Текст книги "Магистр ордена Святого Грааля"

Автор книги: Эжен Дени

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Отвесив низкий поклон, друзья поспешно вышли из великокняжеского кабинета.

Фон Штраубе опять сидел в кресле в своей комнате, а Бурмасов, как и давеча, не в силах угомониться, вымеривал комнату шагами.

– Виктория, брат! Почти что окончательная виктория! – восклицал он. – Считай семь осьмых сделали для будущего спасения России! Теперь уж будет тебе аудиенция у Павла, попомни мое слово! Что б ты делал без Никиты Бурмасова! – не позабыл он похвалить и себя.

– Да, ловко ты цесаревича направил, – признал фон Штраубе.

– Вот со злодеями расправимся в пятницу, – ликовал, все расхаживая, Никита, – а там и до аудиенции останется совсем чуть. Ты уж там только не оплошай, Карлуша!.. А дальше женим тебя, уже и знаю даже, на ком женить! И сам женюсь, благо богат, кажись, снова. Оба женимся – будет кому и через сто лет Россию спасать! Чтобы всегда были фон Штраубе и Бурмасовы, готовые спасать Русь-матушку!.. Но первое дело – все-таки злодеев не упустить.

– А для этого – прежде самим спастись, – вставил барон. – Как видел, и дворец не больно надежная защита.

Слова его не замедлили подтвердиться. Бурмасов, что-то еще восклицая, притопнул ногой, и тут же раздался грохот, словно стена обрушилась.

Но это была не стена, а огромная картина в многопудовой раме, вдруг обрушившаяся на ложе фон Штраубе, отчего оно переломилось пополам.

На какое-то время друзья замерли, потрясенные, затем оба подскочили к кровати.

– Веревки подрезаны, – сказал Никита. – Случись ночью – все бы кости тебе переломало. Видишь, сам Господь снова помогает! Если б я не топнул ногой…

– Да, вновь ты мой спаситель… – вынужден был подтвердить фон Штраубе.

– Спаситель не спаситель, – сердито отозвался Бурмасов, – а мне всё это уже начинает порядочно надоедать! Я С этими словами он стал нетерпеливо дергать ленту колокольчика для вызова слуг.

На такой трезвон сбежались разом все трое – невысокий Гармаген, округленный Евтихий и высокорослый Поликарп, и при виде происшедших разрушений такой искренний испуг застыл у всех троих на лицах, что и заподозрить кого-нибудь из них было, право, грешно.

– Кто-то подрезал веревки, – грозно проговорил Бурмасов, прохаживаясь перед ними.

Все три пары глаз выразили ужас.

– Боже, в государевом дворце! – едва смог произнести Гармаген.

– Спасибо, Господи, что до беды не довел! – часто закрестился Евтихий.

– Да как же это, как?!. – недоумевал Поликарп.

Видя, что первый натиск ничего не дал, Бурмасов продолжил:

– И подрезать эти веревки мог только кто-то из вас.

– Из нас?! – в ответ хором прозвучало восклицание.

– Да, из вас! – упорствовал Никита. – А поскольку подрезать веревки можно только ножом, то я спрашиваю: у кого из вас есть при себе нож?.. Ну! Мне что, самому выворачивать у вас карманы?

Однако и это ничего не дало, ибо складные ножички из карманов вытащили все трое.

– Браво! – нахмурился Бурмасов.

– Все трое, как тати, при ножах… И зачем они вам?

– Для чистоты: между паркетинами скоблить, – ответствовал Гармаген.

– Лучину для печки щепить, – сказал Евтихий.

– Свистульки для прачкиных детишек вырезываю, – признался Поликарп.

– Ну-ка, дайте сюда. – Никита взял все три ножа, раскрыл их и внимательно осмотрел лезвия. – Вот! – торжественно заключил он. – Только один остёр, остальными веревку шелковую не надрежешь. Чей это?

– Мой… – робко сказал маленький Гармаген. – Только я – Господом клянусь – ничего!..

Никита был грозен, как Марс.

– Ничего, говоришь?.. А ну-ка вы двое, – приказал он Евтихию и Поликарпу, – возьмите свои ножи и попробуйте сделать на веревке такие же надрезы.

Они послушно исполнили его приказание.

