Текст книги "Абхазские рассказы"

Автор книги: Фазиль Искандер

Соавторы: Георгий Гулиа,Алексей Гогуа,Мушни Папаскири,Владимир Дарсалия,Мушни Хашба,Самсон Чанба,Этери Басария,Иван Папаскири,Дмитрий Гулиа,Джума Ахуба
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Абхазские рассказы
Составили: А. А. Аншба, Т. М. Чаниа

Сухуми, 1980. Издательство «Алашара»

(с) Издательство "Алашара", 1980 г.

С(Абх) А17

СОДЕРЖАНИЕ

•          ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

•          ДМИТРИЙ ГУЛИА

Под чужим небом

Епископ и пастух

Чиновник и крестьяне

Дворянин горюет

У Халила украли лошадь

•          САМСОН ЧАНБА

Поезд № 6

Камень с очага дедушки

•          ВЛАДИМИР (ДЗАДЗ) ДАРСАЛИА

Залог

Старая шуба, не зазнавайся!

•          ИВАН ПАПАСКИРИ

Карвальское ружье

Телушка

•          МИХАИЛ ЛАКЕРБАЙ

Атырас

Неудачный момент

Тот, кто убил лань

Гость

Сын народа

Две двери

•          МУШНИ ХАШБА

Почему я не женился

•          ГЕОРГИЙ ГУЛИА

Брак по-абхазски

Смерть святого Симона Кананита

•          КЯЗЫМ АГУМАА

Братья

Непролитые слезы

•          МУШНИ ПАПАСКИРИ

Доклад Куатата

•          ФАЗИЛЬ ИСКАНДЕР

Лошадь дяди Кязыма

Начало

•          АЛЕКСЕЙ ГОГУА

Агнец

•          ШАЛОДИЯ АДЖИНДЖАЛ

Мой бедный, бедный язык

Спасибо тебе, телефон!

Из рассказов о Дзуку и Дыгу

•          ДЖУМА АХУБА

Туган

•          ЭТЕРИ БАСАРИЯ

В отчем доме

•          КРАТКИЕ СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

ОТ СОСТАВИТЕЛЕЙ

Настоящий сборник рассказов абхазских писателей третий по счету. Первый вышел в 1950 году, второй – в 1962 году. Каждый из них по-своему отражает определенный этап развития жанра абхазского рассказа со дня его зарождения до наших дней. Однако в отличие от предыдущих сборников, в новом сборнике мы попытались представить достижения национальной новеллистики, придать ему характер антологии. При отборе рассказов для нашего сборника мы прежде всего руководствовались их значением в истории развития абхазской художественной литературы вообще и жанра малой прозы в частности.

Первый литературный рассказ на абхазском языке появился 60 лет назад. Это был рассказ Д. И. Гулиа «Под чужим небом». С него и начинается история абхазской новеллистики. Но в дальнейшем становление жанра абхазского рассказа шло медленно и трудно. Долгие годы преобладающими жанрами абхазской литературы были поэзия и драматургия. Проза 20-х годов представлена всего лишь несколькими рассказами. Даже 30-е годы, характеризующиеся бурным развитием большой прозы (романа и повести), все еще не блещут особыми успехами в области рассказа. Правда, в этот период абхазская литература в целом быстро идет на подъем по пути социалистического реализма. Но затем Великая Отечественная война оторвала многих абхазских писателей от литературы.

В середине пятидесятых годов выступил ряд молодых творческих работников, с именами которых во многом связаны дальнейшие замечательные достижения абхазского искусства и литературы.

Это оказало благотворное влияние на развитие абхазской литературы в целом, жанра рассказа в частности. Ряды абхазских писателей старшего поколения стали быстро пополняться способной творческой молодежью. Имена многих из них стали известными всесоюзному читателю.

Сборник не может, конечно, дать полной картины становления, развития и современного состояния абхазского рассказа. Но тем не менее, мы надеемся, что он внесет свою лепту в благородное дело взаимного духовного обогащения народов нашей страны.

