Текст книги "Кри-Кри"

Автор книги: Евгения Яхнина

Глава восемнадцатая
ТРЕХЦВЕТНЫЕ ПОВЯЗКИ

Тетушка Дидье была возмущена. Она всегда считала нелепостью мысль о создании Коммуны, о каком-то рабочем правительстве. К чему призывать к власти не умеющих управлять рабочих, когда господин Тьер прекрасно для этого годится? Для нее лично жизнь была гораздо, спокойнее, пока не было Коммуны: и дела кафе шли бойко, и никто не приставал, чтобы малолетние работали меньше взрослых.

Правда, Коммуна оказалась очень деликатной и не тронула вкладов частных лиц. Но такая добропорядочная женщина, как мадам Дидье, не могла спать спокойно, пока у власти были какие-то бунтовщики-рабочие.

И вдруг теперь, – о, черная людская неблагодарность! – теперь вдруг поползла молва, что в ее кафе прятали коммунаров. Ее лучшая подруга, мадам Либу, подтверждала это.

Возмущенная Дидье собственноручно отодвинула буфетную стойку, отдернула тяжелый репсовый занавес, скрывавший чулан, где хранился всякий хлам. Каждый мог лично удостовериться, что никаких «вражеских» следов нигде не было.

– Вы понимаете! – тряся кружевной наколкой, кричала мадам Дидье, обращаясь к одному из своих завсегдатаев, виноторговцу Дебри. – Вы понимаете, так оскорблять честную женщину! Это значит пользоваться тем, что я бедная вдова. Обвинять меня в том, что я плохая патриотка! Знаете ли вы, – тут тетушка Дидье так грозно надвинулась на виноторговца, что тот должен был отступить на несколько шагов. – Знаете ли вы, кто сообщил полиции о том, что в доме номер шесть по улице Карно было гнездо коммунаров? Мадам Дидье! – Она ударила себя по мощной груди. – Кто обнаружил, что консьерж дома номер сорок два по нашей улице потворствовал коммунарам? Мадам Дидье! И после этого говорить, что я укрываю федератов! Ну, где, скажите вы, где справедливость?!

Тетушка Дидье выдохлась после такой длинной речи. Она схватила тряпку и с ожесточением принялась вытирать мраморные доски столиков.

Она была настолько возбуждена и взволнована, что не сразу обратила внимание на молодого приземистого офицера, ввалившегося в кафе в сопровождении двух жандармов.

А между тем, не будь тетушка Дидье так возбуждена, она сразу, по их виду, поняла бы, что они пришли неспроста.

– Эй ты, мамаша! – грубо крикнул офицер. – Мы получили сведения, что ты укрываешь раненых коммунаров!

– Я?!

Мадам Дидье всплеснула короткими руками и на мгновение застыла. Но тотчас же к ней вернулась способность речи, и она застрекотала, не успевая окончить одну фразу и посылая ей вслед другую, также неоконченную.

– Это что же такое? Что все это значит? Я бедная, одинокая вдова… Я сама разорилась из-за этой проклятой стрельбы! Что касается мадам Либу – я насквозь вижу все ее козни! Вы лучше ее спросите, какое положение при Коммуне занимал ее племянник… Пусть лучше она вам порасскажет о нем, а не порочит честную женщину! Я бедная вдова…

– Прекрати болтовню! – грубо прервал офицер поток красноречия тетушки Дидье. – Следы крови там, на улице, ведут прямо к твоему кафе.

– Пусть гром господний разразит меня! Пусть у меня отсохнет язык, если я вру! Я одинока, как пень! У меня живет только мой подручный, бедный сиротка Шарло. Да и тот ушел со вчерашнего утра. Я послала его за цикорием, а его все нет! Ума не приложу, куда он девался! Без него я, как без рук. Хоть торговля и слаба в эти дни, но все-таки разве одной управиться?.. Ведь я бедная вдова, одинокая женщина…

– Ты не очень-то напирай на то, что ты женского пола, – сердито сказал офицер, которому надоело слушать ее болтовню. – Мы прекрасно знаем, какие теперь бывают женщины. Мы вчера убедились в этом, сражаясь с женским батальоном. Ну и бабы! Им ни огонь, ни штык – все нипочем. Так что ты, тетушка, не очень напирай на то, что ты женщина! Лучше говори всю правду…

Тетушка Дидье только что собралась засыпать офицера новым потоком объяснений, как вдруг ее ухо уловило крик Мари:

– Мадам Дидье! Мадам Дидье!

И, к великому ее удивлению и ужасу, в дверях кафе показался Кри-Кри, которого вела под руку Мари. Мальчик был неузнаваемо бледен. Из руки, почти у самого плеча, струйкой стекала кровь, окрашивая в алый цвет разорванный рукав куртки. Мари, как всегда, шла легкой походкой, хотя на одной ее руке висел Кри-Кри, на другой – корзинка с цветами.

– Это еще что за птицы? – вырвалось у офицера.

– Боже мой, да это Кри-Кри! Но в каком виде! Что с ним случилось?! Вечно этот мальчишка суется, куда не надо!

Мари совершенно вошла в роль. Казалось, это была не та девочка, которая четверть часа тому назад беспомощно спрашивала у Кри-Кри, что делать с шаспо. Она говорила, и голос ее звучал естественно, и убедительно:

– Подумайте только, мадам, бедняжка Кри-Кри ранен еще со вчерашнего дня! Но он хотел скрыть это от вас и сбросил повязку. Теперь рана снова открылась. Я нашла его на пустыре, около окошка его каморки, истекающего кровью. Он хотел достать цикорий по вашему поручению, но его ранили у форта Мишель, когда он возвращался домой. У него, должно быть, серьезная рана. Он забрызгал кровью меня и все кругом…

– Так вот откуда следы крови! – радостно вскричала тетушка Дидье.

Ослабевший Кри-Кри заговорил тихим голосом!:

– Извините, мадам Дидье, я растерял весь цикорий. Когда меня ранили, я нагнулся, чтобы его собрать, но у меня закружилась голова. А я не смел показаться вам на глаза без цикория, – добавил он сокрушенно.

Но офицер не склонен был так легко поверить рассказам детей.

– Что ты там плетешь, щенок? Меня это мало интересует. Лучше скажи, почему у тебя лицо в копоти? Тоже понюхал пороху? Знаю вас, канальи!

Почувствовав опасность, Мари бросилась вперед, заслоняя Кри-Кри своей хрупкой фигуркой.

– У него лицо не в копоти, а в слезах. Его ранили, ему больно. Его надо скорее перевязать, – бормотала она, – он может истечь кровью.

– Брось эти нежности! – грубо сказал офицер. – Эй ты, раненый, покажи-ка свои руки. Готов пари держать, что они еще недавно держали шаспо.

– Господин капитан, вы только посмотрите на его глаза, – не то со смущением, не то со злобой сказал жандарм. – Ни дать, ни взять – волчонок, который сейчас бросится и перегрызет вам горло зубами.

И действительно, лицо Кри-Кри было страшно в эту минуту. Глаза его сверкали ненавистью. Стиснув зубы, сдерживая дыхание, он думал только об одном: «На мне знамя! Оно должно быть спасено! Я не должен связываться с офицером. Так сказал дядя Жозеф».

В это время он почувствовал, что силы покидают его. Перед глазами поплыли зеленые круги. Лицо и фигура тетушки Дидье начали расплываться, таять, золотые галуны офицера терять блеск.

– Довольно разговоров! – решил офицер. – Поставим его к стенке! Мы наверняка от этого ничего не потеряем! – Он злобно толкнул Кри-Кри по направлению к двери.

Кри-Кри еле удержался на ногах, но не издал ни одного звука.

Только тетушка Дидье умоляюще сложила руки и испустила легкое:

– Ах!

Самообладание Кри-Кри окончательно вывело из себя офицера:

– Чего ж ты молчишь, звереныш? Оглох, что ли?

Но Кри-Кри, к которому вернулось сознание, только гордо выпрямился, не разжимая губ. Мари умоляюще протянула руки. От волнения слова застряли у нее в горле.

– Анри, чего ж ты медлишь? Прикончи его! – обратился офицер к одному из жандармов.

Жандарм грубо схватил Кри-Кри за руку и за шиворот. Несмотря на слабость, мальчик быстро выдернул руку. От резкого движения куртка его лопнула, предательски обнаружив красную полосу.

Только одна Мари поняла, что это означало.

«Теперь все потеряно!» – решила она.

Она заметалась и крепко прильнула к Кри-Кри, загораживая его от жандармов. От ее неосторожного движения опрокинулась корзинка с цветами. Маленькие фиолетовые и желтые букетики рассыпались по полу, а поверх них упала груда трехцветных повязок.

^{_{Она заметалась и крепко прильнула к Кри-Кри, загораживая его от жандармов.}}

Если бы в этот момент снова раздалось грохотание пушек, присутствующие меньше удивились бы, чем при виде этого неожиданного доказательства «благонадежности» Мари и Кри-Кри. У офицера сразу изменилось настроение. Вдобавок, ему надоело возиться с детьми, и он непрочь был скорее отделаться от них.

– Признаюсь, это для меня приятная неожиданность. Никак не ожидал, что вы, мадемуазель, хорошая патриотка, – сказал он совершенно иным тоном.

Мадам Дидье закудахтала веселым голосом:

– Теперь наконец вы собственными глазами убедились, с кем имеете дело… Поверьте, что ко мне в дом не могла пробраться красная зараза. Эти дети невинны, как голуби. Ведь это работа их рук и выполнена по моему заказу, – с важностью добавила она.

Тетушка Дидье даже расчувствовалась от собственного благородства. Она подняла с земли одну из повязок, тщательно сдунула с нее пыль, затем, забыв о своем почтенном возрасте, с ужимками прикрепила повязку к рукаву капитана.

Офицер обратился к Мари с любезной улыбкой:

– Ну, мадемуазель, утрите ваши хорошенькие глазки. Мы боремся с канальями, у которых руки закопчены порохом, а отнюдь не с теми, кто шьет такие повязки. Но ошибки всегда возможны, не правда ли? На войне, как на войне!

Мари, натянуто улыбаясь и все еще не веря тому, что гроза прошла мимо, быстро вынула из кармана носовой платок и, разорвав его, стала стягивать руку Кри-Кри чуть повыше раны. В то же время ловким движением она заколола булавкой роковую прореху на его куртке.

Не желая отставать от девочки, тетушка Дидье любезно протянула ей свой носовой платок.

– Надо увести Кри-Кри в его каморку. Он так бледен, как будто вот-вот потеряет сознание, – озабоченно сказала она.

При упоминании о каморке Кри-Кри собрал последние силы и, криво усмехнувшись, зашептал на ухо хозяйке:

– Не беспокойтесь, мадам Дидье, меня отведет Мари. Не хочу вас пугать, но в мое отсутствие крысы там, вероятно, совсем обнаглели…

Тетушка Дидье шарахнулась от мальчика. Все она могла пережить, даже осаду Парижа, даже правительство Коммуны, но вид этих ужасных животных приводил ее в ужас.

– Ну ладно, тетушка, – обратился к ней офицер, – твой подручный и сам справится. Дай-ка лучше промочить горло. Оно у меня окончательно пересохло от этой болтовни. Есть в вашем кафе что выпить?

– Прошу покорно, господин капитан, – угодливо склонилась тетушка Дидье. – Кафе к вашим услугам. Мой девиз: для версальских победителей пять стаканов вина за деньги, шестой – бесплатно. Прошу убедиться лично…

– Ну что ж, посмотрим, какое у тебя вино! Сумела ли ты приберечь для нас бутылочку настоящего?

С этими словами капитан развязно направился в глубь кафе.

Какое-то оцепенение после всего пережитого нашло на Мари и Кри-Кри. Несколько мгновений они простояли, не двигаясь с места.

Тетушка Дидье, наоборот, не могла удержать потока своей болтовни. Направившись вслед за капитаном, она опять заговорила скороговоркой:

– Нет, вы подумайте только! Сказать, что в моем кафе скрываются раненые бунтовщики! Кто бы поверил, что мадам Либу такая скверная сплетница? Теперь она увидит, что знамя «Веселого сверчка» стоит высоко!

Мари, только теперь вполне осознавшая, какой опасности подвергался Кри-Кри, порывисто бросилась к нему на шею и зарыдала. Кри-Кри успокаивающе провел рукой по ее плечу и сказал тоном взрослого:

– Ну будет, будет, девочка!

И, увидев тетушку Дидье в ее комически разгневанном состоянии, добавил тоном прежнего веселого и беззаботного Кри-Кри:

– Только идиот мог подумать, что в нашем кафе скрываются раненые федераты!

Опираясь на руку Мари, Кри-Кри отправился в свою каморку.

Глава девятнадцатая
«ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО!»

Вместе с партией пленных в несколько сот человек Луи Декаруз шел по улицам Парижа, на которых еще не высохла рабочая кровь, шел в сопровождении усиленного конвоя версальских жандармов.

Прошло уже несколько дней с того момента, как Тьер вступил победителем в Париж. Но кровавый пир мести все еще продолжался.

Гниющие трупы валялись на улицах: их не успевали вывозить. Лужи крови не высыхали, несмотря на горячие лучи майского солнца. Вороны с зловещим карканьем опускались на неубранные тела, распространявшие зловоние.

Воздух то и дело сотрясался от ружейных залпов. Это расстреливали прямо на улицах, у стен домов тех, кто почему-либо казался причастным к Коммуне.

Напуганные обыватели доносили друг на друга, сообщая жандармам имена подозреваемых в сочувствии коммунарам. И господин Тьер имел основание считать, что «порядок восстановлен».

В одном из писем к своей приятельнице он писал:

«Жаль, что вы не присутствовали на торжестве взятия Парижа. С социализмом покончено, и покончено надолго».

Так думал Тьер. Но он многого не замечал и не понимал. Он не понимал, что, убивая тысячи, он пробуждал миллионы. Он не учитывал, что в эти кровавые дни многие из тех, кто до того времени стоял в стороне и не принимал участия в схватке между трудом и капиталом, теперь тайком протягивали руку помощи преследуемым коммунарам.

28 мая версальские победители провозгласили: «Париж освобожден! Борьба окончилась, порядок и безопасность воцаряются снова!»

Они заняли свои особняки, обстановка которых была сохранена их добрыми друзьями, притаившимися при Коммуне и помогавшими возвращению правительства Тьера.

В «освобожденном» Париже было опять введено осадное положение. На этот раз генералы Винуа, Дуэ, Галифе и Сиссей проявили больше решительности, чем два месяца назад, когда надо было мобилизовать все силы против осаждавших Париж прусских войск.

В эти дни улицы Парижа выглядели по-разному.

Рабочие кварталы еще носили следы последних отчаянных боев: на тротуарах и посреди улиц валялись груды оружия и патронташей; здесь же можно было найти сброшенный кем-то наспех мундир федерата, клочья красной материи – обрывки знамени или шарфа, продырявленное кепи, снятые с мертвых ног годильоты.

И все же чьи-то руки возлагали каждый день букеты свежих цветов на общую братскую могилу на кладбище Пер-Лашез, где были похоронены коммунары, убитые здесь в бою 27 мая. Жандармы выходили из себя: несмотря на неусыпную слежку, они не могли обнаружить тех, кто украшал могилы цветами.

По-иному выглядели центральные кварталы. В окнах развевались трехцветные флаги и знамена. Нарядная публика этих районов демонстративно прогуливалась с национальными розетками на платьях и в петлицах пиджаков.

Дома богачей, занятые в дни Коммуны под школы, спешно «очищались». В них натирали полы, открывали окна, уничтожая все следы «красной заразы».

Церкви, ставшие клубами, снова возвращались в первоначальное состояние. А кюре, которые еще недавно разгуливали в штатском, теперь вновь нарядились в черные шелковые сутаны с крестами на груди.

Не будь Луи Декаруз так погружен в свои мысли, он заметил бы дружеские, сочувствующие взгляды, которые бросали на него в рабочих кварталах.

Но Луи Декаруз торопился подвести последний итог своей жизни.

Если бы ему пришлось начинать сначала, он повторил бы свой путь. Но были и ошибки в его жизни. Да, тяжкие ошибки. Одной из них была беспечность, другой – жалость. На заседаниях Ратуши он настаивал на том, что не надо начинать наступление на Версаль, он проповедовал жалость к врагам, он голосовал за неприкосновенность сокровищ Национального банка.

И вот результаты! Полная сил, цветущая Коммуна – прекрасный островок социализма – задушена, раздавлена, залита кровью. Враг победил, и он безжалостен… Да, прав был Бантар, с которым он так часто и горячо спорил.

– Посмотрите только на этого старикашку, он еле волочит ноги! – услышал Луи пронзительный женский голос.

В упор на Луи смотрела в лорнет пожилая, нарядно одетая дама. Вместе с другими такими же нарядными женщинами она стояла на тротуаре, бесцеремонно разглядывая пленных.

– Их, наверно, ведут прямо на казнь. Пойдем скорей, мы как раз успеем. Послушаем, как эти канальи будут молить о пощаде.

– Ты не дождешься этого, старая ведьма! – вскипел Луи.

– Он еще смеет разговаривать!

Дама, казалось, была готова испепелить старика своим взглядом. Вне себя от бешенства, она швырнула в него лорнетом, но не добросила, и разбитый лорнет хрустнул под ногами Луи. Тогда, не зная, что еще придумать, она приблизилась к Луи и размахнулась, чтобы ударить его по лицу. Но и эта попытка оскорбить старого коммунара не удалась. Со сверкающими от возмущения глазами он бесстрашно шагнул навстречу женщине. В то же время дружной стеной на нее надвинулись пленные, весь тот ряд, в котором шел Луи. Руки их были связаны, но они еще могли двигать ногами.

– Не думай, что можешь безнаказанно издеваться, чертовка! Твой час придет, и скоро. За нас отомстят наши дети скорее, чем ты думаешь!

Стиснутая федератами, под градом их насмешек дама, напуганная до смерти, поспешила скрыться в первом же подъезде.

^{_{Стиснутая федератами, под градом их насмешек дама, напуганная до смерти, поспешила скрыться в первом же подъезде.}}

Луи благодарно посмотрел на своих товарищей по плену. Сколько их было здесь, молодых, сильных, прекрасных!

– Я мог бы донести тебя, Декаруз, – ласково сказал один из молодых, глядя, как Луи с трудом передвигает распухшие ноги, – но эти мерзавцы связали мне руки. Они понимают, что я пустил бы их в ход первым делом для того, чтобы разукрасить рожи наших конвоиров.

– Спасибо, друг, я дойду и сам. Уже недалеко, – бодро сказал старик.

В самом деле, их страшный путь подходил к концу.

Когда они проходили мимо Пантеона[45]45
  Пантеон – здание в Париже, первоначально предназначавшееся для религиозного культа, но во время Французской революции 1789 года ставшее своего рода кладбищем, где хранился прах великих людей страны.


[Закрыть], их остановил проезжавший мимо кровавый генерал Сиссей.

Он приказал подвести Луи к порталу.

– На твоей совести, старый бунтовщик, много преступлений против общества. Я даю тебе возможность перед смертью попросить у него прощения. Ты будешь расстрелян на ступенях Пантеона на коленях.

– Я ненавижу это общество, я никогда не стану перед ним на колени! – гордо сказал Луи.

– Ты будешь расстрелян не иначе, как на коленях!

Луи, ничего не отвечая генералу, выставил грудь вперед и обратился к солдатам:

– Стреляйте!

Генерал продолжал издеваться:

– Я знаю, вы устраиваете сцены для того, чтобы потом рассказывали, как вы умирали.

– В интересах своего дела я волен поступать, как мне нравится, – отвечал Луи.

– Становись на колени!

– Я не стану на колени!

По команде Сиссея два солдата навалились на Луи и насильно пригнули его к каменным ступеням.

Боясь, как бы солдаты не дрогнули перед мужеством этого старика, Сиссей распорядился:

– Кончайте с ним скорее!

Раздался залп…

– Да здравствует человечество! – крикнул Лун, падая замертво.

Какой-то прохожий остановился, взглянул на распростертого на земле Луи и сказал, ни к кому не обращаясь:

– Этот человек сказал: «Да здравствует человечество!» Значит, свобода других народов ему была так же дорога, как свобода Франции…

^{_{– Да здравствует человечество!}}

Глава двадцатая
«МЕНЯ ПРИСЛАЛ ГОСПОДИН МАРКС»

Через десять дней кафе тетушки Дидье «Веселый сверчок» было ярко освещено и иллюминовано.

Но, хотя кафе и переливалось цветными огнями и из окон неслись веселые звуки музыки, тетушке Дидье все казалось мало: ей хотелось еще и еще раз доказать свою преданность новому правительству.

Молва о раненых федератах, скрывавшихся в ее кафе, прекратилась так же внезапно, как и возникла. И тетушка Дидье могла считать себя в полной безопасности. Но по свойственной ей болтливости и неугомонности она все еще продолжала доказывать неизвестно кому, что она, бедная вдова, – самая благонадежная особа в квартале.

Всюду, где только была возможность, она навесила бумажные трехцветные флажки. На видном месте она водворила огромный портрет Тьера. На нем безобразный карлик был изображен бравым и мужественным героем.

На безукоризненно белый накрахмаленный фартук – эмблему хозяйственности и процветания своего кафе – тетушка Дидье нацепила огромную трехцветную розетку.

И все-таки ей казалось, что можно сделать что-то еще, о чем она не догадалась, а другие, может быть, уже сделали.

В это яркое, солнечное утро конца мая, когда в Париже, залитом кровью, благоухание распустившихся деревьев безуспешно боролось с ужасным запахом тления, Кри-Кри казался особенно подавленным и угрюмым.

Рана его зажила и почти не беспокоила.

Веселый и жизнерадостный по натуре, он сегодня, как назло, не мог справиться с собой. Массовые убийства последних дней, все то, что приходилось каждый день видеть, с еще большей яркостью вызывало в его памяти недолгие счастливые дни Коммуны, когда каждый чувствовал себя свободным гражданином.

Ловкий и умелый, Кри-Кри сегодня разбил уже два стакана.

– Я тебя не узнаю, Кри-Кри, – ворчала тетушка Дидье. – Ты ходишь, как осенняя муха, вот-вот свалишься. Не слушаешь, что я говорю, бьешь посуду. Я начну записывать убытки на твой счет. Может быть, это поможет.

– Записывайте, если вам угодно, – дерзко отозвался Кри-Кри.

Тетушка Дидье хотела ответить достойным образом на дерзкую выходку мальчика, но робкий стук в дверь отвлек ее внимание.

– Кто там еще? – в сердцах сказала она. – Кого это принесло? Ступай, Кри-Кри, открой двери.

Кри-Кри неохотно пошел к дверям; с тем большей радостью он увидел Мари.

– Мари! Как хорошо, что это ты! Здравствуй!

Робко ступая, Мари подошла к хозяйке.

– Здравствуйте, мадам Дидье! Вы передавали через маму, чтобы я пришла?

– Да, да. Сегодня ты можешь хорошо заработать. Приходи в «Сверчок» с большой корзиной цветов. Ручаюсь, что все распродашь. Наконец начинается нормальная парижская жизнь. Однако скоро и открывать пора. Мари, у тебя хороший вкус. Взгляни, какую гирлянду я приготовила. Жаль, что ты пришла поздно, ты бы мне помогла, – я знаю, у тебя золотые руки. Вот посмотри!

Зайдя за прилавок, тетушка Дидье вытащила гирлянду из живых цветов, посредине которой красовалась надпись:

«Добро пожаловать, славные победители!»

– Кри-Кри, повесь ее, а ты, Мари, посоветуй, куда ее лучше прикрепить. Я пока пойду к себе, переоденусь, жара начинает меня одолевать…

– Хорошо. Идите, мадам Дидье, мы все сделаем! – сказал вслед удаляющейся хозяйке Кри-Кри.

Он рад был наконец остаться вдвоем с Мари.

– Если бы ты знала, Мари, – вырвалось у Кри-Кри, – как трудно мне сейчас приходится! Я должен кривляться перед этими палачами, забавлять их. Тетка Дидье требует, чтобы я распевал для них песенки… А в голове у меня только одна мысль: «Как спасти дядю Жозефа? Что с Мадлен?»

– Да, Кри-Кри, это ужасно! Как плохо, что мы с тобой дети и бессильны что-либо сделать.

– Теперь, пожалуй, и взрослые бессильны, – грустно сказал Шарло. – Сейчас, сейчас открываю! – злобно крикнул он, так как тетушка Дидье уже стояла на пороге кафе.

Кри-Кри сердито вскочил на столик и стал подвешивать гирлянду. Ему очень хотелось разорвать ее в клочки, но он понимал, что это невозможно.

– Ну, так я сейчас вернусь с цветами, – прозвучал голос Мари.

– Ну что, хорошо? Угодил я вам? – спросил Кри-Кри, спрыгивая со стола.

Он не мог отказать себе в удовольствии и повесил гирлянду криво. Но тетушка Дидье не обратила на это внимания.

Публика как будто только и ждала, чтобы открылись двери. Кафе быстро наполнилось. Кто только не забегал сюда: и праздные версальские офицеры, и вернувшиеся в Париж сбежавшие на время «смуты» дельцы, торговцы и прочий люд. Мадам Дидье своим хозяйским оком быстро распознала наиболее выгодную пару: молодого версальского офицера с нарядной дамой. Выбрав их, она не переставала оказывать им знаки внимания и предпочтения. Наконец, не выдержав, она прямо обратилась к даме:

– Нравится ли вам, мадам, как мы украсили кафе?

– Мило, очень мило, – рассеянно ответила дама. – Но почему у вас нет музыки?

– Музыка начинается у нас с девяти часов, – угодливо ответила мадам Дидье.

– Да, но да девяти долго ждать, – недовольно сказала дама.

Тетушка Дидье растерянно развела руками. Не зря ей казалось, что не все в порядке. Ведь вот, кажется, все предусмотрено – так нет: оказывается, музыка начинается слишком поздно. Но ведь музыка стоит много денег!

А офицер, спутник капризной дамы, раздраженный глупым, растерянным видом тетушки Дидье, крикнул:

– Эй, хозяйка, вас спрашивают, почему вы справляете поминки по коммунарам?

– Что вы, что вы, сударь! – испуганно залепетала Дидье, у которой ноги подкосились от страха. – Я бедная вдова, но все, чем я располагаю, к услугам доблестных победителей. Разве мое кафе не освещено лучше других? Разве плохи наши напитки? Кри-Кри, что же ты стоишь столбом? Подай господину офицеру бутылку бургундского, знаешь, из тех, что хранятся в подвале, да поскорей! А пока что, до прихода музыкантов, может быть, вы послушаете песенки моего подручного?

Лебезя перед гостями, тетушка Дидье со страхом посматривала на своего строптивого помощника. Улучив минутку, она подтолкнула его и зашептала:

– Пой, Кри-Кри, иначе… Помни, наша судьба в твоих руках. Я всегда желала тебе добра, Кри-Кри…

Она готова была заплакать, но не ее жалобный тон повлиял на мальчика. Кри-Кри прекрасно знал, что его пение могло теперь решить судьбу не только кафе, но и дяди Жозефа. Поэтому надо было петь.

– Сейчас спою, мадам, – живо сказал он, обращаясь к капризной даме. – Только прошу заранее извинить меня за хриплый голос.

Он откашлялся, подражая профессиональным певцам, и, став у столика капризной дамы, лицом к двери, запел приятным, звонким голосом:

 
Вам, пасынкам природы,
Когда прожить бы так,
Как жил в былые годы
Бедняга-весельчак!
 
 
Всю жизнь прожить не плача,
Хоть жизнь куда горька.
Ой ли! Вот вся задача
Бедняги-чудака!
 
 
Из папки ребятишкам
Вырезывать коньков,
Искать по старым книжкам
Веселеньких стишков,
 
 
Плясать, да так, чтоб скука
Бежала с чердака!
Ой ли! Вот вся наука
Бедняги-чудака![46]46
  Стихотворение Беранже «Чудак».


[Закрыть]
 

Он пел, а мысли его перескакивали с одного предмета на другой. Ему очень интересно было знать, о чем шепталась его хозяйка с офицером; интересовала его и капризная дама, которая сидела рядом с офицером и была чем-то раздражена или недовольна.

Но больше всего Кри-Кри заинтересовали два посетителя, устроившиеся за столиком у самого окна, как раз в противоположной стороне от буфетной стойки, около которой стоял Кри-Кри. Одного из этих посетителей Кри-Кри немного знал: это был художник Андрэ, заглядывавший нередко в «Веселый сверчок». Он набрасывал на куске картона портрет красивой девушки, которая, волнуясь, что-то ему рассказывала.

О чем говорила девушка, Кри-Кри не слышал. Но еще раньше, когда он подавал заказанную художником закуску, он заметил, с какой жадностью она откусывала мелкими, но крепкими белыми зубами горячую колбасу. Мальчик тут же сразу решил, что и она – одна из жертв версальских «победителей».

Петь ему сегодня было особенно тяжело. По настоянию хозяйки он выбрал веселую песню, которая требовала бравурного исполнения, а Кри-Кри было сейчас не до веселья.

Он рассчитывал пропустить несколько куплетов и поскорей закончить свой номер, но как назло капризная дама не спускала с него глаз и внимательно прислушивалась к словам песни.

«Вот про этих-то дамочек с красивыми ручками в красивых перчатках рассказывают, – подумал Кри-Кри, – что они зонтиками ковыряли трупы коммунаров и выкалывали глаза умирающим…»

Но размышлять было некогда. Публика все прибывала, и надо было успеть всех обслужить. Все же Кри-Кри задерживался около столика художника каждый раз, когда надо было проходить мимо, подавая вино и закуски на соседние столики. До него долетали отдельные слова, но он не мог понять, о чем разговаривал Андрэ с девушкой.

А между тем Жюли Фавар – это была она – взволнованно рассказывала художнику свою печальную историю:

– Я служила у мадемуазель Пелажи. У нее было четыре собачки и два кота. Их надо было чистить и мыть каждый день. И гулять с ними. Вы не можете себе представить, как трудно было уберечь их в дни осады Парижа! Того гляди, кто-нибудь поймает их на жаркое: они у нас были чудесно выкормлены, – со вздохом сожаления добавила девушка.

– Я хорошо знаю мадемуазель Пелажи, – сказал Андрэ. – Но почему же она вам отказала?

– Это чистая случайность, мосье, – залившись румянцем, сказала Жюли. – Уезжая в Версаль, мадемуазель Пелажи оставила мне всю мебель и строго наказала ее беречь.

– Ну, и… – перебил ее заинтересовавшийся Андрэ.

– Ну, я и берегла ее, как могла. Но, когда настали последние дни, в нашу квартиру вбежал молодой федерат. Отстреливаясь, он повредил трюмо. Когда вернулась мадемуазель Пелажи, она была неумолима и не позволила мне остаться у нее ни одного дня, хотя я представила вот этот документ, удостоверяющий, что я ни в чем не виновата.

Жюли вынула из-за корсажа удостоверение Виктора Лиможа и положила его перед художником.

Как только Андрэ взглянул на подпись поэта, он вскочил со стула и, заметно волнуясь, обернулся к сидевшему за соседним столиком мужчине лет пятидесяти, одетому с подчеркнутой изысканностью.

– Мосье Бовэ, – обратился к нему художник, – вы спокойно распиваете вино и не подозреваете, что рядом с вами лежит настоящий клад! В руках такого коллекционера, как вы, вот этот документ поистине клад! – и Андрэ протянул Бовэ удостоверение Жюли.

Она удивленно переводила глаза с Андрэ на Бовэ и не могла понять, о чем говорит художник.

Но, если подпись поэта Лиможа взволновала Андрэ, то коллекционера Бовэ, собирателя автографов великих людей, эта подпись просто ошеломила.

Он с жадностью схватил бумажку. Его страсть коллекционера проснулась при виде документа, сулившего со временем золотые горы.

– Так, так!.. – захлебываясь от волнения, бормотал он, читая и перечитывая бумажку.

– В ваших руках целое состояние, – шепнул девушке довольный Андрэ.

Полный страстного нетерпения обладать ценным автографом, Бовэ обратился к Жюли:

– Дорогая мадемуазель Фавар! Никто другой не сумеет так оценить этот документ, как я. К тому же, не забудьте об опасности, связанной с его хранением в наше время. Тем не менее я буду щедр, я буду очень щедр: пятьсот франков немедленно, в присутствии мосье Андрэ.

– Я не понимаю вас! – воскликнула девушка и инстинктивно протянула руку за документом.

– Милая Жюли, – сказал Андрэ, – вам повезло. Как я вам сказал, господин Бовэ – коллекционер. Он хочет купить у вас удостоверение Лиможа за большую, очень большую сумму – пятьсот франков… Понимаете?

От слов «пятьсот франков» у Жюли на мгновение закружилась голова. Такой большой суммы она никогда не имела, да и не было надежды ее когда-либо получить… Пятьсот франков! Ботинки Пьеру, корсет маленькой Ивонне, теплая шаль матери, независимая жизнь в Париже. Все, все это заключалось в маленькой бумажке, зажатой в ее руке. Не придется думать о куске хлеба! Не надо искать работы, ежедневно выносить унижения и оскорбления…

– Вы понимаете, – шептал ей Андрэ, – пятьсот франков – это целое состояние, оно даст вам независимость, наконец приданое. При такой внешности, обладая деньгами, вы можете стать счастливейшей женщиной в Париже.