Текст книги "Кри-Кри"
Автор книги: Евгения Яхнина
Соавторы: Моисей Алейников
Жанры:
Историческая проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Глава пятая
СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ
Эрнест Анрио, «художник по призванию», вынужденный, по его словам, превратностями судьбы заниматься коммерцией, не в первый раз встретился с Люсьеном Капоралем.
Однако у них было немало оснований и достаточно выдержки, чтобы ни намеком, ни жестом не выдать своего знакомства перед толпой, которую собрал Кри-Кри, когда увидел Анрио с блокнотом в руках.
Эрнест Анрио сказал Бантару правду, что он коммерсант, ибо он и в самом деле торговал честью французского солдата и во время войны с Пруссией и после заключения мира, когда, по наущению своих хозяев, натравлял армию на парижский народ.
Он не лгал и тогда, когда утверждал, что увлекается живописью. Он действительно окончил художественную школу, где обучались сыновья богатых французских аристократов. Для зачисления юноши в эту школу понадобилось восстановить приставку «де» перед фамилией, утраченную его дедом во время Французской революции 1789 года. Эрнест д’Анрио числился в школе среди наиболее знатных и наименее способных юношей.
Но Анрио не сказал всей правды: он скрыл от Бантара, что не любовь к искусству, а другая страсть двигала им, что больше, чем живопись, он любил блестящую офицерскую форму бывшей императорской армии.
Кри-Кри, обладавший талантом подражания, способностью копировать походку, манеру речи и жесты других людей, был очень наблюдателен. Его сразу поразила военная выправка Анрио.
Анрио действительно был офицером версальской армии. Несмотря на молодой еще возраст – ему не было тридцати пяти лет, – он успел сделать блестящую карьеру.
18 марта капитан Анрио, незаметный адъютант генерала Винуа, одним ловким ходом достиг вершины офицерских чинов: на следующий же день генерал Винуа представил его Тьеру, главе правительства, бежавшего из Парижа в Версаль. Винуа рекомендовал его для поручении, требующих находчивости, смелости и цинизма.
Чем же купил Эрнест Анрио такое доверие своего начальства?
Дело было так. Когда Винуа под натиском огромной толпы гвардейцев, сопровождаемых женщинами и детьми, вынужден был спешно оставить занятые им позиции на площади Клиши, он послал своего адъютанта Анрио с донесением к военному министру, генералу Лефло, командовавшему операциями на площади Бастилии. Но и здесь войска реакции оказались ненадежны: они не хотели стрелять в народ. Анрио, прибыв на площадь, увидел, что солдаты братаются с народом, а гвардейцы окружают Лефло и его свиту. В тот момент, когда Анрио наконец приблизился к Лефло, с трудом протиснувшись сквозь толпу, вдруг почему-то наступила тишина. Анрио вскочил на груду камней и, окинув взором площадь, понял, какой удобный случай ему представляется. Со стороны Лионской улицы медленно двигалась похоронная процессия.
– Обнажите головы! – крикнул капитан Анрио.
Стоя на груде камней и возвышаясь над толпой, как оратор на трибуне, он снял военное кепи и держал его в вытянутой руке. Рука указывала на похоронную процессию.
Взоры всех обратились к гробу на простых дрогах. За гробом, опустив голову, шел седой старик.
– Это Виктор Гюго[22]22
Гюго Виктор (1802–1885) – знаменитый французский поэт и романист, один из основателей романтической школы во Франции. После переворота 1851 года и до 1870 года находился в изгнании.
[Закрыть] хоронит своего сына! – пронеслось в толпе.
Кто в Париже не знал великого поэта? В это именно время Гюго пользовался наибольшей любовью народа.
Поэт вернулся недавно с далеких английских островов, где он около двадцати лет провел в изгнании после переворота 1851 года. Всем памятны слова, сказанные поэтом при прощании с Францией:
И вот он вернулся в Париж в сентябре 1870 года. Через несколько месяцев после этого в Бордо умер его любимый сын Шарль, тоже писатель. Теперь за гробом шел старик, убитый горем, который не замечал и не видел ничего, кроме медленно продвигающихся сквозь толпу дрог и тихо покачивавшегося на них гроба.
