355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Фаддей Зелинский » Сказочная древность Эллады » Текст книги (страница 14)
Сказочная древность Эллады
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 02:39

Текст книги "Сказочная древность Эллады"


Автор книги: Фаддей Зелинский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 46 страниц)

28. В СРЕДНЕМ КРУГУ

(Окончание).

Так рассказывал старец. Когда он кончил, все почтили Ночь последним возлиянием и разошлись на отдых; а на следующее утро Геракл воздвиг в олимпийской ограде гробницу-памятник для Пелопа и алтари двенадцати высших богов, определив, чтобы каждый раз при праздновании олимпийских игр приносились поминальные дары первому и жертвы вторым. Все же, как постоянный праздник, эти игры тогда еще не удержались; как они вторично были возобновлены и стали прочтете в другом месте.

В Микенах слава о подвигах Геракла уже опередила его; он мог прямо отправиться с Иолаем в Тиринф к своей матери. И опять некоторое время его оставили в покое. Но, конечно, о нем не забыли; и в один прекрасный день за его трапезой, и этот раз как-то особенно насмешливо, зазвучал крикливый голос Копрея:

– Царь вместо очередного подвига посылает тебя поохотиться на диких уток или что-то в этом роде. На Стимфальском озере в Аркадии завелись птицы, именуемые Стимфалидам и; их ты должен перестрелять – вот и все.

– Тут опять что-то таится, и опять не знаю, что, – сказал Геракл Иолаю, когда Копрей ушел, – Про Стимфалид я слышал; это – птицы чудовища, много больше коршунов; их главная сила, однако, не в клюве и не в когтях, a в их острых перьях, которые они мечут словно стрелы. И все-таки я думаю, что настоящая опасность не в этом; а в чем – увидим.

– Это ты хорошо сказал, – ответил ему, смеясь, Иолай, – вижу, что этот раз ты уже не рассчитываешь, чтобы я без тебя остался здесь один. Итак, идем!

Стимфальское озеро лежало хотя и в Аркадии, но недалеко от пределов Арголиды; после двух дней странствий по горным тропинкам друзья уже были там. Оно наполняло собою дно мрачной котловины; питаясь водой ручьев, стекавших с окружающих гор, оно само посылало излишек своей воды через недоступную пещеру под землю, в царство теней. Рядом с пещерой находилась роща черных тополей; здесь, очевидно, было местопребывание чудовищных птиц. Геракл с Иолаем с утра засели на противоположном берегу, держа свои луки наготове; но птицы не показывались. Озеро расстилалось совершенно гладкой, зеркальной поверхностью у их ног; какая-то вяжущая тишина лежала на нем и на всей природе вокруг. У Геракла дух спирало.

– Не понимаю, что со мной творится, – сказал он Иолаю, сидевшему за ним и подальше от воды. – Точно отравленная мгла преисподней, выдыхаемая этой пещерой, ползет по поверхности озера, взбирается на берег, вливается в мои члены. О горы наши, горы, на которых мы охотились за Керинейской ланью! То было предвкушенье рая; здесь я предвкушаю узы и жуть подземного царства. О Зевс, отец мой, дай мне хоть умереть на горе!

Мгла преисподней все гуще и гуще вливалась ему в тело; его щеки горели, его жилы дрожали, его голос обрывался – а он все страстнее и страстнее бредил про горы, про Керинейскую лань, про Артемиду. Ноги и руки у него отнялись совсем; он уже не был в состоянии ни схватить лук, ни встать с места.

И тогда с тополевой рощи поднялась громадная черная тень, за ней другая, третья, много. Длинной вереницей скользнули они по воздушному пути над наозерной мглой, заслоняя солнце, и стали приближаться к обоим друзьям. Те не шевелились. Еще минута – и град стрел посыпался бы с их чудовищных крыльев, хороня обоих друзей навеки в отравленной тишине Стимфала.

Вдруг какой-то предмет звякнул, падая на землю в непосредственном соседстве с Иолаем. Точно проснувшись от этого звука, он Поднял его.

– Погремушка! – крикнул он.

