Текст книги "Сказочная древность Эллады"

Автор книги: Фаддей Зелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 46 страниц)

60. ИЗ СКАЗОЧНЫХ СТРАН

А дальше что? Будет Ахилл опять сражаться с троянами, опять мучить Приама и детей его? Нет, после той тихой ночи это уже невозможно. Дело любви должно быть завершено делом мира; Ахилл это помнит – но на первых порах его отвлекают другие неотложные задачи.

Едва успели ветры рассеять дым, поднявшийся от костра Гектора, как равнина Скамандра забелела от несметного числа палаток. Это не трояне – они не выходили из своих стен и не выйдут. Таково было условие своей помощи, которое им поставил их новый союзник – Пенфесилея, царица амазонок.

Удалая рать с далекой Фемискиры на Фермодонте не забыла своих былых набегов, смелой осады Афин и бедственной утраты рокового пояса царицы Ипполиты. С того времени два поколения успело сойти в могилу; теперь наступил новый расцвет, и внучке покойной Ипполиты захотелось померяться силами с эллинскими витязями. Союз с Приамом был только предлогом, но вполне законным; главное – желание отомстить за Ипполиту.

Не только пол налетевшей рати – все в ней было ново. Ни колесниц, ни тяжелых лат – амазонки мчались верхом на небольших, но очень выносливых лошадках, удары отражали легкими луковидными щитами и наносили их, кроме копья, еще двулезвийными топориками, которыми действовали с изумительной ловкостью и быстротой. Но главное – было их полное пренебрежение к смерти. Немало их полегло в передних рядах в первый же день битвы; это нимало не останавливало следующих. С другой стороны, они, поражая сверху пеших воинов, имели известное преимущество перед ними, тем более что они и конем умели пользоваться как своего рода оружием: по их приказу он становился на дыбы и всей тяжестью своих передних ног обрушивался на врага.

Уже в первый день они оттеснили ахейцев за Скамандр; второй отдал в их распоряжение все поле до корабельной стоянки. Но Пенфесилея не была удовлетворена. Она искала глазами Ахилла – и не находила его: Ахилл уклонялся от боя по никому не известной причине. Разочарованная, она дала знак трубой и объявила, что ставит исход всего дела в зависимость от исхода своего поединка с Ахиллом: победит он – амазонки беспрекословно удалятся. Обратного обязательства она даже не потребовала, будучи и без того уверена в успехе.

Тогда ахейские витязи пошли к Ахиллу: может ли он и теперь продолжать свое бездействие, когда царица бросила свой вызов именно ему и когда его победа может прекратить всю эту кровопролитную и нелепую бойню? Нехотя им уступил богатырь: совсем не то было у него на душе.

Радостно засмеялась Пенфесилея, увидев приближающегося противника. Пришпорив коня, она помчалась ему навстречу – и на полпути внезапно остановилась, пораженная его красотой. «Иди с нами! – крикнула она ему. – В Фемискиру, на праздник роз!» Но Ахилл, не глядя на нее, угрюмо шел вперед, держа копье наперевес. Она подъехала еще ближе. Упрямый! Но все равно, она его не убьет, а только ранит, а затем пленником возьмет с собою. Увы! Ее копье скользнуло мимо его тела, и от копыт ее коня он ловко уклонился, а вслед за тем, не дав ей времени отпрянуть, своим копьем поразил ее под правую, беззащитную грудь. Поникла наездница головой и телом – и упала к ногам своего коня.

Тут только витязь взглянул на нее – взглянул и поразился ее единственной в своем роде, всепобеждающей красотой. Такова, вероятно, была Паллада в бою с Гигантами. Он стоял перед ней, грустно опираясь на копье, с острия которого еще стекала ее горячая кровь. Вспомнилась ему ночная встреча в роще Фимбрейского Аполлона; и зачем это ему выпало на долю быть разрушителем этой дивной красоты!