Гвардейцы и вооруженные парижане по-военному салютовали процессии. Многие бросились разбирать камни, нагроможденные здесь для прикрытия от выстрелов и мешавшие теперь процессии. Этим моментом и воспользовался Анрио, чтобы увести генерала Лефло и спрятать его в безопасном месте.
Когда Винуа во всех подробностях рассказал о находчивости своего адъютанта Тьеру, тот заметил:
– Если выразиться точнее, ваш Анрио хорошо использовал благородный дух французского народа и его романтическую любовь к искусству. Узнаю тебя, парижанин!
Немного помолчав, он лицемерно добавил:
– Только ты способен в разгар боя отложить ружье и снять каску, чтобы обнажить голову перед павшим товарищем!
Пройдясь по комнате и задержавшись перед большим портретом Жан-Жака Руссо[24]24
Руссо Жан-Жак (1712–1778) – знаменитый французский писатель и философ.
[Закрыть], висевшим над камином, Тьер подумал: «И этой твоей благородной слабостью, Париж, я воспользуюсь: в эту обнаженную голову, начиненную верой в братство и равенство, я поражу тебя, Париж!» А вслух он сказал:
– К утру, генерал, приготовьте план наступления на Париж. – И, оскалив зубы, с улыбкой, похожей на гримасу человека, выпившего по ошибке уксус, добавил: – Если французские генералы не сумели во-время защитить Париж, им теперь придется наступать на Париж, чтобы исправить свою ошибку.
Винуа молча проглотил эту ядовитую пилюлю.
Только теперь заметив раболепную улыбку на лице капитана Анрио, Тьер обратился к нему:
– Вы, капитан, останьтесь. У меня будет для вас особое поручение.
Так началась карьера Анрио.
С Люсьеном Капоралем Анрио впервые встретился в немецких лагерях для военнопленных. Офицер Капораль был взят в плен после кровопролитного сражения при Сен-Приво. Армия генерала Базена, имевшая против себя вдвое превосходящего численностью противника, потерпела тяжелое поражение, потеряв много убитыми, а еще больше – пленными.
Сын крупного акционера железнодорожной компании, Люсьен Капораль, готовившийся стать адвокатом, один из первых отозвался на призыв империи, объявившей набор добровольцев в армию. Когда началась война с Пруссией, во Франции не было еще всеобщей воинской повинности, и каждый имел право нанять вместо себя заместителя, который и отбывал за него воинскую службу. Но Люсьен Капораль отверг предложение своего богатого папаши, пожелавшего оградить сына от опасностей войны.
Он принадлежал к радикальной части буржуазной молодежи, вращался в обществе левых республиканцев, имел друзей среди социалистов. Во время стачки шахтеров на Кентенском руднике, за два года до объявления Коммуны, когда рабочую демонстрацию расстрелял батальон регулярных войск, Люсьен дал свою подпись под протестом группы лиц свободных профессий. Это выступление стоило Люсьену временного разрыва с отцом, но зато сблизило его с молодой учительницей Мадлен Рок, принимавшей деятельное участие в организации помощи семьям шахтеров.
Когда же через год отечество оказалось под угрозой, нашествия пруссаков, Мадлен Рок не только не удержала своего жениха, пожелавшего записаться добровольцем, но, наоборот, приветствовала его решение стать под ружье.
После ухода Люсьена на фронт она терпеливо переносила разлуку с ним и в своих письмах поддерживала в нем мужество и бесстрашие.
Плен прервал их переписку, и Капораль оказался без моральной поддержки Мадлен, без ее регулярных сообщений о положении дел в Париже.
О мартовских событиях Капораль получил совершенно извращенное представление от агентов, присланных Тьером специально для создания среди пленных французских офицеров враждебного отношения к Коммуне. По сговору Тьера и прусского командования, эти офицеры должны были вместе со своими войсковыми частями выступить против рабочего Парижа. Вскоре после провозглашения Коммуны в плену произошла встреча Люсьена Капораля с капитаном Эрнестом Анрио, одним из таких агентов Тьера.
В минуту откровенности Люсьен признался новому знакомому в том, как тоскует без писем Мадлен, как рвется к ней. Предприимчивый Анрио предложил Капоралю помочь бежать из плена в Париж, но, в свою очередь, потребовал оказания ответной небольшой услуги. Люсьен охотно согласился, тем более, что и просьба, как ему казалось, была незначительна: надо было найти в Париже по указанному адресу человека и передать ему письмо капитана.
