а горестно. Чувствуя, что она переливается через край, мы убеждаемся, что ее много.

Но бывает, что и любовь переливается через край в смешной и нелогичной форме. И если эта любовь направлена на нас, и она так же смешна и нелогична, мы особенно радуемся, мы особенно благодарны, она переливается через край, потому что ее много.

Бог на шестой день создал человека. Интересно, кто ему мешал подольше подумать? Что ни говори – торопливое решение.

«Трезвись и бодрствуй!»

При Сталине и позже несколько раз видел правительственные машины на улице. Они мчались с бешеной скоростью, казалось, стараясь вырваться из окружения народа.

Разумный человек должен быть одновременно либералом и антилибералом, консерватором и антиконсерватором, почвенником и антипочвенником, и так далее. Огромная, меняющаяся действительность требует каждый раз конкретного решения, соответствующего повороту действительности. При этом при всех обстоятельствах должен оставаться неизменным гуманистический пафос. Он и диктует человеку необходимость этой подвижности. Всякая партийность мешает разглядеть эту естественную жизненную диалектику.

Героизм старости – опрятность мысли.

Самый грандиозный миф создан Марксом, миф о спасении человечества при помощи рабочего класса. Разумеется, сам Маркс верил, как поверили в него и многие люди. Вероятно, мифы, создававшиеся тысячелетия тому назад, казались людям не менее правдоподобными. Их вера в потусторонние силы, вероятно, была похожа на нашу веру в науку.

Кажется, как сравнительно немногочисленным большевикам удалось остановить разбой и послереволюционный хаос?

В своем роде они действовали психологически точно. Во-первых, они громко и всенародно оправдали разбой: грабь награбленное! Разбойники поняли, что их за разбой наказывать не будут, как не наказывали, а, наоборот, поощряли дезертирство из регулярной армии.

Не останавливая разбоя, большевики возглавили его, направили в нужную сторону и уже в качестве признанной власти, простившей разбой, остановили хаос.

Выезжаю из Абхазии. Сотни абхазских старух с тачками, наполненными мандаринами, день и ночь стоят в очереди, чтобы их пропустили в Краснодарский край. Почему, кроме старух, с мандаринами никого не пропускают? Те, что прошли, тут же по самой дешевой цене продают мандарины многочисленным перекупщикам. Разумеется, каждая старуха платит взятку за то, что ее пропустили.

Двое русских солдат – видимо, они не имеют отношения к пограничникам – стоят на тротуаре на русской стороне границы. Один из них просит сигареты, другой деньги. Безумно жалко их, этих мальчиков. Защитники Родины просят подаяния у Родины. Истинная причина нескончаемой возни в Чечне становится ясной.

Фазиль Великолепный

1

Фазиль Искандер – драгоценный талант, украшающий наше не слишком прекрасное время. В Абхазии Искандера не всегда светит солнце или сияет луна, не всегда ласково волнуется море и всей грудью дышат зеленые горы. Абхазия Искандера – это не только рай, там, бывает, появляются и демоны. И все-таки это дивная, утопическая страна – страна Искандера и его героев.

Искандер прошел свой путь и идет далее удивительно достойно – внутри современной литературы, которую искушали то власть, то рынок. Он настоящий, живой классик. Он скептичен и всегда сохраняет дистанцию, при любой «погоде». На самом деле его ограждает от разного рода неприятностей главное – глубокая (и разделенная им) любовь читателей.

Фазиль Искандер родился в Сухуми в 1929 году. Рано потерял отца, депортированного за пределы СССР. Уехал в Москву, учился в Библиотечном, закончил Литературный институт. Работал корреспондентом газеты, уехав в центральную Россию. Начал печататься. Вернулся в Москву – и остался здесь навсегда.

Сказать, что сразу, – так нет; но его быстро заметили (неординарен, необычен во всем!) и полюбили.

Он пережил властителей: Сталина, Хрущева, Брежнева, Андропова; при нем Ельцин сменил Горбачева, а Путин – Ельцина.

И – оставался собой. Всегда.

«Массовая, пластмассовая, одноразовая литература никого не должна смущать, – сказал он при вручении одной из литературных премий, которых у него целая коллекция – от международных до скромно-журнальных. – Даже те, кто ее употребляет, знают ей цену: прочел и в корзину. Всегдашний и безошибочный признак истинного художественного произведения – это наше желание вернуться к нему».

