Текст книги "Абхазские рассказы"

Автор книги: Фазиль Искандер

Соавторы: Георгий Гулиа,Алексей Гогуа,Мушни Папаскири,Владимир Дарсалия,Мушни Хашба,Самсон Чанба,Этери Басария,Иван Папаскири,Дмитрий Гулиа,Джума Ахуба
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Это ты? – протянула она, потеряв всякую заинтересованность.

– Что с вами? – спросил мальчик, боясь начать с главного.

– Простуда, чтоб ей! – раздраженно буркнула она. – Посиди, посиди, видишь – одна я в доме!

Спешу, – упавшим голосом сказал мальчик.

– Куда тебе спешить, проказник?

– Не могу ягненка найти, – еще тише промолвил он, боясь услышать ответ.

– Говоришь, ягненок потерялся? – Мсыгуда резко приподнялась, словно прислушиваясь к далекому голосу. Заглянула в двери, будто увидев что-то, незамеченное мальчиком. Одеяло со скользнуло и он увидел, что она одета.

– Он никогда не уходил со двора, если случайно вышел – мог заблудиться.

– Давно его нет?

– Когда я встал, его уже не было.

– Кто спит до сих пор! Ну и баловник же ты! – Мсыгуда на тянула на себя одеяло, будто не была одетой. – Ты уже не маленький.

– Не мог проснуться, сон одолел.

– Как ты думаешь, почему я простудилась? Подумай, ответь!

Мальчик молчал.

– Я ваш родник расчищала, вот и простыла. Ты об этом знаешь?

Она еще смеет говорить – «ваш родник»! Затемно встает, что бы первой взять воду. В сильную засуху родник мелеет и стоит зачерпнуть кувшин, как вода взбаламучивается. А со своими сплетнями пристает, уже набрав воды.

– Я не упрекаю твою мать. Она, бедная, с утра до вечера на плантации, работает так, что кровь из носу.

Мальчик вздрогнул от такого сочетания – мать и кровь.

– Ты бы встал, взял ведро, мотыгу... Эх ты, лодырь! – она глухо рассмеялась.

Когда она кончит! Сказала бы, если что знает...

– Что за воду вы пили! Сколько пьявок я убила! Жирных, блестящих.

Сколько раз чистила родник мать, а эта раз в год чистит, а разговоров!

– Как мы только выжили! Эти пьявки, не приведи господь, могут присосаться, влезть под кожу и дойти до сердца. Тогда человек погибнет!

Что же это она, он же спешит!

– Может, вы знаете, что о ягнeнкe? – жалобно спросил мальчик.

– Мать ничего не сказала? – Мсыгуда подставила ухо, словно боялась не расслышать ответа.

– Ничего. А что она должна была сказать?

– Куда он мог деться. Наверно, мать знает, – опять она слов но прислушалась к чему-то, – я просила ее продать ягненка.

– Мы его не продаем.

– Ты-то не продаешь, но... – губы, синие, дрогнули в улыбке, словно услышала смешное.

– А что, она продала?

– Нет, нет, я ничего не знаю, – холодно ответила Мсыгуда.

– Знаешь, – погасшим голосом сказал мальчик.

– Что я знаю! – опять засмеялась Мсыгуда. – Посиди, я хочу тебе что-то сказать.

– ...?

– Посиди, посиди.

Мальчик нехотя присел на табуретку, готовый в любую минуту вскочить.

Она, видно, что-то знает. Может сказать, а может и не сказать... Просто хочет его разговорить, чтобы было о чем толковать в своих бесконечных сплетнях.

– Лучше выслушай. Я тебе расскажу о чуде и ты все забудешь, – продолжала она.

– Правду скажешь?

– Клянусь своими покойными.

У мальчика упало сердце: он знал, что Мсыгуда так клянется по любому поводу.

