Текст книги "Сказочная древность Эллады"

Автор книги: Фаддей Зелинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 46 страниц)

21. МЕДЕЯ

Нить событий довела нас наконец до города Коринфа – того города, который, находясь на узком перешейке, отделяющем южный полуостров от Средней Греции, дал свое название глубоко врезающемуся между обоими Коринфскому заливу, того города, который был родиной Беллерофонта, победителя Химеры. В то время, о котором мы говорим, им правил некто Креонт, старинный кунак покойного Эсона. К нему и направился Ясон, в надежде, что он не оставит своим покровительством сына своего кунака. И он не ошибся: Креонт его принял и назначил ему жительством домик на окраине города. Он слышал о смерти Пелия, но Ясона виновным не считал: он сразу понял, что его молодой друг благородно взял на себя преступление своей жены. Его он поэтому часто приглашал к своему столу или давал ему поручение, как это было принято в отношениях царя-хозяина к его молодым гостям; но Медеи не приглашал никогда.

И жизнь Ясона раздвоилась.

У царя он чувствовал себя эллином, родственником, своим. Не раз, после старательно исполненного поручения, они садились вместе в малой хороме у стола; приносили вина; за кубком разговор шел вдвое приятнее. Жены у Креонта уже не было, сыновей он тоже не имел; зато к ним часто приходила его единственная дочь, царевна Креуса, уже дева, со своей прялкой. Тогда разговор менялся: Ясон рассказывал о своих приключениях, о далеких странах и народах, их жизни и нравах. Рассказывал он живо и увлекательно, и Креуса не спускала с него своих голубых глаз. И Ясон не мог не сказать себе, что здесь он имел бы прочное, почетное, завидное положение, если бы…

А дома он был изгнанником, нищим и полуварваром. И что всего больнее – он знал, что для такого же положения он воспитывает и своих сыновей. На что, в самом деле, мог он рассчитывать? Креусу не сегодня-завтра выдадут замуж; тогда у Креонта будет зять, и он займет у него то положение почти сына, которое он ныне предоставляет ему, Ясону, – о нем забудут, а об его детях подавно. И когда его дети ласкались к нему, слезы навертывались на его глаза: он так их любил и все-таки ничего для них сделать не мог. А между тем подумать только, что бы было, если бы здесь с ним не было Медеи. Креусу бы, конечно, выдали за него, в этом он не сомневался. Положим, у них бы со временем родились и свои дети, из коих старший, как внук Креонта, стал бы наследником. Да, но они были бы родными братьями его теперешним сыновьям от Медеи, и те стали бы уже не изгнанниками, нищими, поселенцами, а первыми вельможами в царстве. И когда он переводил свои взоры с детей на жену, вражда и досада пылали в его глазах. Неужели она не понимает, спрашивал он себя, что она стоит поперек дороги счастью собственных детей?

Но Медея этого не понимала. Она понимала только, что она любит Ясона больше собственной души, что она ради него оставила свой дом и свою родину, что она ради него дважды уже стала преступницей и станет таковой еще сколько угодно раз – и что он поклялся ей не бросать ее, что бы ни случилось.

Однажды Креонт спросил его:

– Как гласила та клятва, которую ты дал тогда, перед алтарем Гекаты?

Ясон ее повторил. И Креонт ему ответил:

– Исполнение первого условия от тебя не зависит, у вас в Фессалии полное беззаконие, но у нас закон есть, и он не признает брака эллина с варваркой. Медея тебе здесь – не законная жена и даже вообще не жена: ты развелся с ней в тот самый миг, когда ты переступил границу коринфской земли.

Вскоре затем Ясон объявил Медее, что царь, чтобы удобнее пользоваться его помощью, требует его переселения к себе во дворец. Медея, пораженная, встала со своего места и подошла к нему:

– А мы? – тихо спросила она, вперяя в него глубокий, пристальный взор.

– Вы останетесь здесь, – смущенно ответил ей Ясон, – но не бойся; у вас будет всего вдоволь, и я часто буду вас навещать.

– Ясон! – продолжала Медея дрожащим голосом. – По нашим варварским законам муж не навещает жену, а живет с ней.