К Искандеру, к перечитыванию его книг, обаятельных, грустных и веселых, читатель возвращается обязательно.

2

О замысле повести «Созвездие Козлотура», опубликованной в журнале «Новый мир» в августовском номере 1966 года и сделавшей автора знаменитым, Фазиль Искандер рассказывает так: «До этого были скитания по газетам со статьей против кукурузной кампанейщины. Я сам вырос на кукурузе, но я видел, что она не хочет расти в Курской области, где я тогда работал в газете. И я попытался своей статьей остановить кукурузную кампанию. Статью, правда, не напечатали, но писатель должен ставить перед собой безумные задачи!» С кукурузной кампанией Искандеру справиться не удалось. Но социальный темперамент молодого автора был неудержим: Искандер вскрыл и обнародовал механизм любой кампании, противоречащей здравому смыслу, ибо, как он дальновидно понимал, кукурузой деятельность активных пропагандистов по нововведениям ограничиться не может. В «Созвездии Козлотура» Искандер живописал такую кампанию в подробном развитии: от радужных перспектив (поддержанных одним чрезвычайно высокопоставленным лицом – «интересное начинание, между прочим!») до бурного провала.

Следуя эстетике уходящего времени, в финале драматического по накалу страстей произведения должен был бы забрезжить рассвет, герой – обретать свежие силы, а автор – усиленно намекать читателю на его грядущие победы.

В финале повести Искандера брезжит новая кампания.

О вещах печальных и более того – социально постыдных – автор повествовал в манере крайне жизнерадостной. Парадоксальный этический закон этой прозы – постараться из неудачи извлечь как можно больше творческой энергии. По принципу: «для мест, подлежащих уничтожению», делать единственное, что можно – «стараться их писать как можно лучше».

После появления «Созвездия Козлотура» прозаик был обвинен в «плачевном отсутствии сынолюбия по отношению к отчему краю».

Через двадцать лет он скажет в беседе: «Сатира – это оскорбленная любовь: к людям ли, к родине; может быть, к человечеству в целом».

Но сатира молодого автора производила странное впечатление.

Смех автора был не только и не столько уничтожающим, но и жизнеутверждающим. Смех словно говорил, смотрите, до чего могут дойти люди, бездумно следующие начальственным указаниям. И сколь, напротив, замечательно и удивительно жизнестойка природа, в том числе человеческая, этим указаниям сопротивляющаяся!

В «Созвездии Козлотура» неожиданно звучит и лирическая интонация, окрашенная ностальгией воспоминаний о днях детства, о родовом доме в горном селе. Автор переносится воображением в мир, где царствует подлинная жизнь, торжествует здравый смысл, где слову отвечает дело. «Детство верит, что мир разумен, а все неразумное – это помехи, которые можно устранить, стоит повернуть нужный рычаг». Сказано с грустью. Вера молодого писателя уже поколеблена. Козлотуризация противоречит здравому смыслу, но идет полным ходом.

Многое объединяло Искандера с авторами «иронической» молодежной прозы начала шестидесятых. Отрицали они одно и то же. Противник был общий. Герои-шестидесятники, как правило, пытались вырваться из своей среды, уйти, улететь, уехать из опостылевшего гнезда, гневно рассориться с омещанившимися родственниками. Молодой герой-бунтарь того времени гневно сокрушал полированную мебель в родительском доме. Мысль Искандера о крове совсем иная. «Мне не хватает дедушкиного дома с его большим зеленым двором, со старой яблоней (обнимая ее ствол, лезла к вершине могучая виноградная лоза), с зеленым шатром грецкого ореха, под которым, разостлав бычью или турью шкуру, мы валялись в самые жаркие часы».

Время в рассказах Искандера тоже было другим, чем в «молодежной» прозе, где оно как бы совпадало с процессом чтения, действие происходило сейчас, в настоящем, «герой-бунтарь» был близок по возрасту и читателю, и автору Возраст героев рассказов Искандера иной, и время действия – другое: предвоенные годы, война, после войны. Мир был увиден двойным зрением: глазами ребенка и глазами взрослого, вспоминающего из «сегодня» свое детство.