ДМИТРИЙ ГУЛИА

ПОД ЧУЖИМ НЕБОМ

Всякий любит свою родину, как Шам (1).

Абхазская пословица

I

Марытхва и Шарытхва – сыновья двух родных братьев, разделивших «цепь с отцовского очага» (2). Местность, где они жили, – высокая, неровная, но красивая.

Марытхва был уже глубокий старик, но выглядел бодрым, здоровым и работал легко.

Между усадьбами братьев стекала со скалы родниковая вода, такая холодная, что опусти палец – заморозишь.

Внизу, на равнине, стояла мельница, которая шумела и днем и ночью. Кукурузник порою был полон зерна, в корзинах бывал сыр. Марытхва очень любил пчел. Улья занимали большую часть задворка.

Но больше всего любили братья лошадей. Лошади и седла братьев всегда отличались от лошадей и седел односельчан.

Не различишь, кто старше и кто моложе из сыновей Шарытхвы – Рафет или Таариф; один другого лучше, оба прекрасные парни.

Сыновья Шарытхвы прилежно занимались хозяйством, охотились на диких зверей. Однако воровать коней, разъезжать с дворянами, что в те времена считалось молодечеством, они не любили.

Сыновья Марытхвы – Елкан и Торкан – высокие, широкоплечие, с тонкими талиями, необыкновенно подвижные, и росли они, как упругое, вьющееся растение – вольно и быстро.

Их оружие, обращение с товарищами, то, как пользовались плетью, вызывали зависть сверстников. Везде, во всех делах были проворны и решительны Елкан и Торкан. Одним словом, если кто желал себе хорошего, то непременно хотел иметь таких молодцов.

Елкан и Торкан были храбры, все разъезжали с дворянами, не гнушались воровства и грабежей. Короче говоря, переняли все, чему научили их дворяне. Особенно прилежным оказался старший брат – Елкан, поэтому-то дворяне и князья ценили его и шагу не делали без него в своих черных делах.

Большую часть времени Елкан проводил у своего воспитанника князя Алдыза. Елкан горой стоял за него, воровал для него коней и скот. Если надо мстить непослушным – выступал первым. А за это его хвалили дворяне и князь, величали молодцом. В этом и заключалась вся награда.

Елкан отдал бы за князя Алдыза все, даже жизнь.

Было утро.

Туман отходил в горы.

У ворот дома Елкана остановился всадник, сам открыл их и, въехав, опустил запор, который с шумом захлопнулся. У самого дома всадник несколько раз хлестнул лошадь плетью и, словно ястреб, подлетел к крыльцу.

Елкан, первым услыхавший стук копыт, живо спрыгнул с крыльца и радушно приветствовал гостя.

– Добро пожаловать! – сказал он и придержал стремя, чтобы помочь гостю сойти, но тот отказался.

– Добро тебе! Доброе утро! – сказал всадник. – Алдыза нет дома, а к нему приехали гости и дожидаются его. Надо полагать, что они по важному делу. Княгиня сильно озабочена.

Этого было вполне достаточно: Елкан мигом оседлал коня и вместе с гостем поскакал к дому Алдыза.

На княгине лица не было. Она отозвала Елкана в сторону и сказала ему:

– Твой воспитанник вчера уехал в город. Там кто-то опознал свою лошадь и пригласил князя в управление. Воспитанник сослался на тебя. Он заявил, что лошадь продал ему ты. Дело пустяковое, но князь может пострадать, если ты не поможешь. Словом, его судьба в твоих руках: хочешь – спасай его, хочешьнет. Вот там, в зале, сидит начальник участка, зайди и дай свои показания. Если, против ожидания, дело и примет серьезный оборот, твой воспитанник непременно заступится и выручит тебя. За клячу не даст тебя в обиду!

Сказав это, княгиня удалилась. Елкан, недолго думая, вошел в зал.

Начался допрос.

