Текст книги "Абхазские рассказы"

Автор книги: Фазиль Искандер

Соавторы: Георгий Гулиа,Алексей Гогуа,Мушни Папаскири,Владимир Дарсалия,Мушни Хашба,Самсон Чанба,Этери Басария,Иван Папаскири,Дмитрий Гулиа,Джума Ахуба
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Бывало, он приходил сюда с восходом солнца, раздевался, влезал на камень, стоявший у начала заводи. Взглянув на широкую заводь, на ее волнующуюся поверхность, он не мог решиться броситься в этот незнакомый, пугающий его таинственностью мир.

Однажды он спустился к заводи вместе с отцом, хотевшим искупать Лаша. Солнце клонилось к западу, купающихся не было. Отец вычистил коня скребницей, искупал его, сев верхом, заставил Лаша плыть и несколько раз на глубоком месте окунул его голову в воду. Все это время мальчик стоял на камне, не в силах прыгнуть в заводь.

– Прыгай, плыви ко мне, – крикнул отец, оставив коня на мелком месте у конца заводи.

Мальчик, не задумавшись, прыгнул с закрытыми глазами. Сначала ему показалось, что вода враждебна к нему, тянет его на дно. Открыв глаза, он увидел улыбающегося отца, пересилив страх, поплыл к нему, а вода словно несла его на своих ладонях. Животом, ногами он физически чувствовал глубину под собой, но улыбка отца грела, звала его, а вода сама несла к этой улыбке.

Как ему тогда было хорошо! На другое утро он прибежал к заводи с солнцем, словно накануне оставил здесь своего лучшего друга.

Усмиренная летней жарой заводь устало волновалась, еле заметный глазу пар струйками подымался над ее поверхностью. Внезапно на темную, непроницаемую, скрывшую дно воду, упали лучи выглянувшего из-за холмов солнца. Заводь мгновенно преобразилась, заиграла радугой, ярко сверкали освещенные солнцем рыбы, выпрыгивающие из воды. Обычно темные, одноцветные камни на мелком дне заиграли красками, запестрели, стали казаться драгоценностями. Заводь, которую он считал чуждым и враждебным миром, открыла себя, показалась сказочной. Он, ничего больше не опасаясь, отдался ее власти и спокойно поплыл...

Мальчик замешкался, не решаясь подняться на мост – связанные бревна, перекинутые через реку. Обойти мост и идти вброд он тоже опасался – тающие снега прибавили реке много холодной и быстрой воды. Надо было торопиться. Может Качия уже точит свой нож. Только он ступил на лесенку к мосту, как на него посыпался град камней. Некоторые просвистели совсем рядом.

К мосту на другом берегу высыпала орава мальчишек, среди которых один, лет 13-14, выделялся ростом и крепостью. Его-то он и боялся. Он знал, что этот крепыш не даст ему пройти, обязательно задержит. Отец этого мальчика служил в городе: как началась война, он отправил сына в деревню к своим родителям.

Теперь этого мальчика хорошо знали, он все делал по-своему, ни кто не мог с ним справиться – ни учитель, ни старшие, ни его де душка. И почему-то ему все сходило с рук, наверно, из-за уважения к его отцу. Мальчик однажды видел и отца.

– Я не играю с вами! – крикнул сейчас мальчик. И снова хотел взойти на мост.

– Уходи, пропади с глаз, а то не пожалею! – пригрозил камнем рослый предводитель оравы. Он сердито таращил глаза, но еще не научился, как отец, наводить страх таким взглядом и подкреплял его камнем.

– Я тороплюсь. Что я вам сделал?

– Я ничего не знаю. Ты с того берега, ты – наш враг, он все таращил глаза, словно видел настоящего врага.

Мальчик все-таки поднялся на мост.

– Не хочешь слушать, получай! – со всей силы он запустил в него камнем, но промахнулся; камень ударился о глыбу в реке и разбился на осколки.

– Что вам надо от меня?! – в голосе мальчика слышались слезы. – Я же сказал, что очень спешу.

– Огонь! – крикнул предводитель мальчишек. – Огонь по врагу!

Мальчик заметил мелькнувший белый камень, но не успел уклониться; ему показалось, что он в темноте ударился головой об утес, сорвался в бездну и долго падает.

