355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фаддей Зелинский » Сказочная древность Эллады » Текст книги (страница 29)
Сказочная древность Эллады
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 02:39

Текст книги "Сказочная древность Эллады"


Автор книги: Фаддей Зелинский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 46 страниц)

Глава VIII КОНЕЦ ЦАРСТВА СКАЗКИ
65. ЕВБЕЙСКИЕ ОГНИ

Троя разрушена, добыча разделена; чего же медлит ахейский флот в водах Геллеспонта? Нельзя пускаться в плавание со скверной нечестия; а таковая тяготеет над войском, если правда то, что говорят про Аянта Оилеева, что он силою отторгнул просительницу от кумира Паллады. Кто это говорит? Кассандра; она при разделе добычи досталась самому военачальнику, Агамемнону, но это неважно; важен самый вопрос, допущено ли нечестие или нет. Утверждает это Кассандра и подтверждает Феано, жрица Паллады, супруга Антенора; она – не пленница, вся семья Антенора получила разрешение свободно покинуть троянское пепелище и искать новых мест. Ее свидетельство – улики огромной важности; Агамемнон снаряжает суд над Аянтом. Что может противопоставить Аянт обвинению Кассандры и свидетельству Феано? По правде – ничего: он будет осужден и побит камнями. Но он этого не хочет, и боги ему нипочем: он дает клятву в своей невинности – лживую, безбожную клятву. Его оправдывают; отныне нечестие нависло над войском.

Теперь ахейцы могли вернуться домой. Не все, однако, двинулись одновременно. Неоптолема Фетида, в предвидении того, что имело наступить, отправилась домой сухим путем; о нем у нас будет речь в дальнейшем. Нестор, ввиду его всегдашнего благоразумия и благочестия, был пощажен: отправившись в путь отдельно от остальных, он счастливо доехал до своего Пилоса и счастливо же закончил там свою долгую жизнь, сохраняя телесную и умственную силу и бодрость до самой смерти. В делах правления и хозяйства ему помогали оба его сына, Писистрат и Фрасимед; его род остался живуч и впредь, и притом не в одном только Пилосе; он стал также родоначальником и афинских царей в эпоху, которая последовала за нашей.

Счастливым было также и плавание Диомеда, которому Паллада и теперь сохранила свою милость, перешедшую к нему от его отца Тидея. В Элладу он прибыл благополучно; мало того, ему удалось то, к чему напрасно стремился его отец – вернуться в Калидон, освободить своего деда Энея от позорного плена, в котором его держали его злые родственники, и упрочить его престол. Но затем неурядицы в его собственной семье заставили его покинуть Элладу и перебраться в южную Италию; с него начинается заселение ее побережья эллинами, имевшее такое огромное значение для судьбы обоих народов в дальнейшем.

Над остальными же разразилась буря вследствие гнева Паллады уже вскоре после оставления ими троянского побережья. Корабли Менелая и Одиссея были ею оторваны от прочего флота; они испытали свои особые приключения, о которых будет рассказано в свое время. Главным предметом божьей кары был, конечно, корабль, везший Аянта Оилеева, насильника и клятвопреступника. Перун по воле оскорбленной богини его разбил; Аянт упал в море, но не утонул; как ни захлестывали его волны, он вплавь достиг ближайшего утеса и выбрался на его вершину. «Спасся! – крикнул он горделиво. – Спасся против воли богов!» Это самомнение его окончательно погубило. Разгневался Посидон; ударом трезубца он разбил надвое скалу, на которой сидел богоненавистный, вторично его поглотило море – и этот раз навсегда. А нечестие, допущенное им в храме Паллады на Пергаме, должен был до позднейших времен искуплять его род. Когда вокруг этого храма возник новый город, Новый Илион, локрийцы должны были исправно посылать туда двух своих дев для храмовой службы Палладе. Лишь через тысячу лет после разрушения Трои эта своеобразная дань была отменена.