– ...Слушай, родился ребенок, а когда его, выкупав, положи ли в люльку, он заговорил. Клянусь всевышним! Оказывается, он сказал: «Если на этой неделе не будет дождя, война протянется еще 5 лет». Все, что там были, упали на колени, просили у бога помощи. «Если на этой неделе пойдет дождь, война кончится весной, когда пробьются подснежники, – сказал еще ребенок. – Пой дите и принесите подснежники этой весны, один – с запада, другой – с востока, третий – с севера, четвертый – с юга». Они сделали так. Подснежники, принесенные с запада, севера и юга уже совсем увяли, а с восточной стороны – еле живые, слабенькие, уродливые. «Значит, между этими веснами война будет такой жестокой, что мало кто выживет, а большинство уцелевших будет искалечено», – сказал ребенок. Горе, горе, что ждет бедных мальчиков! Несчастные они, несчастны и родившие их. Чтоб разорвало женщин, плачущих, что у них нет детей! Слава господу, у меня нет никого!

Мальчик с досадой встал.

– Оказывается, сейчас забирают на фронт и пожилых, – сердито сказал он. («Не думай, что последнее слово всегда за тобой!»)

– Кто тебе сказал, негодник!? – Мсыгуда растерялась от неожиданности.

– Мать говорила. Она жалела, что единственного мужчину в нашем селе – вашего мужа – могут забрать.

– Почему?! Что, молодые перевелись? – с раздражением бросила Мсыгуда и, спохватившись, спросила: – А кто сказал твоей матери?

Глаза ее зло блестели, словно она собирается ругаться с соседками из-за родника. Мальчик видел, как что-то темное, злое рвалось из глубины К ее губам, уже готовым выпалить, но она не посмела, сдержалась.

– Все говорят, разве вы не слышали? – поддразнил ее мальчик.

– Кто, кто именно?

– Я же сказал.

– Не Качия ли? – пронзительно глядела Мсыгуда, может, дрогнет его лицо.

– Что еще за Качия! – мальчик сердито направился к двери.

– Ах, ты не знаешь Качию?! – Мсыгуда словно собаку натравливала ему вслед.

При чем Качия? Что общего у нас и Качии? Его она стыдит, совестит, а сама здоровая женщина, не убирает постель, чтобы успеть изобразить больную и не идти на работу. А мать его, хоть ее муж сражается в огне и она целый год о нем ничего не знает, работает днем и ночью так, что в самом деле кровь из носу.

Неужели и на войне так?..

Мальчик вернулся домой, еще раз обошел двор, звал ягненка, но встретил пустынность, тишину. Бессмысленно выстроились шеренгой солдат колья изгороди, туман уже поднялся до вершин деревьев и запутался в их ветвях.

Сердце мальчика ныло. Все кругом хранило равнодушное молчание. Он опять вышел на дорогу. Дорога была пустынна. Мальчик не знал, куда еще бежать – все дома закрыты, кто на фронте, кто на работе. Если в каком доме и оставались старики, ничем не могут помочь: глаза их не видят, уши не слышат, сидят, понурив голову, И неведомо о чем думают. Мальчик пересек дорогу и побрел по засохшей грязи переулка.

Качия... Качия, почему она вспомнила о нем? Что нас может с ним связать? Если только он не пришел за налогом или каким долгом. Уже месяц, как его не видно не только в доме, но и в селе.

Может, мать отдала ему ягненка за какой-то долг? Этого не может быть, не могла она отдать ягненка! Да и что можно выручить за ягненка! Не может этого быть! В переулке стояла тишина, если не считать редкого лая собак в этой заводи молчания. Вдруг он увидел корову, выбежавшую из за поворота с громким мычанием навстречу ему. Мальчик испу ганно попятился, но корова близ него остановилась у чьих то ворот и замычала громче. Из-за ворот донеслось протяжное мычание теленка. Наверно, корова недавно отелилась и хотела облизать его своим шершавым языком.

– Иди, иди отсюда! – мальчик услышал надтреснутый старческий голос, отгонявший корову. Он подошел к воротам. Под молодыми яблонями ковылял старик, размахивая посохом. Он и не так уж стар был, просто сильно одряхлел: под его рубахой вы пирали острые лопатки, словно коньки провалившейся крыши.

Мальчик отогнал корову, которая, задрав голову, побежала обратно, обернулась и замычала.

– Кто ты, дад? – старик догадался, что ему кто-то помог.

Мальчик назвал себя.

– Заходи, дад.

Мальчик подошел к старику.

– Как вы там?

– Так.

– От отца есть что-нибудь?

– Нет.