И он стал неистово ее трясти. Геракл тоже встрепенулся, его оцепенение мгновенно прошло. Схватив свой лук, он выстрелил в первое чудовище – раздался пронзительный крик, и оно, упав, потонуло в пучине. За ним последовало другое, третье; Иолай тоже вспомнил о своем луке. Вдвоем работа пошла быстро. Стимфалиды отвечали, но их пернатые стрелы не долетали до друзей или же беспомощно отскакивали от шкуры немейского льва, в которую закутался Геракл.

Вскоре воздух был чист, а солнце по-прежнему заливало поверхность уже не дремлющего, а бушующего и кипящего озера.

– Уйдем, однако, скорее, – сказал Геракл, – чтобы нас опять не заволокло этой ядовитой мглой. Слава Пал-ладе! Не иначе как она послала нам эту спасительницу – погремушку. Уйдем, уйдем поскорее!

Чем более они удалялись от заклятого места, тем бодрее они себя чувствовали. Но еще долго странная истома в их мышцах и костях напоминала им об опасных чарах Стимфальского озера.

29. В ШИРОКОМ КРУГУ

Стимфалиды были последним остатком от эпохи чудовищ в Пелопоннесе; после их истребления и он уже мог считаться замиренным. А так как власть Еврисфея дальше его пределов не простиралась, то Геракл решил, что его служба ему кончена и что можно подумать об устройстве своей собственной жизни.

Ему тогда было уже за тридцать лет; вечно или совершая подвиги, или ожидая таковых, он не мог обзавестись собственным очагом и зажить общегражданской жизнью. И теперь его сердце стосковалось по том и по другом.

– Знаешь, – сказал он однажды Иолаю, – что мне привиделось тогда, в этот страшный день, на Стимфальском озере? Мою душу непреоборимо тянуло туда, в пещеру, к ниспадающим водам. Вместе с ними и она вступила в подземную обитель, на тот поросший бледным асфоделом луг, о котором нам говорят наши пророки. Много меня тут окружило призраков, но среди всех один выдавался своим ростом и своей красотой. «Кто ты, – спросил я его, – могучий среди витязей?» Он назвался Мелеагром калидонским и рассказал мне, как он погиб от гнева своей матери Алфеи. Я все время восхищался его видом и его богатырскою речью. «Не оставил ли ты, – спросил я его дальше, – сестры на земле, сестры, достойной такого брата?» – «Была у меня сестра, – ответил он, – нежноокая Деянира; она носила еще хитон девочек, когда я умирал», – «Согласен ты, – спросил я его напоследок, – чтобы она стала моей женой?» Он кивнул головой, дружелюбно улыбаясь, и протянул мне руку; я хотел ее пожать, но моя рука повисла в воздухе, и в это мгновение резкий звук погремушки внезапно вызвал мою душу обратно, в ее телесную оболочку. Но наш уговор я все-таки считаю заключенным и иду сватать Деяниру у ее старого отца Энея.

Через несколько дней он уже был в Калидоне. Эней после смерти Алфеи женился на другой и имел от нее отрока сына Тидея; Деянира была невестой, и весь дворец был полон женихов. Но их настроение было самое печальное; объявился жених гораздо могучее их всех – бог калидонской реки, Ахелой – и требовал девы для себя; Эней был не волен ему отказать. Почему был не волен, среди женихов об этом рассказывалось различно; наиболее вероятным представлялся следующий рассказ. В былые дни Эней возвращался с охоты домой; переходя вброд через русло Ахелоя, он позабыл, как этого требовало благочестие, омыть свои руки водой и свою душу молитвой. Вмиг его окружили гневные волны реки. Он воззвал о прощении, обещая откупиться ценою, какою бог прикажет. «Дай мне то, чего дома не знаешь!» – ответил Ахелой. Эней согласился. Когда он вернулся невредимый домой, ему поднесли новорожденную дочь – Деяниру.

И вот теперь Ахелой явился за невестой – получеловек, полубык, с длинной бородой, струившей обильную речную воду. Деянира была в отчаянии при виде своего чудовищного жениха; Эней, убитый ее и своим горем, обещал ее руку тому, кто ее освободит от него. Как раз перед тем пришел Геракл; нимало не колеблясь, он принял условие. На току перед городом состоялся бой. Ахелой тщетно менял свои образы, являясь то человеком, то змеем, то быком, – Геракл во всех образах его победил, под конец у него выломал его бычачий рог и заставил его, посрамленного, вернуться в свое русло.