Очнулся он мокрым на холодных камнях у заводи. Своя же голова казалась ему пустым яйцом-болтуном, которые подкладывают в гнезда несушек. С трудом открыл глаза, увидел туман. Глухо доносился речной гул, других звуков не слышно. Мальчик приподнялся, сел. Перед ним темнеет поверхность заводи, дышит на него холодом тающих снегов, снова таинственная, чужая. Мальчик вспомнил все, что случилось, потрогал голову – нащупал большую шишку в волосах, запекшихся от крови. Он не знал, сколько прошло времени. Встал, и даже не смыв кровь, побрел к мосту. Мальчиков на другом берегу не было, только камни лежа ли, собранные в кучи. Он еще раз взглянул на реку, на потемневшую заводь, над которой стелился туман, и пошел наугад к дому Качии, ни о чем не думая, ничего не чувствуя, кроме боли в голове. Не останавливаясь, как в забытьи, он поднимался по крутому склону. Поднявшийся ветер стал разгонять туман. Солнца не вид но, но в нескольких местах его лучи прорезали клубы тумана.

Одежда мальчика стала просыхать, утихла головная боль. Ему казалось, что он во власти тяжелого сна. Острая боль, терзавшая его из-за пропажи ягненка, притупилась, стала странно тяжелее, ему чудилось, что и нести ее трудно, как непосильный груз. Он даже не знал, что будет делать, если и увидит во дворе Качии пасущегося ягненка.

Там видно будет, там он решит, лучше там, на месте...

Лишь бы он был жив!.

Одолев крутой подъем, он взобрался на высокий холм. И сразу увидел впадину, в которой расположился дом Качии. Сердце больно сжалось, он весь напрягся. Еще идти далеко, крыши из новой драни, казалось, плавали в зеленой заводи двора. Он старался разглядеть во дворе белую точку, но видел лишь фигурки людей, до смешного маленьких, как куклы. В сердце кольнуло, он пришел в себя: в уши, словно закупоренные до сих пор, ворвались шум реки, гул ветра в каштановой роще внизу, гомон птиц.

И глаза стали зорче; он отсюда заметил, как двор пересек хромающий Качия, словно полоснул по глазам лезвием. Мальчик стремглав ринулся вниз.

Он не решился войти во двор, прислонился к одинокому каштановому дереву у ворот. Он несколько раз оглядел двор, но сей час там никого не было. Оба дома во дворе были деревянные, низ кие. Ближайший весь почернел от копоти и дыма. У обоих домов распахнуты двери, словно одряхлевшие старик и старуха тупо сидят у очага, разинув глупые рты. Собака стояла у двери почерневшего дома и виляла хвостом, будто видела добычу, на которую хочет прыгнуть. Заметно, что она настороже и в любую минуту готова отпрянуть.

Из дверей вышла мать Качии, худая, сутулая старуха. Она, казалось, охватив всем своим кривым телом, несла обеими руками большое деревянное блюдо, на котором что-то дымилось. Собака, отступила, пропуская ее и неуверенно помахивая хвостом. Следом показался отец Качии, невысокий квадратный старик, словно грубо вытесанный из цельной глыбы – нельзя было отличить, вы делить голову от туловища. Дымя самодельной трубкой, он неотступно шел за своей «ненаглядной». В дверях появился стройный старик с тщательно закрученными усами (наверное, он их на ночь специально подвязывал), умело изображающий всем своим обликом святость. У мальчика, увидевшего его, подкосились ноги.

Старик был известен всему селу как свершающий молитвы при жертвоприношениях. Особенно прославился во время войны, ничем другим он и не занимался теперь. Только по ночам его нож покоится в ножнах, остальное время резал мясо.

Последним из дверей вышел Качия, неся в одной руке табуретку. Переступив порог, он непонятно откуда выхватив палку, запустил ею в собаку. Скуля от боли, собака убежала за дом, от куда долго неслись ее повизгивания. Шедшие впереди даже не обернулись. Они видно знают, что Качия обязательно должен ко го-то ударить.

Все остановились в центре двора. Мать Качни взяла с блюда деревянный шест с нанизанными на него дымящимися кусками мяса и протянула его старику-святоше.

Наверное, это сердце и печень. Здесь какое-то предательство.

Они сделали что-то гнусное.

Мальчик еще пытался надеяться, но на глазах закипали слезы.

Мать Качии положила блюдо на траву, достала из-за пазухи длинную свернутую свечу, растянула ее, примерила. К росту сына, стоявшего рядом съежившись, прикрепила ее к табуретке и зажгла. Стройный старик, взял Качию за плечи, повернул его лицом к востоку, над его головой воздел шест с кусками мяса и стал про износить молитвы, которые мальчик не мог расслышать. Качия, пошатываясь на кривых норах, стоял перед ним и казалось, что земля и небо с двух сторон давят на него, желая стереть, уничтожить.