– Э-э, видно, плохо приходится нашей Матери-покровительнице, – старик крепче ухватился дрожащими пальцами за посох, его глаза, почти не различавшие света, покраснели, он с трудом глотнул воздуха, кадык на тощей жилистой шее мучительно за двигался. – И от моего ничего нет. Что же там с ними стряслось, что не могут весточки прислать! А что мы можем сделать? Это уж судьба, что она ни сделает, все хорошо. Да о нас, стариках, и думать не стоит. Лишь бы вы встретились со своими отцами.

Мальчику не стоялось на месте, сама земля его подталкивала, но он не смел прервать говорившего старика.

– Его нет, потерялся. Но как? Если б старик что знал, уже сказал бы.

– Иди сюда, дад, – старик побрел к яблоням. – Погляди, нет ли цветов на них.

Мальчик осмотрел деревья. Яблоньки вытянулись, но молодые ветки требовали подрезки. Цветов не было, да и листья сморщились от засухи. Этой весной все деревья были такими.

– Эти яблоньки прививал мой сын.

– Видно, не пришла еще пора им цвести, – мальчик тут же спохватился, что не надо было так говорить.

– Нет, это ранний сорт. Просто в этом году погода не дает цвести,– старик погладил ствол яблоньки. – Сама природа стала к нам равнодушной.

Мальчик все колебался – спросить ли старика о ягненке.

– Видишь ли горы? Мои глаза дальше шага ничего не раз глядят.

– Я давно уже не видел гор! – мальчик нетерпеливо ждал, когда старик его отпустит.

– Еще не раз увидишь, и побываешь на них, дад! – старик повернулся к горам, глаза его были лишены всякой надежды, словно у охотника, заметившего ценную дичь в недоступном месте.

– Вы не видели моего ягненка? – неожиданно громко спросил мальчик.

– Нет, не видел, дад.

Мальчик не мог больше оставаться; бросив неловко топтавшегося во дворе старика, выбежал на дорогу. Обернулся – старик все стоял и смотрел на закрытые туманом горы, словно ему сказали, что с ними стряслось несчастье. У мальчика навернулись на глаза слезы.

К чему все это, что ему поможет? Куда сейчас идти?

Только он вышел на дорогу, как встретил всадников. Сначала он их не узнал, в глазах стояли слезы. Подъехав к нему, они остановились, обдав его запахом конского пота. Подняв голову, он увидел коней. Их было четверо, еще крепких, – изогнув шеи, они грызли удила. Еще послужат своим хозяевам. Один из них по глядел на мальчика полным грусти и усталости взглядом. С досадой, что не может избавиться от железа во рту, закусил удила и отвернул морду.

– Где тебя носит в такую горячую пору?

Мальчик выше поднял голову и увидел сухощавого, смуглого, тонкогубого мужчину.

Один из всадников спросил:

– Чей он сын?

Другой: ответил:

– Его отец в армии.

– Ты его знал? – спросил он, назвав отца.

Третий:

– Мы только что говорили о его матери...

...Мальчик догадался, что это из руководства села, но все они были новые и никого лично не знал.

Мальчик растерялся и не сразу сообразил, что сказать:

– Я дом смотрю.

– Он смотрит дом! Видите, он дом смотрит! – сухощавый, притворяясь удивленным, словно услышал несуразицу, посмотрел на спутников. – Бродит по дорогам, а говорит, что смотрит за домом! Двое всадников засмеялись.

– Или придешь завтра утром на работу, или я тебя запру в подвале конторы вместе с крысами, так и знай! – пригрозил другой, который все улыбался.

Мальчик попытался улыбнуться.

– Напрасно смеешься.

– Раз тебя оставили сторожить дом, дома и сидел бы! Что тебе делать здесь на дороге? – поинтересовался толстый, краснощекий, с винтовкой за плечами (видимо, из истребительного батальона).

– Потерял ягненка, ищу его,– сказал мальчик, чувствуя себя очень одиноким.

– Оставьте вы его! – всадник на пегом коне стоял несколько в стороне от остальных. Его нельзя было назвать худым, но по бледному лицу и страдающим глазам было видно, что его грызет какая-то боль. Он был в поношенном кителе и в зимней шапке.

– Не оставим,– буркнул сухощавый.

– Потерял ягненка, говоришь? – на этот раз другой (который всегда улыбался) засмеялся.

Мальчик, боясь упрека, не улыбнулся в ответ.