Все были счастливы; женихи-зрители, и те не завидовали столь заслуженной награде. Геракл женился на Деянире и после краткой побывки у тестя взял ее с собой в Тиринф. Без приключений дело все-таки не обошлось. Они пришли на своем пути к другой этолийской реке, Евену; она была как раз очень полноводна; Геракл один мог бы ее перейти вброд, но перенести Деяниру и для него было невозможно. Вдруг примчался к нему кентавр Несс – тот единственный, который избег погрома в предгорьях Эриманфа. Геракл его не мог узнать – мало ли было кентавров! – но тем лучше узнал тот истребителя своих братьев. Он объявил Гераклу, что состоит перевозчиком и готов перевезти его жену на своей широкой конской спине. Геракл согласился. Но едва очутился он со своей прекрасной ношей в реке, как бросился бежать – имея Деяниру на своей спине, он считал себя в безопасности от стрел своего врага. Но он ошибался: Геракл все-таки послал ему вдогонку стрелу, отравленную желчью гидры, и у него едва хватило сил донести красавицу на тот берег. Он еще шепнул ей несколько слов, на что Геракл тогда не обратил внимания, и затем скончался.

Вернувшись в Тиринф, Геракл представил свою молодую жену матери и познакомил ее с Иолаем, и они зажили тесной, дружной семьей в его скромном домике. Но недолго мог он наслаждаться своим новым счастьем. Копрей все-таки явился, и в его голосе опять зазвучала насмешка, хотя и в другом роде, чем раньше.

– Твоя доблесть, могучий витязь, слишком велика, чтобы ее ограничить пределами Пелопоннеса. Мой повелитель желает, чтобы ее благодеяние испытал весь обитаемый мир в своих четырех концах, северном, южном, восточном и западном. Чтобы начать с юга, он приказывает тебе укротить критского быка и привести его к нему в Микены.

– Этот раб, – сказал Геракл после его ухода своим, – сам не знает, чему смеется; но его устами говорит Еврисфей, устами Еврисфея – Гера, а устами Геры – Рок. Мне вспоминается слово Паллады, прозвучавшее в моем вещем сне; «если хочешь славы от Эллады, от человечества – трудись для Эллады и человечества». До сих пор меня знала только Эллада; но я чувствую, с нынешнего дня начинается новая полоса в моей жизни. Моя задача – умиротворение земли, истребление чудовищ в зверином и человеческом образе, искоренение беззакония, восстановление почестей богов там, где они забыты вследствие нерадения и нечестия людей. Критский бык – это только начало, и даже не начало; я предвижу иное за этим неважным подвигом.

Но все-таки, что это за бык? – спросила Деянира.

Слышала ты об Агеноре, царе финикийском, его сыне Кадме и его красавице-дочери Европе, той, которую увез в море белый, прекрасный бык?

– Так это тот самый?

– Говорят, да; послал его в Финикию сам Зевс и велел ему перевезти Европу на остров Крит, тогда еще пустынный, для того, чтобы там с нею жить как муж с женою. Она родила ему трех могучих сыновей: Миноса, мудрого законодателя, Радаманфа, справедливого судью, и Сарпедона, который, впрочем, переселился в малоазиатскую Ликию. И Крит расцвел при Миносе и украсился ста городами; но бык, сослужив свою службу, одичал и стал грозою благоустроенного острова. Что ж, отправлюсь за ним – тебя же, Иолай, попрошу охранять в мое отсутствие мою молодую жену и старую мать.

Но, как и предполагал богатырь, за критским подвигом скрывался другой, гораздо более опасный. Его финикийский корабль бурей отбросило от берегов Зевсова острова; долго скитался он по волнам, пока не достиг странной местности, со странными деревьями, листья которых развевались точно исполинские перья, и еще более странными обитателями. От пловцов своего корабля он узнал, что страну зовут Ливией, а правит ею великан Антей, сын земли. Они отправились к нему.

– Дам что угодно тому, кто меня осилит в борьбе, – сказал Антей.