– По нашим эллинским – тоже, – ответил Ясон с ударением – и, расцеловав детей, ушел.

Прошло еще некоторое время. И вот однажды, когда Медея была занята по хозяйству во внутреннем помещении дома, ей показалось, что на улицах города она сначала издали, затем все ближе и ближе слышит ликующие клики: «Гимен, Гименей, Гимен!» «Какая-то свадьба в Коринфе, – подумала она. – Мне какое дело? Да, все ближе, все явственнее. Детей бы убрать от толпы, – подумала она, – они как раз играют на площадке перед домом». Вдруг, весь радостный, к ней вбегает старший.

– Мама! – кричит. – Выходи скорей! На золотой колеснице едет наш отец – такой нарядный, такой прекрасный!

У Медеи подкосились ноги; все же она собралась с силами, выбежала на улицу. Колесница уже миновала дом, но она узнала Ясона, и рядом с ним…

– Проклятье! – крикнула она и, не помня себя, побежала вслед за колесницей. Соседки схватили ее и насильственно увели в дом. Долго билась она в их руках, произнося проклятья и угрозы, и против мужа, и против его новой жены, и против тестя; наконец силы ее оставили, и она впала в тупое забытье.

Никто в свадебном шествии не заметил появления покинутой; громкие звуки песни заглушили ее отчаянный крик. Но царю донесли про ее угрозы, и он призадумался. Одинокая женщина ему не была страшна; но эта женщина была волшебницей: он стал ее бояться. В первый раз со времени ее прибытия он преступил порог ее дома – и объявил ей, что он не разрешает ей долее оставаться в Коринфе:

– Ты немедленно заберешь детей и пойдешь искать себе нового пристанища; я не уйду отсюда, пока ты не исполнишь моей воли.

Медея пала к его ногам; ну да, она погорячилась, но пусть и он войдет в ее положение. И она уйдет, если нужно, но все же не сразу: пусть он дарует ей только один день, чтобы она могла приготовиться, сообразить, куда ей, варварке, обратиться, да еще с детьми… Побежденный ее мольбами, царь наконец уступил:

– Пусть один день, но не более. С этими словами он ушел. Медея тотчас вскочила на ноги:

– Спасибо! Один день – больше, не нужно для Медеи. Один день – и она отомстит вам за все, также и за это последнее унижение!

Узнал и Ясон о суровом решении царя, и совесть шевельнулась в нем; он отправился к Медее. Та встретила его градом проклятий. Он дал успокоиться ее ярости и затем ей спокойно ответил:

– Богами клянусь, Медея, что я решился на этот шаг только ради своего дома, своих детей.

Он описал ей то положение, которое им грозило раньше, и то, которое он может создать для них теперь:

– Не бойся, я не брошу ни их, ни тебя. Вы все вернетесь, а пока вам даст убежище благочестивый Амфиарай, мой товарищ по плаванию. Живет он близко, в Аргосе; ты передашь ему это письмо…

– Ты лжешь, ты лжешь! – крикнула ему Медея в ответ. – Лжешь здесь так же, как лгал там, в Колхиде, перед алтарем Гекаты. Полюбились тебе голубые очи царевны, ты и предал меня! И не надо мне твоих услуг!

Она бросила ему под ноги его письмо и вышла на улицу.

Но здесь она неожиданно встретила старого знакомого; то был Эгей, царь афинский, человек уже немолодой, которого она видела в Иолке гостем царя Пелия. Удивился и Эгей, найдя ее здесь, в Коринфе. Она рассказала ему про свои несчастья. «Но ты что делаешь?» – спросила она. Начал рассказывать и он: он был в Дельфах, вопрошал бога о том, как бы ему иметь детей. До сих пор у него таковых не было: он даже развелся с женой и взял другую, но боги все не посылают детей. Теперь Аполлон дал ему оракул, да такой мудреный, что он за его разрешением обратился к мудрому царю Трезена Питфею. И вот теперь обратный путь из Трезея в Афины ведет через Коринф. Но Медея рассеянно слушала последнюю часть его рассказа.

– Постой, – сказала она, – ты развелся с женой, говоришь ты. Да разве ты ее не любил?

– Любил, да что толку? Главное – это все-таки дом.

– Этого я не понимаю, – ответила Медея, – по-моему, главное – это любовь.

– И все-таки это у нас так, Медея: мы живем для дома; любовь мы тоже ценим, но лишь как средство, чтобы построить наш дом. Но что ты думаешь предпринять?

– Я изгнана, – ответила Медея, – и убежища у меня нет; могу я его найти у тебя в твоем… доме?

– Конечно, да; дверь моя всегда для тебя будет открыта.

Медея вернулась к себе; разговор с Эгеем произвел в ней полный переворот. Значит, Ясон говорил правду? Значит, он действительно ради своего дома сделал то, что сделал? Но если так, то что же дальше?.. Был у нее маленький кумир ее родной богини Гекаты, взятый ею с собою из Колхиды в Иолк и из Иолка в Коринф; она поставила его в своей комнате за домашним жертвенником, бросила в огонь щепотку фимиама и стала, пока синий дым заволакивал кумир, шептать слова своего самого страшного заклятья. Густой мрак наполнил комнату. Медея продолжала шептать. Раздвинулись плиты пола; медленно, медленно поднялся призрак отрока с ножом в груди: он поднял руку против волшебницы, она отшатнулась – но рука беспомощно повисла, и он снова опустился под землю. Медея продолжала шептать. И снова раздвинулись плиты; медленно, медленно поднялся призрак, призрак старца с седыми усами, седыми бровями. И он угрожающе поднял руку, но слова заклятья и его заставили вернуться в свою подземную обитель.

Когда Медея снова вышла в общую хорому дома, ее глаза горели, ее руки дрожали, мрачная решимость наполняла все ее существо. «Тише, тише, сердце! – говорила она себе самой. – Еще не выдавай себя – еще притворяйся смиренным – так надо. О, Ясон, я понимаю тебя. Я убила брата, бежала от отца, разрушила дом Ээта для любви – на то я варварка. Ты, эллин, пожертвовал любовью ради дома – хорошо же, не будет тебе ни дома, ни любви… ни дома, ни любви».

Она призвала старую рабыню, последовавшую за ней из Иолка:

– Скажи Ясону, что я должна его видеть… ради детей.

Ясон тотчас пришел. Медея встретила его смиренно и ласково:

– Не обижайся на меня за те мои слова; я передумала все и убедилась, что ты был прав. Но я хочу, чтобы дети остались при тебе. Сведи их к своей новой жене, пусть она упросит своего отца не изгонять их вместе со мной. Отправлю же я их не с пустыми руками, а с драгоценным убором, который некогда сам Гелий подарил своей внучке.

Ясон охотно взялся отвести детей к Креусе: ему и самому было приятно, чтобы они остались при нем. Креуса вначале неласково встретила своих пасынков, но подарок обрадовал ее: такого не было во всей казне ее отца. Она едва могла дождаться, чтобы дети с рабыней отправились домой, а Ясон ушел по делам: надела убор и стала в нем расхаживать по комнате, любуясь на свое изображение в ручном зеркале…

Внезапно она вскрикнула и выронила зеркало: из убора вспыхнуло пламя и стало охватывать ее голову, грудь, все ее тело. Она замотала головой, забегала, стараясь стряхнуть убор и огонь – тщетно: от движения он еще больше разгорался. Вскоре она запылала вся – и, бездыханная, упала на землю. И лишь вместе с жизнью огонь оставил ее обуглившееся тело.

Ее крик услышал отец; но когда он прибежал – на земле лежало дымящееся, неузнаваемое нечто. Он бросился на этот несчастный ком тлеющей плоти – и с криком отпрянул. Нет, он хотел бы отпрянуть, но не мог: ком горячей плоти прильнул к нему, впился в него, никакими усилиями не удавалось ему от него освободиться. И снова вспыхнул тот же огонь, почуяв новую пищу – и вскоре трупы отца и дочери, сросшись вместе, представляли собою одну общую, неразличимую массу.

Тем временем Медея, стряхнув бремя притворного смирения, всецело превратилась в жрицу страшной Гекаты. С дикой радостью выслушала она рассказ о гибели ненавистной разлучницы и ее отца; но это была только половина ее задачи.

– Я должна разрушить твой дом, весь твой дом, – твердила она, – чтобы отомстить за свою разрушенную любовь. Подите сюда, дети Ясона!

«И мои… – тихо подсказало ей сердце. – Нет, мои – потом, а теперь – дети Ясона, только Ясона, его дом, ради которого он предал меня.

– Идите сюда!

Она увела их в свою комнату, к жертвеннику Гекаты.

– Мама, мама! – заголосили дети. Кинжал сверкнул в руке исступленной – они не повторили крика.

Как она исчезла с обоими трупиками, того никто не видал; прибежавшему Ясону челядь могла только рассказать о последнем крике его детей.

Он побрел, сам того не сознавая, по направлению к морю; солнце уже закатилось, когда он услышал шум его волн. И тут в вечерних сумерках что-то исполинское представилось его взорам: точно остов морского чудовища, выброшенный волнами на сушу. Но спереди что-то сияло во мраке; он узнал позолоченный образ Геры – и по нему узнал «Арго», свою «Арго», памятник своей незакатной славы. О владычица! Это ли исход всему?.. Но как она попала сюда? Ах, да, он забыл: он сам по приезде в Иолк посвятил ее здесь Посидону Истмийскому.

Это ли исход? И теперь только он почувствовал, как он был утомлен. Не раз во время плавания они, вытащив корабль на берег, ложились спать на землю под сенью его широкого кузова.

Так он решил сделать и теперь: в последний раз почувствовать себя аргонавтом.

Скоро сон смежил его глаза; но его душа не могла заснуть. Длинной вереницей носились перед ним видения прошлого: и воспитание у Хирона, и возвращение к Эсону, и постройка «Арго», и съезд товарищей, и ласковое царство Ипсипилы, и исчезновение Гиласа, и бой с Амиком, и освобождение Финея, и золотое руно, и смерть Пелия, и… исход. Вдруг оглушительный треск заставил его проснуться – но лишь на мгновенье; вслед за тем его вторично осенил сон – всего, с телом и душой.

Когда на следующее утро работники Посидонова храма вышли на взморье, они нашли берег усеянным обломками обветшавшего и развалившегося судна. Кумир Геры, все еще сверкая позолотой, гордо возвышался посреди них, незыблемо стоя на груде развалин. Прибывший жрец Посидона признал тут чудо и приказал окружить место изгородью, посвящая его Гере Олимпийской; но никто не знал, что эта изгородь окружала также могилу вождя аргонавтов.

Глава IV ГЕРАКЛ

22. АМФИТРИОН И АЛКМЕНА

В рассказах об аргонавтах у нас промелькнул тот муж, в котором древние эллины видели своего самого главного и славного богатыря, – промелькнул и исчез Геракл. О нем я хочу теперь рассказать обстоятельнее.

Для этого нам нужно вернуться в Арголиду.

Долго и славно правил царь Персей с царицей Андромедой, и детей им послали боги немало; но мы здесь займемся только двумя сыновьями, старшим и младшим, Электрионом и Амфитрионом. Электрион был уже немолод, когда ему пришлось занять престол своего отца; сыновей было у него много, один другого лучше, и при них красавица дочь, Алкмена. Казалось, все было хорошо, но вот однажды на страну нагрянули тафийцы. Это были морские разбойники, жившие на островах у самого входа в Коринфский залив, там, где знакомая нам уже река Ахелой вливается в море; их царем был Птерелай, внук Посидона, человек непреоборимый: его божественный дед подарил ему золотой волос, и пока этот волос был цел на его голове, никакая сила ему вредить не могла.

Итак, Птерелай со своими тафийцами нагрянул на землю Электриона и стал ее разорять и уводить скот. Послал против него Электрион своих сыновей; дрались они храбро, многих тафийцев уложили, но и сами все до одного полегли от руки Птерелая. И стал Электрион в один день из благословенного отца бездетным, при одной только дочери. Ее у него уже давно сватал его младший брат Амфитрион – греческие обычаи позволяли такие браки. Теперь Электрион согласился, но поставил условием, чтобы его брат и зять отомстил Птерелаю за смерть его сыновей и начал супружескую жизнь с Алкменой не раньше, чем эта месть будет исполнена: Амфитрион тотчас отправился; сразиться с Птерелаем ему не удалось – он успел уже сесть на судно – но угнанный скот он нашел и привел обратно. Для начала это было хорошо; победитель пригласил тестя принять от него вызволенное стадо. Электрион пришел. Вдруг одна из коров, отбившись от стада, стала уходить. Амфитрион бросил в нее палицей, которая у него была в руках, но палица, отскочив от рогов животного, угодила прямо в лоб Электриону и уложила его на месте.

Как вы уже знаете, пролитая родственная кровь пятнает убийцу независимо от умышленности или неумышленности убийства; и Сфенел, второй сын Персея, воспользовался случившимся несчастьем, чтобы изгнать Амфитриона с Алкменой из Тиринфа и самому завладеть престолом. Амфитрион понимал, что ему надлежит прежде всего «очиститься». Он обратился с этой просьбой в Фивы, царем которых был тогда Креонт – о нем у нас речь впереди. Будучи очищен Креонтом, он оставил у него Алкмену и, верный данной Электриону клятве, отправился против Птерелая. Поход затянулся – Птерелай с его завороженной жизнью был непобедим. Но пока Амфитрион осаждал город Птерелая, его заметила с террасы дворца его дочь Комето – заметила и безумно полюбила. Надеясь, что за великую услугу и он не откажет ей в своей любви, она ночью украдкой вырвала у спящего отца его золотой волос, талисман его бессмертия. Тогда сила оставила Посидонова внука. Ничего не подозревая о случившемся, он вышел сразиться с ратью Амфитриона – и в единоборстве пал от его руки. Тогда город сдался… Комето вышла навстречу победителю и, гордая, стала ему рассказывать, что он ей обязан своей победой. Амфитрион, отвернувшись, приказал своим воинам прикончить отцеубийцу и затем, разделив добычу между товарищами, вернулся в Фивы.

Но здесь до его прихода случилось следующее.

Исполнилось время, когда богам надлежало дать последний бой Гигантам, сынам Земли, и либо, погибши от них, похоронить заодно с собой и все человечество с его выстраданной культурой, либо, победив их, навсегда обеспечить свое царство и дальнейший трудовой прогресс человечества. Давно уже знал об этом Зевс; знал и о старинном загадочном вещании Земли, которое его Селлы разобрали в шуме листвы додонского дуба и в ворковании его голубиц, – что победа суждена богам только под условием содействия человека, но человека божьей крови. И направил Зевс свои помыслы на создание такого богатыря – «боготвора». Уже много раньше, когда его власть была еще свежа, он вошел к нимфе Ио, дочери бога аргосской реки Инаха, и она после долгих скитаний родила ему героя – родоначальника аргосских царей Эпафа. В потомстве Эпафа возник тот Акрисий, дочь которого, Даная, как мы видели, стала второй избранницей Зевса и родила ему сына Персея, еще более могучего богатыря. Теперь предстояла третья закалка Зевсова меча: владыка Олимпа обратил свои взоры на Алкмену. Но он знал: победитель беззаконных Гигантов сам должен был быть бойцом закона и правды на земле, а для этого было необходимо, чтобы и его мать была чистой из чистых, была бы верной супругой человека, которому она отдала свою руку. Зевс поэтому явился к ней, приняв на себя вид Амфитриона, ее отсутствующего мужа.