Елкан заявил начальнику, что лошадь, о которой идет речь, он, Елкан, продал князю Алдызу. От кого же Елкан получил ее, так и не мог указать. Начальник приказал стражникам арестовать Елкана и взять с собой.

Так Елкан поехал в город.

Как выяснилось, лошадь была украдена со взломом, и, кроме того, кража эта повлекла за собой кровопролитие. Было похоже на открытый грабеж. Начальник участка поручил дело следователю, а тот придал ему важное значение и привлек Елкана к ответственности. Правда, Алдыз взял его на поруки.

Через некоторое время дело разобрали в суде: Елкана лишили всех прав, состояния и, после двухгодичного тюремного заключеция, сослали в Сибирь на вечное поселение.

Так пропал Елкан!

Какие только меры не принимали его родители, но ничего не добились. Напрасно только разорился Марытхва. И отец Елкана, про которого говорили, что не стареет, быстро ослаб, осунулся.

II

В Сибири, в незнакомой стране, среди незнакомых людей, Елкан совершенно переменился: похудел отчаянный джигит, лицо его пожелтело, бродил он, пугливо озираясь по сторонам, блуждал по городу, точно тень. Когда вокруг смеялись, он плакал и старался держаться подальше от веселья.

В один из весенних дней побрел Елкан за город, чтобы немножко рассеять свою грусть, чуточку подбодрить себя. Гуляя, он обратил внимание на синеющие вдали горы. Неожиданно воспрянул духом наш горец. Бесцветные губы и щеки покрылись румянцем. Чтобы получше разглядеть эти горы, он выбрал себе удобное место под деревом и стал любоваться. Ему показалось, что одна из гор очень похожа на ту, что была в его родной стороне, на виду которой он родился и провел свою юность и возмужал.

Взор его подернулся туманной пеленой ...

Вот стоит их дом ... Перед домом большое ореховое дерево ... А вон Марытхва с уздечкой ходит возле лошади. Подальше, у ворот шагает Шарытхва со своей длинной клюкой ... Внизу, в долине, шумит водяная мельница ... Перед мельницей стоят Торкан и Таариф, за ними – Рафет...

А вот мать сидит на крыльце ...

Елкан напрягает взгляд, все свое внимание обращает на нее, но, к несчастью, не может хорошенько разглядеть – расстояние мешает...

Наступил вечер.

Елкан с большой неохотой принужден был вернуться в город. Слезы горечи выступали на глазах и под напором чувств полились ручьем. Его охватила тоска.

Еле держась на ногах, он вернулся к себе с единственной мыслью: еще раз побывать у дерева и снова полюбоваться на род– ные горы...

Он попросил одного знакомого назвать ту гору, которую видел за городом. Тот назвал ее странным именем, и не поверил ему наш горец. Он был уверен, что это та самая гора, рядом с которой живут его родные.

Утром Елкан повстречал своего знакомого по Абхазии, плотника Мыстафа, некогда строившего их дом. Мыстаф давно был сослан в Сибирь как неблагонадежный, Елкан с большой радостью обнял его. Долго они говорили о разных делах, а затем Елкан поведал о горе, которую видел вчера. Хотя Мыстаф уверял, что это совсем не абхазская гора, Елкан все же повел Мыстафа за город.

Елкан сказал:

– Мыстаф! Я сильно пал духом. Я болен. Ежели б не ты, я, пожалуй, слег бы. И сны мои тоже плохи. Возможно, я умру. Ежели умру, моя просьба к тебе: похорони меня здесь, на этой площадке, под этим деревом, откуда видна гора.

– Не бойся. Не падай духом. Ничего не случится с тобой! сказал Мыстаф. – В городе поговаривают, что в России революция, что арестовали царя и освобождают всех заключенных. Ежели богу будет угодно, то после пасхи и мы с тобой отправимся домой.

– Правда, до пасхи не так уж много дней, но я боюсь, что не доживу и до пасхи. Мыстаф, ежели ты веруешь хоть немного в бога, не забудь моих слов, обещай исполнить просьбу. Ежели я буду знать, что после смерти меня похоронят напротив этой горы, я посчитаю себя счастливейшим человеком. Правда, я не буду видеть ее, но она будет смотреть на мою могилу. И все же, Мыстаф, я думаю, что это и есть именно та, наша гора.