– Долг гостеприимства, – ответил ему Геракл, – велит хозяину не бороться с гостями, а помогать им.

Но так как неласковый туземец настаивал на своем, то Геракл выступил против него. После упорной схватки он его повалил; но едва коснувшись земли своим телом, великан опять быстро прянул на ноги. То же случилось и во второй и в третий раз.

Тут Геракл понял, что сын Земли из прикосновения к ней черпает новую силу; победив его и в четвертой схватке, он поднял его на воздух и держал его в железных тисках своих объятий до тех пор, пока он не испустил духа.

Ехать обратно было невозможно; поврежденный уже бурей корабль разбился о береговые утесы. Пришлось пловцам шествовать берегом через луга и пески; сколько тут Геракл поборол диких зверей и жестоких людей, мы перечислять не будем. Но вот они пришли наконец в страну, по-видимому, благоустроенную; по крайней мере, возвышавшийся на берегу моря алтарь свидетельствовал о благочестии жителей.

– Это – Египет, – сказали товарищи, – народ здесь умный и дельный, но не гостеприимный.

Действительно, пришедшие вооруженные люди объявили их пленниками и отвели к царю Бусириду.

– Как раз вовремя, – засмеялся царь, – будет кого принести в жертву Зевсу в его праздник.

– Зевс гнушается человеческих жертвоприношений, – ответил возмущенный Геракл.

Царь презрительно на него посмотрел:

– Мы, египтяне, все народы превзошли в благочестии, и ты хочешь нас учить?

– Ваше благочестие богам противнее, чем нечестие невежественных дикарей!

– Хорошо, продолжай! В награду за твою дерзость ты первый будешь заклан.

Геракл выждал минуту, когда его в узах подвели к алтарю; тогда он внезапно разорвал связывающие его ремни, убил безбожника-царя, освободил своих товарищей и, не тронутый пораженными ужасом египтянами, проследовал дальше.

В гавани они нашли финикийский корабль, который и доставил их на Крит. Исполнение самого подвига, ради которого он был послан, как он это и предвидел, не было для него особенно трудным. Царь Минос охотно предоставил в его распоряжение и сети и облаву, а потом, когда заверь был пойман, и корабль, на котором он переехал в Навплию, гавань Еврисфея. Геракл самолично отвел быка в царские стойла; но пастух, по неопытности и робости, его выпустил, и мы с ним еще встретимся.

В Тиринфе Геракла ожидала радость. Деянира привела его к колыбели, в которой лежал родившийся в его отсутствие его первенец Гилл (Hyllos). Но долго ею наслаждаться он опять не мог: Копрей не замедлил явиться и отправить его на новый, числом восьмой, подвиг.

– За югом – север: царь повелевает тебе доставить ему в Микены коней фракийского царя Диомеда.

«Странный приказ, – подумал Геракл, – похищение чужих коней у них входит в умиротворение вселенной».

Однако он повиновался. Проследовав через Истм в Фивы, он посетил старого царя Креонта и прежних своих друзей; затем двинулся дальше, вдоль Евбейского и Малийского заливов к Фермопилам и через эту теснину в Фессалию. Тут его принял радушно царь Адмет. Чтобы не омрачать его побывки, он скрыл от него постигшее его в этот день семейное горе; все же Геракл узнал о нем от его челяди. Состояло оно в следующем.

Аполлон, желая явить людям яркий пример очищения от пролитой крови, пожелал сам годичной службой искупить кровь змея Пифона, которого он убил, основывая свое дельфийское прорицалище. По его воле его отец Зевс отдал его в рабскую службу именно нашему Адмету. Это было хорошее время для фессалийского царя: его стада процветали под чудесным надзором бога, но и его самого он любил за его благородство и кротость. И он пожелал дать ему награду, какой еще ни разу не был удостоен смертный: спустившись в подземную обитель Мир, он уговорил Атропу отсрочить день смерти его хозяина.

– Согласна, – сказала Атропа, – Адмета минует Смерть, если в назначенный день его кончины найдется охотник умереть за него.