Переезд Искандера в Москву сыграл в выборе такой оптики решающую роль. Нет, ничего «разоблачающего» городские нравы Искандер не пишет. Интонация рассказов о Москве остается веселоспокойной. Сам облик города, климат, напряженный трафик, вечное беспокойство и суета, определяющие во многом и характер горожан, описаны чрезвычайно корректно, но с явным чувством ностальгии по теплу и солнцу родной Абхазии, шуршанию волны по гальке, духу братства и добрососедства, духу двориков и кофеен. «И уже нет мамы, нет ничего, – так заканчивается «Большой день большого дома», рассказ о семье матери, чувстве рода, расцветающей красоте девичьей жизни. – Есть серое московское небо, а за окном, впиваясь в мозги, визжит возле строящегося дома неугомонный движок. И машина моя, как безумный дятел, долбит дерево отечественной словесности…» В мире «серого неба», в атмосфере бесконечной тревоги москвичей по поводу завтрашней погоды (рассказ «Начало») – тревоги, закономерно ставившей абхазца в тупик, ибо не в поле же им завтра выходить, – естественным было внутреннее движение к самому ценному, самому святому времени, к оставленному там, к «раю», то есть к миру детства. Глаза, душа ребенка позволили писателю и сказать горькую правду о времени, и не утратить ощущение красоты жизни. Искандер вернулся в мир детства – «непомерного запаса доверия к миру», отрицая тем самым явное недоверие «неправильного» мира к человеку. Искандер не только «разоблачал» неправильность реальных обстоятельств, а противопоставил им устойчивый мир, утверждая тем самым свое миропонимание.

3

Его «сквозной» герой Чик живет не просто в городе, доме, квартире. Жизнь вынесена во двор, где готовят пищу, пьют кофе, ведут беседы и философские дискуссии, спорят, ссорятся и мирятся, отдыхают. Здесь квохчут куры, сюда залетает ястреб, заезжают лошади, приходят коровы. Своеобразный Ноев ковчег. И побережье, и город Мухус, в названии которого легко прочитывается перевернутый Сухум, – лишь продолжение того же двора. Здесь перемешаны языки – это «котел» языков, малый «вавилончик»: рядом живут абхазцы, русские, грузины, греки, персы, турки. Даже сумасшедший дядя Коля говорит на «затейливом языке из смеси трех языков».

Действие повестей и рассказов о Чике живет и пульсирует в одной точке. «У меня такое впечатление («Долги и страсти»), что все мое детство прошло под странным знаком заколдованного времени, – моя тетушка за все это время никак не могла выскочить из тридцатипятилетнего возраста». Это волшебное время детства: один длинный-длинный, непрекращающийся день с короткой южной ночью («Ночь и день Чика»), лишь подчеркивающей по контрасту радость ожидания грядущего дня. Этот день чрезвычайно подробен, богат происшествиями, приключениями, событиями, открытиями. Это – своего рода утопия.

Мухусский двор – неформальная община, неофициальное государство в государстве, вырабатывающее свои законы, свою конституцию. Здесь жизнь собрала изгоев, «бывших», отверженных, отброшенных, не принятых властью или ущемленных ею. Пата Патарая репрессирован. Богатый Портной, день-деньской работающий, вынужден скрывать стук своей швейной машинки Бедная Портниха еле сводит концы с концами. Алихан, чья история более подробно рассказана в романе «Сандро из Чегема», – бывший коммерсант, потом нэпман, окончательно разоренный. Даша – в прошлом жена офицера, «бывшая» красавица, сумасшедший дядюшка Коля… «Отброшенные» создают маленькую республику, в которой правит справедливость. Здесь никто не обладает полнотой власти, не стремится к диктаторству, все равны. Жизнь во дворе в отличие от жизни за его пределами не приемлет унижения слабого, осмеяния убогого. Сумасшедший дядюшка Чика живет здесь не только в безопасности, но в атмосфере любви и приязни Даже добродушные шлепки, которые отпускает ему портниха Фаина, в которую он безнадежно влюблен, свидетельствуют более о чуткости, нежели о равнодушии.

Жизнь семьи существует вне замкнутого пространства комнаты, вне четырех стен: она как бы вынесена – через балкончики, распахнутые окна, веранды и галереи – на воздух, на площадку двора. Она открыта всякому взору, не отчуждена, не занавешена. Жизнь дворика в Мухусе – народная жизнь, а фиговое дерево, растущее в саду, перевитое виноградом, дерево, на котором, как обнаружил Чик, так славно и удобно сидеть, – становится священным древом жизни, как бы перевитым судьбами людей, здесь обитающих.

Чик – истинное дитя народа Он жизнелюбив и стоек, справедлив и совестлив, не приемлет предательства в самых разных и утонченных его проявлениях. Нравственное чувство Чика развито необычайно. Он, например, ощущает неловкость, если драка несправедлива, не может серьезно драться с мальчишкой, если тот слабее его. Чик готов поделиться всем, что у него есть. Он «никогда не будет чувствовать себя счастливым, пока собаколов в городе». Он остро реагирует не только на несправедливость, но и на глупость, фальшь. Перипетии жизни Чика и его друзей, разговоры и горячие споры взрослых о пустяках изложены автором подробно. Автор входит в положение каждого, стремится к полноте изображения любой ситуации, как бы комична она ни была Вот Чик и его дядя «пойманы с поличным»: пасли корову в границах города, а это «не положено».

«– Шпионы ходят по стране, – сказал милиционер.

– Знаю, – согласился Чик.

– В том числе и под видом сумасшедших, – сказал милиционер.

– Знаю, – согласился Чик, потрясенный тем, что милиционер подозревает дядю в том, в чем Чик сам подозревал его когда-то. – Но он настоящий сумасшедший. Его доктор Жданов проверял.

– Этот номер не пройдет, – сказал милиционер, – я вас всех забираю в милицию. Там все выяснят… Корова не бодается?

– Нет, – сказал Чик, – она мирная.

– Вот и хорошо, – сказал милиционер и отобрал у Чика веревку, за которую была привязана корова. – Я ее поведу.

…Они вошли во двор милиции, и милиционер крепко привязал корову к забору. Там росла густая трава, и корова тут же начала ее есть…»

Смех Искандера естествен, как реакция самой жизни на неестественную формальность официоза. Смех вскрывает и убивает фальшь, глупость и самодовольство тех, кто мнил себя наделенным властью над детьми, блаженными и коровами. Но этот смех лишен назидательности, нравоучительства. Если хотите – плутовской смех, веселый обман лжи, надувательство лицемерия. Он уничтожает, утверждая. Этот смех целителен и спасителен, ибо трагические обстоятельства времени столь сильны, что человека без ободряющего присутствия смеха охватили бы отчаяние и безнадежность. Смех побеждает ложь, предательство, даже смерть Смех священен и потому побеждает все застывшее, мертвое, догматическое. В смеховом мире Искандера ощущается животворное влияние народного комизма, связанного с изображением тела и всех его забот: приготовления пищи, ее поглощения, удовольствия, отдыха, купания, обнажения. Героев Искандера словно преследует безмерный аппетит и неутолимая жажда: во дворе бесконечно что-то жарится или варится; тетушка Чика прекращает свое вечное чаепитие, только если оно переходит в кофепитие; в почти райском саду Чика вечно зреют какие-то фрукты (Чика радует сам круговорот поспевающих ягод и фруктов: земляника, вишня, черника, абрикосы, персик, груша, айва, орехи, хурма, каштаны). Это поедающий, плодящийся, растящий детей, радующийся жизни мир, одушевленный бесстрашным и ясным смехом. Это смех, звучащий почти на краю бездны.

Смех против страха.

На оплакивании покойной подруги тетушки Чика сидящую с ним за столом конопатую девочку так и разбирает смех («Чик идет на оплакивание»). За поминальным столом начинается игра и веселье. И взрослые, пришедшие попрощаться с покойной, тоже втягиваются в совершенно не приличествующую событиям атмосферу застольных баек. Развязываются языки, старики вспоминают любовные приключения покойницы – смех у гроба, сама смеющаяся смерть, забывшая о своих прямых обязанностях… Вспоминают они и небезопасные легенды… Начинается праздник. И вместе с ним торжествует освобождающаяся от страха смерти (да и от страха перед жизнью тридцатых годов) стихия раскрепощенной вольности и народного веселья.

4

Мудрость народа состоит не только в том, чтобы победить врага, это не всегда возможно, но – осмеять его. Бригадир Кязым из одноименного рассказа, неграмотный крестьянин (лукавый повествователь замечает, однако, что неграмотный Кязым свободно говорил на пяти языках) дознается-таки, кто украл из колхозной кассы сто тысяч рублей. Кязым остроумно загоняет вора в ловушку, но рассказ был бы не вполне «искандеровским», если бы в финале жена вора не побежала – под общий хохот чегемцев – за милиционером, дабы он вернул полотенце, в которое были завернуты злополучные деньги…

Горное село Чегем – это тот «большой дом», родовое гнездо, из которого вышли и знаменитый дядя Сандро, и Чик, приходящийся ему племянником. Родом отсюда и мать (в лирическом рассказе «Большой день Большого дома»).

Повествование о Чегеме – своего рода национальные мистерии. Это мир вечно становящийся, праздничный, полный жизненных соков. Комическим эпосом исторической народной жизни стал роман «Сандро из Чегема».

Оговорюсь сразу. Искандер при всей любви к своему народу лишен гнетущего и сковывающего пиетета по отношению к национальному характеру. Писатель не только не боится комизма в изображении своего героя или истории народа – он опирается на него. Смешное и трагическое, веселое и драматическое существуют слитно В дяде Сандро уживаются и герой, и плут, и защитник чести, и обманщик, и бездельник, и праздничный «Великий Тамада», и труженик, и по-восточному горделивый глупец (выглядит так, словно держит на привязи не обычную корову, а зубробизона), и хитрец («Он остановился в таком месте, где колхозы уже кончились, а город еще не начался»), и истинный сын своего народа (первый пришел к высокому должностному лицу с предложением вернуть древние абхазские названия рекам и горам). Прозаик словно спаял в нем противоречивые черты национального характера – он и бесстрашный рыцарь, получающий пулю за прекрасную княгиню (которая, кстати, отлично справляется с дойкой коров); и крестьянин, в поте лица своего обрабатывающий землю; и танцор, выступающий в знаменитом ансамбле Паты Патарая; и мудрец, стремящийся спасти свой народ от братоубийственной войны. Дядя Сандро стар (ему «почти восемьдесят лет, так что даже по абхазским понятиям его смело можно назвать старым человеком») и вечно молод.

Авторская интонация по отношению к дяде Сандро богата оттенками: от осмеяния до восхищения, любования «его величественной и несколько оперной фигурой, как бы иронически осознающей свою оперность и в то же время с оправдательной усмешкой кивающей на тайное шутовство самой жизни». Роман Искандера строится как система новелл, объединенных героем (хотя и не во всех новеллах он является главным действующим лицом – иногда словно отходит в тень, на периферию повествования).

Трагикомически транспонируется в романе история. «В те далекие времена, – эпически повествуется в романе, – носа не высунешь, чтобы не шмякнуться в какую-нибудь историю». Народ не только смеясь расстается со своим прошлым – смеясь, он воссоздает свою историю. Так комически-серьезно рассказано о принце Ольденбургском, «просветителе» абхазского народа, благодаря которому «цивилизация края шла полным ходом, хотя иногда и натыкалась на неожиданные препятствия».

Искандер гротескно рисует портрет отменной глупости, застывшей в своем высокомерии («Дикарь, а как свободно держится», – думает принц снисходительно о дяде Сандро), не подозревающей – в силу глупости – о точной оценке, которая естественно складывается в народе. В отличие от лукавого хитреца Сандро, готового при случае вместе со всеми посмеяться над самим собой, принц Ольденбургский надут и титанически серьезен по отношению к самому себе, а потому и окончательно смешон: «Принц Ольденбургский, задумавшись, стоял над прудом гагринского парка, как Петр над водами Балтийского моря». Явная пародия. Но глубоко пародиен и весь роман, только пародия присутствует здесь не как разрушение, отрицание жанра, нет – как возрождение его через воскрешающую смеховую стихию.

На глазах дяди Сандро, гостившего у своего друга в селе Анхара в первые майские дни 1918 года, «история сдвинулась с места и не вполне уверенно покатилась по черноморскому шоссе». «История сдвинулась с места» – общий языковой штамп, в силу своей стертости не задевающий нашего сознания. Но история, которая, сдвинувшись, «покатилась» именно «по черноморскому шоссе», да еще и «не совсем уверенно» – это уже осмеяние штампа и переосмысление слова. На «атомарном» уровне языка действует принцип, характерный для смеха Искандера вообще – завоевывать, осмеивая. Ведь история-таки выросла в Историю – несмотря на то что вначале «покатилась по черноморскому шоссе».