Бурмасов и фон Штраубе вместе осмотрели веревку. Все надрезы, и прошлые, и новопроизведенные, были с виду совершенно одинаковые.

Посопел еще Никита носом, посопел – ну а что было делать? – возвернул всем ножи да велел обломки кровати и картинной рамы убрать и новое ложе для фон Штраубе принести, что и было незамедлительно сделано.

– Напрасно ты сейчас раскрылся, что их подозреваешь, – сказал фон Штраубе, когда слуги ушли. – В пятницу злодей будет слишком осторожен.

– Ничего, – ответил Бурмасов, – зато он и сейчас поосторожнее будет, а до пятницы нам еще бы как-то дожить. Ну а там уж такой машкерад устроим, что все одно не признает. Да и не лакея главное изловить, а ту персону, что всю эту охоту устроила. Вот от кого машкероваться так машкероваться, ибо чую – знает сия персона обоих нас так же хорошо, как и мы ее.

– Ты полагаешь – это?..

Фон Штраубе не стал договаривать, однако же Бурмасов кивком подтвердил, что явно оба они думают об одной и той же персоне.

– Ты, Карлуша, ложись, а я тут прикорну, – сказал он усаживаясь в кресло. Да свечей не станем гасить. – С этими словами он зарядил оба своих пистолета и положил их на столе рядом с собой.

Глава XXI
в которой друзья, готовя ловушку другим, попадают во встречную ловушку

До пятницы ночами спали попеременно, в остальную же пору не знали, как избыть время, мучась от нетерпения.

В пятницу с утра Никита пребывал в ажиотации, то и дело приговаривая:

– Изловим!.. Всех изловим ужо!..

Лишь дождавшись прихода Двоехорова (прежде он ни на миг не желал оставить фон Штраубе одного), Бурмасов отправился к великому князю и вскоре вернулся, волоча с собой целый ворох нарядов и какую-то большущую шкатулку. У него хватило дерзости не впустить в комнату даже самого великого князя, которому все их приготовления были до крайности любопытны. Он запер комнату на ключ и только затем приступил к подготовке машкерада.

Сразу вышло затруднение с Двоехоровым. На машкеровку тот был готов, но лишь при том условии, что непременно останется в чине поручика, к тому же непременно своего Семеновского полка.

– Лицо там как-нибудь до неузнаваемости подправьте, – сказал он, – а от мундира своего никак не отрекусь.

– Тебя ж не узнает никто, – увещевал его Бурмасов. – Так и задумано, чтоб не узнали. Что тебе тогда за различие, в каком мундире? Да хоть попадьей вырядись!

– Ну ты и скажешь – попадьей! – буркнул Двоехоров. – А ежели все-таки признает кто да Елизавете Кирилловне донесет, что я попадьей по Петербургу выхаживаю? Хорош я тогда перед ней буду!

– Да коли узнают, – начинал злиться Никита, – тогда можно и на дело не выходить! Ступай тогда лучше к своей этой… с родинкой!

Видимо, за то, что Бурмасов назвал не бородавкой, а родинкой сей предмет, Христофор наконец все же согласился на некоторую уступку. Сошлись на том, что будет он не семеновцем, а драгуном, но, разумеется, драгунским поручиком, ниже никак. С неудовольствием он сменил зеленый семеновский мундир на красный драгунский, еще с большим неудовольствием надел черный парик и уж вовсе с отвращением наблюдал в зеркало, как Никита жженой пробкой придает его русым усам неподобающий семеновцу черный цвет. Когда же Бурмасов открыл шкатулку с комедиантским гримом и начал менять ему форму носа, Двоехоров наблюдал за сим действом уже в полной отрешенности, наконец, кажется, смирившись с поруганием своей персоны.

Фон Штраубе был одет в статского советника, и лицо ему Никита состарил гримом до неузнаваемости.

Для себя же Бурмасов придумал всем машкерадам машкерад – барышней обрядился. Пушок свой светлый над губой чем-то примазал – и нет усов. Затем по лицу перед зеркалом какими-то мазями прошелся – совсем стало девичье личико. А когда сапожки дамские да шубку беличью надел – так и вовсе хоть замуж сейчас выдавай, такая пригожая девица из него вышла. Кто б знал, что у девицы той под шубкой шпага и два заряженных пистолета спрятаны!