Аполлон принес царю это условие, и тот обрадовался, не подозревая, какое горе в нем таилось. Назначенный день наступил; кто согласится вместо Адмета променять свет солнца на безотрадную ночь обители Аида? Ни старик отец, ни старуха мать не пожелали остатком своих дней выкупить цветущую жизнь сына; согласилась это сделать молодая жена, царица Алкеста…

Мы ее уже знаем: это та самая дочь Пелия, которая, одна из сестер-Пелиад, не участвовала в невольном отцеубийстве. Как чистая, она могла оставаться в Иолке, и унаследовавший отцовский престол Акает со временем выдал ее за своего соседа, нашего Адмета.

Итак, Алкеста объявила, что согласна умереть за мужа. Пришедшая за душою Адмета Смерть увела с собою душу Алкесты, оставляя мужа в безутешной скорби. Теперь только он понял, какой горечью был отравлен сладкий дар жизни, принесенный ему от Атропы; он охотно бы отказался от него, но было уже поздно. И тем не менее он не только гостеприимно принял Геракла, но даже, чтобы тот не отказался от его гостеприимства, запретил рассказывать ему о том, какая жестокая потеря его постигла. Но исполнить это оказалось невозможным: нельзя было лишить челядь, боготворящую свою госпожу, права оплакивать ее смерть, а от челяди и Геракл узнал о случившемся. Он вполне оценил благородство своего хозяина, а так как ему, сыну Зевса, мир демонов был открыт, то он рассчитывал найти возможность вырвать Алкесту из цепких рук ее похитительницы Смерти. Его расчет оправдался, и он вернулся к Адмету, ведя за руку женщину, укутанную в густое покрывало.

– Сбереги мне ее, – сказал он ему, – она мне досталась в награду за тяжкий бой.

– Уведи ее к другим, – упрашивал его Адмет, – в мой дом уже не должна входить женщина после смерти моей Алкесты.

– Как? Неужели ты, человек еще молодой, предполагаешь всю жизнь провести вдовцом?

Адмет стал уверять его, что он до смерти соблюдет верность своей первой и единственной жене – и Геракл радовался при мысли, как приятно неузнанной Алкесте слышать эти слова. Наконец, кончая испытание, он сорвал с нее покрывало – и оба супруга вновь соединились для новой, уже ничем не омраченной жизни.

От своих хозяев Геракл узнал и подробности о конях Диомеда. Оказалось, что это были не обыкновенные кони, а чудовища, достойные своего чудовищного господина. Их ясли были забрызганы кровью: Диомед питал их человеческим мясом тех несчастных, которых судьба отдавала в его руки. При этих условиях и Геракл не считал возложенного на него подвига похищением чужого добра. Особой трудности он для богатыря не представлял: изверга-царя он убил, коней увел и доставил их Еврисфею.

Его наградой был второй сын, родившийся вскоре после его возвращения в Тиринф. Но почти одновременно с ним пожаловал и другой гость, гораздо менее желанный: Копрей. «После севера – восток, – возгласил он. – Царь посылает тебя в Фемискиру, что на Фермодонте, за поясом Ипполиты, царицы амазонок: он обещал его своей дочери, жрице нашей микенской Геры». И он ушел.

– Этот пояс, – спросила Деянира, – вероятно, золотой, украшенный самоцветными каменьями?

– Нет, это с виду простой кожаный пояс; но вместе с тем и победный талисман необычайной силы. И в этом приказе я опять узнаю Геру.

Все присутствовавшие пожелали узнать, как он понимает его. И он продолжал:

– Изо всех народов на земле только мы, эллины, соблюдаем заповедь Геры о равном браке. У нас хозяйство поделено поровну между мужем и женой: мужу – внешняя, жене – домашняя работа; муж – глава, но не господин семьи; у мужа – мужские, у жены – женские праздники, и перед богами и мужчина-жрец, и женщина-жрица чувствуют себя равными. У большинства народов женщина пребывает в рабстве у мужчины, и он имеет жен столько, сколько хочет. Есть, однако, и такой народ, у которого порядки обратные: это амазонки. У них власть принадлежит женщинам: они и пашут, и управляют, и воюют. С мужчинами они заключают лишь краткосрочные браки, чтобы иметь от них детей: раз в году в Фемискире празднуется общая свадьба амазонок с пленными мужчинами, – а затем у этих несчастных за кратким пылом любви следует долгий холод смерти. Гере оба излишества одинаково противны: и женщина-раба, и женщина-владычица. Но то, первое, для нас безвредно; народы, поработившие женщину, на войне бессильны, и не им нас, а нам их суждено победить, чтобы подчинить их со временем заповеди Геры. Напротив, амазонки – народ побеждающий: они идут с Дальнего Востока и уже покорили значительную часть Азии, всюду вводя свои мужененавистнические нравы. Видя в нас справедливо своих главных врагов, они даже с народами – поработителями женщин заключают коварные союзы против нас. И уже раз они переправились через Архипелаг и осадили Афины; и город Паллады пал бы, если бы его не спас Фесей. И всему виной могучий талисман победы, пояс царицы Ипполиты. Понимаете вы теперь, почему Гера требует его для своей жрицы?