«Битва на Кодоре» (так называется эта глава) кончается трагически – гибнет сын несчастного Кунты, не чуявшего, чем закончится «история». То, что казалось забавным, почти потешным, оборачивается кровью. Думалось, что обойдет, минует – «в тот день сражение окончательно перекинулось на ту сторону, и когда до вечера оставалось два-три часа, жители Анхары решились выпустить на выгон проголодавшийся скот», но нет, не минуло, не обошло. Остаться сторонним наблюдателем «истории» (Сандро рассматривает все происходящее в подаренный принцем Ольденбургским цейсовский бинокль), не присоединяться, не участвовать? Сандро ведь не разбирается ни в политике, ни тем более в ее оттенках… Так и не стал он «героем» битвы на Кодоре, хотя и ездил ночью к большевикам, чтобы объяснить им, откуда лучше стрелять. Положение крестьянина – дяди Сандро – поистине драматично: он думает о скоте (напоен ли, накормлен), об урожае, о земле – но история втягивает его в свой водоворот и лишь от случая зависит, пойдет он с меньшевиками или большевиками.

Так, оказавшись в доме богатого армянина, Сандро сначала пытается защитить его от налета меньшевиков – но потому лишь, что он, Сандро, гость и должен – по кодексу чести – защищать хозяина. Более того: он отрицательно относится к меньшевизму, ибо считает, что «все меньшевики эндурского происхождения. Конечно, он знал, что у них есть всякие местные прихвостни, но сама родина меньшевиков, само осиное гнездо, сама идейная пчеломатка, по его мнению, обитала в Эндурске». Но когда дядя Сандро убеждается, что сопротивление вряд ли увенчается успехом, он усаживается за стол хозяина вместе с меньшевиками, и все сообща пьют вино и доедают барана, поднимая тосты «за счастливую старость хозяина, за будущее его детей», что не мешает меньшевикам, уходя, забрать трех хозяйских быков, а Сандро вслед за ними – и последнего – не оставлять же его в одиночестве…

Роман о Сандро из Чегема, как и цикл рассказов о Чике, из которого выросла повесть «Старый дом под кипарисом», принципиально не замкнут, открыт, готов к росту, к саморазвитию. В сущности, повествование о Сандро можно продолжать бесконечно – и герой, и композиция романа практически неисчерпаемы. Жизнеутверждающая авторская идея заключена в свободе, с какой движется сюжет. Да и сюжет ли это? Повествование о Сандро не имеет ни завязки, ни развязки – оно может двигаться снова с любой точки, обозначенной в жизни героя. Поэтому дядя Сандро еще и в этом смысле герой народный, ибо он бессмертен. Тем более, если мы уже побывали на его «псевдопоминках» – на пире в честь его неожиданного выздоровления…

5

«Чтобы овладеть хорошим юмором, – заметил писатель в рассказе «Начало», – надо дойти до крайнего пессимизма, заглянуть в мрачную бездну, убедиться, что и там ничего нет, и потихоньку возвращаться обратно. След, оставляемый этим обратным путем, и будет настоящим юмором». То, что Искандер называет «хорошим юмором», не просто подтрунивание над героем или обнаружение смешных и нелепых черт в той или иной ситуации, не «приправа», добавленная к сюжету. Автор не только смеется над героем, но и бесконечно любит его, любуется им. В самом деле, ну разве не хорош дядя Сандро – и как Великий Тамада, без которого не может состояться ни одно застолье, и как замечательный рыцарь и любовник, без которого не может жить прекрасная княгиня-сванка, и как настоящий друг, перелетающий верхом на лошади через стол, где проигрывается в пух и прах известных табачник Костя Зархиди? Вместе с тем все эти подвиги и деяния являются лжеподвигамн и лжедеяниями; ибо уехавший князь доверил дяде Сандро честь сванки, а проявлять мужество в прыжках над карточным столом – занятие ли это для подлинного героя? При этом надо учесть происхождение комических историй – ведь все они, как утверждает повествователь, рассказаны самим дядей Сандро. Поэтому и героизм, и комизм вступают в сложное соединение, которое можно назвать комической героикой.