Текст книги "Магистр ордена Святого Грааля"

Автор книги: Эжен Дени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Глава XXIII
Спасение, или Виват родинке!

– Вздор! – решительно сказал фон Штраубе.

– Карлуша, голубчик, объяснись! – все тем же детским голоском взмолился Двоехоров.

– Отчего же вздор? – спросил Бурмасов без обиды, а скорее с надеждой. – Я же логически…

Фон Штраубе перебил:

– Изъян в твоей логике, Никита, как зияющая дыра. Ты помнишь первое шифрованное сообщение в газете? «Барон скрывается во дворце…» Это что ж получается – лакей через газету сообщал престолонаследнику то, о чем великий князь сам прежде всех знал?

– Да, похоже, тут я маху дал, – радостно согласился Бурмасов, а Двоехоров, мигом приободрясь, проговорил:

– Просто жизнь ты в меня возвращаешь, Карлуша! Если венценосец будущий тут ни при чем, то я никоих супостатов не убоюсь!.. Кто же, однако, тогда все-таки?..

Фон Штраубе не торопился с ответом, ибо в его умопостроении также имелся пока немалый изъян.

Внезапно послышался какой-то непонятный шум, и комтур первым, догадавшись, воскликнул;

– Вода!

Действительно то была вода, откуда-то с шумом падавшая на пол. Не прошло и минуты, как она добралась до кромок их сапог и поднималась все выше.

– Неужто опять потоп? – пробормотал Христофор. – Такого не было, чтоб по два раза кряду…

– Увы, все еще хуже, – отозвался Литта. – В одном из мальтийских замков был такой каменный подвал. В любой миг его можно было затопить вместе со всеми, кто там оказался. Помнится, этим даже однажды воспользовались… Господи, настало, кажется, время помолиться в последний раз…

– Гм, весьма мудро, – сказал Бурмасов даже с некоторой одобрительностью. – Утопить вас здесь, а потом перебросить в Неву. И со временем выловят где-нибудь наши тела без всяких признаков насильственной смерти. Очень изощренный кто-то взял нас в оборот.

И тут фон Штраубе совершенно явственно услышал, как поодаль от них кто-то кашлянул. Явно они с самого начала были тут не одни.

– Граф, – обратился он к комтуру. – Когда дважды вспыхивал магний, мы смотрели на вас, но ваши глаза в это время были обращены в противоположную сторону. Наверняка вы что-то там видели; вспомните хорошенько – чту.

– Лучше всего, – вздохнул Литта, – я разглядел пистолетное дуло, готовое проделать дыру у меня во лбу… Но что-то еще и позади вас удивило меня несколько Ну да, конечны… Мгновения, когда ждешь смерти, не забываются! Там была надпись на латыни: «Gloria…»

– Прошу по-русски, ваше сиятельство! – взмолился Двоехоров.

– «Слава избравшим орден сей, достойным потому благодати Божьей…» – по-моему, так. А ниже не то семь, не то восемь имен, тоже на латыни. И первое имя – Уриил. Архангельское, кстати, имя…

– Да, архангел-хранитель и покровитель всех великих тайн бытия, – машинально подтвердил фон Штраубе. Мысли его были заняты другим.

О да, наконец отыскалось недостающее! Теперь-то он все знал!..

– Именно, – подтвердил комтур. – Покровитель тайн. – И печально добавил: – Однако, боюсь, нынешнюю тайну мы уже не успеем разгадать.

Вода и вправду прибывала стремительно, ноги уже начинали неметь, ибо она перехлестывала через голенища ботфортов. Скорая гибель была вполне возможна, и все-таки на окончательную разгадку этой тайны еще хватало времени. Фон Штраубе обратился в темноту, в ту сторону, откуда недавно он расслышал кашель:

– Вам не зябко тут в воде, отец Иероним?

И оттуда донесся приглушенный шумом воды слегка насмешливый голос слепца:

– Я всегда знал, что ты похвально догадлив, сын мой. Впрочем, скоро все твои догадки станут достоянием одного лишь Господа. Однако все же я думал, ты раньше догадаешься обо всем.

– Отец Иероним? – возвысил голос граф Литта. – Как вы осмелились?! Что все это значит?.. Отвечайте, вам комтур ордена приказывает!

– С каких это пор, – так же насмешливо спросил слепец, – комтур может приказывать магистру?

– По-моему, вы не в себе, – сказал граф. – Наш магистр – император Павел.

– Он имеет в виду совсем другой орден, – пояснил фон Штраубе. – Орден, который он сам основал и где именуется Уриилом. И куда нескольких заблудших все-таки смутил вступить. Мне как раз этого и недоставало: не понимал, где он подручных себе мог взять. Не таков он, чтобы нанять в помощь простых разбойников.

– Да, именно так: Уриил, магистр ордена охранителей тайны, – величественно подтвердил отец Иероним. – И напрасно ты, сын мой, именуешь заблудшими тех, кто всецело отдал себя этой тайне во служение. Они дали перед Господом обет посвятить без остатка жизнь свою сохранению великой тайны сей.

– О какой тайне говорит этот безумец? – не понял комтур.

– О моей, – сказал фон Штраубе. – О тайне деспозинов и святого Грааля.

– О той великой тайне, – продолжал за него отец Иероним, – которую ты, комтур, за земные блага вознамерился передать владыкам земным, оставить ее в стране неверных.

– Это мы, что ли, неверные? – вполголоса немало удивился Христофор.

Между тем вода поднялась уже выше сапог и ледяными тисками сжимала бедра. Комтур сказал:

– Но ведь ты своим мечом однажды спас жизнь фон Штраубе, а теперь хочешь его погубить.

– Да, – ответил слепец, – мой меч не дал свершиться тому, чтобы деспозин пал от руки неверных.

– Вижу, к Моей крови ты относишься иначе, – произнес комтур. – Так все пытался подстроить, чтобы мою кровь пролили именно неверные, как ты ошибочно называешь этих благородных христиан.

– Во всяком случае, – сказал слепец, – я не хотел дарить тебе благо пасть от руки единоверцев. Пускай бы эти… – он усмехнулся, – как ты их называешь, благородные… сарацины пролили твою недостойную кровь, это было бы тебе наградой за предательство единственно верной Римской церкви. И я сожалею, что мой замысел не осуществился. Что ж, ты разделишь участь их всех.

– Стало быть, и деспозин Штраубе падет от твоей руки!

– О нет, – усмехнулся отец Иероним, – он погибнет от водной стихии, направляемой десницей Божией. Моя рука останется неприкосновенной к его крови. Я даже оружия брать с собой не стал.

– Ну да! Только глыба в подъезде, только яд в дровах, только труба с водой! Ты же, по собственному разумению, при сем невинен, как агнец Божий…

Отец Иероним на этот раз промолчал, было лишь слышно, как он снова усмехается.

Бурмасов прошептал на ухо барону:

– Однако сам он собирается выйти – значит, выход где-то здесь есть.

Вместо фон Штраубе ему ответил отец Иероним:

– Можете не шептаться, говорить в полный голос: уши слепца слышат даже вовсе неслышимое. Да, выход, конечно, есть, но в темноте его способен отыскать лишь тот, кто привык к вечной тьме. Стоя на возвышении, я дождусь вашей кончины и затем покину этот подвал, ибо у моего ордена еще много забот по сбережению великой тайны.

– Ваш орден будет проклят! – воскликнул граф. – Ибо жизнь деспозина, что бы вы там ни придумали себе о руце Божией, останется на вашей совести!

– Да, одним деспозином придется пожертвовать, – отозвался из темноты отец Иероним. – Но есть и другие ветви деспозинов – во Франции, в Шотландии; во имя них сия жертва. Твой орден, комтур, прогнил, как трухлявая колода, зато мой не допустит, чтобы кровь святого Грааля вытекла за пределы преданных истинной церкви стран… Однако же, – продолжил он, – утолите мое любопытство, Штраубе: давно ли ты догадался, что это я?

– Весьма давно, – ответил барон. – Знал это почти наверняка. Удивляло только то, что, по моим соображениям, у вас не могло быть подручных: вы ни с кем не стали бы делиться тайнами орденских ловушек. И лишь теперь, когда наконец узнал, что основали собственный орден, все окончательно сошлось.

– Но чем я выдал себя? Просто любопытно, хотя… какое это уже может иметь значение?

– Стилетом, – сказал фон Штраубе. – Но прежде ответьте, зачем вы хотели выставить меня как убийцу Мюллера? Смерти моей вы бы тем все равно не добились. Смертной казни в России давно уже нет, а за убийство какого-то лекаря дворянину даже каторга не угрожает.

– Да зачем же каторга? – отозвался отец Иероним. – Достаточно, чтобы тебя взяли под арест, там бы ты уже не был под защитой своих друзей, а подкупить стражников мои новые братья по ордену вполне бы смогли. Для такого дело я бы не пожалел своего единственного алмаза… Однако ты, кажется, что-то говорил про стилет…

– Да, со стилетом у вас получилась промашка, – ответил барон. – Стилет действительно был с моим именем и даже с тайными знаками, о которых во всем ордене знали только трое вы, комтур и я; их как раз и ставили во избежание подделки. И тем не менее то был другой стилет, ибо свой я однажды нечаянно зазубрил, а тот, что стал причиной смерти Мюллера, был без зазубрины. Значит, кто-то подделку все-таки произвел. И это могло быть сделано лишь по заказу того, кто был осведомлен об этих тайных знаках. Комтур же знал также и о зазубрине, однажды как-то даже пожурил меня за нее. Стало быть, оставались только вы…

– Какие пустяки иногда вторгаются… – с огорчением проговорил слепец. – Благо, эту тайну ты тоже совсем скоро унесешь вместе с собой.

Вода уже доходила до пояса.

– А вот ежели я его сейчас придушу? – простодушно сказал Двоехоров. – Все одно помирать, однако ж славное дело перед смертью содею.

Отец Иероним рассмеялся:

– Котенок возмечтал задушить льва!.. Ты в темноте слеп, я же слухом своим зряч. Да и силы у меня, даже безоружного, хватит на пятерых таких, как ты.

То было сущей правдой. Сколь ни был крепок отважный семеновский поручик, но, даже имей он при себе кинжал, совладать с такой скалой, как отец Иероним, ему бы никоим образом не удалось.

– Все равно ж, говорю, помирать, – спокойно ответил, однако, Христофор, – так чего бы Не попробовать? – И стало слышно, как с этими словами он, загребая воду, двинулся на голос слепца.

– Давай, – подбодрил его отец Иероним. – Не столь уж велик будет грех свернуть тебе упрямую шею… Смотри только не оступись…

– О, черт! – выругался Двоехоров, и впрямь, должно быть, оступившись.

И тут же раздался возглас отца Иеронима:

– Боже, да что это?!.

– Ремешок сыромятный, – вновь спокойно отозвался Христофор. – Тот, коим ваши людишки комтура скрутили. Я его все время держал в руках… А ноги вам связать – это один миг, я в детстве еще обучился коней одним хитрым узелком намертво треножить, не успевали и дернуться… Да не тужьтесь вы развязать, ваше… как вас там?.. Преподобие, должно быть. Кожа-то сыромятная; она как намокнет, в жизни ее никому не развязать. Только ножом резать, а ножа у вас, как изволили сказывать, и нет. Напрасно не прихватили. Что ж! Как у нас говорят, и на старуху бывает проруха. Не печалуйтесь уж так, не первая ваша проруха. Вон и со стилетом Карлушиным тоже опростоволосились.

– Желаете оказаться со мной вместе на том свете? – злобно проговорил слепец. – Умрем же вместе – я свое пожил на земле!

Теперь уже спокойствие Двоехорова было определенно издевательское.

– Да зачем же нам с вами вместе? – спросил он. – Вы-то, может, и вправду свое пожили, а нам еще время вроде не подошло. Вы чай уже в магистры себя самозванно произвели, это, верно, вроде генерала, а мне до генеральского чина еще ох сколько! И Елизавета Кирилловна меня ждет. Нет, ваше преподобие (или как уж там вас), помирать мы еще как-нибудь повременим.

– Вы все равно погибнете, – мрачно предвестия слепец, – ибо в темноте не найдете выхода.

– А зачем же нам в темноте? – как бы даже удивился Двоехоров. – В темноте пускай бесы промышляют, наподобие некоторых. А нам от света Божьего хорониться ни к чему. Вот свечку сейчас зажжем…

– Это чем, интересно, искрами из глаз? – тихо спросил его Бурмасов.

– Уж не думаешь ты, что я настолько глуп? – несмотря на близкую свою гибель, самодовольно спросил отец Иероним. – Небось огарок свечной нашел и возрадовался. Но огниво не найдешь, сколько ни пытайся. Это уж я позаботился…

Христофор ответил не ему, а Бурмасову:

– Искрами из глаз – сие только в присказках, Никитушка, – сказал он. – А касательно огнива их преподобие заблуждается. Говорю ж – проруха за прорухой у него! Одно огниво забрал, а другое, много лучшее, оставил и позаботился, чтобы сухое было. Я разумею кремень пистолетный. Чудо что за кремешок! Чтобы я без осечки уложил господина комтура. А мы вот сейчас кремешком-то этим… – В темноте засверкали искры – это он начал щелкать курком.

– Condemnatio!^[65]65
  Проклятье! (Лат.)


[Закрыть] – вне себя от злобы воскликнул отец Иероним.

– А мы хоть и в латыни не сильны, – отозвался Двоехоров, – однако ж на это ответствуем: «Fiat lux!^[66]66
  Да будет свет! (Лат.)


[Закрыть]».

При этих словах из пистолетного затвора высыпалось еще несколько искр, и огарок свечи наконец все-таки распалился огнем. Фон Штраубе увидел отца Иеронима, стоявшего на каком-то возвышении в воде по колена. Его бельма были в бессильной злобе устремлены на них.

– Поступим по вашему примеру: тоже не станем проливать вашей крови, отец Иероним, – сказал Бурмасов. – А уж как вода распорядится, так за то мы не ответчики.

Тот ничего не стал отвечать, лишь бельма его полыхнули еще большей злобой.

Самому Бурмасову вода доходила уже почти до самой груди.

– Надо быстро отыскать выход, покуда совсем не околели, – сказал он.

В самом деле, пронзающий до костей холод уже едва-едва позволял им двигаться в ледяной воде.

Наконец, ощупав светом один угол подвала, Христофор воскликнул:

– Здесь!

Там была приставлена лестница, ведшая к железному люку в потолке. Когда, однако, Бурмасов первым взобрался наверх, открыть этот люк ему не удалось.

– Черт! – выругался он. – На замок заперто!

Комтур сказал:

– У Иеронима должны быть ключи.

– Так он их и отдаст… – процедил сквозь зубы Никита. – А управиться с этим сатаной нам и четверым не под силу.

– Погодите, – сказал Двоехоров, вглядываясь туда, где должен был стоять отец Иероним, – что-то его не видать!

– Уйти не мог?

– Да нет, я славно его стреножил… Ну-ка, приближусь все-таки… Ты, Никита, держи свечу.

– Осторожно с ним, – напутствовал друга Бурмасов, но бесстрашный поручик уже подбирался к тому месту вплавь, ибо идти теперь не оставалось никакой возможности.

Вернулся к лестнице, весь дрожа, но веселый, и позвенел ключами, которые держал в руке:

– Не подвела фортуна, мы спасены! Не зря ж звезда у меня на ладони!

Пока он лез по лестнице, Бурмасов спросил:

– Он, что ж, тебе сам их отдал?

– Больно я просил! У покойника-то! – так же весело ответил Христофор.

– Покойника? – удивился Никита. – Он же высоко стоял, неужто все-таки потонул?

– Да нет, – сказал Христофор. – Видать, нутряная злоба его задушила, сердце разорвала. Подплываю, а он уже в воде, бездыханный. Только бельма мертвые таращит. Ну, я в рясе у него поискал… Ты лучше попробуй-ка, те самые ключи, что надо?

– Те! – радостно отозвался Бурмасов. Замок расщелкнулся, и он распахнул люк.

Когда наконец выбрались в сухое помещение, граф Литта, растроганный, обнял Двоехорова за плечи:

– Спаситель вы наш!

– Кабы только наш! – вставил Бурмасов. – Теперь, когда и Карлуша живой, он, можно сказать, всей России благодетель и спаситель!

На это Христофор чуть смущенно сказал:

– Признаться, братцы, я про Россию за всём как-то и не подумал вовсе. Когда совсем жуть брала, другое на храбрость подвигало…

– И что же, коль не секрет?

Все то же смущение было на простодушном по-детски лице поручика.

– Думал: живым не выберусь, – сказал он, – так и свадьбе моей с Елизаветой Кирилловной не бывать.

От холода зуб на зуб не попадал, благо в помещении, где они очутились, на стенах висели зимние монашьи рясы. Не сговариваясь, начали сбрасывать с себя мокрые насквозь машкерадные платья и переоблачаться уже в другой, в монашеский машкерад. И все же Бурмасов, хоть и трясся, как осенний лист, сумел сказать:

– Стало быть, о родинке ты думал, Христофор!

– О ней! – радостно выпалил поручик.

* * *

Молодой монашек подглядывал за ними через щель Перед этим через другую щель, которая в полу, он слышал, а после того как зажглась свеча, и видел то, что творилось в подвале, хотя и не должен был вообще находиться здесь: отец Уриил, великий магистр их ордена хранителей тайны, строжайше воспретил кому-либо присутствовать при сем. А он вот нарушил запрет – уж больно любопытно было.

«Жаль, пистолета нет, – подумал он. – сейчас бы и сотворил то, чего отец Уриил так желал».

Ах, не было, не было пистолета!..

Когда те четверо убийц Уриила, переоблачившись в монахов, ушли, он взял зажженный фонарь и через люк спустился в ледяную воду. Холода он почти не ощущал: горе от утраты магистра заставляло умолкнуть все другие чувства.

Держа фонарь над головой, он добрался до того места в надежде на Божье чудо.

Но чуда не было. Из-под воды на него смотрели с мертвого лица застывшие бельма, точно взывая к мщению.

Несмотря на холод, сковавший тело, лицо у монашка сделалось горячее – слезы текли по щекам. Он вспомнил, как отец Уриил выкупил его у злобной старухи, дравшей розгами каждый день, как обучил грамоте и премудростям своего ордена, как наполнил душу благоговением к тайне, а разум – осознанием смысла бытия. Как он читал великому слепцу перед сном газеты, как тот обучил всем тайным премудростям – от сбивающей балки над дверью до снотворного зелья, коим поливают труп; провел его в этом же подвале через обряд посвящения в орден, как во время этого обряда он из никому не нужного горького сироты Прошки стал братом ордена с загадочным ангельским именем Озоил – именем, от которого точно крылья обрелись за спиною.

Неужели, неужели все это так и закончилось тут, в залитом водой подвале, в этой ледяной тьме, и его никому не нужная жизнь вернется в свое никому не нужное русло?..

Он высветил фонарем латинскую надпись на стене. Латынь они еще только начали постигать с отцом Уриилом, но он знал, что эта надпись гласит: «Слава избравшим орден сей, достойным потому благодати Божьей». И имена. Вот и его – второе по счету. И вовсе не Прошка он тут, а заслуживший благодать Божью крылатый ангел Озоил!

«Когда-нибудь, после моей кончины, ты сменишь меня, послушник Озоил», – говорил когда-то великий слепец.

Вот она, его смерть, смотрит на тебя, брат Озоил, своими белыми бельмами…

А значит…

Значит, то самое время и пришло! И значит, никогда не умереть делу почившего магистра. Не кто иной, как он, Прошка, не допустит этого!..

Только не Прошка вовсе, даже не Озоил! Нет, теперь он сам – Божий архангел Уриил, великий магистр ордена хранителей тайны! А вот и братья его, не ведающие страха рыцари сего ордена, имена их и людские, и ангельские навеки вырублены на этой стене:

– Сенька, он же ангел Фонаил, смотритель и казначей ордена;

– Олешка, он же ангел Селафиил, охранитель внутриорденских таинств;

– Пантелеймошка, он же ангел Хризоил, беспощадная десница ордена в миру;

– Алексашка, он же ангел Иорданаил, столь же беспощадная Божья десница внутри ордена;

– Петрушка, он же ангел Регуил, вестник великого магистра ордена;

– Ивашка, он же ангел Колобуил, великий инквизитор ордена.

Имеется еще Ферапошка, покамест не принявший посвящения и потому не носящий славного ангельского имени. Что ж, пускай Ферапошка и будет Озоилом, ибо он, Прошка, отныне носит другое, наивысшее орденское имя – Уриил, подобающее магистру и генералу ордена. А Ферапошка пускай будет ангел Озоил, наследник великого Уриила, ибо пресекновения ордена не может быть никогда!

Он порылся в мокрой сутане умершего магистра и, преодолев некоторую боязнь, извлек из нее розовый алмаз. Однако казалось, бельма мертвого слепца взирали на его действия одобрительно.

Пусть же это и будет его, нынешнего Уриила, символ магистерской власти – власти над тайнами, над людьми и над своими лейтенантами-ангелами – Озоилом, Фонаилом, Рафаилом, Иорданаилом, Хризоилом и Колобуилом. Потом их будет больше, много больше! И они изобретут новые хитрости и тайные уловки, каких не ведал даже мудрый слепец. И власть их будет много большая, нежели у всех сильных мира сего! Потому большая, что за ними – Истина!..

И престол ордена будет… Нет, не тут, в промозглом, холодном Санкт-Петербурге, подумал промерзший до костей Прошка, он же отныне великий магистр Уриил, не тут, а где-нибудь в далекой теплой Гишпании, о которой он не раз слышал от скончавшегося слепого магистра. Оттуда они будут следить за миром и с благословения Божия, в котором новый Уриил уже не сомневался, будут направлять, а если надо – и исправлять его!..

Пока еще они слишком юны и слабы, так что, может быть, не сейчас это свершится, а многие, многие годы спустя. Но так будет! Теперь, держа в руке заветный алмаз, он уже ничуть не сомневался – так будет!

И бельма слепца из-под толщи воды, казалось, подкрепляли его в этой уверенности, будто усопший магистр сейчас произносил своим не ведающим сомнений голосом, как он не раз говаривал вживе: «Быть по сему^[67]67
  Вмешательство ордена хранителей тайны не раз будет встречаться в романах В. Сухачевского «Завещание императора», «Сын», «666» и других из серии «Тайна».


[Закрыть]».

* * *

Между тем четверо озябших людей в монашеских рясах добрались до квартиры Бурмасова. Там не привыкший при таком барине ничему удивляться слуга Тишка быстро растопил камин и приготовил горячий грог.

Они, как совсем недавно после потопа, патрицианствовали в каких-то импровизированных тогах возле камина, потягивали горячее питье, а Бурмасов, которого тепло наконец пробрало, приговаривал:

– Спасена Россия! На века вперед спасена! Теперь дело за малым – за твоей, Карлуша, встречей с императором. А там женимся, непременно женимся! Чтобы уж точно закрепить все это на века!

– А что, жениться – дело всегда благое, – поддержал его Двоехоров.

– Но сейчас, – открывая бутылку «Вдовы Клико», продолжал Никита, – мы, друзья, выпьем за другое! За наше чудесное спасение и за то, чему мы им обязаны!

– За отвагу Христофора? – спросил фон Штраубе.

Бурмасов лишь покачал головой.

– За его смекалку, без которой мы бы пропали? – предположил комтур.

– Нет, – сказал Никита. – Все, что вы говорите, близко, да все ж не то.

– За фортуну нашу счастливую, за звезду? – предположил уже сам Христофор.

– Совсем рядышком, – подтвердил князь. – Ну а имя, имя звездочки этой?

– Право, ты загадки какие-то ставишь… – отозвался Двоехоров.

Фон Штраубе и комтур на сей раз промолчали, хотя барон, кажется, догадывался, что тот имел в виду.

– Имя ей, – поднося бокал к губам, подтвердил его догадку Бурмасов, – имя звездочке этой, вызволившей нас из беды, имя ей – Прелестная Родинка На Щечке Елизаветы Кирилловны! – И торжественно провозгласил: – Выпьем же за нее, друзья! Выпьем за нее, ибо без нее не быть бы ни одному из нас живу. Виват же ей, родинке!

– Виват! – сказал комтур.

– Виват! – сказал фон Штраубе.

– А что? – чуть смущенно сказал Двоехоров. – Коли за родинку, это вполне даже хорошо! Тут совершенно никаких моих возражений, ежели за родинку! – И при воспоминании об этой родинке, мечтательно прикрыв глаза, он первым осушил свой бокал.

Остальные выпили вслед за ним и разбили свои бокалы о каминную решетку.