Мальчик отвернулся и еще раз осмотрел двор. Вокруг двора толпились каштановые деревья с большими, кряжистыми ствола ми. Казалось, если б не ограда, они хлынули бы во двор, сравняли с землей дома, затесавшиеся между ними, и заполнили бы собой этот двор.

Мальчик стал разглядывать каждый кол в изгороди и заметил, что почти на каждом сушилась готовая ручка для плеток, сделанная из дикой лавровишни.

В сказках на частоколах, окружающих жилища нечистых, злых сил, всегда висят черепа, только на одном колу оставлено место для сказочного героя.

Вдруг он заметил повисшую на колу у самого дома окровавленную шкурку белого ягненка. Мальчик остолбенел, все в нем замерло, оборвалось, покатилось вниз. И набегавшие на глаза слезы остановились, словно перегоревшее молоко. Исчезли все звуки, будто самолет, в котором он летит, резко набрал высоту. Он стоял в немом оцепенении.

– Если нe дадите нам испробовать печени, не будет силы в вашем моленье, – издали глухо донесся до мальчика знакомый голос.

Он невольно взглянул – это был тот, смеющийся человек, которого уже сегодня встречал. Возвращаясь с моленья его участники что-то жевали, вероятно – сердце и печень. Качия поспешно заковылял к говорившему, чтобы дать ему кусок печени.

– Кто из вас выиграл? – спросил он краснощекого человека (видимо, из истребительного батальона), стоявшего на крыльце.

– Когда ты видел, чтобы кто-либо выиграл у меня? – вмешался смеющийся с набитым ртом.

– Идите сюда, чтоб все ваши напасти постигли меня, – загундосила, как и сын, мать Качии, обращаясь к важничающему краснощекому, который неторопливо спускался с крыльца.

– Надо было вам всех своих друзей взять с собой, – отец Качии глядел на смеющегося снизу вверх, словно стоял не рядом, а гораздо ниже.

– Не пришли, – ответил тот, разжевав печень и хоть немного освободив рот. – А что, нам больше достанется!

Краснощекий засунул в рот большой кусок мяса, словно боялся, что из рук выронит.

– Жените его, – смеясь, словно его корова только что отелилась, сказал смеющийся, проглотив мясо, – и не понадобится за него молиться! А то сейчас слишком много вдов, вам придется каждый месяц, а не год, приносить за него жертвы.

Смеющийся побагровел, его сотрясал сдерживаемый смех. Качия ежился, мялся, пытаясь изобразить невинного. Старик-святоша тыльной стороной ладони разглаживал свои холенные усы, всем видом говоря – бог все простит. Гурьбой вошли в почерневший дом, голоса затихли, словно дом проглотил их. Потрясенный, мальчик все стоял. Пересохло горло, слова, рвущиеся из него, застряли комом.

Может именно сейчас попал в другой, странный мир? В этом дворе, радуясь, жадно рвут зубами сердце и печень его ягненка, а кто знает, кто не делит с ними их игру, кого они не любят? Может они заглатывают весь воздух в других местах, чтобы там не мог никто жить. Может. чужой им человек задохнется, попав к ним. И поэтому боятся толпящиеся вокруг каштановые деревья заполнить их двор? Мальчик погладил ствол дерева, у которого стоял, и вздрогнул: кора была искромсана, словно изрублена тупым топором. Будто кто-то в яростной злобе изгрыз ствол. Еще раз взглянув на окровавленную шкуру ягненка, он повернулся и пошел прочь. Вдоль всей дороги стволы деревьев были изувечены, кора искромсана. Отрубить бы его негнущиеся пальцы! Но тогда он будет кусаться, грызть зубами.

Мальчик шел медленно. Он вдруг задался вопросом, которым раньше не интересовался: «А что с ним будет завтра? Что он завтра будет делать?» Обычно он и не задумывался над этим. Но сейчас этот вопрос навис глыбой над ним и мальчик даже остановился. Прежде он не боялся «завтра» и знал, что пойдет своим привычным чередом. Правда, он задумался, когда ушел на войну отец, когда забрали коня. Но все было по-другому. От него не зависело, вернутся ли они, уцелеют или нет. И ему пришлось привыкнуть к тому, что их нет рядом с ним. А чтобы дать себе свободу, он «завтра» перенес на неопределенное будущее. Теперь иное дело. Теперь ему самому надо ответить, самому решить. Но он не знал, как ответить, что решить.

Он вернулся домой, когда день клонился к вечеру. И не заметил, как рассеялся туман, а небо плотно окуталось тучами, даже ни малейшего отблеска заката. Вокруг опустевшего двора все также, выстроившись шеренгой солдат, стояли колья изгороди, говоря всем строем, что без пароля никого не пропустит. Забыв о голоде, об усталости, мальчик уселся на крыльце и сидел так до вечера. Он был в той же позе, когда вернулась усталая мать.

– Разведи огонь, – велела она, ни о чем его не расспрашивая.

Они так и не обмолвились словом, пока не стали укладываться. Вышли из кухни – во дворе темная, непроницаемая ночь.

– На тебя одна надежда, господи,– мать нарушила молчание, но говорила так, словно обращалась к соседу, а не Богу. – Если ночью не пойдет дождь, тогда все...

Мальчик молча следовал за нею.

– Если ночью будет дождь, нам обещали дать волов, – улегшись, мать зевнула. – Качия приведет волов, и сам поможет пахать.

Она резка умолкла и напряженно ждала, что скажет сын. Мальчик сам удивлялся тому, что промолчал. Только при имени Качии его передернуло, как от прикосновения холодного и скользкого тела змеи...

Ночью его разбудил гром. Он проснулся сразу, будто в нем кто-то сидел настороже и ждал грома. Деревянные стены вздрогнули под напором ветра. Комната осветилась внезапной вспышкой; ему показалось, что доски треснули, так оглушительно загрохотало. И хлынул ливень.

Дождь не ослабевал, лил и лил. Мальчик не засыпал... Завеса ливня, окружив пристройку для Лаша, еще больше подчеркивала полную, ничем не нарушаемую тишину; мальчик острее чувствовал отсутствие коня. Защищенный только тонкими досками, он физически ощущал хрупкость их маленького дома с непрочной крышей, отделявшего их от огромного, рушившегося неба. Настеленная pyками отца крыша все-таки не давала ливню залить их очаг. Как никогда ясно он ощущал отсутствие отца, всем существом чувствуя его пустующую постель. Его кровать, кровать матери были теплы, согреты их телами, их сердцами, а третья – была холодной, пустой, вымершей. Может быть, человек, старавшийся укрыть их очаг, уже утpaтил тепло своего тела, дающее ему жизнь; тепло, погашенное вpaжеской пулей, никакой огонь не сможет вернуть. А кровь живет теплом, без тепла умирает... Только сейчас мальчишку пронзило сознание, что отца могут убить на войне, что он беззащитен под пулями. По щекам мальчика потекли теплые слезы, скатывались к горлу.

Не утихая, шел дождь до рассвета, робко глянувшего на землю. С неба больше не лило, но с крыш и деревьев долго еще кaпало. Гдe-то рядом внезапно раздались крики, извещающие о смерти. Мать, которая крепко спала всю ночь, вскочила, будто и не спала.

– Слышишь, гдe-то кричат?! – встревоженная, она сказала сыну, пытаясь скрыть страх. Мать, хоть и бывала на оплакиваниях почти каждый день, так часто приходили с фронта черные вести, не могла к ним привыкнуть.

Мальчик вышел на крыльцо и прислушался. Крики, не усиливаясь, не слабея, неслись монотонно и тоскливо. Они словно застыли в воздухе, как кипарисы на холме у могил. Раздавались они из дома того старика, с которым он вчера разговаривал у молодых яблонь.

– Бедный старик, – вздохнула мать. – Вечером мне говорили, что ему худо. Успокоился, не услышит плохого о сыне. Человек надеется, пока его глаза открыты. А если нет никаких известий целый год... – она замолчала, словно ей заткнули рот.

Мальчик сделал вид, что ничего не заметил.

– Иди, ложись, еще простынешь, – неожиданно ласково сказала она и быстро, как будто опасалась его слов, вышла.

Обычно обидев или побранив сына, она не могла уйти на работу, не успокоив, не утешив его. Она умела его утешить. Teперь она будто забыла об этом, и мальчику казалось, что между ними встало что-то разделяющее их. Везде это «что-то»... Где они, эти «что-то», начинаются, откуда берутся... Невозможно докопаться... И сегодня стоит вчерашний вопрос: «А что же будет завтра?» – Он еще тяжелее и тревожнее повис над ним.

Мальчик подошел к постели, лег. Крики по усопшему продолжались. Мальчику вспомнилось, как он вчера говорил со стариком, смотрел на яблони, посаженные его сыном, взгляд старика в сторону гор – и ему стало не по себе. Человек потихоньку стареет, сначала не может подняться в горы, потом и разглядеть их – умирает постепенно.

Согревшись в постели, давно не спавший, мальчик незаметно уснул. И вернулись к нему обычные сны; только теперь он не только слышал отца, но и видел его. Отец стоит во дворе, чистит скребницей Лаша и шутит с матерью, которая беззаботно и вeceло смеется. Мальчишку охватило блаженство: будто сбылись все его мечты. Вдруг его что-то изнутри толкнуло, он проснулся. Вслушался: из кухни доносился гундосый голос Качии. Он говорил и смеялся точно так же, как и вчера. Мать отвечала ему боязливым, робким смехом.

– Я тебе окажу помощь подороже, чем ягненок, – развязно прогундосил Качия.

– Стоит ли говорить? Что ягненок? – кaк-то неуверенно отвечала мать.

Мальчик поспешно встал, оделся и вышел. Во дворе лужами стояла не впитанная землей вода. Вялые, сморщенные от засухи листья, сорванные ненастьем, были разбросаны по всему двору. Тучи хмуро неслись по небу, а со стороны моря сплошь закрыли горизонт темной, мрачной завесой. Двор ограждали, словно шеренга солдат, мокрые колья. Они будто говорили: «Чем мы виноваты? Что можем сделать? Kто-то предал, выдал пароль».

Кляча Качии щипала траву во дворе, расседланная, с paстертыми боками и спиной, над которыми кружились мухи. Волы, такие тощие, что их рога казались непомерно большими, стояли в упряжи, но без плуга, у самых дверей кухни.

– Ты уже встал, герой! – привстал Качия, увидев мальчика. Весь пол под его сапогами был искрошен. – Мы с тобой сегодня должны поработать!

– Дорогой Качия, – говорила мать с притворной ласковостью, смеясь чуть ли не в лицо ему. – Если бы не ты, чтобы мы делали! Нам на счастье привели тебя ноги, чтоб всегда ты радовался.

– П-п-р-равду г-г-говоря,– (Качия начинал заикаться, когда был очень доволен или сердит) – м-м-мне б-б-было т-т-трудно н-начал с п-п-председателя и д-д-дошел д-до б-б-бригадира. T-ты же з-знаешь, к-как-кой у вас б-бригадир? K-кoгдa он в-ви-дит, что-то в-вынужден с-сделать что-то, н-начинает оп-правдываться, чт-то и c-caм х-хотел. А д-до т-тех п-пор д-делает в-вид, будто н-ничего н-не з-знает и н-не с-слышит.

– Я хочу сам идти за плугом,– сказал мальчик, когда они запрягли волов.

– Разве ты сможешь? – спросила мать робко, без нажима.

– Пусть, пусть! Я ему помогу, – вмешался Качия, морщась от боли из-за ночного ливня.

Лемех плуга был маленький, чуть ли не с ладонь, истерся за долгую службу, и плуг был не очень тяжелый. Но мальчик, взявшись за ручки, растерялся, хоть и силился не показать этого. Он не раз уже ходил за плугом, но знал, что в любую минуту может бросить, отдать плуг другому. Брался за плуг он охотно, но поглядев на неторопливых волов, лениво тащивших плуг, представлял, что весь этот нескончаемый участок надо пропахать верными бороздами, одна за одной, он расстраивался, руки опускались.

В один конец...

Обратно...

Опять в тот конец...

Раньше он остро замечал мельчайшие подробности: как скрипит дряхлое ярмо, как оно истерлось у цепи, крепившей плуг, как шеи волов натерты ярмом. Как время от времени один из волов кряхтит и как сочится кровь у копыта из пораненной лемехом, при неловком повороте, ноги. Ему казалось грешным есть то, что выращено при таком тяжелом труде животных.

В один конец...

Обратно...

Опять в тот конец...

Как ему это надоедало!.. И как тяжело ворочать плуг на поворотах и вовремя нажимать рычаг! Один раз нажмешь, а два раза – забудешь или не успеешь! Лемех, не погружаясь в землю, дает волам легкость, волы убыстряют шаг, бегут, выpвaв у тебя плуг. Эти тощие волы становятся узнаваемы, бегут как лошадки. Глупая скотина, они же знают, что им не убежать, напрасно тратят силы. Немного погодя они стоят, тяжело дыша, на борозде, а ты, рассердившись, нещадно лупишь их хворостиной.

В один конец...

Обратно...

Опять в тот конец...

Все это он сейчас вспомнил. Но так было прежде... Теперь надо постараться не испортить первой борозды, чтобы не отняли плуг. Мальчик крепко вцепился в рукоятки плуга, Качия, яростно прихрамывая, пошел впереди волов; плуг легко вспарывал размякшую от дождя землю.

– Оказывается, он умеет пахать, чтоб все его напасти упали на его мать! – всплеснула руками мать, а мальчику показалось, что это не очень-то ее радует.

Когда они вспахали несколько борозд, мать ушла на кухню готовить завтрак. Сделав еще несколько концов, мальчик остановил волов.

– Устал, что ли? – Качия обернулся, его губы дрогнули, изображая улыбку.

Мальчик, вскинув голову, твердо смотрел ему в глаза. Качия удивленно таращил страдальческие из-за боли в непогоду глаза, словно сова, не спавшая всю ночь. Удивление быстро сменилось вызывающей наглостью.

– Колченогий! – мальчик выплеснул всю свою злость в этом крике, – Колченогий!

– К-к-как т-т-ты с-с-сказал? – посинел Качия. Он кинулся к мальчику, взмахнул длинной рукой с негнущимися пальцами, будто на земле решил утопить его.

Мальчик не дрогнул, только крепче сжал хворостину в руке. «Уходи, откуда пришел! Не тебе здесь пахать!» – говорил твердый взгляд мальчика.

Качия, опустив руку, яростно заковылял к кухне. Мальчик ждал, не начинал пахать. Едва Качия успел переступить порог, как из кухни вылетела побледневшая от гнева мать. Мальчик никогда ее не видел такой чужой.

– Как ты посмел, чтоб я вырвала тебя из моего сердца! – она схватила его за худенькие плечи, словно ее кто-то толкнул и ей надо удержаться.

– Что следовало! – твердо ответил мальчик.

– Вот что следует тебе, вот тебе, вот тебе!!! – она хлестала его по щекам, пока не устали руки. Мальчик молча терпел, только закрыл глаза, чтобы не видеть ее лица.

– Весь участок вспашешь, один! Если не вспашешь, когда вернусь с работы, твоя смерть в моих руках! Что я потеряю... – она, словно поперхнулась, замолчала, отвернулась и пошла прочь.

Лицо у мальчика горело. Он прикрикнул на волов и начал пахать, крепко налегая на рукоятки. Земля была мокрая, из вывернутых плугом пластов в ноздри ему ударял теплый и влажный запах свежевспаханной земли. Вдруг к нему вернулся прежний страх. Он поднял голову, оглядел все, что надо было вспахать.

В один конец...

Обратно...

Опять в тот конец...

Мальчик вспомнил, как он впервые плыл по заводи и отец улыбался, придавал ему силы и смелость улыбкой. Сейчас он под этим огромным небом царапает с усталыми волами землю. И земля эта, как щека женщины, получившей похоронку, но... это земля отца, это его земля... Она держит его на своих ладонях и ведет его.

В один конец...

Обратно...

И другого пути нет.

Вот и нашел он ответ на мучивший со вчерашнего дня вопрос. Закончив борозду, он повернулся, и показавшееся из-за гор солнце ослепило его. Мальчик невольно закрыл глаза. Отсюда ему показалось, что это двуглавая гора смотрит на него в сверкающие очки.

Что только не взбредет в голову! Он вспомнил своего одноклассника, ходившего в очках. Очень худой и очень добрый. Здороваясь с ним, мальчик быстро отдергивал руку, боясь сломать его тонкую и хрупкую кисть. У него были такие тонкие ноги, что удивительно, как они выдерживают его тяжесть, носят на себе. А к нему этот худенький мальчик относился особенно, увидев его – сиял. И сам он, забывая его худобу, хрупкость, испытывал к нему теплую симпатию. Этот мальчик носил большие, с толстыми стеклами очки и когда он их снимал, на его переносице ярко краснел след от дужки.

На мальчика накатился приступ смеха, необычного, неудержимого, душившего его как кашель. Глаза наполнились слезами, он еле смог вздохнуть. Слезы наполняли его, как в вырытый с трудом колодец потихоньку прибывает вода. Он прикрикнул на волов и, стараясь не уйти в сторону от борозды, начал пахать.

В один конец...

Обратно...

* Аймцакиача – игра в мяч, напоминающая гандбол.

Перевел с абхазского автор.