Тем временем ахейцы собрались вокруг своего бойца, благодарные за избавление от дальнейших боев. Никто, однако, не решился поздравить его или затянуть победный пэан; все уважали его печаль, хотя и не понимали ее причины. Один только Ферсит ее понял – правда, по-своему. Протиснувшись через ряды окружающих, он подошел к убитой. «Не горюй, витязь! – крикнул он насмешливо победителю, – Что толку в красоте! Посмотри, как недалеко от нее до безобразия!» И прежде чем кто-либо мог ему помешать, он со злобным хохотом вонзил свое копье красавице в глаз.

Раздумье Ахилла мгновенно прошло, яростью сверкнули его очи. «Сгинь, гадина!» – крикнул он и ударом могучей руки уложил безобразнейшего в стане мужчину рядом с трупом прекраснейшей женщины.

Среди окружающих поднялся ропот. Ферсит был мало любим; телесное наказание за его грубую выходку было бы, вероятно, встречено с удовлетворением. Но тут было совершено убийство своего человека, а гражданская кровь оскверняет, независимо от того, чья она и за что была пролита. Ахилл почувствовал это настроение своих соратников; угрюмо покинул он поле своего грустного поединка и удалился в свою палатку, чтобы уже больше ее не покидать.

Амазонки исполнили свое слово: похоронив свою царицу, они снялись, точно стая птиц, и долина Скамандра приняла опять свой обычный вид. Но ненадолго: вскоре диковинную рать с востока сменила не менее диковинная рать с дальнего юга. Это были эфиопийцы; жили на Чермном море, которое потому и называется Чермным, что его окрашивают в багровый цвет утренняя заря и восходящее солнце; оно же, непосредственно соседнее, прожигает кожу прибрежных жителей, почему их и называют эфиопийцами (Aithioopes, то есть «огнеликие»). Это рать Зари, и вел ее Мемнон, сын Зари, который по своему отцу Титону, как мы уже знаем, приходился родственником троянскому царю.

Приход этих смуглых воинов в белых плащах сулил утомленному войску ахейцев новые бои; а Ахилл, видимо, не обнаруживал никакого желания принять в них участия. Отчасти этому препятствовала несмытая кровь Ферсита; чтобы устранить хоть это препятствие, Одиссей однажды отправился к нему в палатку. Надобно сказать, что после коварного убийства Паламеда, запятнавшего его совесть, но не его славу, этот витязь успел оказать своим неоценимые услуги и приобрести расположение всего войска, не исключая и Ахилла, который считал его одним из своих лучших друзей. Вообще от был в своей душе благороден – точнее говоря, от умел быть благородным там, где этому не препятствовали расчеты высшей пользы или же непреоборимая страсть.

Итак, Одиссей пришел к Ахиллу; умной, ласковой речью он уговорил его не терпеть долее на себе несмытой крови и подвергнуться установленному Аполлоном обряду очищения, вызвавшись сам быть его очистителем. Это их еще более сблизило. Ахилл ему стал поверять свои сокровенные мысли, не перестававшие преследовать его со времени его ночного посещения царем Приамом. Сам Одиссей смотрел на дело трезвыми очами умудренного житейским опытом человека; щадя чувства своего молодого друга, он все же не видел на пути его дум возможного исхода.

Тем временем произошли первые сражения между войском Мемнона и ахейцами, и перевес был на стороне первого. Вмешательство Ахилла могло сразу изменить картину; но Ахилл упорно отказывался от такового; не потому, чтобы он гневался на своих, а потому, что битвы с их нескончаемыми цепями убийств ему опротивели, что он не хотел более «мучить Приама и детей его», что он искал иного исхода и не мог найти его.

И все-таки события заставили его еще – в последний раз – вернуться в бой.

Дело происходило на берегу Скамандра; Мемнону удалось прорвать рать ахейцев, даже бойцы на колесницах в спешном бегстве отступили к корабельной стоянке. Среди бегущих был и старый Нестор; преследовал же его сам предводитель заморских врагов. Вдруг один из коней бегущего пал, пораженный издали стрелой Париса; колесница остановилась. А страшный сын Зари подъезжал все ближе и ближе, высоко поднимая свое копье. Еще немного – и старый витязь заплатил бы своей кровью за свою смелость; вскружилась голова у него, и он с криком призвал своего сына.

Антилох находился поблизости, руководя отступлением своей пилосской рати. Вмиг поняв опасность своего отца, он устремился ему на помощь – и своею грудью принял поднятое против старца копье. Все это случилось быстро; долго нежный юноша не мог задержать исполинского врага. Но для спасения Нестора этого было достаточно: он успел перерезать ремни, связывавшие колесницу с павшим конем, и, безопасно продолжая путь, достиг стоянки. Правда, он сам был не рад своему спасению: слишком дорогою ценою было оно куплено. Но в глазах эллинов, высоко ценивших сыновнюю любовь, Антилох пал самой славной смертью, какую только можно было пожелать человеку, все восторженно о нем отбывались, все поздравляли Нестора с таким сыном, усиливая своими поздравлениями его тоску и горе.

Весть о смерти Антилоха дошла и до Ахилла, вдвойне его поражая. Он любил юношу: после смерти Патрокла это был его лучший друг – чистый, открытый, веселый. Все же желание отомстить за него не вовлекло бы его в водоворот войны – слишком памятна была его месть за Патрокла и то, что последовало за ней. Но он чувствовал на себе укоризненный взор старого Нестора, и этот взор говорил ему: неужели ты оставишь неотомщенной смерть твоего лучшего друга? Нет, еще один раз он примет участие в бою, только один раз. Он объявил об этом во всеуслышание, узнали об этом все друзья, узнали и враги.

Узнали подавно и боги. И две богини явились к престолу Зевса и бросились на колени перед ним, умоляя его каждая за жизнь своего сына. То были – Фетида и Заря.

Зевс тотчас воздвиг в пространстве призрачные весы, сиявшие как солнце, – весы Рока. Вызвав души обоих витязей, он разместил их на двух противоположных чашках. Они колебались некоторое время, но затем чашка Ахилла стала медленно, но неумолимо опускаться. Фетида всплеснула руками и поникла.

В эту минуту златокрылый юный бог в венке из роз пролетал по поднебесью. Поравнявшись с весами, он задел своим крылом чашку Ахилла – она стала подниматься, и в такой же мере опускалась чашка Мемнона, пока не исчезла в тумане Аида.

Заря надвинула покров на свои ясные очи и молча удалилась. И когда на следующий день светила ночи погасли, колесница Солнца одиноко поднялась на небесную твердь, не сопутствуемая радостным сиянием Розоперстой.

Мемнон вышел из Скейских ворот. Узнав накануне о решении Ахилла вмешаться в бой, он, помня пример Гектора, поступил благоразумнее, чем тот, и еще ночью ввел всю свою рать в стены города. Он сам, как царский родственник, поселился во дворце и получил покой рядом с покоем Париса, который теперь, после гибели Гектора, был первым среди сыновей Приама и вождем троянского войска. С ним самим он заключил тесную дружбу.

Итак, Мемнон вышел из Скейских ворот; его рать отчасти последовала за ним. Все знали, что общей битвы не будет: поединок вождей решит все. Сам царь Приам вышел на стену, как зритель великого дела; ему сопутствовали жена его Гекуба и дочь Поликсена, затем Антенор и прочие старцы.

Вскоре со стороны корабельной стоянки появилась ахейская рать, впереди всех Ахилл, затем прочие вожди на колесницах. Глашатаи обеих сторон, Талфибий и Идей, отмежевали поле для поединка; затем противники выступили друг против друга. Когда они так стояли, их не сразу можно было отличить одного от другого; на обоих были доспехи, изготовленные рукой и молотом Гефеста, слепившие глаза яркостью своей позолоты.

Глашатаи кинули жребий, кому из обоих первому метнуть копье, и счастье улыбнулось Мемнону. Все притаили дыхание. Мемнон замахнулся – черное древко бросило длинную, столь же черную тень на мураву луга и полетело. Но добрый щит Гефеста выдержал удар, и копье эфиопского владыки бессильно упало к ногам фессалийского витязя.

Собираясь ответить противнику, Ахилл заметил, что его щит, по обычаям его родины, был меньше и оставлял непокрытым верхний край его груди. Туда и направил он свой удар. Но Мемнон вовремя уклонился, и пелионский ясень со свистом пронесся мимо его головы.

Глашатаи подняли копья и возвратили их владельцам.

Второй удар Мемнона был направлен туда же, куда и первый, но со значительно большей силой. Пробить медную облицовку щита ему и на этот раз не удалось, но Ахилл дрогнул, зашатался и должен был податься на несколько шагов, чтобы не упасть. В эту минуту резкий, жалобный крик раздался со стены. Что это? Не иначе как царевна Поликсена. Опасность врага, значит, вызвала крик этой девы, равнодушной к опасности своего бойца? Или это просто был испуг?

Ахилл вмиг понял все. Не Зевс один, видно, с одинаковым участием взирает на враждебные друг другу рати, распределяя свою милость согласно с достоинством и заслугами каждого воина: есть еще один бог, для которого не существует созданных людьми перегородок. Исход, которого он тщетно искал, был найден. Теперь начнется истинное, великое служение; но сначала должна пасть еще одна жертва.

Обуянный внезапным восторгом, он почувствовал, как чудесная, неземная сила наполнила все его существо. Никогда еще его доброе копье не показалось ему таким легким. Он метнул его даже не целясь – и его острие пробило медный щит противника, пробило его медную броню и глубоко вонзилось в его тело. Пал Мемнон, как подрубленный дуб; его доспехи жалобно зазвенели на нем, и его душа вторично умчалась в туманную обитель Аида.

Среди раскаленных песков страны, омываемой волнами Чермного моря, одиноко возвышается гранитный исполин на гранитном престоле. Молча выносит он порывы знойного ветра пустыни, слепящего желтой пылью его недвижные очи; молча взирает он днем на караваны верблюдов, проходящих своей мерной поступью мимо его скованных ног; молча внимает по ночам вою шакалов, испуганных тихим течением часов. Один только раз на меже ночи и дня, когда с невидимой глади моря поднимается багровое сияние, чудесная жизнь вселяется в его каменное тело, и он издает тихий, протяжный, жалобный стон.

Это, поясняли эллины, Мемнон, некогда царь этих мест, стоном неизжитой жизни встречает свою мать, божественную Зарю.

Он поныне там сидит, уже тридцатый век после своей горестной смерти. Поныне его обвевает самум, поныне верблюды и шакалы нарушают тишину его царства; но его стонов уже не слышит и не услышит никто. Он замолк с тех пор, как был сорван таинственный покров с эллинского Олимпа, и обезбоженное солнце безучастно взирает на обезвоженную Землю.

61. ПОЛИКСЕНА

Опять, как в день великого примирения, засветилась аметистовым сиянием разверзшаяся на вершине Олимпа пещера.

– Помни, Зевс, что этого быть не должно. Данное мне обещание не исполнено. Златокрылый сын Афродиты своим прихотливым полетом изменил тягу весов Рока. Созданные нами силы позабыли о своем назначении. Сын, что могучее отца, хочет утопить свою разрушительную доблесть в деле всеобщего мира, спасая от уничтожения давящую меня обузу; дочь Немезиды долгим покаянием в доме своего мужа хочет искупить тот грех, для которого она была рождена. Готовится уже теперь то, чему даже через тридцать веков еще не настанет время. Помни, Зевс, что этого быть не должно.

Зевс слушал ее, грустно опустив – голову. Когда она исчезла, он перевел свои взоры на побережье Геллеспонта – на равнину Скамандра – на рощу Фимбрейского Аполлона.

Там вскоре закипела такая жизнь, которой ее лавры давно не видали. Были расставлены столы; их окружали скамьи, покрытые звериными шкурами. Затем пришли хозяева, оставив оружие у порога ограды: Приам с сыновьями, среди которых одного не было, Париса, – Антенор и Антенориды, много других знатных троян, старых и молодых; они сопровождали деву, осененную густым покрывалом. Несколько позднее вошли в рощу и ахейцы, впереди всех Ахилл, за ним Аянт и Одиссей, потом отборная дружина прочих. И они оставили оружие у окраины рощи.

О цели свидания обе стороны заранее условились через обоюдных глашатаев. Ею была помолвка Ахилла и Поликсены, а затем, как ее и условие, и последствие, окончательный мир между Элладой и Троей. Конечно, Елена должна была быть возвращена Менелаю – это соответствовало ее собственным желаниям, так как сознание бедствий, вызванных ее изменой, ей становилось все невыносимее, особенно после смерти Гектора. Сверх того, Приам согласился уплатить ахейцам известное вознаграждение, о размерах которого они и должны были сговориться.

Ахилла это не занимало; он предоставил Одиссею вести общее дело с Приамом и Антенором, а прочим товарищам – беседовать за кубком вина с троянами; сам он подошел к невесте и, взяв ее за руку, усадил ее рядом с собою на бугорок, с которого открывался вид на Трою, равнину Скамандра и море. Вскоре все внимание участвующих было поглощено разговором; никто не заметил, как из храма Аполлона, крадучись, вышла какая-то тень и расположилась за одной из его лицевых колонн.

Витязи вспоминали испытания долгих лет нескончаемой войны; да, будет о чем петь их потомкам! Одиссей с троянскими старцами рассуждал о требованиях настоящего, причем каждая сторона старалась выгадать для своих возможно лучшие условия. Ахилл же с Поликсеной говорили о будущем – о том невыразимо светлом будущем, которое их брак готовил и Элладе, и Трое, и всему человечеству.

– Смотри, – говорил он ей, указывая рукой на побережье Геллеспонта, – там наша корабельная стоянка, и крайние суда налево – это мои. Они уже десятый год сохнут, вытянутые на береговой песок, но это ничего: пелионские сосны надежны, и я уже распорядился, чтобы их высмолили основательно. Тотчас после нашей свадьбы их спустят в море, и если Нереиды дадут нам счастливое плавание, то уже на третий день мы достигнем моей родной Фтии. И конечно, они дадут его: ведь старшая из них – Фетида, моя родная мать… Да, Поликсена, ты будешь снохой богини.

А там, в тени колонн, кто-то дрожащей рукой натягивал тетеву на упругий лук. Это был особый лук, искусно составленный из двух рогов огромного козерога. Так живо представлялась его владельцу эта славная охота. Он долго поджидал гордого зверя среди утесов Иды, притаившись в тени… вот как теперь. И наконец, зверь появился на вершине отвесной скалы, оглянулся кругом беспокойными глазами, втянул в себя струи свежего утреннего воздуха… Видно, он почуял что-то подозрительное, он уже готов был ускакать и скрыться в лабиринте скал. Но пущенный умелой рукой охотничий дрот поразил его прямо в грудь; он грохнулся к ногам своего врага и сразу испустил дух… Почему же теперь эта картина так неотвязно преследует владельца лука? Да, то была честная охота, и честна была любовь, наградившая счастливца в пастушьей хижине среди идейских лесов. А теперь…

А теперь Ахилл ничего подозрительного не чует. Его рука все еще простерта к побережью Геллеспонта, и он продолжает рассказывать невесте о том, что их ожидает в фессалийской Фтии.

– И выйдет нас встречать мой старый отец Пелей. Перед ним я более всего виновен: увлекшись славой, я оставил его одиноким среди его завистливых соседей. Это был грех: любовь священнее славы. Но теперь и этому греху конец: мы вдвоем вознаградим его за то, что он вынес за долгое время моего отсутствия, так ведь, Поликсена?

Она молча пожала его руку.

– А затем, – горячо продолжал Ахилл, – откроется поле для новой славы. Смотри, здесь у стола Одиссей с твоим отцом спорят о размере вознаграждения; но думают ли они о том, что они, собственно, основывают в эту минуту? Они сами этого не знают, а я знаю. Это – начало великой амфиктионии под сенью Аполлона Фимбрейского! У вас – Фимбрейский, у нас – Дельфийский, но ведь это тот же Аполлон. Приам – это вся Азия, а Одиссей говорит от имени Агамемнона, главы всей Эллады. Азия и Эллада – это первые члены великой амфиктионии. Дальше – Финикия; там тоже почитают Аполлона, хотя и под другим именем. А дальше – Египет. А там – Карфаген, Италия с ее многими народами. Все они должны войти в великую амфиктионию, и когда это случится – вражда будет изгнана из среды людей так же, как она уже изгнана из среды богов. И это будет, Поликсена, верь мне: с нами Аполлон!

А там в тени колонн предательская рука извлекла стрелу из колчана и, испробовав ее острие, положила ее на роковой лук. И уже собиралась она направить ее к намеченной цели, как внезапно другая, более могучая рука сбросила стрелу на каменную плиту и заменила ее другой, золотой. Владелец лука испуганно оглянулся – за ним в тени колонн стоял другой величавый образ, с глазами, гневно сверкавшими из-под нависших золотых кудрей…

Поликсена с восторгом смотрела на своего жениха.

– А ты? – спросила она его.

Внезапное замешательство не дало ему ответить. В рощу ворвалась женщина изумительной красоты, но с блуждающими взорами и распущенными волосами.

– Граждане! – вопила она. – Пока время, погасите роковой факел! Сон исполняется. Не верьте тишине: факел вспыхнул, дымится, и мой жених его держит в руке! Да, мой жених ополчился на ее жениха; смотрите, как пылают троянские чертоги, смотрите, как разрушаются ее крепкозданные стены. Во прахе старец отец, в неволе мать и сестры, и среди них твоя бедная невеста! О граждане! Погасите роковой факел…

Ропот поднялся среди троян.

– И зачем ее, полоумную, выпустили? Уведите ее! – распорядился Приам.

К пророчице подошли двое юношей и насильно увели ее обратно в Трою.

– Это Кассандра, моя несчастная сестра, – пояснила Поликсена, – Аполлон тронул ее ум, когда… но я расскажу тебе это потом; а теперь ты хотел мне сказать, что будешь делать ты, когда мы будем во Фтии.

– Я буду вестником и пророком великой амфиктионии! Подобно тому, как наш Триптолем элевсинский, по приказанию Деметры, повсюду разъезжал в ее запряженной змеями колеснице и учил людей хлебопашеству и кротким нравам, так и я на колеснице моей матери Фетиды буду навещать племена людей. Конец томлениям железного века! Опять сверкнули золотые нити, спускающиеся с прялки Мир. Конец войне! В амфиктионию, народы, несите ваши зазнобы, обиды, тяжбы, дабы их разрешил правый суд слова, а не неправая сила булата. Изгнан неправый Арес, да и Аполлон сложил свой лук; отныне он для нас владыка золотой кифары, великий умиротворитель… Аа!

Он выпустил ее руку – мгла покрыла его светлый лик – вдохновенная речь замолкла навеки.

И свои, и трояне сбежались на его предсмертный крик. Все были ошеломлены; но стрела, глубоко впившаяся в могучую грудь, слишком ясно свидетельствовала о случившемся. Одиссей вырвал ее.

– Предатели! – крикнул он, высоко поднимая ее в своей руке.

– Это – не троянская стрела! – громко завопил Приам, заметив ее золотой блеск.

– Не троянская, – подхватил Антенор и другие, – таких стрел ни у кого из нас не найдется!

Но ахейцы их не слушали. «Предатели! Предатели!» – носилось по их рядам. Двое схватили бездыханное тело Ахилла, остальные бросились к оружию. Бросились к оружию и трояне, но Приам запретил им нападать на отступающих. Аянт и Одиссей понесли убитого товарища вниз, вдоль русла Скамандра. Но, когда они поравнялись с Троей, из города высыпала вооруженная дружина Париса с явным намерением отбить тело Ахилла и умертвить его товарищей. Пришлось Аянту одному взять ношу на свои могучие плечи, в то время как Одиссей с копьем в руке прикрывал отступление. Трудно было горстке храбрецов, не один из них принял смерть от троянского дротика, прежде чем остальные со своей печальной ношей достигли корабельной стоянки.

Поликсену в глубоком обмороке доставили в Трою.