– Так как сейчас в Париже царит красный террор, – добавил с небрежным видом Анрио, – и все честные люди запуганы, вы должны будете выполнить одну формальность – обратиться к моему приятелю со следующими словами: «Не найдется ли у вас стакана горячей воды? Моя голубая кровь совсем застыла». На это он вам ответит: «Хотя у вас кровь не голубая, а красная, я вам дам горячей воды». Только после этого вы передадите ему письмо и небольшую сумму денег от меня. Он сумеет подробно рассказать вам о парижских делах… не хуже вашей невесты.
Вскоре Люсьен смог убедиться, что в лице Анрио он встретил не легкомысленного болтуна. Через несколько дней, следуя наставлениям Анрио и при помощи указанных ему людей, Люсьен очутился в Париже. Верный данному слову, Люсьен прежде всего направился по указанному Анрио адресу.
Встреча произошла именно так, как описывал Анрио. Но, когда Люсьен, выполнив поручение, собирался уходить, толстый, но очень подвижной человек невысокого роста, с слегка отвисшей нижней губой, «приятель» Анрио, жестом остановил его:
– Я вас немного задержу, чтобы при вас прочесть письмо капитана. Может быть, в нем есть что-нибудь интересное и для вас. Присядьте, пожалуйста.
Капоралю показалось, что устремленные на него из-под темных очков глаза лукаво улыбались.
Капораль сел. Ждать ему пришлось недолго. Человек в черных очках, Альберт Жимоно, как значилось на конверте, вытащил записку и, не выпуская ее из рук, показал Капоралю:
– Это ваш почерк, господин Капораль?
Капораль прочел еще раз документ, который был ему хорошо знаком. Ведь он сам писал его под диктовку Анрио:
«Я, нижеподписавшийся, удостоверяю, что получил от капитана Эрнеста Анрио для передачи господину Альберту Жимоно в Париже 1000 франков. Люсьен Капораль. 7 апреля 1871 г.»
– Да, – подтвердил Люсьен, все еще не придавая никакого значения документу, – это писал я. Господин Анрио, повидимому, прислал расписку для того, чтобы вы мне ее вернули. Проверьте деньги, чтобы не было недоразумений.
– Какие же могут быть недоразумения? – рассмеялся Жимоно. – Но вы ошибаетесь относительно расписки. Она имеет совсем другое назначение. Видите ли, Коммуна обречена; версальские войска подтягиваются к Парижу; вместе с прусскими солдатами, обложившими город с севера и востока, войска Версаля сдавят горло Парижа железным кольцом.
– Так, значит, – сказал Капораль, – контрреволюция одержит верх над республикой?
– Над республикой? – переспросил Жимоно с иронической улыбкой. – Над какой республикой? В Париже нет больше республики. Здесь царствует анархия, именуемая Коммуной. Республика в лице Национального собрания существует в Версале и во всей Франции, кроме Парижа, где власть взяли взбунтовавшиеся рабочие. Здесь частная собственность больше не священна, здесь национализируются фабрики, а домовладелец не имеет права взыскивать плату со своих квартирантов… О такой ли республике мечтали вы, господин Капораль?
– То, что вы мне сказали, заставляет о многом призадуматься. Я только что приехал в Париж и, как обещал Анрио, пришел к вам первому, даже не повидав своей невесты… Но я не понимаю, какое отношение имеет наш разговор к расписке, которую вы держите в руках.
– Не прикидывайтесь наивным, Капораль! – с искренним раздражением вскричал вдруг Жимоно. – Неужели вы не понимаете, почему капитан Анрио возился с вами. Могу сказать яснее: приняв от него поручение и согласившись пойти ко мне, вы тем самым связали себя по рукам и ногам. Вам все еще непонятно, что после визита ко мне вы уже не можете итти по одному пути с мятежными парижанами? Вы нужны нам. Поэтому Анрио помог вам «бежать», а отнюдь не для того, чтобы соединить вас с бесноватой Мадлен Рок.
– Ни слова больше! – вскочив со стула, крикнул Капораль и схватил бутылку с вином, стоявшую на столе.
– Ну, ну, спокойнее, молодой человек! – поднялся в свою очередь Жимоно, вынув из стола револьвер. – Я вижу, вам надо подышать несколько дней парижским воздухом, чтобы убедиться, кто прав, и кстати удостовериться, какой опасности подвергаются акции вашего папаши. А вы ведь, если я не ошибаюсь, его единственный наследник?
Люсьен ничего не ответил. Он круто повернулся и зашагал к выходу. Когда он уже взялся за ручку двери, позади раздался голос Жимоно:
– Прошу помнить: если вы вздумаете отвиливать, Рауль Риго[25]25
Риго Рауль (1846–1871) – один из активнейших деятелен Парижской коммуны; возглавлял полицию и прокуратуру Коммуны; расстрелян версальцами 24 мая 1871 года.
[Закрыть] получит по почте подписанный вами документ, и генеральный прокурор Коммуны узнает, что Люсьен Капораль – агент Тьера. Мадлен Рок будет вручена копия этого сообщения. Сюда не трудитесь приходить. Меня здесь больше не застанете. Мы вас найдем, когда это будет нужно.
Капораль стоял в нерешительности. Затем, не произнеся больше ни слова, повернул ручку двери и вышел.
Глава шестая
ВЕРСАЛЬСКИЕ ШПИОНЫ
Не прошло и нескольких минут после ухода Кри-Кри, как на улице Рампоно снова показался Анрио. Заметив его, Люсьен пошел ему навстречу.
– Этого подручного из кафе надо остерегаться, – сказал Люсьен, когда они поровнялись. – Он убежден, что вы срисовывали баррикаду не зря, и не простит моего снисходительного к вам отношения.
– Вы, кажется, немного струсили, Капораль, и, может быть, даже раскаиваетесь, что выручили меня? – с явной иронией произнес Анрио и добавил смеясь: – Этот мальчишка возьмет, пожалуй, теперь под сомнение и всю историю вашего «побега». – Анрио сделал ударение на последнем слове.
Люсьен поморщился.
– Дело прошлое, – сказал он, – но этот щенок действительно заставил меня пережить немало тревожных минут. После того как я вернулся, он не давал мне прохода. Стоило мне показаться в кафе, где Бантар частенько назначал мне встречи, – он был уже тут как тут. И каждый раз приставал, чтобы я рассказывал ему подробности побега из прусского плена.
– Ну, теперь к делу, – переменив тон, произнес Анрио. – Взрывом фабрики вы показали, что покончили со всякими колебаниями…
– Вы знаете, – мрачно возразил Капораль, – что колебания эти вызывались неуверенностью в судьбе моей невесты, Мадлен Рок. Она – неистовая женщина. Она не останавливается ни перед чем, рвется в самые опасные места. Мне никак не удается умерить ее пыл.
– Вы можете мне не рассказывать о Мадлен Рок. Ее хорошо знают у нас. Скажу прямо, если бы не услуги, которые вы оказываете нам, Мадлен давно бы уже не была в живых. Поэтому в ваших интересах как можно скорее устроить так, чтобы она попала к нам в плен, а дальше я о ней позабочусь.
– Да, – согласился Люсьен, – надо захватить врасплох баррикаду Рампоно, на которую Бантар возлагает так много надежд.
– Но разве Мадлен не состоит в женском батальоне Луизы Мишель? – осведомился Анрио.
– Бантар, по моему настоянию, перевел Мадлен в наш отряд. Таким образом, Мадлен примет участие в защите баррикады на Рампоно.
– Хорошо. Теперь дело за вами: установите точно число защитников. План баррикады мне удалось зарисовать, несмотря на вмешательство мальчишки…
– Силы коммунаров ничтожны. Я не понимаю, почему вы затягиваете дело, – перебил его Люсьен.
– Быстрый разгром коммунаров невыгоден Тьеру, – объяснил Анрио: – чем длительнее будет агония Коммуны, тем больше прольется крови и тем дольше не смогут рабочие снова поднять голову. Помните: дело сейчас не в захвате баррикады. Больше суток коммунары все равно не продержатся. Но нам важно с корнем уничтожить всех этих безумцев. Сейчас для нас важнее всего окружить Париж кольцом наших войск и не выпустить коммунаров из города. Ваша задача следить, чтобы никто из вожаков не успел скрыться.
– Я хорошо все усвоил, и повторять мне не надо, – мрачно подтвердил Люсьен. – Нам надо только выбрать место для наших встреч подальше отсюда.
– Я предлагаю встретиться завтра в семь утра у Трех каштанов на бульваре Рошешуар.
Тьер, пользуясь благодушием и доверчивостью правительства Коммуны, наводнил Париж «своими людьми», которые шпионили, осведомляя Версаль о всех мероприятиях Коммуны, о расположении укреплений и средствах защиты; они вредительски расстраивали транспорт, средства связи, портили машины и орудия, взрывали хранилища боеприпасов.
Разрушив прежний государственный аппарат, Коммуна не успела очистить все органы новой рабочей власти от контрреволюционеров. Вредители и саботажники всячески противились проведению мероприятий правительства этого первого рабочего государства.
Агенты Тьера наводняли Париж контрреволюционными газетами, доставлявшимися из Версаля, и сеяли злостные слухи, имевшие целью поколебать стойкость коммунаров. Они восстанавливали население Парижа против Коммуны и обливали грязью наиболее популярных, любимых народом борцов за Коммуну, добиваясь нередко отстранения от руководства честных людей и назначения на их место предателей. О том, какого размаха достигала провокация тьеровской агентуры, свидетельствует трагическая история с генералом Ярославом Домбровским. Этот пламенный революционер, поляк, бывший офицер русской армии, был осужден на вечную ссылку в далекую Сибирь за участие в польском восстании против царского гнета в 1863 году. Но ему удалось бежать во Францию, где он принимал участие в революционном движении.
Позже, когда Тьер напал на Париж, Домбровский был назначен генералом Коммуны и комендантом Парижа, а затем, после неудач, которые потерпели коммунары в первых боях с версальцами, был поставлен во главе войск, действовавших в Нейи. Он руководил также обороной западного укрепленного участка, позже и Монмартра. Домбровский проявлял беспримерное мужество и храбрость во время боя. Он был опасен для врагов еще и тем, что настойчиво боролся за переход от обороны к наступлению. Он требовал от правительства Коммуны упорядочения руководства обороной, противодействуя анархии, которая царила в военном ведомстве.
Вот почему Тьер задумал дьявольский план если не купить этого человека, то, по крайней мере, опорочить его.
Он подослал к Домбровскому своего агента с предложением предать Коммуну. Домбровский тотчас сообщил об этом прокурору Риго, и у них созрел план ответить хитростью на провокацию: принять предложение и впустить часть армии версальцев в Париж, устроив им таким образом ловушку.
Однако в последний момент они отказались от этого плана. Тогда агенты Тьера стали распространять фальшивки-письма, компрометирующие Домбровского, который якобы получил взятку от Тьера. Провокация не удалась, но она заставила Домбровского пережить много тяжелых минут.
Меры борьбы с провокациями и диверсиями внутренних врагов Коммуна стала принимать с большим запозданием, и они не носили систематического характера.
Вот почему Люсьену Капоралю было нетрудно плести паутину предательства.
Глава седьмая
«КОММУНА ИЛИ СМЕРТЬ!»
Весь опыт сооружения баррикад, накопленный за время атак версальских войск, был использован Жозефом Бантаром при постройке укрепления на улице Рампоно. С фронта баррикада была неприступна. Сюда были свезены десятки возов с бочками, которыми было заполнено пространство между двумя стенами. Одна стена была выложена из камней, другая – из бумажных кип. На баррикаде царило оживление, когда к ней подходил Кри-Кри.
– Эй, глядите-ка, что я нашел! Вот это находка!
Жако, молодой парень с маленькими, недавно пробившимися усиками, веснусчатым лицом и веселыми карими глазами, разглядывал какой-то металлический предмет, который он извлек из кучи строительного мусора, собранного на развалинах разрушенного версальскими снарядами дома.
– Что там такое? – отозвался Кри-Кри. – Уж не кости ли слона из зоологического сада, которого недавно съели парижане?
– Дурень, смотри, это осколок зажигательной бомбы!
– Ну-у! – Кри-Кри наклонился вместе с Жако и стал рассматривать остатки металлической коробки с неровными краями.
Несколько коммунаров также бросили свою работу и присоединились к мальчикам.
– Этакие мерзавцы эти версальцы! – с возмущением сказал один из взрослых федератов. – Ведь это одна из тех знаменитых бомб, которые они придумали. Они не решались применять их против пруссаков, ну, а для парижских рабочих все средства хороши! Негодяи!
– Ну, друзья, как подвигается работа? – Люсьен Капораль, неизменно свежий, чисто выбритый и аккуратно одетый, показался у баррикады.
Увидев Люсьена, все снова принялись за работу.
– Ничего, гражданин Капораль, как будто скоро кончим. Нам осталось немного.
– Хорошо, хорошо, – сказал Люсьен, проверяя прочность укрепления, сооруженного из балок, щебня и мешков с песком. – Хорошо! – еще раз повторил он и направился в другой конец баррикады.
Здесь постройка была поручена подрядчику. С тех пор как Париж покрылся сетью баррикад, находилось немало ловких дельцов, предлагавших свои услуги по их постройке, и Коммуна была вынуждена прибегать к их помощи.
Сооружение баррикады на улице Рампоно было поручено Кламару, специалисту по строительным работам.
Увидев Люсьена, Кламар почтительно снял шляпу и заискивающим тоном спросил:
– Не угодно ли зам будет, господин Капораль, осмотреть нашу работу?
Люсьен, ничего не ответив, пошел с Кламаром.
Беседа между коммунарами снова возобновилась.
– Да, – говорил один из пожилых коммунаров, – неладно получилось, что Париж оказался отрезанным от Франции; об этом постарался Тьер. Ему это нетрудно было сделать при помощи своих друзей, пруссаков.
– Еще бы! – ответил другой.
Он упорно долбил мотыгой неподдававшуюся землю. Воткнув мотыгу в горку песка, он отер пот со лба, закурил папиросу и сказал:
– Вот что я тебе скажу, Винэ: если и теперь Франция не услышит нашего призыва, нам конец! Читал ты последнее воззвание, адресованное всему французскому народу?[26]26
Воззвание написано 15 мая 1871 года и подписано Паскалем Груссэ.
[Закрыть]
– Нет, – сказал Винэ и тоже отложил работу.
– О, это замечательный документ!
Коммунар вытащил из кармана аккуратно сложенный листок и, откашлявшись, начал его читать с большим выражением, делая паузы и повышая голос в наиболее важных местах:
«Героический, непобедимый, неутомимый Париж борется без устали и без передышки.
Большие города Франции, неужели вы останетесь равнодушными свидетелями этого единоборства не на жизнь, а на смерть, происходящего между Будущим и Прошлым, между Республикой и Монархией.
Не помогать Парижу – значит его предать!
Чего же вы ждете, чтобы подняться? Чего вы ждете, чтобы сбросить бесчестных агентов правительства капитуляции и позора, которое попрошайничает и в этот самый момент покупает у прусской армии снаряды для бомбардировки Парижа со всех сторон.
Большие города, вы присылаете Парижу братский привет. Вы говорите ему: сердцем мы с вами!
Теперь не до манифестов. Настало время действовать. Сегодня слово принадлежит пушке!
Довольно платонических восклицаний! У вас есть ружья и снаряды. К оружию! Восстаньте, города Франции!
Не забывайте вы, Лион, Марсель, Лилль, Тулуза, Нант, Бордо и другие: если Париж падет в борьбе за свободу мира, мстительница-история с полным правом скажет, что Париж был удушен и что вы дали свершиться этому преступлению».
– Это хорошо написано! – восторженно вскричали Кри-Кри и Жако.
– Эх вы, молодежь! – улыбаясь, сказал Винэ. – Никто не спорит, что это хорошие слова. Но где гарантия, что города ответят на наш призыв? Говорят, что в Марселе Коммуна продержалась всего две неделя, а в других городах и того меньше. Вот разве только Лион нас поддержит… Я слыхал, что там снова восстание…
– Что касается Парижа, то мы еще продержимся, – бодро сказал пожилой федерат, – за бойцами у нас дело не станет, были бы только патроны.
– Баста! Время отдыха окончилось! – прокричал Винэ, взявшись за мотыгу, и все дружно последовали его примеру.
– А вот и Мадлен! – воскликнул Кри-Кри.
Мадлен Рок, приветственно помахав рукой федератам, хотела пройти, не останавливаясь, к дальнему краю баррикады, но несколько голосов сразу окликнуло ее:
– Мадемуазель Мадлен, посмотрите на нашу работу! Мадемуазель Мадлен!
– Я не сомневаюсь, что у вас работа идет хорошо, – улыбнулась Мадлен, показывая свои ровные зубы. – Я хочу посмотреть, как дела у Кламара. Это важнее!
– Там Люсьен Капораль, – поспешил сообщить Кри-Кри.
– Тем лучше, – кивнула головой Мадлен и прошла дальше.
Увидев Мадлен, Люсьен бросился ей навстречу:
– Как хорошо, дорогая, что ты пришла!
Мадлен рассеянно ответила на приветствие Люсьена. Она не отрываясь смотрела на стену, возводимую Кламаром. Нетрудно было заметить, что со вчерашнего дня постройка нисколько не подвинулась вперед.
– Гражданин Кламар, – произнесла Мадлен, резко отчеканивая слова, – мне не нравится ваша работа!
Кламар съежился под суровым взглядом Мадлен.
– Мадемуазель, вы слишком строги и забываете, что у меня нет нужных материалов и людей… Я уже докладывал господину Капоралю, который вполне со мной согласен…
– Не знаю, о чем вы докладывали Капоралю, – перебила его Мадлен, – но за людьми у нас остановки не бывает. Что касается материалов…
– Осмелюсь сказать, мадемуазель, ваши люди не идут ко мне работать, а наемных рабочих трудно найти.
– Все ясно, – по-военному произнесла Мадлен. – Гражданин Кламар, вы свободны. Нам ваши услуги не нужны. Вам больше подходит строить триумфальную арку для встречи версальцев.
Кламар, сконфуженно почесав затылок, отошел в сторону.
– Я попробую договориться с депутатом Бантаром, – пробормотал он, ни к кому не обращаясь.
Мадлен вся кипела. Голубые глаза ее метали молнии, руки нервно сжимали висевший у пояса револьвер.
– Мадлен, дорогая, – ласково взяв ее под руку, сказал Люсьен, – ты не права. Кламар может еще нам пригодиться. Ты вооружаешь его против нас, таким путем мы от него ничего не добьемся.
– Чтобы заставить работать этих каналий, – вспыхнула Мадлен, – существует одно средство – вот это! – и она выразительно указала на револьвер.
– Успокойся! Ты смотришь так сердито, как будто хочешь испепелить и меня заодно с этим Кламаром, – пошутил Люсьен, но в его шутке не было веселости.
Мадлен, наоборот, рассмеялась совершенно искренне. От недавнего гнева не осталось и следа, когда она сказала, обращаясь к Люсьену:
– Ты не знаешь, как он меня обозлил! Еще минута, и я, кажется, пустила бы в ход револьвер. Да и ты хорош, не видишь, что он явно мешкает.
– Но ведь я не каменщик и не конструктор, к тому же и материалы…
– Глупости! – перебила его Мадлен. – Не надо быть ни каменщиком, ни конструктором, чтобы видеть, что Кламар работает плохо.
– Нельзя же требовать, чтобы старик Кламар горел на работе так же, как молодая, полная сил Мадлен Рок…
– Брось шутки. Я не узнаю тебя, Люсьен! С некоторых пор ты стал какой-то странный.
– Я не узнаю тебя, Люсьен!
– Я почти не вижу тебя, Мадлен, в эти безумные дни. От этого и происходит наша видимая отчужденность.
– Я всегда помню о тебе, мой милый, – сказала вдруг мягко и задушевно Мадлен, положив руку на плечо Люсьена. – Настали дни тяжелых испытаний. Надо их выдержать, Люсьен. Да?
С этими словами она взглянула прямо в глаза Люсьена, как бы стараясь в них что-то прочесть.
Люсьен отвел взгляд и смущенно пробормотал:
– Ты знаешь, Мадлен, что положение наше совсем не так весело, как это пытается изобразить Бантар. Версальцы заняли три четверти Парижа. У Коммуны нет никаких шансов на победу, а Жозеф балагурит и распевает песенки…
– Куда девалось твое мужество, Люсьен? Как ты можешь упрекать Бантара! Он поет и балагурит… Да ведь это прекрасно! Он поднимает дух бойцов! Он не только поет и балагурит, он организует, работает, борется!
– Ты не понимаешь меня, Мадлен. Я не пожалею жизни за республику, и тебе не придется стыдиться за меня перед товарищами. Но я против бессмысленной гибели ради упрямства или ради глупости других. Пойми меня: затея Жозефа укрепиться в районе Рампоно и удержать наступление версальцев – безумная затея и, кроме бесполезных человеческих жертв, ничего не даст. Моя любовь к тебе…
– Мне противна такая любовь, которая делает тебя трусом, – нетерпеливо перебила Мадлен.
Люсьен понял, что зашел слишком далеко. Схватив Мадлен за руку, он сказал с жаром:
– Дорогая, обещаю тебе, что эта минутная слабость, вызванная бессонными ночами, больше не повторится…
Мадлен тревожно посмотрела на своего друга:
– Хорошо, Люсьен, я верю тебе… – и она медленно направилась к строителям баррикады.
Подождав, чтобы Мадлен отошла на некоторое расстояние, Кламар приблизился к Люсьену и почтительно приподнял шляпу.
– Извините, что побеспокоил вас, – сказал он, – но я не знаю, кого слушать, что делать…
– Повиноваться гражданке Рок, – сухо ответил Люсьен.
Он осмотрелся кругом и, увидев, что за ними никто не наблюдает, добавил:
– От вас, Кламар, я никак не ожидал такой наивности. Неужели вы не понимаете, что ваш саботаж распознает каждый ребенок? Конечно, теперь вам не остается ничего другого, как уйти с баррикады.
В это время на улице показалась Мари с корзинкой цветов. Еще издали слышался ее свежий, звонкий голос, кричавший нараспев:
– Фиалки, всего два су! Душистые, свежие фиалки, всего два су!
Навстречу девочке дружным шагом, нога в ногу, плечо к плечу, шел отряд федератов: это была молодежь Парижа, его цвет. Старшему на вид было едва ли двадцать два года. Мадлен, увидев федератов еще издали, сдернула кепи и приветственно замахала навстречу идущим.
Один из них, безусый юноша, поровнявшись с Мари, крикнул:
– Дай мне фиалок, малютка! Они будут напоминать о тебе там, в огненной печи, подогреваемой версальскими снарядами.
Мари, пытаясь шагать в ногу с отрядом, протянула федерату букетик.
Юноша полез в карман за мелочью.
Мари заколебалась:
– Нет, нет, не надо! – И уже совсем решительно добавила: – Раз вы идете в бой, я не возьму с вас денег.
Эти слова девочки вызвали одобрительные возгласы федератов.
– Браво! Вот это по-нашему! – воскликнул с восхищением получивший цветы федерат.
Он всунул фиалки в дуло ружья и, высоко подняв его, послал девочке привет свободной рукой.
И, поднимая пыль, отряд исчез из виду.
Приблизившись к баррикаде, Мари увидела Кри-Кри и окликнула его.
Кри-Кри стоял в вырытой яме, так что Мари пришлось наклониться, чтобы он услышал ее слова.
– Слушай, – сказала девочка, – тетка Дидье беснуется. Она говорит, что выгонит тебя из кафе.
– Ну, и пусть беснуется! – Кри-Кри мастерски сплюнул. – Очень она мне нужна! Если меня завтра убьют на баррикаде, – прихвастнул он, – она все равно будет ворчать: «Где Кри-Кри? Почему он не на работе?»
Последние слова Кри-Кри произнес пискливо, удачно подражая пронзительному голосу старухи.
– Откуси себе язык, – плаксиво сказала Мари. – Я терпеть не могу, когда ты говоришь о смерти.
– Ну, девочка, сейчас такое время, что надо ко всему привыкать, – поучительным тоном сказал Кри-Кри, довольный тем впечатлением, какое его слова произвели на подругу. – Ладно, болтать мне некогда. Знаешь что? Приходи завтра с утра, только пораньше, часов в шесть, к Трем каштанам. Поговорим тогда обо всем. Не проспишь?