– Умереть ты не умрешь, но если это будет угодно богу, то я во что бы то ни стало выполню твое желание, – сказал Мыстаф.

Мыстаф дал слово в день пасхи зайти к Елкану. Поцеловались они, обнялись и разошлись. Мыстаф пошел к себе (это было гдето не очень близко от города), а Елкан вернулся в свою комнату. Вскоре он заболел и слег. Становилось ему все хуже и хуже, а дня за три до пасхи Елкан почувствовал, что умирает. И некому было сообщить об этом Мыстафу.

Елкана перевезли в какую-то убогую больницу. Он уже ничего не соображал. Весь был во власти горячки.

III

Давно не видел Елкан своих родных, а теперь предстали они перед ним, как живые. Горит его несчастная голова, горит, и кажется ему, будто мать кладет на пылающий лоб платок, смоченный холодной водой. Кладет и приговаривает: «Сын мой, что было бы с твоей матерью, если бы вовремя не попал в руки мои. Милый мой Елкан!..»

В это время сиделка, не заходившая к больному с самого вечера, принесла тарелку супа и сильно хлопнула дверью. Елкан вздрогнул н, полуоткрыв глаза, закричал:

– Мама, не отходи! Положи мне на голову холодный платок. Я хочу пить. Подай-ка стакан!

Полагая, что мать со стаканом воды подошла к нему, собрав последние силы, он попытался приподняться.

Сиделка, видя, что больной собирается встать и что-то бормочет, уложила его.

– Мама, возьми стакан скорее! Видишь я чуть не облился!

И он протянул руку.

Сиделка не поняла, в чем дело. Она дала ему платок, валявшийся на полу. Елкан сделал слабое усилие, чтобы посмотреть, что у него в руке, но так и не смог, несчастный.

И почудилось ему, что отец его Марытхва внес кувшин воды, а дядя Шарытхва наполнил табаком чубук, положил огня и отодвинулся подальше, явно недовольный поступками племянника. Обратившись к нему, Елкан сказал:

– Шарытхва, ты не доволен мною ... Обвиняешь меня в том, что я верчусь между ворами ... Даю тебе слово, что больше никогда не буду иметь с ними ничего общего ... Из-за них же пострадал я. Правду говорит пословица: «Слово «молодец» человека губит». Хвалить стали меня, что я ловок, храбр, вот и стал я делать все, что мне предлагали, и погиб. – Затем обратился он к своей матери: – Мама! Подай-ка мне ту родниковую воду, что принес отец. В горле у меня совсем пересохло.

Больной снова протянул руку, которая попала в тарелку с супом и расплескала его.

Сиделка больше не заглядывала сюда: на другой день была пасха, и онa занялась своими делами.

Вторые сутки твердил Елкан: «Воды! Воды!» Но кто же мог дать ему напиться, если около него не было никого?..

Так бредил джигит о стакане холодной воды. А после полуночи он перестал дышать.

Наступила пасха. Мыстаф пришел в больницу и застал своего друга бездыханным. Одна pyкa Елкана лежала у тарелки с застывшим супом.

Мыстаф сдержал свое слово и с большими трудностями похоронил Елкана под деревом, именно там, где просил покойный.

Порхающие меж ветвей птицы поют лихому джигиту свои песни. А издалека смотрят на его могилу горы, смотрят, чтобы облегчить сердце, так сильно жаждавшее вернуться на родину.

IV

В пасхальную ночь увидела Шарифа во сне, будто сын ее Елкан, здоровый, румяный и красивый, въехал во двор.

Она проснулась и, полагая, что все это происходит наяву, живо открыла дверь и посмотрела на ворота. Где же Елкан? Ах, то был сон! Она зоахлопнула дверь и со слезами села у очага. Развела огонь. Накинула на голову шаль, чтобы скрыть от мужа свои слезы.