Вернемся, однако, к ахейскому флоту. Буря, разбившая корабль Аянта, не унималась и продолжала гнать его по всему Архипелагу, все далее с востока на запад. После двух дней плавания показались берега – никто не знал, что это была Евбея. Берег в бурю, конечно, желанен, но и опасен: нетрудно повредить судно об его утесы. Хорошо, если приветливый свет огней указывает пловцу гавань, куда можно направить свой бег! И действительно, огни показались. Крик радости раздался с измученных кораблей: теперь они спасены, есть где обождать неласковость моря и гнев богов! И кормчие приналегли на правильные весла, чтобы, преодолевая сопротивление ветра и течения, достигнуть вожделенной цели…

Отец загубленного неправым судом Паламеда, Навплий, не добившись виры за смерть своего сына и восстановления его чести, вернулся в Евбею. С тех пор жил он на Каферейском мысе, у самого входа в пролив, по которому поныне следуют корабли, направляющиеся с малоазийских берегов к гаваням Аттики и Пелопоннеса. Он построил себе замок на нем с вышкой, с которой открывался вид далеко на восток и на юг. Здесь стражники непрерывно днем и ночью сменяли друг друга; чаще же всего сам владелец замка на ней сидел, вперяя свой взор в туманную даль; его воображению рисовались тени кораблей, призраки парусов, подплывающие с востока к его мысу. И дикий огонь сверкал тогда в его старческих глазах, и все его существо выражало одно чувство, и этим чувством была месть.

У подножия мыса стояла наготове лодка, легкая и прочная, не боявшаяся бурных ветров и разъяренных волн. А утесы, в изобилии окружавшие мыс, были увенчаны каждый костром, сложенным из смолистых сосновых сучьев вперемежку с хворостом и сухим вереском, ждущим только искры, чтобы запылать ярким пламенем.

Долго пришлось ждать Навплию; он не терял терпения и боялся только одного, как бы смерть его не отозвала раньше, чем он успеет совершить дело своей мести. Но наконец Эринии услышали его молитвы. В бурную ночь при свете молнии он увидел стаю мчащихся к его берегу кораблей, гонимую ураганом и пенящимися волнами. Крик восторга вырвался из его груди; призвав к себе своего сына Эакса, он с ним вместе бросился в лодку. Вскоре затем огни запылали на утесах Киферейского мыса.

Это и были те огни, которые издали увидели бичуемые бурей ахейские пловцы; те огни, которые они приветствовали возгласами облегчения и радости. Все направили к ним свой бег: гавань, гавань! Да, гавань! Первый корабль, изо всех сил стремившийся к желаемой цели, налетел на риф и разбился пополам; другой, наскочив на отмель, был опрокинут ветром; третий, будучи вогнан между двух утесов, был раздавлен их стенами; четвертый, наткнувшись на острый выступ скалы, получил пробоину и пошел ко дну; пятый, шестой, много других погибло, который тем который иным образом. Пловцы, сброшенные в море, изнемогали в борьбе с волнами или же были ими швыряемы о жесткие камни; немногим из многих удалось вплавь достигнуть места, откуда представлялось возможным выйти на берег. Но тут поджидал их главный враг: море, скалы были милостивы в сравнении с этим старцем, стоявшим во весь рост в своей лодке с острогой в руках. Таким они видели его уже раз у троянского побережья. И это было довершением ужаса. Ураган, волны, утесы – это еще ничего; но вот при свете сверкнувшей молнии этот неумолимый призрак, этот старец, с развевающимися по ветру волосами и бородой, с высоко поднятой острогой – это был сам Аид; кто его раз увидел, тот уже ничего более увидеть не мог.

Так под раскаты грома и свист бури была справлена тризна по Паламеде.

66. КРОВАВАЯ КУПЕЛЬ

Все же кораблю, везшему Агамемнона, и некоторым другим из его эскадры удалось избегнуть и бури и мести Навплия; на следующий день погода прояснилась, они обогнули Суний; обогнули остров Гидрею и вошли в тихие воды Арголического залива. Тут уже безопасность была полная; еще несколько часов – и гостеприимный полукруг аргосской гавани – мы уже знаем, что ее по созвучию с тем мстителем звали Навплией – открылся перед глазами пловцов.

В Микенах их уже ждали – кто с тоской, кто со страхом. В душе царицы Клитемнестры всякий предполагал тоску, на деле же ее обуревал страх – и еще другое, более могучее чувство.

Десять лет тому назад она вернулась из Авлиды, пылая жаждой мщения за свою закланную, как она была уверена, на жертвеннике Артемиды дочь; денно и нощно призрак Ифигении носился перед глазами ее души, оплакивая загубленный цвет своей молодости. Перед этим долгом все другие отступили, и в том числе долг супружеской верности. Клитемнестра не была подвластна любви, подобно своей сестре Елене: воспитанная в строгих правилах спартанского дома Тиндара, соседка суровой супруги-единобрачницы, микенской Геры, она бы при других условиях, даже и не любя своего мужа, до конца своей жизни сохранила имя и славу безупречной жены. Но она чувствовала жгучую жажду мести и нуждалась в помощнике. И тут вокруг нее стал кружиться именно такой человек, который ей был нужен, – двоюродный брат ее мужа Эгисф.

Эгисф был сыном Фиеста, брата Атрея. О розни обоих братьев у нас речь была выше; она нашла пока свое завершение в отвратительном Фиестовом пире, на котором Атрей угостил своего брата плотью его собственных малолетних детей. Эгисфа тогда еще на свете не было; Фиест родил его уже впоследствии именно для того, чтобы в нем найти мстителя. И вот теперь этот мститель подрос. Правда, самого Атрея, как и Фиеста, тогда уже не было в живых, но это не изменяло дела: за отца отвечал сын, вражда Атрея и Фиеста продолжалась в наследственной вражде их сыновей, Агамемнона и Эгисфа – по понятиям тех времен иначе и быть не могло.

Уезжая, Агамемнон оставил и царство и дом на свою жену, в уме и преданности которой он был уверен; но для государственных дел он учредил рядом с нею совет старейшин, а для домашних – дал ей в советники мудрого певца – это были руководители совести тех времен. Певец долго предостерегал Клитемнестру от происков Эгисфа; но под конец жажда мести восторжествовала, а неудобный учитель был по приказанию царицы отвезен на пустынный остров, где он и умер. Отныне никто уже не препятствовал союзу преступной четы. Эгисфом, разумеется, тоже руководила не любовь, а все та же жажда мести: не Гера свела эту пару и не Афродита, а Эриния.

Все же, пока Агамемнон воевал под Троей, этот союз был тайным; в семье царицы о нем догадывалась только ее старшая после Ифигении дочь Электра; младшая Хрисофемида во всем была покорна своей матери, а сын Орест был еще малолетним. Жуткая минута должна была наступить с возвращением мужа; царица готовилась к ней и, чтобы не быть застигнутой врасплох, условилась с мужем – под видом заботы о нем – о целой цепи огненных сигналов, которые, будучи передаваемы от троянского побережья через острова в Микены, должны были известить ее в самое короткое время о падении осаждаемого города.

Сигнал был подан; Клитемнестра в притворной радости стала приносить богам благодарственные жертвы. Несколько дней спустя приехал и сам победитель; Клитемнестра с такой же притворной покорностью вышла к нему навстречу. С чувством злобной радости увидела она рядом с ним на колеснице царевну Кассандру, почетный дар ему от войска; «Его любовница», – подумала она, торопясь обвинить своего мужа в том грехе, в котором сама была виновна перед ним. Доводя свое подобострастие до крайних пределов, она велела рабыням покрыть пурпуровыми тканями путь от колесницы до порога дома и уговорила мужа по ним проследовать – пускай, думала она про себя, вызовет он гнев богов, уподобляясь им! А внутри его ждала теплая купель, приятный отдых после долгих лишений…

Тем временем Кассандра стояла в забытьи одна на колеснице. Не могли рассеять ее дум суровые слова ее новой повелительницы, требовавшей также и ее к участию в домовой «жертве»; лишь взор ее родного бога, кумир которого стоял у порога дворца Атридов, вернул ее к действительности. 6 последний раз ее обуяла вещая сила; она увидела секиру, занесенную над головой Агамемнона и над ее собственной, она поведала о ней – да к чему? Ей и этот раз не поверили; в отчаянии она вошла в роковую сень – и в следующее мгновение она, окровавленная, лежала рядом с трупом убитого царя.

Теперь дом Атридов был открыт для Эгисфа; он и занял его во главе отряда наемных телохранителей, которых ему теперь не трудно было содержать на счет царской казны. Электра сразу почувствовала опасность, грозившую малолетнему царевичу Оресту. Воспользовавшись оцепенением, в которое преступление царицы погрузило весь дом, она схватила его за руку и повела к Талфибию, глашатаю, своего отца, приехавшему с ним из-под Трои. Она упросила его немедленно отправиться с мальчиком в город Крису под Парнассом, царство Строфия, лучшего друга убитого царя. Таким образом Орест был спасен.

Прошел ряд лет. Эгисф насилием властвовал над ропщущей микенской землей, опираясь на свою рать наемников. Клитемнестра боязливо сторонилась пренебреженной могилы своего наспех похороненного мужа и ночными жертвами ублажала памятливых Эриний и Аластора, дабы он не потребовал еще новых жертв к тем, которые уже видел кровавый дом Пелопа. Электра жила в доме своей ненавидимой матери духом скорби и мести, не прерывая своего плача об отце, плача, который был также и вечной укоризной для его убийц; они ее ненавидели и в то же время боялись ее коснуться. Орест же рос на чужбине, стал из мальчика отроком, из отрока юношей – и вместе с ним рос и тот страшный долг, который на него бессознательно возложила его мать, занося секиру над головой его доверчивого отца.

Понимаем мы это? Нет, конечно, по крайней мере не сразу. Если отец говорит сыну «убей», а мать – «пощади», то по нашему чувству священнее голос матери. Но мы должны представить себе не нашу веру, а веру эллинов тех времен. Согласно этой вере, душа безвременно убитого жила в преисподней, погруженная в глубокую, безутешную печаль – до тех пор, пока за него не была совершена месть; только эта месть могла ей дать тот покой, которым наслаждались другие души на асфоделовом лугу. Ореста, значит, душа отца молила о сокращении его грозившей стать вечной печали – мать о продлении на несколько лет своей земной жизни; а это меняет картину. Такова, повторяю, была вера эллинов в те времена; впоследствии и она изменилась.

Обуреваемый сомнениями, Орест обратился в Дельфы; но Аполлон только подтвердил ему необходимость мести. С тяжелой нравственной обузой на душе он покинул Крису вместе со старым Талфибием и еще с молодым сыном своего хозяина, с которым, он успел подружиться, – с Пиладом. Орест и Пилад – это после Геракла и Иолая, Фесея и Перифоя, Ахилла и Патрокла четвертая чета друзей, которую нам завещала сказочная древность; четвертая и самая знаменитая.

На первых порах, однако, нравственная тяжесть возложенного долга отступила в сознании Ореста перед его неудобоисполнимостью; как обмануть бдительность недоверчивых правителей Микен? Надо было улучить время, когда Эгисф был в отсутствии; пусть тогда Талфибий войдет в дом и доложит Клитемнестре, что Орест погиб в Дельфах во время игр, на ристании колесниц. Он так и докладывает; но его слова слышит, кроме Клитемнестры, и Электра, и они повергают ее в отчаяние. Последняя надежда погибла; неоткуда ждать ей помощи! Но если так, то не на ней ли лежит отныне и этот страшный долг мести, которого уже не может исполнить ее погибший брат?

Мрак сгущается; приходят двое с мнимым прахом мнимого умершего. Что это – Орест с Пиладом, этого она не знает, она плачет о своей воображаемой потере так искренне, так раздирающе, что Орест не может долее исполнять свою роль притворства: он открывается ей. Завеса мрака мгновенно раздирается, солнце вглядывает – и нам приятно почить взорами на этой сцене, видеть нежным братом того, которого мы вскоре увидим матереубийцей. Вскоре, да: рок не ждет, с окровавленным мечом выйдет Орест из этого дома, и кровь на этом мече – кровь его матери.

Опять мрак спускается» на сцену; черный, беспросветный, и в этом мраке мелькают страшные образы… другие их не видят, но он их видит, что пользы в том, что народ признает его месть правой? Он сам себя оправдать не может. С трудом успевает он произнести несколько прощальных слов: «Передайте их Менелаю, когда он вернется»– затем его охватывает безумие, он бежит, сам не зная куда.

67. МЕНЕЛАЙ И ЕЛЕНА

Гнев спартанского царя против неверной жены, уже при первой встрече смягченный ее красой, при дальнейшем общении исчез совершенно. Нельзя было применять к дочери Немезиды обычную мерку: как годы, проведенные в Трое, бесследно скользнули по ней, не тронув ее, так и нравом она стояла выше человеческого закона. Она хотела вновь стать женой Менелая и вновь стала ею – и не она у него, а он у нее был в плену.

Впрочем, пока что оба они были в плену у прихотливой богини, решившей держать их вдали и от ее старой, и от ее новой родины. Буря, оторвавшая корабль Менелая от других, скоро отбушевала; но когда небо прояснилось, ни Менелай, ни его искусный кормчий не знали, где они и куда им держать путь. Брали направление наобум, чтобы доехать хоть куда-нибудь, к каким-нибудь людям и от них узнать дальнейшее; и действительно, они видели населенные города, пасущийся скот, обработанные поля, но люди их языка не понимали и об Элладе и Трое никакого представления не имели. Иные их встречали гостеприимно, от иных приходилось спасаться в поспешном бегстве. Иногда нужда заставляла пловцов превращаться в морских разбойников и внезапным набегом на приморское селение обеспечивать себе продовольствие на ближайшие дни. Так протекали дни, месяцы, годы – девять полных лет. Все устали и одичали, а конца все еще не было видно.

Наконец судьба сжалилась над скитальцами: в приютившей их стране они узнали Египет, древнюю родину Даная, родоначальника аргосских царей. Хотя гостеприимство не принадлежало if исконным качествам его народа, все же урок, данный некогда Гераклом Бусириду, не прошел бесследно: египетский царь принял эллинских странников радушно и указал им путь, которого следовало держаться, чтобы доехать домой. С радостью в сердце двинулись они дальше, доехали до острова Фароса – вдруг погода изменилась, подул резкий северный ветер, продолжать путь не было никакой возможности. Бездеятельно блуждали пловцы по пустынному острову; им вспомнились далекие авлидские дни. Припасы, данные гостеприимным царем, быстро пришли к концу; матросы стали удить рыбу, отчасти чтобы убить скуку, отчасти чтобы прокормиться. Но ветер оставался все тот же, конца бедствию никто предсказать не мог.

С тоской в душе блуждал и Менелай по унылому берегу плоского острова. Вдруг видит – среди пены разбивающихся об утесы волн показывается русая голова девушки, за ней плечи, грудь – и внезапно перед ним стоит неописуемая красавица. На волосах венок из водорослей, с синего платья стекает морская вода; подходит к герою, кладет ему руку на плечо: «Что призадумался? Не могу ли я помочь беде?» Он ей все рассказал. Она покачала головой. «Очевидно, – говорит, – какой-то бог гневается на тебя, но какой, за что и как его умилостивить – этого не знаю; тут требуется некто поумнее бедной Идофеи». – «Кто же такой?» – спросил Менелай. «Мой отец, Протей». – «Так веди меня к нему, я его умолю». Идофея засмеялась. «Так он тебя и послушается! Нет, тут хитрость нужна. Послушай; возьми с собою трех надежных товарищей и приведи их сюда; тем временем и я пойду за делом».

Исполняя ее волю, Менелай привел с собою трех своих лучших матросов и стал дожидаться появления ласковой нимфы. И действительно, она скоро выплыла вновь из своего подводного терема и принесла с собою четыре моржовых шкуры. «Мой отец, – сказала она, – выйдет скоро сюда из морской глубины, чтобы погреться на солнце со своим стадом моржей. Если он вас признает людьми, то он тотчас скроется, и тогда все погибло. Но я покрою вас этими шкурами, и он вас примет за моржей. Сосчитав свое стадо, он вздремнет; тогда вы набросьтесь на него и держите крепко, крепко. Слышите? Крепко держите и не пускайте, что бы он ни делал, как бы вас ни пугал. Вредить вам он не может, а напугать может: не будьте же трусами!»

С этими словами она надела на каждого моржовую шкуру. Но дело оказалось не очень легким. Очутившись в шкуре морского чудовища, Менелай Один из них в испуге отскочил, но другие, помня слова Идофеи, не выпускали чудовища из рук: они знали, что это превращение было только обманом для глаз, что сил у мнимого льва было не больше, чем у прежнего старика. Видя, что лев не подействовал, Протей вдруг обернулся дельфином, чтобы прыжком в море спастись от врага. Но прыгнуть ему не удалось: веревки его держали за плавники и хвост, а товарищи Менелая вдобавок сели ему один верхом на спину, другой на его плоскую морду. Чтоб избавиться от этих неприятных всадников, Протей стал внезапно гладким змеем, и вначале дело пошло недурно. Оба ахейца покатились на песок, и из веревок ему удалось выскользнуть. Но зато Менелай, схватив его за горло, принялся его так жестоко душить, что он вскоре сник. И вдруг змей расплылся струей воды, которая постепенно стекает по отлогому берегу в море. Но герой не дал себя смутить и этой хитростью: мгновенно он провел пятой глубокую борозду в мягком песке, вода собралась в этой борозде, дальше течь было невозможно. Образовалась обыкновенная лужа; сидят наши пловцы по ее краям и смотрят, что дальше будет. Замутилась лужа, закипела, брызнула фонтаном – а фонтан стал чайкой с расправленными крыльями, готовой вспорхнуть. И это, однако, не удалось: и крылья и ножки чайки оказались в цепких руках ахейцев; как она ни барахталась, а освободиться не могла. Уперлась она в землю и как бы приросла к ней; крылья стали раскидистыми ветвями, и в одно мгновение перед удивленными глазами ахейцев стоял огромный тополь, зеленая вершина которого весело шумела под порывами северного ветра. Это было неприятно; конечно, бежать в этом виде Протею нельзя было, но он мог, если бы пожелал, – взять измором своих противников. «Принеси топор!» – крикнул Менелай одному из товарищей. Тополь, видимо, испугался: он съежился, зашипел и внезапно стал огнем. «Шкурой его!» – крикнул Менелай, и вольный сын эфира под моржовой шкурой, точно в печке, утратил свою прыть и принялся смиренно лизать ее мокрую поверхность. Не понравилось ему это занятие; исчерпав круг своих семи превращений, он опять принял свой прежний вид морского старика. «Вижу, – сказал он угрюмо, – что вас моя негодная дочь научила; говорите, чего вам нужно!» Менелай поставил свой вопрос. «Чем вы богов прогневили? – переспросил Протей. – Тем, что всегда бессмысленно торопитесь. Так вы поступили и под Троей; твой брат говорил тебе, что надо перед отправлением принести жертву бессмертным богам; а у тебя не хватило терпения. Зато он, принесши гекатомбу, уже через несколько дней был на родине; правда, он тут же погиб от руки своей нечестивой жены, но в этом уже боги неповинны. А тебя…» – «Постой, – крикнул Менелай, побледнев, – ты сказал, что мой брат, Агамемнон, погиб от руки своей жены? Как же это случилось?»

И Протей рассказал ему то, что мы уже знаем – о кровавой купели, приготовленной Клитемнестрой в Микенах для вернувшегося мужа, об ее преступном царствовании, о том, как Орест изгнанником растет на чужбине – это было еще до его мести. Затем он продолжал. «И теперь снова, когда вам блеснула надежда на возвращение в Элладу, ты не подумал о том, чтобы принести подобающую жертву бессмертным богам. Вернись же в Египет, исполни свой долг, и тогда ласковый южный ветер направит тебя через Ливийское море к берегам Пелопоннеса».

Менелай последовал совету старца, и его желание исполнилось. Но то, что он услышал о судьбе своего брата, заставило его первым делом отправиться в Микены. Он прибыл туда на следующий день после Орестовой мести; Клитемнестру и Эгисфа он похоронил и учредил временно правящий совет старейшин впредь до очищения и возвращения законного наследника Ореста. Только после этого он вернулся в Спарту, где принял бразды правления из рук престарелого Тиндара. Свою дочь Гермиону он во исполнение данного еще под Троей слова выдал за Неоптолема; об этом браке еще будет рассказано. Вообще его дальнейшая жизнь была мирная и счастливая; дожив до глубокой старости, он, не изведав смерти, был перенесен богами в Елисейские поля, где и наслаждается вечным блаженством с другими любимцами богов.

Но Елена за ним уже туда не последовала: она была ему дана только в земные супруги. Одновременно богами было решено еще в день великого примирения создать и силу выше силы, и красоту выше красоты, создать Ахилла и Елену, дабы возникла великая война и была облегчена обуза Матери-Земли. Эта задача была исполнена; теперь они оба, и сын Пелея и дочь Немезиды, были поселены вместе на Белом острове, что у самого входа в Понт Евксин.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю