Текст книги "Василий Блюхер. Книга 1"

Автор книги: Фабиан Гарин

– Кошкин! – нерешительно позвал Блюхер, и порученец тотчас очутился перед ним. – Седлай коней, поедем в Троицк!

– Есть седлать, ехать к Дутову в гости! – весело выпалил никогда не унывавший Кошкин и стремительно вылетел из кабинета.

Василий, сев на рыжего коня, подседланного новым казацким седлом и дорогим нагрудником, дал ему шпоры. Кошкин не отставал. За Ключами лошади припотели, пришлось перейти на шаг. Василий поглаживал потемневшую от пота шею рыжака, всматриваясь порой в бинокль. Даль мгновенно приближалась к самым глазам, но на дороге ни бойца, ни казака. У Кичигинской станицы Кошкин заметил матросов.

– Братишки впереди! – весело сообщил он. – Я их без окуляров вижу.

В станице шум. Многие собираются выезжать, тащат на телеги сундуки, одеяла, мешки с хлебом, подушки. Матросы уговаривают их, но казаки отмахиваются.

– Где тебе, бесшапочный, знать дутовцев? – шамкая беззубым ртом, шипел дряхлый казак на матроса. – Откель ты взялся, чтоб меня уговаривать? – И, повернувшись к худощавой девке, сказал: – Тащи, Дунька, иконы!

Блюхер разыскал Павлова, и тот нерешительно, словно тая правду, рассказал:

– Неожиданно на рассвете дутовский разъезд подъехал к станице и зарубил казака. А у того казака сын в красном отряде. Я решил реагировать на это злодейство и выслал двадцать пять матросов. Прячась за домами, братишки уложили троих дутовцев, остальные бежали. Население боится, что головорезы возвратятся, потому и эвакуируется.

– Вы нарушили мой приказ. – Голос Блюхера был жестким, но не грубым. – Вашей задачей было идти на Троицк и выбить из города противника.

– Как видите, в пути произошли непредвиденные обстоятельства, – возразил Павлов, пытаясь оправдаться.

– Мичман! Извольте выполнять мой приказ! Я еду вперед, а вашему отряду двигаться за мной.

Павлов, сдерживая недовольство, круто повернулся и ушел. Когда Блюхер остался один, он мысленно вернулся к разговору с мичманом. «Кто из нас прав? – подумал он. – На его месте я поступил бы так же. Зачем же было так строго говорить с ним? Не возомнил ли я себя генералом?» Ему захотелось снова встретиться с Павловым и объяснить, что не надо обижаться: время суровое, некогда думать о такте, но неожиданно подъехал Кошкин, и его вмешательство снова изменило мнение Блюхера о поступке Павлова.

– Я так скажу, – как бы невзначай промолвил порученец, подравнивая своего коня к блюхеровскому рыжаку, – раз приказано, значит, выполняй. А то получается – кто в лес, кто по дрова. Верно я говорю?

Блюхер скосил глаза на порученца, задумался, но не ответил. Уже приближаясь к Карсу, он неожиданно поднял коня на дыбки, повернул его в обратную сторону и, подъехав к Павлову, спросил:

– У вас впереди хотя бы есть разведка?

– Нет! – Павлов виновато отвернулся.

В эту минуту Блюхер бесповоротно решил, что он был прав в разговоре с мичманом, и приказал Кошкину:

– Спешься, возьми мой бинокль – и в разведку! С тобой пойдет матрос. – Обернувшись к Павлову, он добавил: – Дайте-ка одного расторопного человечка.

Перед Блюхером очутился высокий статный матрос с прозрачным взглядом светлых глаз и с надвинутой на правую бровь бескозыркой. Во рту дымилась папироса, которую он держал уголками посиневших от холода губ.

– Позвольте мне пойти!

– Папиросу вон! Стоять смирно! – зло крикнул Блюхер. – На корабле перед командиром вы тоже так стояли? Сейчас, дескать, революция, все можно, на все наплевать… Мичман Павлов, наведите порядок в своем отряде, иначе пойдете под суд… Кошкин, нога в руки – и айда один!

Кошкин мгновенно исчез, будто накрылся шапкой-невидимкой.

– Замаскировать отряд! – приказал Блюхер.

Павлов молча отвел матросов в сторону. Блюхер, взяв кошкинского коня за повод, отъехал к ближайшей рощице. Он злился на себя, что доверил Павлову отряд, и твердо решил после операции отстранить его. Кошкин возвратился только через три часа.

– Видел Елькина, – доложил он, – дерется как черт, но патронов кот наплакал. Пулемет у него перестал работать, я его малость наладил.

Блюхер нервничал – задача казалась трудной, – и он усомнился в своих силах: «Ротой могу командовать, а полком никак. Не за свое дело взялся. Честно признаюсь – пусть назначат другого командира!» Он чувствовал, как краска стыда заливает его лицо, а Кошкин, стоя перед ним, что-то чертил от нечего делать черенком нагайки по снегу. Блюхер жалел, что возвратился из Самары. Он не чувствовал ни морозного ветра, ни болей, возникших совершенно неожиданно. Казалось ему, что скоро, может быть даже сегодня, в нем разуверятся и Елькин, и троицкие казаки, и красногвардейцы. Но обстановка требовала твердых и определенных решений. Нужно было подавить свою слабость.

– Передумали ехать к Дутову? – как будто с сожалением спросил Кошкин, и Блюхеру показалось, что в этом вопросе звучит недвусмысленный упрек. Не дождавшись ответа, Кошкин попросил: – Подъедем к Елькину, ему ведь подсобить надо.

Простая, бесхитростная просьба вернула Блюхера к действительности. Дав волю коню, он помчался туда, откуда доносились выстрелы. Рыжак шел хорошим ходом, ветер хлестал Блюхеру в лицо, обжигая кожу, и совсем иные мысли возникли теперь у него. Он представил себе, как расставит отряды и штурмом овладеет городом. Ему самому вовсе не обязательно командовать, важно принять правильное решение и добиться его выполнения.

Елькин встретил Блюхера сдержанно, негодуя на самого себя за то, что не может выбить дутовцев из Троицка. Он старался не смотреть в глаза Блюхеру, но даже по скупым словам, в которых сквозили раздражение и неловкость, легко было понять, что Елькин надеется на помощь, – ты, мол, возьми, пожалуйста, все в свои руки. Блюхер же, сохраняя через силу спокойствие после истории с Павловым, спросил:

– Можешь ли толково доложить обстановку? – Желая его приободрить, он добавил: – Давай! В худших переплетах бывали, и то не терялись.

– Дутовцы одним полком с ходу ворвались в город, – сообщил Елькин. – Троицкие казаки могли им дать отпор, но у них начался разброд: одни были за то, чтобы сдаваться, другие держали нашу сторону. Началась перепалка, стрельба. Дутовцы воспользовались этой неурядицей и легко захватили город…

– Сколько человек у тебя в отряде? – перебил Блюхер.

– Осталось пятьсот, – Елькин тяжело вздохнул.

– Кошкин докладывал, что у тебя мало патронов.

– Это правда.

– Кто же должен об этом заботиться, товарищ Елькин? Я или вы? – Это было сказано с такой резкостью и прямотой, что Елькин, который был выше Блюхера на полголовы, сразу поник, словно он врос в землю, и опустил глаза. – У вас помощник, – продолжал сердиться Блюхер, – вы должны были послать его в Челябинск с приказанием доставить боеприпасы. Воевать надо с умом.

Елькин виновато молчал, он даже не удивился тому, что Блюхер, отчитывая его, говорил «вы», а не «ты». «Не до обиды сейчас».

– Кошкин! – кликнул Блюхер, приняв решение. – Скачи обратно и передай мичману Павлову: возвратиться в Кичигин, разместить матросов по избам, выставить охрану и дозоры. В четыре часа приеду проводить совещание.

Кошкин мгновенно умчался, а Елькин так удивленно посмотрел на Блюхера, что в его глазах нетрудно было прочесть упрек: «Воевать, говоришь, надо с умом, а сам созываешь какие-то совещания».

– Бойцы в окопах? – спросил Блюхер.

– Какие тут окопы, – смущенно удивился Елькин, – лежат на снегу и стреляют.

– Слушайте, Елькин! Первое – прекратить стрельбу. Казаки сейчас все равно дальше Троицка не пойдут, а если они вздумают это сделать, то тогда встретите их дружным огнем. Второе – пошлите не менее двадцати человек в ближайшую станицу и реквизируйте лопаты, ломы, топоры. Пусть бойцы расчищают снег, роют окопы, чтобы не замерзнуть ночью. Третье – курение строго запретить и огня не разводить. Четвертое – к четырем часам вам надлежит прибыть в Кичигин на совещание, оставив здесь своего помощника. Понятно?

– Понятно!

В четыре часа, когда уже смерклось, в опустевшем доме станичного правления собрались Блюхер, Павлов и Елькин. На грязном столе горела оплывшая свеча в облепленном окисью и ржавчиной медном подсвечнике. Кошкин то и дело выходил проверять посты, но прислушивался к разговорам.

– Чтобы разгромить противника, нужно иметь о нем, выражаясь военным языком, разведывательные данные, а на рожон лезть нечего. Опять же надо держать свои отряды в крепких руках, – произнес Блюхер без того волнения, которое охватило его утром. – Вам обоим не понравились мои замечания, а я буду еще строже в своих требованиях. Чем сильна армия? Дисциплиной. Командир приказывает – солдат выполняет. На фронте приказание офицера было для меня законом. Прав он или нет – другой разговор. Но в нашей армии командир бойцу друг, ведь это два крестьянина или двое рабочих, за одно дело борются, крови своей не жалеют. И я не позволю, чтобы матрос разговаривал со мной, как волжский босяк!

– Кто это? – сердито спросил Елькин, вскочив с табурета. Сейчас он понял, почему Блюхер был так резок с ним утром.

– Виноват Павлов, а не матрос. Скажите, мичман, в вашем отряде есть коммунисты?

– Не знаю, – смутился Павлов.

– Вот где собака зарыта, Елькин, – сделал вывод Блюхер. – Надо хотя бы десять коммунистов передать из твоего отряда в павловский, пусть они выявят всех коммунистов, сколотят ядро – и тогда все изменится. Вы, Павлов, заработали у ваших братишек дешевый авторитет. Вот такой, как вы есть, вы нам не нужны и можете возвратиться обратно в Питер. Я как председатель Челябинского Ревкома пошлю телеграмму Ленину и Дыбенко о ваших «заслугах».

Павлову, молчавшему все время, хотелось ответить, но Блюхер остановил его поднятой рукой:

– Мне ваши оправдания не нужны. Я вас проверю в бою и тогда приму решение, а Ревком меня поддержит.

– Можешь не сомневаться, – утвердительно закивал головой Елькин.

– Теперь я изложу свой план, – продолжал Блюхер. – Дутовцы считают, что мы слабы. Днем как-никак еще постреливали, а ночью – нам не по силам. Так вот, в пять часов утра, когда казаки будут спать, мы тихо подойдем к Троицку и с двух сторон ворвемся в город. Сейчас вы вернетесь в отряды и расскажете всем красногвардейцам и матросам, как будем наступать.

Блюхер долго и настойчиво растолковывал Елькину, как надо действовать. Сверили часы и разошлись.

…В пять утра матросы, заняв позицию на правом фланге, рассыпались цепью и двинулись на город. Они шли, проваливаясь в снегу, но не останавливались. Их вел Павлов, он знал, что ему надо вернуть доверие Блюхера.

Дутовцы не ожидали внезапного нападения. Появившийся чуть ли не первым в городе Блюхер приказал матросам захватить казачьих лошадей, оседлать их и отвести к северной окраине города.

В одном из сараев Елькин с красногвардейцами обнаружили сотню казаков. Они спали на соломе без оружия.

– Выходи, бандиты! – закричал Елькин, не выпуская из рук гранату.

– Сам ты бандюга, сукин сын, – проворчал хриплым голосом казак со спустившимся до мочки уха чубом.

– Дутову служили, верноподданные, – продолжал с издевкой Елькин.

Казак бросил на него презрительный взгляд:

– Я Дутова, пропади он пропадом, в глаза не видел и видеть не хочу.

– Зачем же служил ему?

– Кто служил? Нас обманом разоружили и в сарай заперли, как телят. Я первый присягал верой и правдой служить советской власти, а ты меня Дутовым попрекаешь. За такие речи тебя бы разорвать от головы до…

Елькин растерялся, но его выручил подъехавший в эту минуту Блюхер. Узнав Шарапова, он приветливо крикнул с коня:

– Здорово, папаша!

Казак сурово посмотрел на Блюхера и строго сказал:

– А ну-ка спешься! Подойди ко мне!

Блюхер сразу понял, что произошло, но не высказал своей догадки. Он послушно спешился, подошел к Шарапову и протянул руку. Казак стоял, расставив ноги, упершись руками в бока.

– Не хочешь здороваться? – усмехнулся Блюхер.

– Это твой человек? – Шарапов ткнул пальцем в грудь Елькина.

– Мой!

– За что обижает нас?

– Гранаты испугался? – подзадорил Блюхер.

– Я гранату съем, и ни хрена со мной не будет, а обзывать меня дутовцем и бандитом не позволю.

– Помиритесь! Ты как попал сюда?

– Гуторил я тебе, Василий Константинович, что промеж нас есть косоглазые. Как дутовцы на город напали, так они к нему и переметнулись, а нас разоружили, коней поотбирали и в сарай под замок посадили. Ох и времечко!

– Много вас?

– Сотня.

– Скажи хлопцам, чтобы о конях и оружии не пеклись. Через полчаса все будут сидеть в седлах.

– Ты правду гуторишь аль байку сказываешь?

– Коммунисты не врут, папаша, запомни это на всю жизнь. Сейчас подам команду. Кошкин, сто коней пригнать сюда!

В полдень, когда солнце, пробившись сквозь тучи, взошло над Троицком, Ревком уже работал, матросы и красногвардейцы спали в домах, а по городу патрулировала сотня со своим командиром Шараповым.

К Павлову пришел крестьянин.

– Я из села Николаевки, – сказал он, – у нас граф Мордвинов мужикам морду бил да скулы сворачивал. Терпели, потому как николаевский режим был. А теперь за что терпеть?

– Ты меня не агитируй, а говори, чего хочешь? – недоумевая спросил мичман.

– Правды.

– Мы за эту правду и боремся, голубчик.

– А ты мне, командир, зубы не заговаривай. – Он подбоченился и задорно поднял голову. – Почему при советском режиме опять морду бьют?

– Это кто ж тебя побил?

– Не меня, а соседа. Побил твой братишка с ленточками за то, что сосед уберег дочку от насильника.

Павлов сразу посуровел:

– Ты его в лицо узнаешь?

– Узна́ю, потому я ему сдачи дал в ухо, а он пригрозил, что убьет меня.

– Пойдем со мной!

Павлов вышел из дома размашистым шагом. Он волновался сейчас больше, чем ночью, когда вел матросов на штурм Троицка. «Что будет, если Блюхер узнает про этот случай? – думал он. – Матроса прикажет расстрелять, а меня отправит в Петроград с позорной характеристикой. Надо исправлять».

– Построить отряд! – приказал он, разыскав начальника штаба.

Матросы строились неохотно. Они не знали, зачем их подняли на ноги, не дав выспаться. Павлов медленно, но с заметным волнением обходил ряды, всматриваясь в заспанные лица. Он сосредоточенно вглядывался в каждого матроса, и они удивленно пожимали плечами. «Чего он хочет? – недоумевали матросы, теряясь в догадках. – Ну пусть скажет». А Павлов, как назло, молчал, продолжая угрюмо обходить ряды уже в третий раз. К нему подошел один из тех коммунистов, которых Елькин прислал в отряд моряков. Судя по узлам на больших, едва сгибающихся пальцах, это был шахтер. Он выделялся высоким ростом и кавалерийской шинелью, доходившей ему до щиколоток.

– Дозволь мне, мичман, сказать слово перед строем.

Павлов остановился и сердито посмотрел на шахтера. Он готов был обругать его и прогнать, но, вспомнив проступок матроса, устыдился и ответил так, чтобы его не слышали:

– Говори, но знай, что ребята свирепые.

Шахтер махнул рукой, – дескать, не учи меня, – и, повернувшись лицом к строю, громким голосом произнес:

– Балтийцы! Один из ваших товарищей совершил контрреволюционное преступление. Он пытался изнасиловать молодую крестьянку. За честь дочери заступился ее отец. Кончилось тем, что матрос побил отца. Как могло случиться, что среди вас оказался преступник?

Из рядов донеслись голоса:

– Чего врешь? Катись к едреной бабушке!

– Меня не застращаете, – сильнее крикнул шахтер. – Вы еще пацанами были, когда я…

– Брось заправлять! – перебили его. – Чего кляузы разводишь? Дорогу к Духонину[2]2
  Н. Н. Духонин (1876—1917) – генерал царской армии, монархист. 1 ноября 1917 года объявил себя главнокомандующим. Готовил контрреволюционный переворот. 3 декабря н. ст. убит солдатами в ставке.


[Закрыть] знаешь?

Шахтер приметил одного крикуна и грозно скомандовал:

– Четвертый с правого фланга, выйти из строя на два шага вперед!

Павлов, слушая возникшую перебранку, попытался остудить распалившихся матросов и повторил команду шахтера. Из строя вышел тот самый матрос, которого Блюхер не пустил в разведку.

– Молокосос! – с презрением крикнул шахтер. – Я такого гада, как ты, на корабле задушил бы. С тобою говорит бывший матрос «Потемкина» Гавриил Андреев. Стоять смирно! Балтийцы! Не по своей воле я сменил бескозырку на кепку – списали с броненосца за участие в восстании. Не для того мы кровь проливали в пятом году и опять же теперь проливаем, чтобы потакать таким субчикам.

К Андрееву подбежал жалобщик.

– Это он, я его узнаю, – закричал он, указывая рукой на матроса.

– Балодис! – не своим голосом вскричал Павлов. – Это вы отличились в Николаевке? Это вы позорите отряд?

Балодис, насупив белобрысые брови, молчал.

– Сдать винтовку и патроны! Вон из отряда!

– Гони его в шею! – послышались отдельные голоса матросов.

Балодис снял с плеча карабин, отстегнул от поясного ремня подсумок с патронами, шваркнул на снег к опрометью бросился бежать.

Блюхер снова созвал совещание командного состава. На этот раз кроме Павлова и Елькина присутствовали приехавший из Челябинска Цвиллинг, командир сотни Шарапов, Гавриил Андреев, командир отдельной батареи Григорий Пивоваров, командир пулеметного взвода Алексей Фролов, троицкие большевики Сыромолотов, Щибря, Изашор и Шамшурин.

Блюхер присматривался, наблюдал. Павлов сильно изменился. У него уже было несколько стычек со своими матросами, и его всегда выручал Андреев, который лучше поручика знал душу моряка. Балтийцы поняли, что в лице героя с прославленного броненосца они встретили старшего по годам и опыту друга, и прислушивались к нему. Андреев сумел спокойно, без суматохи и излишней крикливости, внести в отряд дисциплину и уважение друг к другу.

Старику Шарапову, может быть, следовало бы уйти на покой, но даже малейший намек на это мог не только обидеть казака, но и лишить его душевного равновесия, которое он приобрел с тех пор, как его назначили командиром сотни. Он уже с трудом садился на коня, рука нетвердо держала шашку, зато он умел заставлять казаков слушать себя, и они готовы были сражаться не на жизнь, а на смерть.

До начала совещания Блюхер, доброжелательно взглянув на Шарапова, спросил шутливо:

– Семен Абрамыч, как идет твоя революционная жизнь?

Шарапов провел рукой по седеющим кудрям, потом подобрал согнутым пальцем пушистые усы кверху.

– По плану.

– Цвиллинг прижился?

– Я его в обиду не даю.

– Он сам за себя постоит, – вмешался подошедший Елькин.

– Ты неправ, Елкин-Палкин, – беззлобно сострил Шарапов. – Казацкую душу надо знать, поверь мне, старику. Казак – обнаковенный человек, да атаманы и старшины с мамкиным молоком кормили его своей наукой, – дескать, ты не кто-нибудь, а казак, тебе все можно, тебе все нипочем, а иногородний есть ползучий гад, революционер и смертельный враг. Таперича все ломать надо.

– Я с тобой согласен, Семен Абрамыч, – бросил через стол Блюхер. – Вот у матросов тоже свой характер, мичман перед ними робеет.

Задетый за живое, Павлов на этот раз не смолчал:

– Пусть Андреев скажет о дисциплине. Если не верите, спишите меня – и в цейхгауз.

– Мы не дети, чтобы играть людьми, как матрешками, – усмехнулся Блюхер. – Андреев вам крепко помог, Дмитрий Сергеевич, но командовать вы умеете, бесспорно, лучше его. Если мы сообща сумеем создать в наших отрядах революционную дисциплину, разъясним цель нашей борьбы, то никаким дутовцам нас не взять.

Шарапов, сидевший рядом с Цвиллингом, слегка задел его плечом и тихо спросил:

– Что, учиться будем политике?

– Даже старикам это на пользу.

План Блюхера заключался в том, чтобы, двигаясь на юг к Оренбургу, привлекать казаков на свою сторону.

– Как будут расставлены силы – последует мой приказ, а сейчас мне хочется поговорить о другом. Ни для кого не секрет, что в наших отрядах есть матросы и казаки, рабочие и крестьяне. В царской России мы жили по пословице – всяк сверчок знай свой шесток. Теперь так нельзя. За этим столом сидят революционеры, просидевшие в тюрьмах многие годы. Мы их уважаем. Это Елькин и Цвиллинг. Есть боевые и закаленные командиры – Шарапов, Павлов, Андреев. Все мы знаем, за что боремся с Дутовым, всех нас объединяет одна цель: добыть народу свободу, чтобы он мог спокойно жить, не бояться черного дня. Наши люди будут после войны крепко уважать друг друга, они не потерпят ни вора, ни душегуба. Все будут равны перед законом: казак и иногородний, матрос и шахтер. Через тяготы и великие трудности они кровью скрепят свою дружбу и придут к радости. Но надо об этом рассказать нашим бойцам. Как это сделать?

Шарапов, слушавший Блюхера с большим интересом, загорелся и поднял руку:

– Дозволь мне слово, Василий Константинович.

– Пожалуйста!

– За почтение к нам – низко кланяюсь от всех казаков. Но мне сдается, что не время теперь решать мирские споры. Возьмем Оренбург, повесим Дутова на суку, а тогда – давай!

– Именно теперь, уважаемый Семен Абрамыч, – подчеркнуто возразил Блюхер. – Это не мирской спор, а наша политическая работа. Люди должны идти в бой спаянными. Вот у матросов есть гармонист, казаки славно поют, повсюду наш народ умеет плясать, а кто фокусы показывать. Соберемся сегодня на плацу, споем, сыграем, а Цвиллинг или Елькин сделают небольшой доклад о внутренней и международной политике Советской республики.

«Цельный шурум-бурум», – подумал про себя Шарапов и ничего не ответил.

Днем отряды запрудили площадь. Подъехав на своем Рыжаке, Блюхер услышал, как молодой казак задорно затягивал, а остальные подхватывали:

 
Выходил приказ такой:
Становиться бабам в строй,
      Эй, Тула, пер-вернула
      Подходи-ка, баба, к дулу!
Становитеся, мадам,
Поравняйтесь по рядам.
      Эй, Тула, пер-вернула
      Подходи-ка, баба, к дулу!
Пятки вместе, носки врозь,
Гляди весело, не бойсь!
      Эй, Тула, пер-вернула
      Подходи-ка, баба, к дулу!
 

Потом матрос-гармонист запел, аккомпанируя самому себе:

 
Эх ты, яблочко,
Куды котишься?
К Дутову попадешь —
Не воротишься.
 
 
Эх, девчонка,
С виду, глад’кая
А на пробу возьмешь —
Ох и гад’кая!
 

Смех, веселье, шутки. Вот три матроса отплясывают чечетку, на смену им пошли в пляс казаки. Появились городские девчата.

Шарапов с Цвиллингом наблюдали со стороны.

– Толковый мужик Блюхер, вот что придумал, – подмигнул Цвиллинг Шарапову, – и Елькин хороший доклад сделал. Вот это и есть политическая работа.

В сумерках к Кошкину пришел Балодис.

– Ты меня, братишка, знаешь? – спросил он заискивающим тоном.

– Вперво́й вижу, – схитрил Кошкин.

– Да ведь я хотел с тобой в разведку идти, а Блюхер отказал. Помнишь?

– Харя у тебя малоприметная, потому не запомнил.

– Чего лаешься? Я к тебе пришел как к человеку, а ты…

– Как девица! – перебил Кошкин. – Ну, будем считать, что у тебя личико, а не харя. Доволен?

– Будет надсмехаться, не то осерчаю.

– От ворот поворот, а то я тебе всыплю несколько пряжек. Подумаешь – «осерчаю».

– Идол ты! – огрызнулся Балодис. – Гидра!

– Чего, чего? – У Кошкина забегали зеленые глаза. – Кругом арш!

В комнату неожиданно вошел Блюхер. Балодис выпрямился, как натянутая струна, сомкнул ноги в каблуках, но от страха опустил глаза.

– Шляется всякий сброд да еще гидрой обзывает, – прошипел Кошкин.

Блюхер сел за стол, переложил с одного края на другой какие-то бумаги и, словно не замечая матроса, спросил у Кошкина:

– Чего сердишься?

– Ходят тут всякие.

– Разве матрос с «Андрея Первозванного» – это всякие? – переспросил Блюхер и сам ответил: – Бескозырка – почетный головной убор, но только некоторые братишки ее ни в грош не ставят и честь матросскую на босяцкую удаль меняют.

– Виноват! – гаркнул Балодис.

– В чем? – спросил Блюхер. – Садитесь и рассказывайте.

Балодис коротко рассказал о себе, закончив словами:

– Судите по всей строгости. Черт меня попутал.

– На черта сваливать нечего, – вмешался Кошкин. – Ты что думаешь теперь делать?

Балодиса злило, что порученец вмешался в разговор, хотел обрезать его, но побоялся, что Блюхер прогонит. Поборов свой гнев, он покорно произнес:

– Вину искупить.

– Решение правильное, – согласился Блюхер, – вину искупить дисциплинированной и примерной службой. Возьму тебя к себе в порученцы.

Балодису показалось, что он не то ослышался, не то над ним шутят, и серьезно возразил, кивнув в сторону Кошкина:

– Он меня живьем съест.

– Хорошему человеку он друг и товарищ, а босяку – враг, – пояснил Блюхер в защиту своего порученца.

– Из него дурь надо вышибить. Василий Константинович, – продолжал свою издевку Кошкин. – Мне с ним возиться недосуг. Может, он трус, я ведь с ним вместе не воевал.

– Посмотрим, авось человека из него сделаем.

– Трудно, – почесал Кошкин затылок. – Горбатый он и языкатый.

Никто не хотел продолжать спор. Балодис дрожал от негодования, но молчал, словно ему кляпом заткнули рот. Уж лучше терпеть унижения от Кошкина, но зато заслужить одобрение Блюхера.

И Балодис остался порученцем.