– Постой, – спросил Иолай, – ты сказал, что Фесей спас Афины от амазонок? Как же это было?

Геракл покосился на Деяниру: «Не следовало бы мне это при тебе рассказывать, но уж так и быть, – сказал он с улыбкой. – Пояс царицы амазонок побеждает во всяком бою, но он бессилен против чар любви. Амазонки переправились через Архипелаг, нагрянули на Афины, осадили Акрополь; их твердыней была возвышающаяся против Акрополя скала, которую они посвятили своему богу-покровителю Аресу, почему она и поныне называется Ареопагом. Еще недолго – и Афины были бы взяты, и был бы у амазонок оплот в самой Элладе. Но у Ипполиты была среди амазонок любимая подруга, красавица Антиопа. Она приглянулась Фесею, молодому царю афинскому. Это бы еще ничего; но и амазонке приглянулся Фесей. Страшно стало Ипполите за свой пояс; она сняла осаду и увела свою рать обратно в Фемискиру».

– Вижу, – сказал Иолай, тоже улыбаясь, – что этот поход обставлен особыми условиями; что скажет наша хозяйка?

– Ничего, – ответила Деянира, с нежностью смотря на мужа, – в Геракле я уверена. Но мне страшен талисман победы; ты с ним поедешь, Иолай?

– Конечно, – продолжал он шутить, – хотя и не думаю, чтобы мог быть ему особенно полезен. Но не взять ли нам с собою… Фесея?

Все одобрили его мысль, и он сам взялся отправиться вестником к Фесею; тот, давно желавший подружиться с тиринфским витязем, с восторгом принял его предложение. Набрав еще товарищей, они сели на корабль и поплыли. Много они изведали разнообразных приключений; но главное их ожидало на берегу Геллеспонта, в самом могущественном городе тамошней Азии, Трое.

Ею управлял царь Лаомедонт, один из самых надменных царей своего времени. Желая его испытать, оба бога – покровителя его страны, Аполлон и Посидон, обернувшись людьми, нанялись помогать ему при постройке городских стен. Лаомедонт воспользовался их услугами, но обещанного вознаграждения не выдал ни им, ни их товарищам по работе. Тогда они решили наказать его, и Посидон выслал из морской глубины чудовище, которое стало безжалостно разорять страну. Царь призвал своих волхвов: те ему сказали, что чудовище успокоится не раньше, чем царь отдаст ему на пожрание свою дочь Гесиону (Hesione). Пришлось, по требованию народа, оставить деву на морском берегу, привязав ее к утесу.

Как раз тогда Геракл с товарищами причалил к троянскому побережью; узнав о гневе богов и его причине, витязь пожелал убедиться, исцелило ли Лаомедонта постигшее его несчастье от его заносчивости и вероломства. Он обещал ему поэтому сразиться с чудовищем и спасти его дочь, но выговорил себе в награду четверку его славных коней. Под гнетом нужды Лаомедонт согласился; но когда Геракл исполнил свое обещание, ему стало жаль коней, и он приказал ему немедленно покинуть его страну. Связанный возложенным на него подвигом, Геракл не мог ему сразу отомстить; он ушел, но с угрозой: его вероломство припомнится ему.