– Не больно-то?.. – с неодобрением спросил Христофор.

– А что? – весело ответил Никита. – Если самой императрице Елисавете Петровне было не зазорно себя в гусары машкеровать, то мне преобразиться в иной пол тем более вполне простительно.

До назначенного срока оставалось еще два часа, когда они, соблюдая осторожность, чтобы не попасться на глаза слугам, покинули дворец.

На вечерней улице они в своем машкерадном облачении особо не привлекали к себе ничьих взглядов. Обычная картина: пожилой статский советник фланирует под руку со своей прехорошенькой дочерью в сопровождении рослого, молодцеватого поручика-драгуна.

Они изрядно продрогли, уже, наверно, по десятому кругу обходя Летний сад, когда вдруг Бурмасов сдавил фон Штраубе локоть и шепнул:

– Смотри!

Неподалеку от них остановился экипаж, и из него выходил некий бородач, по виду купец. Однако осанкой был вовсе не похож на купца и ликом никак не походил на уроженца России.

– Узнаёшь? – спросил шепотом князь.

Фон Штраубе кивнул:

– Да, комтур Литта.

– Смотри-ка, тоже устроил машкерад! – проговорил Бурмасов. – Только похуже нашего – вполне можно узнать. С сей минуты надо глаз с него не спускаючи… Ну в его-то персоне я, по правде, и не сомневался… Явился-таки на встречу! Теперь осталось высмотреть слугу.

Мнимый купец между тем так же, как и они, прохаживался вокруг Летнего сада и поглядывал то и дело на мраморную фигуру ангела. По мере того как время близилось к семи часам, эти его поглядывания делались все более частыми и нетерпеливыми.

…И тут внезапно совсем в другой стороне раздался грохот, полыхнуло пламя, и сразу оттуда донеслись возгласы: «Пожар! Пожар!..»

Пламенем была охвачена лавка, торговавшая сладостями. Она полыхала так ярко, что пламя слепило глаза, вечерняя тьма вокруг сразу же загустела, как деготь, и ничего более нельзя было разглядеть.

– Где комтур? – прошептал Бурмасов. – Живо ищите мне комтура!

Но того нигде не было видно.

– Все подстроено! – догадался фон Штраубе.

– Да что? Скажи ты толком! – спросил Двоехоров из-за его плеча.

– Пожар подстроен! Нас провели! – сказал барон. – Быстро туда, к ангелу!

Бурмасов уже и сам сообразил, в чем дело, и первым бросился в сторону мраморной фигурки, проглядывавшей из тьмы. Фон Штраубе и Двоехоров устремились за ним. На ходу Бурмасов выхватил из-под шубки пистолеты: хороша барышня, если б увидел кто!

Прохожие, правда, были так увлечены пожаром, что не замечали более ничего.

Однако, очутившись возле мраморного ангела, друзья не обнаружили никого подле нее. Бурмасов зло проговорил:

– Сбежал собака, твой комтур! Теперь зато знаем, кто твой злодей!

– Кто бы он ни был, – возразил фон Штраубе, – он прежде должен был встретиться со слугой. Ищите под ногами!

И тут же услышал голос Двоехорова:

– Черт! Да что это?! – Христофор нагнулся и что-то разглядывал на земле.

Фон Штраубе тоже склонился и нащупал рукой что-то мягкое и еще теплое.

– Труп, – сказал он.

Запасливый Двоехоров имел при себе свечной огарок.

Он пощелкал огнивом, и в слабом освещении друзья увидели лежавшую ничком фигуру, от которой исходил какой-то странный запах.

Христофор повернул лежащего и заключил:

– Мертв.

– Евтихий, – проговорил Никита, узнав округлого слугу. – Эко он его!

Глаза у слуги застыли в последнем изумлении, а горло было перерезано от уха до уха.

Фон Штраубе почувствовал головокружение, но вовсе не от увиденного. Он только сейчас понял, что это был за запах. И еще понял, вдруг валясь поверх покойника, что они снова угодили в ловушку.

Голос Бурмасова доносился едва-едва:

– Господи, да что ж это?..