Проснулся и Марытхва и начал бранить жену, которая невольно разбудила его.

– Я только что говорил со своим сыном, – сказал он. – Это было так приятно, и вдруг – проклятые двери! А знаешь, – добавил Марытхва, – он был совершенно здоров, бодр, хотел что-то сказать, но проклятые двери!..

– И я видела моего Елкана, – сказала Шарифа, – он въехал во двор, словно наяву! Я встала, чтобы открыть ему дверь ...

И она горько заплакала.

– Слушай, – обратился Марытхва к своей старушке,– в одно и то же время нам снился сон. Это нехороший признак. Вот уже пятый день мурашки пробегают у меня по телу. С нашим сыном что-то случилось, но нам, несчастным, ничего не известно.

– И мои приметы не предсказывают доброго, – сказала Шарифа и заплакала пуще прежнего.

Чтобы хоть сколько-нибудь утешить жену, Марытхва сказал:

– Ты слышала, что царя скинули, а на его место посадили Явалуц (так, кажется, зовут его) или Ювалуц, не могу тебе передать точно. Это имя произносят образованные. Во всяком случае, оно похоже на Ювалуц. Такой человек сидит теперь на царском троне. Он всех арестантов и ссыльных, которых наказал царь, освобождает. В доме Алдыза я видел одного из выпущенных. Он сидел в сухумской тюрьме.

– А Елкана он не видел?!

– Глупая, этот человек сидел в сухумской тюрьме, а наш сын в Сибири. И этого не знаешь!

– Как видно, его вовсе из Абхазии услали, – сказала Шарифа.

– Да что там из Абхазии! Ежели оседлать хорошую лошадь и ехать и днем и ночью целых три недели, то едва ли доедешь до тех мест, где наш сын.

– Должно быть, так и есть, а то бы он сбежал оттуда. Видно, забросили его в какую-то ужасную даль. Но неужели же вся Абхазия в руках русского царя?

– Не то что вся Абхазия, но в два-три раза более обширныe страны, чем Абхазия, находятся в руках русского царя.

– Ну, значит, весь мир захватил этот царь. Теперь, как видно, за грехи пришлось ему отвечать. Вот именно, как ты сказал, в прошлую пятницу к Алдызу приходил какой-то парень и paсскaзал княгине, что царя сбросили, арестованных выпустили, что у всех дворян и князей отбирают землю и уничтожают различие между богатыми и бедными. Княгине эта новость показалась очень неприятной ...

– Это вам рассказывал, по всей вероятности, тот самый парень, который часто приходил к Алдызу. Правда, может быть, он и услышал что-нибудь, а сам-то он ничего не смыслит, настоящий чурбан!

– Ты его ни во что не ставишь, а между тем он совсем как студент, – заметила Шарифа.

– Какой же он студент? Он просто болтун.

– Ты не веришь, что он студент? По одному тому, что волосы у него до самых плеч, можно сказать, что он студент. Учти, он человек с большими глазами и с большой головой, а это признак мудрости, ежели ученые говорят правду.

– Эх ты, дура! Он человек неграмотный. Я-то его знаю хорошо. Он болтун, шляется по деревням, покупает в долг дохлых буйволов, а денег не платит. За это ему часто достается. Недавно Латкуч ударил его по голове палкой. Все над ним смеются. Не всяк студент, у кого волосы длинные. Тебе показалось, что он человек хороший, потому что говорил об освобождении ссыльных... Да будут прокляты те, по вине которых пострадал наш сын! Тебе кажется человеком всякий, кто скажет что-нибудь об освобождении арестантов. Подумай сама, не всяк умен, у кого глаза и голова большие. Ежели бы это было так, то сама знаешь, какие головы и глаза у наших буйволов, однако же они остаются буйволами. А у нашего соседа Маква какая большая голова? А ведь он большой дурак. Оставим в покое дураков, поговорим о наших снах. Наш сын или освобожден и находится в пути, или с ним стряслось что-то неладное. Пожалуй, что случилось несчастье. Но что делать нам? Мы ничем не можем помочь. Отвори-ка дверь, кажется, рассвело.

Шарифа открыла дверь; оказалось, что давно взошло солнце.

– Полдень! – с удивлением произнесла Шарифа. – Разговорились ... Пусть горе мое и горе моего сына не дадут покоя тем, кто научил воровать Елкана. Ему за всех пришлось отвечать!

– Ты проклинаешь дворянство, – заметил Марытхва, – но от этого оно стало тучнее. Приготовь-ка лучше что-нибудь, ведь сегодня пасха. Ежели есть у нас счастье, сын вернется здоровым. Во всяком случае, мы скоро услышим о нем.

Mapытxвa встал и вышел во двор.

Прошло два месяца.

Однажды во двор вошел человек. Это был Мыстаф.

Он нес под мышкой вещи Елкана. Молча положил их на нары.

Когда он сообщил, что накануне пасхи Елкан скончался, вся семья подняла раздирающий душу крик ...

Так, бесславно, преждевременно под чужим небом, в чужой стороне, в пасхальную ночь, по вине именитого князя ушел из жизни сын гор.

1918

(1) Священный город.

(2) Разделивших отцовское иаследство.

ЕПИСКОП И ПАСТУХ

В Пицунду, где стоял древний храм как-то приехал епископ на богослужение.

Народу много собралось: все-таки епископ служит, любопытно. Пастух гнал мимо церкви свое стадо. Видит – народ собрался, служба идет. Ему тоже захотелось посмотреть на епископа, он и вошел в церковь. Стоит в углу, босой, в лохмотьях, с топориком зa плечами, и не может глаз оторвать от почтенного бородатого епископа, произносившего проповедь. Стоял, глядел и вдруг заплакал. Епископ, прервав проповедь, обратился к нему:

– Чего ты плачешь, сын мой?

Пастух зарыдал еще громче. Епископ и говорит народу:

– Вот как этот простой человек умилился душой от слова божьего! Скажи им, сын мой, чем тебя так растрогала моя проповедь?

Прихожане обступили пастуха.

– Волки, бродяги, разорвали недавно моего козла! – сказал пастух. – Бедный, бедный козлик, забыть его не могу! Борода у него была в точности такая, как у тебя, батюшка!..

О ЧЕЛОВЕКЕ

У князя Чагу умер молочный брат. К князю был послан горевестник. Он подскакал к крыльцу и, осадив коня, громко позвал:

– Чагу!..

Князь вышел на крыльцо:

– В чем дело?

– Твой молочныЙ брат Сагеса помер! – крикнул гонец.

Надменному князю Чагу не понравилось, что горевестник говорит с ним так свободно. Он сказал в сердцах:

– Я понимаю, что Сагеса умер. Но не могли они, что ли, человека послать ко мне с этой вестью?!

– Извини, князь, но человека послали к человеку, меняк тебе! – ответил гонец, ударил коня плеткой и поскакал дальше.

ЧИНОВНИК И КРЕСТЬЯНЕ

Один важный чиновник из канцелярии самого наместника Кавказа проезжал однажды через село Лыхны. Местные крестьяне поднесли ему хлеб-соль и обратились с просьбой разрешить открыть в селе четырехклассную школу.

– Есть у нас двухклассная школа, – сказал один из крестьян, – но посуди сам, господин, чему можно научиться, окончив два класса? На сельского писца и то не выучишься!.. Всем селом просим: позволь нам открыть четыре класса. Мы сами и содержать будем эту школу.

На это чиновник наставительно заметил:

– Если человек способный – ему и двух классов хватит. А тупице не помогут и десять!

– О, знатный гость,– сказал крестьянин, – ты, по всему видать, окончил всего лишь два класса. Не надо нам другой школы, кроме такой, какую ты окончил!

В толпе поднялся смех, а чиновник еще больше надулся, ткнул кучера кулаком в спину и укатил.