– ...Я скажу, где твой ягненок.

– Где, где? – мальчик чувствовал, что не услышит ничего доброго.

– У Хилканы, должно быть, если она не успела его съесть.

Он, сдерживая смех, подмигнул спутникам.

– Скажите правду,– глаза мальчика заволокли слезы.

– Я что, вру?!

Мальчик повернулся и заспешил к дому Хилканы. Всадники пришпорили коней и, обгоняя мальчика, окутали его клубами пыли.

– Сейчас мы в пути, а будет время – загляну к вам, – бросил сухощавый. – Люди трудятся, не зная отдыха, а он шатается без дела.

Мужчина в кителе задержал своего пегого коня:

– Что слышно об отце?

– Ничего.

– Не бойся, все будет хорошо.

– А вы знаете моего отца?

– Знаю, знаю. Я и то живым вернулся, что и говорить о твоем отце-богатыре! Мои кости, как плетень из прутьев, пули в щели пролетели, а я остался жив.

Мальчик, глядя на него, улыбнулся, улыбался и говоривший.

– Вы были на войне? – повеселев, спросил мальчик.

– Был. Только мне сказали, что слишком много дырок во мне, вернули. Пытаюсь теперь здесь помочь. Вот сейчас прикрепили меня к вам. До свидания, – он тронул коня, отъезжая.

– До свидания, счастливой дороги! У

езжавший обернулся, засмеялся, показав бледные десна, и по ехал шагом. Мальчик продолжал идти к Хилкане.

Он слышал, как мать говорила, что у этих людей есть бронь.

Что же это такое? Не было ее у всадника на пегом коне, нет у отца, почему же она у этих людей, они больше ее достойны? А может, у них какой-то скрытый изъян, не заметный внешне, как у кляч, которых не берут на войну? Может, про таких и говорят, что они «рябые внутри»? Нет, не так, наверное, они просто не хотят идти на фронт.

Мальчик ускорил шаг.

Конечно, не так. Он бы поверил, если бы вместо них оставили руководить всадника на пегом коне. Они не такие, они боятся, трусят больше всех. Что им дает такую уверенность в себе, наглость? Почему они так себя ведут? Наверно, что-то есть... Что же это? Что-то есть...

Пробежав два переулка, он устал и пошел шагом. Ноги горе ли, набегавшись по засохшей в комья грязи.

Для чего Хилкане его ягненок? Наверное, он обманул. Правда, у нее сын в армии, ей может понадобиться, но мать не могла ни кому отдать ягненка! Он мог заблудиться и так попасть к ней.

Все это неважно, лишь бы найти его.

Вместе с внучкой Хилканы он ходил в школу. Они – ровесники, но девочка повыше его. У нее хорошие, ясные и добрые глаза.

За лето она, как и все, загорела, но не обычная кожа ее лица становилась янтарной. Когда она шагала, то при каждом шаге мель кали белые ее ступни – единственное, что не покрывалось загаром. Ее отец тоже на фронте, уже дважды ранен, но он все время пишет домой. Мальчик был уверен, что если ягненок попал к ним, то в безопасности.

Вдруг он вспомнил и резко остановился.

Только сейчас он понял смысл слов председателя сельсовета.

Он и раньше знал об этом, но смеялся над верившими в нелепые слухи. Это случилось давно. На дерево у дома соседей Хилканы стала по ночам прилетать и зловеще кричать сова. Соседи со страхом ждали ее крика, приносившего несчастье. Однажды хозяину удалось подкрасться и сделать отметину на дереве с совой. По старинному поверью, на следующее утро к ним должен был прийти человек, который по ночам прилетал к ним в образе совы, накликая несчастье на их дом. Уже шла война. У Хилканы не оказалось спичек, чтобы разжечь погасший очаг, и она пришла утром к соседям за огнем. До этого она пыталась раздуть тлеющие угли и перепачкалась сажей. Сосед, увидев ее, измазанную сажей, обомлел. («Так это она по ночам, повергая людей в ужас, носится над ними, как ветер, приносящий снег, и посылает горе, не счастье!»)

– И огня не дам, и не подходи к моему порогу! Чтоб ты сгорела в огне! – сосед загородил собою дверь.

– Что случилось? – поразилась Хилкана. Посмотрев в угрожающее лицо соседа и догадавшись, что он ничего не объяснит, она попятилась и ушла.