Амфитрион, конечно, не знал, что, пока он сражался с Птерелаем, его образ уже был в его фиванском доме, при его жене; когда он вернулся победителем в этот свой дом, он более всего удивился тому, что Алкмена вовсе не была удивлена и обрадована его прибытием. Он ее спросил, почему это так, – и тут только она удивилась. «Да ведь ты уже был здесь со мною, – спокойно ответила она, – и только недавно почему-то ушел». Амфитрион не верил своим ушам. Слово за слово – он узнал от Алкмены все то, что знала она сама. Ее рассказу он, конечно, не поверил; для него было ясно только одно – что во время его отсутствия другой занял его место в его доме, что Алкмена нарушила обет супружеской верности и нанесла ему величайшее оскорбление, которое жена может нанести мужу.

В Греции вообще муж не имел власти над жизнью своей жены; но ее неверность отдавала ее всецело в его руки. Алкмена, со своей стороны, чувствуя себя невинной, не верила запирательству Амфитриона. Его образа действий она не понимала, для нее было ясно только одно, что он по той или по иной причине хочет ее погубить. Чтобы спасти себя, она бежала к алтарю Зевса Ограды, стоявшему во дворе Амфитриона. Право убежища было священно – но обходы были возможны, и Амфитрион, убежденный в виновности своей жены, счел себя вправе к таковому прибегнуть. Не решаясь силой увести жену от алтаря – это было бы прямым нарушением права убежища – он велел окружить его костром и этот костер зажечь. Тогда Алкмене оставалось бы одно из двух: или добровольно покинуть алтарь – или задохнуться в пламени и дыме костра.

Костер был сооружен; разгневанный Амфитрион сам схватил факел и поджег его. Вмиг запылал огонь. Но в следующий миг над двором разразилась страшная гроза: небо почернело от туч, полил дождь, забушевали ветры – пламя костра потонуло в дождевой воде, поленья расшвыряло по всему двору, засверкали молнии, и три перуна, один за другим, под оглушительные раскаты грома пали к ногам Амфитриона. Алкмена была спасена.

Да, на время спасена; но положение ее не стало яснее. Озадаченный Амфитрион решил обратиться к такому человеку, который бы ему истолковал волю богов. Таковым в Фивах все еще был Тиресий; получив от Пал-лады в свое время и пророческий дар, и долгую жизнь в возмещение утраченного зрения, он пережил четыре поколения фиванских царей и теперь пророчествовал при пятом, окруженный безграничной любовью и уважением всего народа. Он охотно пришел, ведомый своим мальчиком; его усадили на почетном стуле, покрытом оленьей шкурой; Амфитрион и Алкмена оба предстали перед ним, оба рассказали ему, что кто знал. Тиресий, внимательно выслушав их, погрузился в свои думы. Радость озарила его лицо; он поднял голову и сказал:

– Амфитрион, подай руку своей жене: она невинна перед тобой. Пророки не вольны раскрывать смертным тайные помыслы богов. Знай одно: совершилось неисповедимое чудо. По исполнении времени Алкмена родит двух младенцев-близнецов. Из них один будет твоим сыном: он будет могуч и добр, как ты. Но другой будет сыном Зевса и превзойдет всех до него живших богатырей. И назовешь ты его во ублажение Геры, его небесной гонительницы, – Гераклом.

– Гонительницы? – испуганно переспросила Алкмена.

– Да, – продолжал Тиресий, – замыслы Зевса не для одних только смертных таинственны: их смысл недоступен также пониманию и других богов Олимпа. Гере неведомы тайны рока; она, строгая блюстительница единобрачия, недружелюбными очами смотрит на избранниц своего супруга и на их порождения. Да, гнева Геры вам не миновать: она и тебя будет преследовать и твоего сына. И все-таки бояться ты не должна. Правда, его божественный отец никакой помощи ему оказать не может: таково условие рока. Ничем, кроме рождения, не должен быть обязан Зевсу тот, от которого сам Зевс ждет себе помощи. Но дочь Зевса, Паллада, и помимо его воли будет поддерживать его в трудные минуты, как она поддерживала раньше и Персея; она – воплощенная мысль своего отца. И хотя все невзгоды, которых немало испытает твой сын, будут исходить от его небесной гонительницы Геры, все же они-то и будут источником силы для него, в них окрепнет и закалится его дух, они его прославят. А потому вы и должны назвать его Гераклом; это значит – «прославленный Герой».