В следующий миг беличий мех коснулся щеки фон Штраубе – это князь повалился рядом с ним.

– Братцы, вы где?.. Что это с вами?..

Ничего уже не видя, барон понял, что Двоехоров склонился над ними со свечой. Он попытался крикнуть, чтобы Христофор отошел от этого гиблого места, поскорее, но услышал только собственный слабый хрип.

– Боже, что со мной?.. – пробормотал Двоехоров. – Ноги не держат, братцы!..

Затем донесся глухой удар оземь – это он рухнул как подкошенный.

Далее фон Штраубе почувствовал, как чьи-то руки подняли его и куда-то понесли, а потом колеса под ним застучали по булыжнику.

И вдруг, перед тем как сознание полностью покинуло его, пришло озарение. Лишь теперь он, кажется, понял все. И загадка со стилетом как раз пришлась к месту…

Да, он понял все так же ясно, как то, что это уже конец, который, если еще и не наступил, то теперь уже не замедлится, ибо из таких переделок не выходят живыми.

Жаль было не столько себя, сколько друзей, которых, без сомнения, ждала та же участь, что и его: эти руки и их живыми не выпустят.

«Как глупо… – подумал он. – Отыскать разгадку да так с ней и умереть во сне…»

Этот сон забирал, неодолимый, как смерть. Возможно, он и был уже началом смерти…

Глава XXII
В темноте. Страшная догадка

Однако он очнулся. Почему-то его придержали в живых. Знать бы еще зачем и надолго ли.

Он лежал на каменном полу, вокруг была темень кромешная. Фон Штраубе ощупал рукой пространство вокруг себя, и рука его наконец коснулась рукава меховой шубки. Судя по всему, это был Бурмасов.

Барон потрогал его руку. Она была тепла. Тогда он хорошенько потряс друга за плечо. Через некоторое время Никита пошевелился и наконец произнес:

– Кто тут?..

– Это я, – сказал фон Штраубе. – Давай-ка найдем Христофора, он должен быть здесь же.

Они вместе стали, ползая на коленях, ощупывать в темноте пол, пока с той стороны, где шарил Бурмасов не послышался знакомый голос:

– Оставьте… Дайте ж выспаться!.. – еще, видимо, во сне взмолился поручик.

– Хватит спать, Елизавету Кирилловну свою проспишь, – сказал ему князь.

Этого оказалось довольно, чтобы Харитон тотчас же встрепенулся:

– А?.. Что?.. Где?.. Что за темень анафемская?! Карлуша, Никита, вы тут?

– Тут, тут, – подтвердил Бурмасов, – куда ж мы от тебя денемся?

– А где мы?.. Что вообще произошло?

– Боюсь, – сказал князь, – ответа нам долго ждать придется, если дождемся вообще.

– Что произошло, – вставил фон Штраубе, – я, пожалуй, отчасти могу объяснить. А насчет того, где мы, ответить куда затруднительнее.

– Объясни хотя бы что знаешь, – сказал Никита, – все как-то веселей.

– Веселого мало, – вздохнул барон. – Провели нас как детей малых. Сразу бы догадаться, что фейерверк из лавки устроили, чтобы нас отвлечь и чтобы мы за пламенем не увидели, что делается в Летнем саду. А пока мы ротозействовали, злоумышленнику с лихвой хватило времени…

– Да! – вспомнил Бурмасов. – Там же слугу этого, Евтихия, зарезали! Ничуть его мне не жаль – сам на себя такую смерть накликал, иуда; только вот далыне-то что? Когда нас троих охмурить успели сонным зельем?

– Тут я виноват, – сказал фон Штраубе. – Ведь знаю этот запах, а сразу его не вспомнил.

– Ты о чем?

– Да очень просто все, – сказал барон. – Это сильный сонный яд, придуманный когда-то арабами, а рыцари ордена узнали о нем во времена Крестовых походов. Арабы, когда скрывались от погони, часто так делали. Платье убитого из числа своих пропитывали этим зельем. Рыцари, подскакав к нему, спешивались, наклонялись посмотреть, жив ли, да обыскать. Этого хватало, чтобы им надышаться до полного забвения. А дальше арабы возвращались и, сонных, до единого их всех вырубали. Вот и с нами наш враг при помощи того же зелья поступил сходным образом.

– Однако, в отличие от тех рыцарей, мы пока что вроде бы живы, – возразил Бурмасов. – Вот не могу только взять в толк – почему? Уж чего бы, кажись, проще – с сонными-то…

– По правде, и для меня это загадка, – признался фон Штраубе.

Никита понемногу обретал обычную для него рассудительность.

– Загадка сия, скажу тебе, вполне приятного свойства, – заключил он. – Много хуже если б ее вовсе не было. Лежали бы, как тот иуда Евтихий, с перерезанными глотками в Летнем саду, и над отгадками думать было бы некому.

– Да уж, как вспомню… – проговорил Двоехоров – судя по колыханию воздуха, размашисто при этом крестясь.

– А ты лучше не вспоминай, Христофор, – посоветовал ему Бурмасов. – Ты грядущим живи. А в грядущем у тебя – что? Генеральский, поди, чин да еще Елизавета Кирилловна с дивной родинкой.

– Полагаешь, до того доживу, – с сомнением, но, впрочем, после упоминания о родинке и без чрезмерного страха спросил Двоехоров.

– Может, чего и придумаем, – сказал Никита. – Один француз, кажись, говорил: «Cogito, ergo sum»^[64]64
  Известное высказывание Декарта: «Мыслю, следовательно, существую» (лат.).


[Закрыть]; а я бы его изречение перевернул: коли мы, похоже, не утратили дар Божий существовать, следственно, и мыслить худо ль бедно обязаны. А прежде – для поднятия духа – все недостатки нашей нынешней позиции мы должны воспринять как достоинства. Скажем, мы погружены в кромешную тьму; спросим себя – так ли уж это худо?

– Худо, – признался Двоехоров. – Во тьме ты не человек, а крот. Храбрости никакой. Одна только мысль – в какой бы щели схорониться.

– Зато вот тебе и достоинство, – возразил князь. – Во тьме мысль не отвлекается созерцанием окружающей чепухи, стало быть, и мысль работает с тройственной силой. А поскольку мысль сейчас – единственное, что нам дано, то в этой тьме мы обретаем очевидное преимущество… Далее: мы живы, хотя куда как проще было бы умертвить нас во сне…

– Оно, может, и лучше бы во сне, – промолвил Двоехоров. – Страху меньше. В живых, чай, все одно не оставят; небось умыслили какое-нибудь мучительство произвести.

– А я полагаю иначе, – сказал Никита. – В живых оставили оттого, что до поры мы зачем-то нужны. И есть надежда, что на этом мы еще как-то поиграем… Далее: мы безоружны. Во всяком случае я. Ни шпаги, ни пистолетов. У вас, полагаю, тоже ничего?

– У меня-то пистолет есть, – отозвался Христофор без особой веселости.

– Тебе оставили пистолет?! – не поверил князь.

Двоехоров вздохнул:

– Да я его за вашими переодеваниями не зарядил. Вообще я больше на шпагу полагаться привык, но ее-то как раз умыкнули. А пистолет оттого, должно быть, и оставили, что поняли – бесполезен.

– Ну, вовсе уж бесполезен или нет, о том мы еще подумаем, – сказал Бурмасов. – А покуда самое главное: в кои веки мы знаем своего главного врага!

– Да, комтур, шельма… – проговорил Христофор. – Провел как детей! Эх, попадись мне этот оборотень сейчас, хоть бы даже и безоружному… – И вдруг воскликнул; – А это еще что за черт?!.

– В чем дело? – не понял Никита.

– Чертовщина какая-то! – сказал Двоехоров. – Сейчас в карман руку сунул, а там пистолетная пуля и рожок с порохом. Ведь точно помню – не было у меня с собой!

– Ты, может, с собой и не брал, – предположил Бурмасов, – да в машкерадном костюме кто-то до тебя оставил. – Особой радости, впрочем, в голосе у него не было.

– Да нет, – ответил Христофор, – я помню, что карманы проверял, ничего такого в помине не было.

Помолчав немного, Никита вздохнул:

– Значит, похоже снова кто-то с нами играется… Понять бы только, что у него за игры… Ну да как бы то ни было, ты, Христофор, пистолет заряжай.

– Да уже зарядил… И кремень, чувствую, на месте… И курок смазан хорошо – я-то, помнится, давно не смазывал… Это, что ли, комтур хотел, чтоб я застрелился со страху? Так не дождется такого, змей!

– Странные, странные игры… – пробормотал Бурмасов. – Ты, Карлуша, в ордене своем не перегородка; тебе часом на сей счет ничего не приходит в голову?

– Нет, ни про что подобное я никогда не слыхал, – ответил фон Штраубе, занятый в эту минуту тем, что принюхивался к затхлому воздуху, наполнявшему темноту. И затем очень тихо добавил: – Могу с полной уверенностью сказать лишь одно – комтур сейчас прячется где-то здесь. – Это его и самого премного удивляло, ибо касательно участия комтура Литты во всем этом деле он с недавних пор не разделял мнения своих друзей.

Бурмасов также перешел на шепот:

– Из чего ты заключил?

– Запах… – прошептал фон Штраубе. – Он пользуется особой кельнской водой, и сейчас я ее узнал.

– Надо обшарить помещение, – прошептал князь в ответ, – благо мы теперь вооружены. Ну-ка, Христофор…

Тот сделал шаг, другой… Тут же раздался звук глухого удара, и он громко чертыхнулся. Потом проговорил:

– Балка какая-то. Чуть голову сам себе не снес, до сих пор искры сыплются…

– Да, – сказал князь, – так мы все себе башки поотшибаем… Может, того он и хочет, шельма? – Что бы такое придумать?.. А ну-ка поищем получше у себя в карманах – вдруг еще подарок какой?

– Свечной огарок оставили, – после тщательных поисков отозвался Двоехоров, – да он бесполезен: огниво утянули. А так больше ничего.

– У меня тоже, – сказал фон Штраубе.

– А вот у меня… – проговорил Бурмасов. – Не пойму… Пыли какой-то полный карман. Как бы поглядеть?

И вдруг в один крохотный миг полыхнуло так ярко, что ослепило хуже любой темноты. Двоехоров даже вскрикнул от неожиданности.

– Что это было?! – прошептал князь.

– Магниевый порошок, – догадался фон Штраубе. – От него происходит холодная вспышка при касании с воздухом.

– Ты что-нибудь успел разглядеть? – спросил Бурмасов у Двоехорова.

– Самое чуть, – ответил тот. – Кажись, в той стороне лицо чье-то с бородой.

– Вот и я – то же самое, – сказал князь. – И руку могу дать на отсекновение, что это шельма комтур при своей машкерадной бороде… Ну-ка, мы вот что сделаем. У меня еще небольшая щепоть этого порошка осталась; я ею сейчас полыхну – уж не так ярко выйдет, как в первый раз, – а ты, Христофоша, с маху пали прямо в эту бороду, да постарайся, мой друг, не промахнись.

Фон Штраубе не ожидал такой расторопности своих друзей. Он воскликнул:

– Постойте! – но в этот миг уже полыхнула вспышка.

Единственное, что барон успел сделать, это ударить Христофора по руке. Выстрел все-таки прогремел, но пуля ушла в другую сторону. И Христофор с досадой подтвердил:

– Мимо!

– Ты что! – разозлился князь. – Пуля ж единственная была! Сейчас бы он, шельмец, бездыханный лежал!.. И магния больше не осталось.

– Ничего, – сказал фон Штраубе. – В том и ловушка еще одна была, я не дал вам в нее попасть… Зато я дорогу успел высмотреть. За мной!

Друзья осторожно двинулись вслед за бароном. Наконец послышалось какое-то кряхтение. Рука фон Штраубе нащупала бороду и оторвала ее.

– Граф, это вы? – спросил он.

И вновь лишь кряхтение было ответом.

– У него кляп во рту, – сказал фон Штраубе. Наощупь он вытащил кляп и услышал после нескольких глубоких вдохов голос комтура:

– Слава богу, сын мой! Вы меня спасли. Теперь, ради господа, развяжите.

– Развязать мы еще погодим, – проговорил ничего не понимающий Никита. – Сперва я бы хотел услышать ответ кое на какие вопросы. Что вас подвигнуло очутиться в машкерадном наряде как раз в это время в Летнем саду?

– Газеты, – сказал комтур.

– Ага, все-таки газеты! – обрадовался Бурмасов. – С шифрованным посланием! Вот вы и попались, граф, в нашу ловушку! – Он как-то забыл, что тоже хорошо попался и сам находится в ловушке сейчас.

– Так это было ваше послание? – удивился Литта. – А я как раз хотел выследить, кто это так лихо пользуется изобретенным мною же шифром. Думал, какая-то глупая шутка, оттого и не предпринял всех мер предосторожности.

– Ничего себе шутка, – сказал Бурмасов, явно недовольный таким поворотом дела. – Вы лакея с перерезанным горлом, надеюсь, видели?

– Да, – с отвращением произнес Литта, – страшно смотрелось… Это было последним, что я увидел, пока меня не ударили по голове. Очнулся лишь здесь, связанный, с таким кляпом во рту, что дышать толком не мог.

– Так и к пожару в лавке вы не причастны?

– Разумеется, нет. Но я сразу догадался, что пожар – это известная хитрость: светом отвлечь от темноты. Потому сразу бросился к статуе ангела.

– Да он и не мог поджечь, – вставил фон Штраубе. – До самого пожара он был у нас на виду.

– Ну не знаю… – никак не желал сдаваться Бурмасов. – Может, какие-нибудь его подручные подожгли.

– Хороши подручные! – несмотря на свое жалкое состояние, иронически сказал комтур. – Они же мне, выходит, и по голове стукнули, и, засунув кляп, к креслу привязали! И под вашу пулю хотели подставить!

– Да, не вполне сходится, – с недовольством вынужден был признать Никита. – Но тот, кто это сделал – откуда ж он знал, что Христофор станет в вас палить?

Вопрос был обращен к комтуру, но за него ответил фон Штраубе:

– Все с тем и было задумано. Когда Христофор снаряжение для пистолета обнаружил, сразу надо было догадаться, что кто-то нас подряжает на убийство. Он, этот кто-то, знал, что мы подозреваем графа. Ему надо было, чтобы граф не смог ничего объяснить – затем и кляп у него во рту. Нам также этот кто-то не желал оставить время на размышления. Магний для того лучшая находка. Вспышка на одно мгновение; выстрелить, пожалуй, успеешь, а вот подумать о том, надобно ли стрелять – едва ли. Я только в последний миг сообразил, что из нас хотят сделать бездумных убийц.

– И уж не думаете ли вы, – продолжал иронизировать граф, – что это я сам предуготовил для себя такое хитроумное убиение?

Несколько подумавши, Бурмасов сказал:

– Да, похоже, вы правы, граф. Развяжи-ка его, Христофор, он такая же мышь в мышеловке, как и мы. Спасибо, Карлуша, что уберег от греха.

Двоехоров распутал графа, и было слышно, как тот, разминая ладони, щелкает пальцами.

– Однако теперь мы снова безоружны, – со вздохом произнес Христофор, – и оттого я, признаться, чувствую себя, как голый – с заряженным пистолетом оно все же было как-то теплей на душе.

– Во всякой позиции, друг мой, – бодро отозвался Бурмасов, – надобно отыскивать свои преимущества. Во-первых, слава господу да спасибо Карлуше, что мы не убили безвинного и тем не сыграли на руку своему незримому врагу, а всякое противоборство ему – во благо. Во-вторых, перестав подозревать комтура, мы ушли с ложного пути, а стало быть, продвинулись к истине, знание которой само по себе вооружает. Наконец, четыре ума – это лучше, чем три, и потому возрастает надежда, что мы что-нибудь придумаем.

– А все ж с заряженным пистолетом было бы, право, надежнее, – возразил Двоехоров. – С ним я бы врага даже в темноте близко не подпустил.

– Смотря по тому, кто наш враг, – задумчиво сказал Никита. – Пистолет хорош при обычных обстоятельствах и против обычных злодеев.

– Но не сатана же он, супостат наш, – произнес Харитон, без особой, впрочем, уверенности.

– Во всяком случае, – отозвался Бурмасов, – кем бы он ни был, а действует он более чем странно для простого злодея. Что ему стоило убить нас всех там же, в Летнем саду, когда мы от сонного зелья были совершенно беззащитны? Он, однако, этого почему-то не сделал. И господина комтура не убил, а вместо того подстроил дьявольски сложную ловушку, с тем чтобы убили его мы. Даже если он просто не хотел сам марать рук, то у него достаточно подручных, чтобы они это сотворили, не перекладывая грех на нас.

– С чего ты взял, что у него были подручные? – заинтересованно спросил фон Штраубе, поскольку это разрушало промелькнувшее у него самого подозрение.

– А как же! – объяснил Бурмасов. – Кто-то ведь поджег лавку. Это не мог быть тот же, кто зарезал лакея в Летнем саду, он просто не успел бы туда добежать. Потом, почти потеряв сознание, я все-таки что-то ощущал и готов поклясться, что несли меня, держа за руки и за ноги, а на это надобно не менее двоих. А Христофора сразу уложили в карету поверх меня; значит, уже не менее четверых имеем. Думаю, и тебя, Карлуша, вместе с нами приволокли: было бы опасно оставлять тебя в Летнем саду и возвращаться туда за тобой. Итого выходит уже по крайней мере шестеро. Но, полагаю, их было и того больше… Однако ж, мне кажется, тебя какие-то сомнения гложут? Изволь, объяснись.

– Да нет, – ответил фон Штраубе, – если сомнения и были, то ты их уже развеял.

– Но кого-то ты все-таки подозревал?

– Да, – признался барон. – Я исходил из того, что многие уловки могли быть известны только рыцарям Мальтийского ордена. Жака и Пьера надо отбросить – на том мы, по-моему, с тобой сошлись.

– До сих пор не сомневаюсь – они тут ни при чем.

– Тогда, – продолжал фон Штраубе, – оставались только отец Иероним и комтур (уж простите меня, граф). А после того как отпали все подозрения в причастности графа, то остался только отец Иероним.

– Но ведь он слепец, – возразил князь. – Неужели, ты думал, слепцу, к тому же девяностолетнему старцу, подобное по силам.

– О, – вмешался комтур, – этому девяностолетнему слепцу по силам весьма многое. В бою он стоит, быть может, и поболее, чем шестерых, но раздваиваться, чтобы одновременно и поджигать лавку, и резать кому-то горло возле статуи, – уверен, такого он все же не умеет. Тем более что барона он, как я знаю, однажды все-таки спас, и это, полагаю, вдвойне отводит от него подозрения.

– Да, теперь я и сам понимаю, что ошибался, – вынужден был признать фон Штраубе.

– Однако, князь, – обращаясь к Бурмасову, продолжал комтур, – не столь давно вы удивили меня своим умением привлекать логику. Помните ту задачку со скатертью? Снова напрягите ваш недюжинный ум. Возможно, мы все-таки найдем какую-нибудь отгадку.

– Что ж, будем рассуждать, – согласился Никита. – Итак! Некто, желающий нашего конца, располагает немалым числом подручных. Далее, он порой чрезвычайно щепетилен, посему предпочитает, чтобы господин комтур схлопотал пулю от нас, хотя что уж проще на тех же подручных это возложить. Стало быть, в нем присутствует хоть и весьма своеобразно понимаемая, но все-таки некоторая набожность… Впрочем, по отношению к слуге, чей хладный труп мы обнаружили у статуи, он был куда менее набожен и щепетилен… Наконец – он либо знал о шифре, переданном через газету, либо… – Внезапно Бурмасов как-то странно примолк.

– Либо что? – не выдержал Двоехоров.

– Либо… – проговорил Никита. – Либо он попросту знал о нашем машкераде, и его подручные имели возможность за нами проследить… – И вдруг обреченно сказал: – О боже, мы пропали! Не знаю, зачем ему, но совершенно ясно, что это мог быть только…

– Господи, сохрани нас!.. – выдохнул все понявший мигом комтур.

Христофор взмолился:

– Да говори ж ты, не томи!

С тяжелым вздохом Бурмасов сказал:

– Это мог быть только Александр…

Только через миг осознав смысл услышанного, бесстрашный досель поручик испуганным, каким-то вдруг детским голосом пробормотал:

– Боже, это конец!.. Сжалься над нами, Господи!..