Фемискира лежала недалеко от моря в задней части Малой Азии; пришлось кораблю Геракла плыть по следам славной «Арго». С грустью увидел он место, которое было свидетелем гибели его прекрасного друга в предательских волнах родника. Затем они переплыли Пропонтиду, Босфор, миновали ставшие уже безопасными Симплегады и выплыли на широкую, зеленую гладь Евксина. И еще несколько дней длилось плавание; направо показалось устье широкой реки Галиса и вскоре за ним другое, поменьше. Это и был Фермодонт; поднявшись по его течению, пловцы увидели перед собою стены Фемискиры.

Ворота были заперты; перед ними стояла амазонка-стражница. Кожаный шлем, короткий хитон, небольшой щит формы луны на ущербе и двулезвийный топор. Она спросила пришельцев о цели их прибытия; Геракл ей изложил дело, прибавив, что они согласны выслужить требуемый пояс. Амазонка удалилась.

– Сразиться готов я с какой угодно силой, – сказал Геракл Фесею по ее уходе, – мне не будет страшно; но против чар пояса действительны только другие чары, а ими располагаешь ты, а не я.

Амазонка вернулась с известием, что царица приглашает Геракла и его славную дружину на веселый пир.

– Общая свадьба! – шепнул Геракл своим. – Держаться вместе, товарищи, не то мы погибли.

На площади перед дворцом Ипполиты были расставлены столы; во главе одного сидела Ипполита, во главе другого – Антиопа. Она побледнела, узнав Фесея; последнему удалось незаметно шепнуть ей несколько слов. После пира царица пригласила эллинов остаться у них в Фемискире; но Геракл просил разрешить им вернуться на эту ночь к своему кораблю для принесения благодарственной жертвы Посидону за счастливое плавание. Все эллины покинули город – кроме Фесея, неизвестно как и куда исчезнувшего.

Наступила ночь, темная, холодная; воины роптали, что Геракл заставил их провести ее у корабля. Пришло утро – и пришел Фесей: заветный пояс был у него в руках. Но вскоре затем пришла и вооруженная рать амазонок и начался жаркий бой. На стороне амазонок было огромное численное превосходство; но после потери волшебного пояса оно перестало быть опасным для эллинов. Много их пало, в том числе и их царица; некоторые попали в плен, в том числе и Антиопа – нечего говорить, что она была присуждена Фесею. Амазонское царство продолжалось в Фемискире, но опасность его распространения была предотвращена.

Геракл, однако, не забыл и Лаомедонту его вероломства; передав Еврисфею пояс Ипполиты, он стал набирать дружину для похода против его Трои. Первым делом он обратился к тому витязю, с которым он особенно подружился на «Арго» – к Теламону. Тот был царем маленького острова Саламина, – будущего носителя одной из величайших слав всемирной истории, в заливе, близ Афин, – и как раз переживал свой медовый месяц с прекрасной афинянкой Эрибеей. Геракл застал молодых за трапезой. Теламон протянул другу кубок с вином. «Возлияй отцу своему Зевсу!» Геракл отошел, поднял глаза к небесам – прекрасен и грозен был его вид, как он стоял, причем львиная пасть осеняла его голову и шкура неуязвимого зверя развевалась вокруг его могучих плеч. «Если ты когда-либо, отец мой Зевс, выслушивал охотно мои молитвы – теперь прошу тебя: дай этому моему другу смелого сына от Эрибеи, несокрушимого, как этот зверь, чья шкура меня обвивает, трофей моего первого подвига в твоей Немее!» Едва успел он произнести эти слова, как в вышине появился орел, повис над его головой и снова исчез в эфире. «Будет тебе сын! – радостно сказал он своему хозяину. – Ты его в честь появившегося орла (aietos) назови Аянтом – он будет первым в трудах и опасностях войны».

Набрав дружину, Геракл двинул ее на Трою. Долго тянулась осада; все же под конец город был взят, Лаомедонт пал в бою; Геракл, однако, и этот раз призвал на царство сына убитого – Приама. Города он не разрушил, но товарищей вознаградил добычей, причем пленную Гесиону получил Теламон. Сам он не взял ничего.

Опять он вернулся домой; но его приход мало обрадовал Деяниру. Она уже третьего сына качала на руках.

– Ты навещаешь свою семью, – сказала она ему, – точно земледелец свою зарубежную ниву: раз в году, к жатве и посеву.