С тех пор и поползли по селу слухи, что Хилкана спуталась с нечистыми силами. И прежде робкая и застенчивая Хилкана, теперь ходила в постоянном страхе, боясь услышать недоброе, злое о себе. Она перестала появляться на людях, заперла себя в своем доме. А люди стали говорить, что она загнала до смерти своего волка и поэтому перестала выходить. Говорили даже, что и сын ее не может погибнуть на войне, так как в нем есть ее нечистая кровь.

Мальчик, пересилив себя, пошел к ее дому. Если б он еще думал, испуганно убежал бы. У ворот никого не было. что еще больше его напугало. Все-таки он открыл ворота и вошел во двор, тоже пустынный. Только за изгородью паслись коза и козленок. Внезапно за козой выросли запряженные бык с буйволицей, словно возникли из воздуха. Только сейчас мальчик заметил, что земля частично вспахана.

Kто может в такую засуху вспахать затвердевшую землю, если только у него не особая кость!? Мальчик перепугался.

Может, это злополучная старуха? Он уже хотел убежать, как увидел одноклассницу, внучку Хилканы. Это она пахала. Еле доставая до ручек плуга, некрасиво рас ставив ноги, она напряженно старалась провести прямую борозду.

Девочка его заметила. Мальчик смущенно, неловко пошел к ней и обнаружил ее бабку, Хилкану; согнувшись в три погибели, слов но галка, подбирающая зерна, она брела по участку, собирая стеб ли прошлогодней кукурузы. Девочка остановила животных, выпрямилась, опять стала тоненькой, высокой. Ее большие, ясные глаза улыбались. Но сейчас улыбка этой милой девочки представилась ему иной, искаженной.

Говорят, они все такие... А зря не будут говорить, наверно...

Мальчик содрогнулся.

Может, и земля под его ногами совсем иная? И все, что он ceгодня увидел, просто дурной сон? Ведь говорят же: когда кто-то попадется им на злой глаз и они захотят вынуть из живого cepдце, сожрать его, то незаметно заманивают несчастного на свою землю. Может, из-за этого он и слышит в последнее время по утрам голос отца – наверно, они подстроили это, чтобы приманить его к себе. Может, дома сейчас лежит его тело, ни живое, ни мepтвое...

Мальчик невольно ощупал себя, кожа стала «гусиной».

Вот приближается старуха, на ее лице торчит большущий нос.

Даже козы, словно поджидали его, подошли ближе, посматривают то на него, то на девочку, то на старуху. Кажется, стоит им пожелать – и они заговорят; такой у них странный взгляд.

Наверное, и козы не обыкновенные. Если захотят – могут пpeвратиться в волков. И место какое-то странное, необычное, может, это и есть место нечистых, скрытое от глаз простых людей. Но почему-то здесь не видно ягненка.

– Что-нибудь случилось? – спросила девочка.

Мальчик опомнился, увидев изменившееся лицо девочки, услышал ее голос. Наверно, перед этим у него потемнело в глазах, потому что сейчас стало светлее; он увидел туман, запутавшийся в ветвях деревьев; земля, уходившая из-под ног, остановилась, уперлась в его ступни.

– Случилось несчастье?! – дрогнул голос у Хилканы.

Мальчик метнул взгляд в ее сторону, она была очень похожа на козу, глазевшую на него, и глаза у нее так же быстро, боязливо мигали.

– Ничего не случилось, – ответил он чужим голосом, глухим, словно издалека.

Старуха и внучка вздохнули с облегчением.

– Я уже второй раз пашу, – гордо сказала девочка.

Было видно, что она уже давно хотела похвастаться.

– Земля не очень твердая? – мальчик потихоньку приходил в себя.

– Здесь она не бывает твердой, рассыпается, почти песок, ответила Хилкана. – Только потому, что некому больше пахать.

А то кто бы заставил трудиться такую маленькую!

– Мнe не очень трудно. Если б не руки! – девочка показала узкие покрасневшие ладошки. – И буйволицу жаль, она вот-вот должна отелиться, ей трудно.

До мальчика дошло, что он стоит на обыкновенной земле, видит знакомых людей, что не он потерялся, а ягненок.

– Наш ягненок исчез, я надеялся, что вы что-нибудь знаете.

Старуха и девочка переглянулись.

– Какой шерсти?

– Ты разве не знаешь, белый-белый, без черной шерстинки, – грустно сказала внучка. – Я же говорила, что это его ягненок.

– А где он?

– Качия вез его рано утром, держа на седельной луке.

– Наверно, мать отдала за какие-нибудь долги. Что ей делать, одинокой, – вздохнула Хилкана. – А он, как ворон, чует, где можно поживиться! Ушли все наши мужчины, а то кто бы ему дал такую власть! – Ему весной всегда становится плохо, болят его кривые кости, двигаться не может. И каждый год в это время молится за себя, жертву приносит. Помнишь, бабушка, прошлой весной он у нас забрал ягненка...

– И ничего не заплатил за него.

Мальчик, не сказав ни слова, повернулся и выбежал со двора.

Не может быть, чтобы сегодня взял его и сегодня же зарезал! Мальчик выбежал на дорогу и, повернув, поспешил к реке.

Качия теперь был большим человеком. А до войны никто им не интересовался. Разве только тот, кому понадобится плетка. Качия делал плетки и никто не знал, где и когда он этому научился.

Его родители никогда не были наездниками и даже не держали коня. Жили в каком-то ущелье, возделывали кукурузу, варили мамалыгу, так и существовали. Если кто вспоминал о Качии, то жалел его. Когда Качия что-нибудь недостойное сотворит, его прощали: «Он богом обижен, что спрашивать с калеки!» Дети, все лето торчавшие на реке, хорошо его знали. Нередко в гуще детишек, заполнивших речную заводь, неизвестно откуда возникший Качия, голый, неожиданно кидался и начинал их ловить. Он плавал, как собака с перебитым хвостом. Острые локти торчком, как у кузнечика-богомола, высовывались из воды. Дети кидались от него врассыпную: если схватит кого негнущимися пальцами, толчком погружает с головой в воду и победно орет.

Мальчик спустился в долину и заспешил...

Сейчас Качия на видном месте. С начала воины он – сельский милиционер: не было в селе такого двора, который он не посетит хотя бы раз в неделю. Eго кляча постоянно держала опущенной свою дышлообразную шею, ему не удавалось поднять ей голову даже на ровном месте, не то что на подъеме. Качия обычно разваливался в седле, поводья свободно провисали. Но приближаясь к дому или подъехав ко двору, он обязательно так хлестнет клячу, что плетка словно выстрелит. Кляча не прибавляет шагу от уда ров; пошатнется, прижмет уши, словно собирается укусить, и взмахнет нечесанным, в репьях, хвостом. Говорят, что у паршивой кобылы хоть грива густая, а у этой клячи шея почти лысая, грива – редкими пучками.

Невзирая на свою худобу и вид одра, она таскала на себе Качию по этой земле, словно платила свой долг: ведь всех крепких коней увели на войну.

«Что привело его в наш дом, чтоб сломал себе ноги!» – каждый увидевший Качию у своего дома, возмущался. А его ноги и в самом деле ходили не лучше перебитых. Как люлька без при вязи он раскачивался на ходу, словно хромал на обе ноги. Кто бы ни видел шагающего Качию, сравнивал его с уткой, ноги которой не приспособлены для твердой земли, но нужда заставила ее добираться по суше от одного водоема к другому. Шеи у Качии почти не было: квадратная, массивная его голова, казалось, воткнута прямо в плечи, но она легко поворачивалась в этом углублении: можно было подумать, что она может вращаться кругом. Пальцы на болтающихся длинных руках не гнулись. А на голове внезапно, словно чужая папаха, масса вьющихся черных волос.

Мальчик быстро шел по широкой ложбине у реки, он очень устал. До войны эта поляна у реки никогда не пустовала. Сюда приходили разыскивать своего коня или буйволицу, сюда являлись в поисках пропадавших на реке детей родители. Человек, искавший своего коня и разглядевший его в гуще табуна, начинал трясти тазик с солью или кукурузой, чтобы подманить коня характерным звуком. Необъезженные, горячие скакуны вставали на дыбы, с громким, трубным ржанием, вихрем уносились подальше и наблюдали издали. Остальные нерешительно топтались на месте, вытягивая шеи, пытаясь разглядеть, что в тазике. Подманив свое го коня, хозяин ставил тазик на траву; всегда вокруг него толпилось несколько коней, старающихся сунуть в него морду. А в лужах целыми днями, пока не спадет жара, черными глыбами валялись буйволы, словно камни, рухнувшие со скал.

Мальчик помнит, какое множество людей собиралось здесь в летние дни, какие ребята! Что только здесь не затевалось: плавание, скачки, джигитовка, бег, игра в аймцакиача*! Посреди этой поляны раскинул ветвистую крону огромный граб, его считали чуть ли не домом; в жару под ним прохладно, в ливень, сильный и быстрый как скакун, под ним сухо. Мальчик встречал здесь замечательных людей, интересных путников, каких только сказок не слышал у граба! Сейчас он подходит к этому грабу и думает: бегая весь день по улицам и переулкам села, мимо разных домов и дворов, он по частям оставлял свои воспоминания, которые казались ему такими важными, ценными, а у этого граба оставит все остальное и станет совсем другим, пойдет по новому, еще неизвестному ему пути.

Неужели мать могла отдать Качии ягненка? Не она отдала, он сам забрал. Он все время шатается по дворам, заметил белого ягненка, положил его на седельную луку и увез. Что ему, он теперь большой человек! Хочешь, не хочешь, а обходись с ним, как с caмым уважаемым человеком. Если невзлюбит кого – замучает всякими придирками, жизни не даст.

Мальчик пытался вспомнить, когда он последний раз видел в доме Качию, но не смог. Может, Качия приходил, когда мать еще не успевала уйти на работу, а он спал? Сельскому милиционеру есть что сказать, он и каждый день может пpиходить. Мальчик припомнил только, как Качия был у них месяц тому назад. Сна чала он заметил клячу, которая еле тащилась к их воротам. Качия, как всегда, развалился в седле, держа особенную плеть – с длинным и широким как подошва обуви языком на конце. Не доезжая ворот, Качия размахнулся плетью и хлестнул молодую ольху.

Сорванные ударом листья, словно пыж после выстрела, закружились в воздухе. Подъехав ближе, он хлестнул по инжиру, полете ли его разодранные в клочья листья. У ворот уже он ударил плетью клячу, которая, пошатнувшись и ощерив зубы, толчком открыла ворота и, войдя во двор, резка остановилась.

Ягненок был тогда еще меньше. Увидев Качию и его клячу, он фыркнул, словно зверя учуял, забился в дальний угол двора и настороженно, испуганно следил за ними.

– Добрый день, парень! – прогундосил Качия.

– Сойдите с коня, заходите в дом, – пригласила мать, выйдя из кухни и заспешив к нему. «Как увижу его – жить не хочется», – говорила она о Качии. Но в тот раз была очень приветлива.

– Нет, нет, я спешу, – на квадратном лице Качии возникло подобие улыбки. – Откуда взять время? Правду скажу, мы очень устали, очень.

– Бедные наши мальчики, всем приходится трудно. Чтоб не видеть счастья тому, кто бросил нас в такой кромешный огонь!

– Мы сотрем его с лица земли! – Качия хлестнул плетью по сапогам.

– Дай бог удачи вам! – мать говорила так, словно Качия генерал и сейчас отправляется громить врага.

– Хорошая скотинка, – неожиданно произнес Качия, глядя на ягненка, испуганно следившего за ним из дальнего угла.

– Выжил вот, бог помог, – промолвила мать.

– Что бы ни говорили, на этот раз пойдет дождь, – съежившись от боли, но выдержав паузу, сказал Качия.

Слова Качии о погоде всегда были вескими: его искривленные кости служили верным барометром. Люди верили ему, когда он говорил о перемене погоды.

– Хоть бы пошел! Еще ни одной борозды не вспахали, вздохнула мать.

– Пойдет, пойдет! – Качия простонал, не так уверенно, слов но может, протянуть руку, повернуть рычаг на небе – и хлынет дождь.

И действительно, стоило на него посмотреть: скрючило всего, на квадратном лице возникло множество морщин, словно его изрезали ножом.

– Я скажу, чтобы тебе вовремя дали волов, сможешь вспахать свой участок, – продолжал гундосить Качия.

– Спасибо, Качия, чтоб мне умереть за тебя! Чем я отплачу тебе, – обрадовалась мать.

– Почему ты так говоришь? – словно на его лице появилось подобие улыбки. – Почему бы мне и не помочь тебе!? Трудно дому без мужской руки.

И правда, в ту же ночь пошел дождь. Но им не досталось во лов. С тех пор на землю не упала и капля, участок оставался не тронутым. Неужели ягненок попал в его руки? Как это могло случиться? Мaть не могла сделать этого.

Приблизившись к грабу, мальчик услышал какие-то причитания. Он увидел малышей под грабом, остановился, но они его не замечали. Все столпились над мальчиком, лежавшим под грабом.

– Ты мертвый, не должен шевелиться, – над ним склонялась самая большая среди малышей девочка, с распущенными волосами.

– Не открывай глаз! Разве ты видел покойника с открыты ми глазами! – один из малышей пригрозил палкой мальчишке.

– Пропадут мои козы, меня домой не пустят! – плаксиво тянул «покойник», пытаясь привстать.

– Почему ты вспомнил об этом только сейчас?

– Вы же знаете, где я был! Кого бы вы оплакивали, если б в меня не попал камень!?

– Ничего, ничего! Ты только не шевелись, – уговаривала его девочка с распущенными волосами. – Ты молчи, потерпи. Твои останки привезли с войны и мы тебя оплакиваем.

– Побыстрее плачьте! – потребовал «покойник».

Девочка, подражая плакальщицам, стала царапать свое лицо и кричать. Остальные подхватили. Потом она заставила их за молчать, выстроила всех у головы мальчика и торопливо запричитала, боясь, что «покойник» не выдержит и убежит.

– Сынок мой! Увидеть бы хоть раз, как ты верхом на коне проезжаешь по селу! Твои светлые глаза были радостью для друзей, надеждой для близких, жизнью для твоей матери, сынок! Как выехал со двора – попал на дорогу, съехал с дороги – попал в огонь! Ни один не думал, кроме твоей матери, что огонь может тебя сжечь, сынок! Мне нe суждено было взглянуть в твои светлые глаза, горе мне! Тебя, чья жизнь могла вместить целый мир, смогла одолеть одна ничтожная пуля...

– Где вы видели, чтобы так долго оплакивали! – попытался вскочить «покойник». – Вы же не пойдете со мной искать коз!

– А мы тебя еще не оплакивали, – малыши не дали ему встать.

– Что это вы здесь делаете? – Мальчик подошел к ним. Мaлыши расступились.

– Играем, – ответила девочка.

– Кто так играет!? Разойдитесь, а то я скажу вашим родителям.

Мальчик, которого оплакивали, встал; из-под листка ольхи, наклеенного на его лбу, сочилась кровь.

– Что с тобой?

– На войне ранили, – уверенно сказал он.

– На какой еще войне?

– На войне с другим берегом,– пояснили остальные.

– На нашем берегу много раненых, – вмешался бывший «покойник». Оплакивающие рассмеялись.

– А где теперь ваши враги?

– Собирают боеприпасы, – и вдруг жалобно спросил: – Ты не видел моих коз по дороге?

– Коз не видел, а ты не видел моего ягненка?

Мальчик задумался.

– Качия вез на седле белого ягненка, не твоего ли?

– Давно?

– Не очень. Он переехал реку и смотрел с того берега, пока меня не ранили. Меня ранили, и он уехал.

Мальчик побежал к реке.

– Туда не ходи! – закричал вслед бывший «покойник». – Убьют!

Но мальчик ничего не хотел слушать. Обязательно надо догнать, обязательно.

Когда он спустился к реке, никого на берегу не было. У ольховой рощи кучками лежали собранные камни. Перед ним спокойно распростерлась знакомая заводь. Середину прорезала белая волнистая линия – след быстрого течения от водоворота наверху.

Это самая большая заводь на реке. Детвора соседних сел почти одновременно училась и ходить и плавать. Переплывший впервые эту заводь, гордился – на него теперь не смотрели как на малыша.

Мальчик помнит, как долго он страдал из-за того, что не решался ее переплыть. Ему казалось, что это вообще для него не возможно. Сверстники, сумевшие ее переплыть, гордо проходили мимо него, стоявшего на мелком месте, не глядя, не замечая его.