Текст книги "Абхазские рассказы"

Автор книги: Фазиль Искандер

Соавторы: Георгий Гулиа,Алексей Гогуа,Мушни Папаскири,Владимир Дарсалия,Мушни Хашба,Самсон Чанба,Этери Басария,Иван Папаскири,Дмитрий Гулиа,Джума Ахуба
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

ШАЛОДИЯ АДЖИНДЖАЛ

МОЙ БЕДНЫЙ, БЕДНЫЙ ЯЗЫК

Не все дети начинают разговаривать в одном и том же возрасте – иным это удается с полугода, другим после полутора лет. Ну, а я родился совершенно особенным ребенком. Ни слова не произнес я ни в год, ни в два, ни в три. Даже войдя в год пятый, я не промолвил ни слова. Вполне естественно, что родителям это очень не нравилось. Когда же мне пошел шестой, они взволновались не на шутку, потому что это было уже ни на что не похоже, и принялись водить меня по докторам. Чуть заслышат о каком-нибудь светиле, излечивающем немоту, мигом снаряжаются в путь, не скупясь ни на какие расходы.

Поначалу я страшно боялся людей в белых халатах. Так боялся, что ноги подкашивались. Когда мне говорили: «Детка, открой ротик»,в моей маленькой душе бурно сталкивались два чувства: боязнь, что сейчас доктор отрежет мой непослушный язык, и слепая ярость от сознания своего бессилия. Впоследствии я свыкся с этой процедурой, как и со многими другими, и послушно открывал рот задолго до этого, как мне прикажут. Бедный, бедный мой язык! Кому я его только не показывал! В какие только города не заводил он моего отца, все еще не терявшего надежды на медицинское чудо! Но чуда не происходило.

И вот мне уже семь лет. Как и прежде, я упорно молчу. Молчу и вижу, как день за днем все больше горбится мой отец, все чаще плачет втихомолку мать. И порой хотелось мне крикнуть им: «Да не обращайте внимания на мой несносный язык! Радуйтесь тому, что ваш сын здоров!»

А здоровьем, надо сказать, природа меня не обделила. Я был быстр на ноги и крепок телом. Никто из соседских ребятишек не мог ни побороть меня, ни обогнать.

Как-то знойным летним полднем играли мы в нашем зеленом тенистом дворе. Он был широким и ровным, этот удивительный двор, казалось, в нем бы поместилось все наше село. Но в тот памятный день двор стал тесен для двоих – меня и ершистого рыжего сорванца: единственный из ребят, он не делал скидок на мой физический недостаток и даже поддразнивал меня. Честное слово, мне это было более по душе, чем снисходительная предупредительность остальных, которые, надо полагать, брали пример со взрослых и жалостливо относились к моей немоте.

Так вот, в тот день мой вихрастый сосед был особенно задирист, и кончилось тем, что мы сошлись в поединке. После обмена несколькими тумаками, рыжий задал стрекоча и, взгромоздившись на плетень, высунул свой невероятно длинный язык, а потом прокричал что-то грустное по поводу моего недуга. Это было уже слишком, и я готов был взорваться от гнева, но почему-то не взорвался, а заорал:

– Стой, если ты не трус!

«О-о! Да будет благословенен тот знойный полдень и тот рыжий бесенок, который возвратил мне дар речи!» – Примерно так думал я, и эти же слова изрек в неописуемом восторге мой отец. А мама... Не могу передать, как обрадовалась моя милая мама, услышав впервые за семь лет голос своего сына. Мне показалось в те минуты, что у родителей выросли крылья. Наверное, выросли. И не только у них, потому что, спустя какой-нибудь час, в наш двор набежало почти все село. На моих глазах одна за другой слетали головы у пестрых петухов и грузных индеек. Послушно друг за дружкой отправились в огромный котел три тяжеловесных валуха. Я не говорю уже о прочей снеди, которая в сказочном количестве варилась и жарилась, шипела и булькала, разнося по всей округе соблазнительные ароматы.

Пиршество было устроено такое, какого не знала история нашего села. Под пологом огромной ашапы собрались все наши родственники, а также родственники родственников, соседи их соседей. Тост провозглашался за тостом, слова лились, как песни, а песни журчали, как вино, которого было – словно воды в весеннее половодье. Захмелевший отец то и дело обращался ко мне:

– Ну еще одно слово, сынок ... Ну еще одно, хоть самое коротенькое...

Я был в центре внимания и, страшно польщенный этим, произнес столько слов, сколько не было сказано ни на одной свадьбе, ни на одних похоронах, какими бы пышными и многоречивыми они не были. И понял я, что мой язык, исполняющий теперь свои обязанности благодаря злословию моего рыжего соперника, продлил жизнь отцу с матерью минимум лет на двадцать и доживут они теперь, по моим расчетам, лет до ста пятидесяти.

Ровно через десять лет после этого знаменитого пира я окончил сельскую среднюю школу. Вслед за этим последовал институт. Одолевая сельскохозяйственную науку, я все пять лет только и слышал: «Будь всегда правдивым, говори правду и не жалей усилий для процветания общего дела». Пока я все это выслушивал на лекциях и между ними, мне исполнилось двадцать три.

– Теперь ты уже самостоятельный человек, специалист,сказали мне, вручая диплом о высшем образовании.

Пожелали счастливого пути и смелости в начале своей трудовой деятельности. И стал я главным агрономом в родном колхозе. Приступил к работе, как говорится, засучив рукава. Если бы мне сказали, что нужно сдвинуть с места вон те горы, я, ни секунды не раздумывая, принялся бы за дело. Но горы сдвигать необходимости не было. Надо было двигать вперед сельское хозяйство. Вот почему целыми днями с утра до вечера я бегал по бескрайним владениям колхоза, на ходу щедро раздавая агротехнические рекомендации, неотступно думая о своем вкладе в процветание колхозной экономики.

Но возможности сказать что-то новое не представлялось – то посевная, то уборочная, то зимние работы на чайных плантациях, то весенние жаркие дни на табачных рассадниках.

И как же обрадовался я, когда вдруг на одном из заседаний правления колхоза председатель завел разговор о мерах повышения экономической эффективности виноградарства! Это был мой конек! Едва председатель произнес фразу на счет внедрения сорта «ачкикаж», Я вскочил с места и выпалил:

– А зачем нам «ачкикаж»? Для местных условий нет лучше сорта «акачич». Самой природой он уготован для нашей почвы!

– Что же мы будем делать из этого самого «акачича»? – улыбчиво осведомился председатель, не подозревая, что ему придется иметь дело с весьма настойчивым оппонентом, которого в институте пять лет учили упорству в достижении намеченной цели. – Чем же хорош твой «акачич»? – Он все еще улыбался, с покровительственной насмешливостью поблескивая глазами.

– Нет другого сорта, из которого получалось бы такое отменное вино! – вдохновенно продолжал я. – Сок его – животворный бальзам, к тому же в нем меньше алкоголя, чем в других сортах. Вино из «акачича» излучает тепло солнечных лучей, греет душу человека и помогает от недугов лучше патентованного лекарства ...

– Постой, постой,перебил председатель, перестав улыбаться. – Не забывай, что ты агроном, а не доктор ... Но я уже не мог остановиться, ощущая всеми клетками тела необычайный прилив не только творческих сил, но и железного упорства.

– «Акачич» – ровесник Вселенной! Еще до начала нашей эры он культивировался абхазцами и был почитаем во всех людских селениях! Даже Александр Македонский пил вино из «акачича». Да разве только он один! А сегодня ... – Я даже задохнулся от негодования. – А сегодня этот изумительный сорт винограда исчезает с лица земли. И я всей душой приветствую шаги руководителей нашего района, направленные на расширение посадок этой исторической лозы ...

– Ха! – грохнул председатель кулаком по столу. – Не забывай, что ты не историк, а агроном! И к тому же вином из «акачича» мы не сможем выполнить государственный план этого года. Твой «акачич» растет слишком медленно, а вот «ачкикаж» ...

– Простите, товарищ председатель, – возразил я, не в силах побороть дискуссионного экстаза, будоражившего мой разгоряченный мозг, – «акачич» не растет, подобно сорняку, как этот «ачкикаж", но его лоза живет двести лет и даже дольше. Так что экономически он выгоднее всех других сортов.

Председатель сорвался с места, словно подброшенный пружиной.

– Мы с вами так не сработаемся, товарищ ученый агроном, – официальио и грозно произнес он. – Я буду твердить «среда», а вы – «четверг», и что же у нас получится? – Он посмотрел на меня уничтожающим взглядом. Ты будешь радовать разговорами о перспективах, а чем мы будем выполнять план? Тоже перспективный? Ты ничего не понимаешь в экономике колхоза, ты... ты... Что имел в виду председатель, я понял только через несколько дней, когда в колхозе упразднили должность главного агронома по причине ликвидации штатных излишеств.

С той поры я не видел заседаний правления колхоза, как своих ушей без зеркала. Меня, как рядового агронома, гоняли по любым делам: то на водяную мельницу руководить насечкой старого жернова, то наводить плетень вокруг кукурузной нивы, то вместе с пастухами отгонять телят от коров. С утра я отправлялся в поле, к колхозникам, и вместе с ними обсуждал на досуге преимущества «акачича» перед «ачкикажем». Все согласно кивали головами, но ... продолжали возделывать прежнюю лозу.

А однажды ... Однажды я все-таки не выдержал отчужденности от главных колхозных дел и без приглашения пришел на заседание правления.

– Кто я? – спросил я.Мельник или пастух, плотник или агроном?

Все молчали, опустив головы и повернув уши – кто левое, кто правое – в направлении председательского стола. Но председатель тоже молчал. Тогда я набрал в легкие побольше воздуха и твердо произнес:

– Я – агроном! И пусть никто не дvмает, что я мельник!

Я хочу сказать, что нет винограда, более подходящего для наших условий, чем «акачич». Неподалеку от могилы абхазского князя Келешбея археологи пятнадцать лет назад откопали пифос первого века нашей эры, и что, вы думаете, в нем было? Косточки «акачича»!

Закончить мысль мне не дали, а председатель, схватившись за голову, выбежал вон. За ним последовали все члены правления. Не знаю, о чем они совещались во дворе под липой, но через две недели мне сообщили, что отныне колхозу агроном не нужен. И меня перевели в бригадиры. А бригада моя располагалась на отшибе, в маленьком хуторе Атышаду. Народ там был хороший, трудолюбивый, и жилось нам совсем неплохо. Как-то в разгар посадки табака я собрал членов бригады под сенью огромного ореха: ведь я был не только бригадир, но и агитатор и свою беседу я повел о вреде курения.

Колхозники были поражены, узнав, что капля никотина убивает лошадь и сокрушенно покачивали головами, усиленно дымя своими трубками. Лучше пить вино из «акачича», продолжал я тем временем свою мысль, чем травить себя табаком. Приведя нeсколько ярких цитат из трудов прославленных ученых, я, кажется, добился успеха. Все хором заклеймили курение как позорный признак человеческого безволия и темноты. А когда я завершил беседу сообщением о том, что из ста покойников девяносто девять с половиной являются жертвами никотина, гневу моих слушателей не было предела.

– Долой табак!

– Даешь «акачич»! – раздавались бодрые голоса.

– Вино из «акачича» – лекарство для человека, – процитировал меня симпатичный старичок, который не отказывался при случае и от «ачкикажа». – Человек, постоянно употребляющий перед обедом «акачич», проживет ровно сто пятьдесят лет...

Весь остаток дня и весь вечер бригада дружно провозглашала тосты за мое здоровье, предавая анафеме злое зелье – табак. От слов перешли к делу: поутру бригада дружно приступила к посадке «акачича».

Вечером в нашу бригаду прискакал на коне один из членов правления. Когда он сказал, что меня вызывает председатель, я сразу же понял: бригадир этой бригаде больше не нужен, а в колхозе объявилась новая вакансия. Так оно и вышло: начиная со следующего дня я возглавил сельскую парикмахерскую. Не скажу, чтобы агрономические знания особенно помогали мне в работе, но получалось у меня в общем-то неплохо. Два парикмахера брили меня наперебой – один утром, другой вечером, когда же бывали посетители – то только вечером.

В один из дней в парикмахерскую пожаловал сам председатель, усаживаясь в кресло, он покровительственно пробасил:

– Тут, как я вижу, дела идут у тебя неплохо. Гляжу я на тебя и радуюсь: чистенький ты, выбритый. Надо было с самого начала назначить тебя сюда.

В ответ я лишь хмыкнул, уловив в словах председателя злую насмешку. Отдуваясь после горячего компресса, он вновь обратился ко мне:

– Право же, ты мне очень нравишься! Молодец! Не огорчайся, что из тебя не получился агроном, зато ты будешь отличным парикмахером, – и вышел вон, издевательски хохотнув на прощание: – А как там насчет «акачича»?..

Я хотел было крикнуть ему вдогонку: «Стой, если ты не трус!» – но язык словно застрял в горле. Бедный, бедный мой язык...

Впрочем, я не особенно тужу, что вновь утратил дар речи – знаю наверняка, что вновь у нас зайдет с председателем разговор о преимуществе «акачича», и мы опять сразимся с ним, как с тем рыжим. А потом по опыту известно что будет: я снова заговорю. И может быть, опять выйду в главные агрономы. Но лучше мне сначала стать бригадиром ...

Перевел с абхазского Г. Голубев.

СПАСИБО ТЕБЕ, ТЕЛЕФОН!

Я вошел в его кабинет с табличкой «Завсклад» на двери, обитой черным дерматином, и остановился у порога.

Он стоял у стола, придавив его своим большим животом, и запрокинув голову, вливал себе в горло боржом прямо из бутылки. Это было похоже на заправку горючим некой человекоподобной машины.

– Будьте здоровы! – сказал я, когда он поставил на стол пустую бутылку ...

В ответ он зевнул, так широко раскрыв при этом свою пасть, похожую на жерло гаубицы, что я невольно вздрогнул. Со сладострастным рыданием сомкнув челюсти, он наконец обратился ко мне:

– Что тебе надо?

– Хотел бы ... досок!

– Досок нет!

– Мне немного надо. Хотя бы десять досок!

– Ни одной нет!

– Я очень вас прошу, пойдите навстречу ... пожалуйста!

Он побагровел и заорал на меня: – Ты что, глухой? Я тебе сказал, что у нас нет досок.

Что мне оставалось делать?!

Я извинился за то, что осмелился его побеспокоить, и ушел. Во дворе лесоторгового склада лежали доски – много досок, когда уходил, я их видел. Но, может быть, они куда-то уже занаряжены и поэтому не продаются!

Один сведущий человек, которому я рассказал про свой неудачный визит в эту контору, пояснил мне ситуацию.

– Доски у него есть, и они продаются, но продает их только по звонку «сверху». Он любит, чтобы ему позвонили и сказали, что такому-то «надо помочь»! Он супер-бюрократ.

Я вернулся в свое учреждение и принялся за работу, но все валилось у меня из рук. Доски, доски! Десять досочек. Если я их не добуду, то мне с семьей придется ночевать под открытым небом. Пол в моей единственной комнате прогнил, старые половицы выброшены на свалку, плотник со своими инструментами сидит в палисаднике и ждет, когда я привезу доски, но для того, чтобы у меня появились эти проклятые доски, кто-то влиятельный должен позвонить по телефону в контору к этому директору и сказать, что «мне надо помочь». Задача ясная! Но кого попросить «сделать звонок»? Я стал перебирать в памяти своих влиятельных друзей и знакомых.

– Этот не годится ... Тот, пожалуй, не обладает достаточным весом да и, может, еще супер-бюрократ просто-напросто не посчитается с его звонком.

Я смотрел на свой черный, цвета вороньего крыла, настольный телефон и думал. И вдруг мне показалось, что мой телефон, подмигнув мне, прошептал: «А я на что? Мы вдвоем отлично справимся с этой задачей безо всякой посторонней помощи».

– Как?

– Очень просто! Позвони ему сам!

– Ну, позвоню. А он спросит, кто говорит.

– А ты скажи, только сердито скажи: «Ты что, голоса моего уже не узнаешь?.. А дальше все выйдет как по маслу!»

Я так и сделал. Тогда завсклад спросил: «Кто говорит?», я сердито бросил: «Ты что, голоса моего не узнаешь?»

После некой паузы он ответил, хихикнув:

– Кто же еще может мне звонить, как не дармоед Михако!.. Слушай, Михако, еще одну левую машину – ты слышишь меня?

– Слышу, – сказал я.

– Еще одну ... сделаю, а потом закатимся с тобой в «Апацху» на копченое мясо и натуральную изабеллу ... и дадим жару!

Тут я, поняв, что он уже у меня на крючке, тоже выдержал паузу и сказал так строго, как только мог:

– Потом пойдешь со своим другом мясоедом Михако в «Апацху», а сейчас ты на paбoтe и обязан думать о делах, а не о развлечениях.

– Виноват, – это откуда говорят?

– Из Комитета...

– Из Комитета? – в голосе его послышался испуг.

– Ты что, в первый раз мой голос слышишь? – заорал я на него.

– Простите ... я думал ... я ... Комитет, – лепетал он.

– Да кто это, в конце концов, говорит со мной? – проорал я еще громче.

– Ваш покорный слуга, завсклад Хабурзания... уважаемый товарищ, извините, я думал, что звонит Михако ...

– Ладно, ладно! – смягчил я. – Хватит оправдываться. Как дела-то идут?

– Хорошо идут, – сразу встрепенулся он, – план выполнен на 120%, но мы не сидим сложа руки и готовы принять любое Ваше указание.

– Смотри, Хабурзания! Год на исходе! Не подведи!

– Не подведем, уважаемый товарищ!

– Что я еще хочу у тебя спросить ...

– Слушаю, уважаемый товарищ. Весь – внимание!

– У тебя не найдется несколько штук досок, а?

– Если нужно для Вас, – и несколько кубометров найду! Куда прикажете доставить?

– Не надо. Я пришлю за досками своего человека.

– Не беспокойтесь, высокородимый. Скажите только, куда прислать, и все будет сделано.

– Нет, нет! Я пришлю своего человека, – повторил я недовольным тоном.

– Как прикажете!

Я положил трубку с чувством глубокой благодарности, посмотрел на свой телефонный аппарат цвета вороньего крыла: «Ты подкинул мне блестящую идею, спасибо тебе». Да, но как быть дальше? Если я приду в контору, то он узнает меня и догадается ... Впрочем, когда утром он говорил со мной в своем кабинете, он даже головы не поднимал, бурчал себе под нос: «Нет, нет и нет!» Вряд ли он узнает меня!

Так и получилось. Узнав, что я «посланец», он поднялся из-за стола и пошел ко мне навстречу с протянутой для пожатия рукой. Я спросил, – сколько я должен уплатить в кассу конторы за десяток досок.

– Какие деньги, – замахал он на меня руками, – то же копейки!..

– Нет, – твердо сказал Я, – шеф будет очень недоволен, если узнает, что я взял доски у Вас бесплатно.

Позвонил он девушке из бухгалтерии. В одно мгновение она мне выписала счет на ... рубля восемьдесят три копейки.Под расчет у меня не было, а у девушки тоже не было двадцати трех копеек, чтобы дать мне сдачи.

– Ничего, – сказал я, – не беспокойтесь. Такая мелочь.

– Сию же минуту надо найти до копейки! – прикрикнул на девушку директор.

Она послушно кинулась менять деньги, и пока я не получил все под расчет, директор не отпустил меня.

– А машина-то у тебя есть? – сказал он ласково, когда я опустил в кошелек монетки.

– Нет!

– Сейчас будет! Найдем не только машину ... Если надо будет, и трактор найдем, и танк найдем ...

Он проводил меня до двери с табличкой «Завсклад» и, хитро улыбаясь, спросил, видимо, на всякий случай для проверки, полушепотом:

– Он все там же?

– Там же! – сказал я.

– Да будет всегда с ним удача. Хороший он человек, умный человек. Мы с ним – большие друзья!

Рабочие на дворе погрузили доски на машину, я сел рядом с шофером, и мы поехали ко мне домой, к плотнику, загоравшему в палисаднике вместе со своим топором и рубанком. Еще раз большое тебе спасибо, мой телефон!

Перевел с абхазского Л. Ленч.

ИЗ РАССКАЗОВ О ДЗУКУ И ДЫГУ

1. Погубили они меня!

Дыгу был в отчаянии. На этого человека надеялся, как на каменную стену, и кончилась безбедная жизнь, ума не приложит, что теперь делать ...

Дзуку, дружок его закадычный, только недоумевал:

– Да что, послушай, случилось? Тебя не узнать!

– Еще бы! Убил меня мой сосед, автоинспектор Маркоз ... будто ножом полоснул.

Дзуку стал соображать: у Дыгу нет даже велосипеда, причем же aвтоинспектор? И он робко спросил:

– Плохой сосед, да?

Дыгу даже плюнул с досады:

– Да такого соседа мне в век не найти! – И показал на двухэтажный особняк неподалеку от своей развалюхи. – Посмотри, как жил человек! Беседку видишь? Гараж видишь?

– Вижу. Ну и что, что вижу?

– А то, что это все было его.

– Небылицы ты мне рассказываешь! – возмутился Дзуку.Он ведь здесь без году неделя. Когда он успел так отстроиться? Тут жили еще наши пра-пра-прадеды и то такой пацхи не имеем, какая у него стоит позади «дворца»!

– Я же говорю, умел жить. Да и мне от него перепадало. Господи, как же быть-то теперь?.. Заложил фундамент, да видно, так с ним и останусь. Погубил меня соседушка!

И Дыгу рассказал непонятливому другу одну из тех маловероятных историй, которые, если не трудно представить, то трудно поверить.

С тех пор, как заступил на пост у развилки шоссе автоинспектор Маркоз со свистком во рту, нарушителям жизни не стало. Все без разбора дырявил талоны. Скольких шоферов лишил прав! Можно подумать, борец за справедливость, пошел с голыми руками на льва, вот и поплатился. Только нет, нет и еще раз нет! Все было не так. Однажды, правда, он засадил за решетку шофера, который попытался всучить взятку. Тут бы сказать: молодец, дай ему бог здоровья, если бы все так поступали, давно покончили со взяточничеством. И верно, Маркоз взятки бы брал ... Он сам говорил, что терпеть их не может. Но есть маленькая слабость – от ста граммов не откажется: работа нелегкая, весь день на ветру ... Кто же не угостит, видя свой талон между зубцами инспекторских кусачек? «В какой хочешь ресторан поведу!» – скажет. Маркозу ресторана не надо, слушай, какой ресторан – он на работе, далеко отойти не может, а в киоск – пожалуйста, – стоит прямо носом к дороге. «Сто грамм и закусить», – говорит водитель буфетчику. «Пусть и тебе нальет,говорит Маркоз шоферу.Не выпьешь, так хоть поднимешь. Я же кавказец, не позволю себе пить в одиночку, как сиротa!» С того самого дня и пошел слух, что неистового Маркоза-автоинспектора легко можно угомонить сотней граммов.

Дзуку сокрушенно качал головой:

– Видно, нет праведников на свете, иначе как мог такой человек столь низко пасть! Наверно, эти бестии на колесах подпоили, да потом и шантажировали ...

– Слушай дальше, – прервал его Дыгу. – Как прошел слушок насчет ста граммов, так все шофера стали останавливаться, поравнявшись с автоинспектором, и приглашать в киоск. Хозяин ларька наливал по сто, бросал на тарелку привычную закуску. Маркоз тут же опрокидывал стопку. А водитель с удовольствием расплачивался – и за Маркоза, и за невыпитый свой стакан. За день таких угощений набиралось порядочно. Как-то он остановил шестьдесят шесть машин. С каждой, как положено, сто граммов. Вот на шестьдесят шестой и попался ...

– Конечно,вздохнул Дзуку, – он, бедняга, уж и на ногах не стоял. Мыслимо ли столько выпить!

– Думаешь, пьяный был? Да ни в одном глазу!

– Так не бывает, – уверенно возразил Дзуку, – если, ты гoворишь, шестьдесят шесть машин... Если все это взять и слить в кувшин, то получится семь литров без малого. Да как я поверю, чтоб такое количество могло уместиться в желудке и чтоб ни в одном глазу! Хочешь верь, хочешь не верь. А пить надо умеючи.

– Да как ни умей, а столько в жизни не осилить.

– Простота ты святая! Что же он, по-твоему, водку глушил? Хозяин ларька воду ему наливал, а водителю откуда знать, что там в стакане? Его дело платить. Вроде бы никто не в обиде: водитель, довольный, дальше едет, а буфетчик с Маркозом вечером барыши считают... Вот в такой-то момент их обоих и накрыли. Себе, понимаешь, жизнь испортил и меня погубил.

– Не пойму, тебе-то какое дело? «Убили, зарезали, погубили!» Сосед мошенничал, посадили. А тебе что с этого?

– Не знаешь ты, как я поджидал его каждый вечер. Идет с работы, а для меня явление Христа народу. Жду не дождусь, когда сядем за нарды ... Ах, как он меня разорил! Нарды же – мой хлеб. Только фундамент успел заложить – и тут на тебе, взяли. Без такого соседа остался ... Нет, не его – меня они погубили!

2. Взаимопонимание

Дыгу и Дзуку отправили телеграмму племяннику Сократу в Ростов: «Волнуемся. Срочно сообщи здоровье брата Лаврентия – твои дяди».

Через два дня приходит ответ:

«Постигло несчастье, Лаврентий вчера скоропостижно скончался в центральной больнице. Как и где хоронить? Сообщите родным, пусть собираются, вместе погорюем – ваш Сократ».

Дзуку получил телеграмму в отсутствие Дыгу и опечалился: он любил брата Лаврентия. В слезах застал его Дыгу.

– Что случилось? У тебя кто-нибудь умер? – спросил он.

Дзуку показал телеграмму. Прочитав, Дыгу задумался. Потом уселся за стол, подвинул к себе лист бумаги.

– Давай сочиним ответ. Успокойся, не умер твой Лаврентий ...

Дзуку смотрел, раскрыв рот, а изобретательный Дыгу писал:

«Не отчаивайся, Сократ. Брат Карло завтра утром прибудет. Сестра Лимо только что вылетела самолетом и будет на месте еще до обеда. Сосед наш Мачалкян тоже пожелал разделить с тобой горе. А младший зять Иаблочкин, узнав о случившемся, отплыл теплоходом. Пока не достали билета нашему общему другу Мандарадзе, но мой побратим Милитон обещает устроить на завтра. Сами же выезжаем с профессором Чачбой на «Жигулях». Ждите у центрального входа в больницу. Твои Дыгу и Дзуку».

Наивный Дзуку ничего не понял, и Дыгу снисходительно разъяснил:

– Беда мне с тобой ... Ну да уж ладно, мотай на свой длинный ус. Бедный Лаврентий – всего-навсего лавровый лист. И нас волнует, в какой он цене. Из Ростова ответ, вызвавший у тебя скорбные слезы: упал дядя в цене со вчерашнего дня. На центральном рынке никто не берет, лучше умереть, чем такое! А мы отвечаем: сиди тихо и не блажи. Завтра получишь корольки, лимоны прибудут самолетом к полудню. Яблоки жди в порту. Не брезгуй и мочалкой ... Мы же на частных «Жигулях» подкатим к центральному рынку, везем с собой чачу. Это незаменимый помощник в наших делах – можно сказать, профессор!

Дзуку сосредоточенно морщил узенький лоб.

– Понятно, понятно ... А вот кто – Милитон ? Такого не знаю.

– Самого главного ты не усек. В Милитон весь гвоздь! Стоит он на мосту через реку Псоу, и как поднимет свою пеструю палочку – проскочишь, а опустит, считай, что придавит. Вот так-то, мой дорогой Дзуку!

3. Заявление с того света

Дыгу. Чудеса-то какие! И чего только не бывает на свете, о чем только не услышишь!

Дзуку. А что такое?

Дыгу. Клянусь прахом отца, ничего подобного никто еще не слыхал.

Дзуку. Ну если про чудеса – так лучше не трудись.

Дыгу. И ты знаешь? Кто же тебе рассказал?

Дзуку. Кто – неважно. Рассказали. Один мадридский богач, любитель менять дома, взял да и умер. Что ж делать, надо хоронить. Стали опускать гроб в могилу, а он столкнул крышку, сел и ну всех поносить последними словами, как, дескать, посмели спящего нести в новый дом! Не могли дождаться, когда проснусь?

Дыгу. По сравнению с тем, что я знаю, это пустяк.

Дзуку. Тогда, наверно, о бедняке из Рио-де-Жанейро, которого похоронили ...

Дыгу. Помер – куда ж его деть, как не похоронить!

Дзуку. Так вот, в ту же ночь какой-то вор разрыл могилу и давай pвaть у покойника золотые зубы. Повытаскивал все, а покойник ему: «Дай бог тебе здоровья, всю неделю они меня изводили, скул не мог разжать. До чего легкая у тебя рука, совсем не было больно! Извини, я не при деньгах. Подождите у себя в кабинете, я тут неподалеку живу». И – ходу. А у вора душа как ушла в пятки, так больше и не возвращалась.

Дыгу. Вздор и чепуха! Этим кого удивишь? Сколько раз слышал: похоронят, а он полежит-полежит и как ни в чем не бывало домой. Либо к полуночи, либо перед рассветом заявится... А ты слышал, чтоб воскресали день за днем восемь месяцев кряду?

Дзуку. Нет, такого быть не может.

Дыгу. Может, клянусь прахом отца!

Дзуку. Если в доисторические времена ...

Дыгу. Какое там в доисторические! В нашем городе произошло. И не тыщу лет назад, а всего месяц.

Дзуку. Опять ты плетешь.

Дыгу. Хорошенькое «плетешь», когда это сосед мой Сурен, мир праху его ... Сурен Кярагозович. На его могиле уже трава выросла. Ему же и горя мало – в одно прекрасное утро очнулся и встал. Встал и прямиком в город. Что дальше – и сказать не могу ...

Дзуку. Не можешь, я за тебя скажу. Наверно, все заживо попадали. Покойника, конечно, уж и узнать было нельзя.

Дыгу. Не попал ты и на сей раз: не домой он двинулся, не к родным.

Дзуку. Ну так к тебе, соседу, наведался.

Дыгу. Зачем я ему? Сурен Кярагозович, да будет земля ему пухом, ни на что не отвлекаясь, попер прямо в Исполком городского Совета. Так ему обрадовались искреннее, чем иные родные. Обитые красным дерматином двери, что стоят друг против друга в два ряда ... разве что в исключительных случаях открываются перед простым смертным. Перед ним же так и распахнулись! Развернул Сурен Кярагозович и положил на стол заявление, которое написал там, в загробном ...

Дзуку. Какое такое еще заявление?

Дыгу. Обыкновенное. Прошу, дескать, разрешение на снос дома, что под горой Баграта. Построен он до революции, пришел в крайнюю ветхость. И вообще – дом деревянный, низенький, кроме того, ненадежен и на вид непригляден, из-за чего ночами глаз не можем сомкнуть. Разрешите снести и на его месте построить новый.

Дзуку. Неужели отказали человеку, притащившемуся с того света?

Дыгу. В тот же день наложили резолюцию! Я уже десятый год обиваю пороги, добиваясь разрешения на постройку к дому тyaлета и ванной – толку никакого. Ссылаются на то, что в трехкилометровой зоне от моря постройки запрещены. Хоть головой бейся – слушать не хотят!

Дзуку. О тебе потом поговорим. А что же твой воскресший сосед?

Дыгу. Снес старый дом и новый построил, двухэтажный, с колоннами и балконом. Дворец себе отгрохал Сурен Кярагозович, земля ему пухом ...

Дзуку. Погоди, погоди ... Как так «пухом»? Чего бы ему теперь не жить-поживать? Все есть, живи себе до старости в тишине и покое!..

Дыгу. Да о какой старости ты говоришь? Как только выстроил дом, накатал завещание на имя племянника и отбыл восвояси. А племянник, воскресивший дядю, недавно устроил такие поминки, что нескоро забудут. «Дядя у тебя был настоящий, земля ему пухом», – сказали те, что поставили резолюцию на заявлении с того света, и еще раз помянули вынужденно воскресавшего человека.

4. Пришлось учить, как пешком ходить

Дзуку стоит на уличном перекрестке, как ребенка держа за руку тяжело дышащего грузного мужчину.

– Вот и дошли. Тут гляди в оба.

Мужчина тупо смотрит перед собой.

– Гляжу, да боязно что-то...

– Чего бояться! Один раз правильно перейдешь и научишься.

Дыгу идет навстречу и останавливается в изумлении: «Неужто обучает правилам уличного движения? Ведь сроду не сидел за рулем!»

Мужчина упирается, никак не решится ступить на мостовую.

– Не могу! Вчера чуть не сбили ... Нет, не могу! Наехал на меня да еще орет: «Чего рот разинул, не видишь, дорога моя!» Я забыл, где и зачем родился.

– Mожет, он был прав?

– Черт ее разберет! Как зажегся зеленый светофор, я и двинулся. Все по правилам, которым ты учил ... На середине он и налетел. Эти таксисты никаких законов не признают.