– Не кручинься, милая, – утешал ее муж, – надеюсь, теперь скоро настанет конец моим трудам. Но пока что действительно приходится ждать Копрея со дня на день.

Он не долго заставил себя ждать.

– За тобой еще запад, могучий богатырь, – сказал он Гераклу, – царь желает, чтобы ты привел ему стадо быков пурпуровой шерсти, пасомое Герионом на острове Эрифее (то есть Чермном), где солнце заходит.

Деянира всплеснула руками:

– На край света он посылает тебя, – заголосила она, – куда еще смертная стопа не проникала!

– Гераклу не стыдно быть первым, – ответил ей муж и беспрекословно отправился к указанной цели.

– А этой целью было – «где солнце заходит». Истм, Парнасе, Этолия – это были еще знакомые места. Оттуда вверх по Ахелою к бурной Додоне, где вещий дуб Матери-Земли и Селлы, пророки Зевса; он узнал от них, что день, «когда кончатся труды Геракла», уже не особенно отдален. Потом бесконечное странствование вдоль моря, по склонам снеговерхих гор; потом широкая, благодатная равнина и в ней река о тихом течении, Эридан. Здесь тополи стоят на берегу реки, их слезы стекают в ее пучину и в ней превращаются в янтарь…

«Засни, Геракл, под тихий шум наших ветвей; мы расскажем тебе сказку про того, о ком мы плачем.

Мы – сестры Гелиады, дочери светлого бога, чья колесница ристает по небесной твердыне. Жарко пылает сердце вышнего возницы, многих любило оно, но никого так, как прекрасную Климену, позднейшую жену эфиопского царя Меропа, жившего там, где солнце заходит. И родила она в этом браке младенца дивной красоты светлого Фаэтонта. Когда он вырос, никто не мог смотреть на него, чтобы не полюбить. Сама царица любви, Афродита, была бессильна против его чар; она послала своего слугу, Геспера, вечернюю звезду: когда будешь заходить, скажи царю Меропу, что я люблю его сына и хочу, чтобы он был моим мужем. Обрадовался Мероп словам богини и велел Фаэтонту готовиться к свадьбе; но скромный юноша испугался: мне ли, сыну смертного, быть мужем богини? Нет, отец, уволь, не в прок брачущимся неравные браки. Мероп только разгневался и повторил свое приказание; тогда Фаэтонт обратился к матери. Но та улыбнулась: не бойся, мой сын, не смертный твой отец, а сам Гелий, ристатель небесной тверди! Что говоришь ты, макушка! Не верится мне. – Поверишь. Когда ты родился, он подарил тебе одно желание… только одно. Иди к нему в его багровый дворец, там, где его пылающая колесница погружается в море; скажи ему твое желание – и по исполнению ты убедишься, что он ивой отец.

И он пришел в наш дворец, и мы, Гелиады, впервые увидели нашего брата и, увидев, полюбили более всего на свете. И он сказал отцу свое желание – увы, роковое, безумное: если к тебе сын, дай мне день один, вместо тебя, управлять твоей колесницей! Тщетно отговаривал его отец: несчастный юноша стоял на своем. Тогда он напутствовал его благими сове-ами о том, как ему следует держать путь, и приказал нам, Гелиадам, запрячь светлую колесницу. Вначале смелому юноше удавалось обуздывать пыл ретивых коней: но когда первая четверть неба осталась за ним и стал приближаться полдень, они взъярились и понесли колесницу вне установлений колеи. И нарушен был вековой порядок природы: растаяли снега неприступных вершин, загорелись деревья нагорных рощ, закутанный в тюленьи шкуры житель далекого севера почувствовал непривычный жар, дремучая вода Сиртов подернулась льдом. Застонала из своих вещих глубин Мать-Земля, услышал Зевс ее жалобный голос. Его перун сразил Солнцева сына; прекрасный Фаэтонт пал обугленный в тихий Эридан. И нам с тех пор стали постылы небесные пути: став тополями на берегу сонной реки, мы льем слезы в ее воды и поем песнь плача о погибшей красоте, наши слезы, стекая в реку, становятся янтарем; и наш плач, стекая душу смертных, становится сказкой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю