Текст книги "2012 Хроники смутного времени"

Автор книги: Евгений Зубарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава четвертая

Пробуждение было нелегким. Во-первых, разлепить глаза удалось далеко не с первой попытки. Когда я наконец открыл их, мерный шум за окном подсказал мне причину повышенной сонливости – шел дождь. Не майский ливень, не порывистый шторм, а типичный скучный питерский дождик.

Во-вторых, было холодно, хотя на мне оказалось намотано сразу две портьеры, а рядом щурилась и урчала спросонок горячая, как грелка, местная ночная красавица.

Вот ведь какая терпеливая мадам – простила и пришла. Мне даже стало немного неловко за свою недавнюю выходку.

Я с трудом уговорил себя вылезти из теплого кокона и, шагая неверными ногами к раковине, с недоумением смотрел на бледно горящие лампочки так и не выключенной люстры. Сейчас в дневном, пусть и облачном, свете мои ночные страхи казались постыдной и невероятной глупостью.

Совершив утренний моцион, я отправился на экскурсию по дому. Он представлял собой типовое здание поликлиники, однако неожиданные перепланировки внутри и смелые пристройки снаружи сделали этот дом настоящим лабиринтом. Пробравшись странными фанерными коридорчиками к маршевой лестнице первого этажа, я поразился монументальности этого архитектурного изыска – лестница, длиной не менее двадцати метров, была сооружена из цельных кусков мрамора и больше подошла бы княжескому палаццо, чем обычной районной поликлинике.

Эта лестница, как и все вокруг, тоже была завалена фантастическим хламом – кипами документов, пустыми упаковками из-под лекарств, приборами неясного назначения. Штаб отступающей армии – вот какое сравнение приходило на ум в первую очередь, но для цельности этого впечатления требовался гул артиллерийской канонады, а ее не было. Поэтому казалось, что армия бежала совершенно напрасно, от вздорной, придуманной жалкими паникерами опасности.

Я поднялся на второй этаж и пошел по широкому коридору, с любопытством заглядывая в каждую дверь. Все помещения выглядели одинаково – обшарпанные голые стены, окна без штор и пол, заваленный по колено разнообразным хламом.

Там, где коридор раздваивался, разбегаясь в южное и северное крыло, я увидел то самое оборудование, за которое так переживали в Комитете здравоохранения. Это были четыре столитровых автоклава с выбитыми на дверцах датами изготовления («ЗИЛ 1975 г.») и совсем уже пожилой рентгеновский аппарат, современник Хрущева (если не Сталина). Все оборудование было сложено в отдельном углу и даже отгорожено цепочкой стульев.

Я пошел дальше, намереваясь пройти по коридору до боковой лестницы, а там подняться выше, на третий этаж или дальше. Но тут меня охватило какое-то странное, необъяснимое беспокойство… Я начал прислушиваться к шорохам за спиной, бурно реагировать на странные тени в углах помещений и вообще нервничать.

Поразмыслив, я решил, что дело в том, что я слишком отдалился от выхода из дома и теперь от любой неожиданной опасности мне придется бежать вниз, до

вестибюля, метров двести, спотыкаясь об разбросанный по всему дому мусор.

Успокоиться удалось, лишь постояв на балкончике третьего этажа, который располагался точно над главным входом и откуда была видна, сквозь кусты и решетки ограды сквера, вся улица Очаковская. По улице ходили люди и ездили машины, и это обстоятельство вернуло мне уверенность в себе.

Я вернулся в дом и пошел по коридорам третьего этажа к другой маршевой лестнице, чтобы посетить четвертый и пятый этажи, а если получится, осмотреть и крышу.

Впрочем, полноценная экскурсия по дому у меня в тот день так и не состоялась. Не доходя метров двадцати до боковой лестницы, я заметил просторное помещение с распахнутыми окнами. Я зашел, чтобы закрыть их, и увидел чуть в стороне от двери журнальный столик, к которому были придвинуты три вполне приличных кожаных кресла. На столике стояли три пустых стакана, в центре стола был воткнут грязный пластиковый шприц, а рядом лежало странное орудие – нечто вроде монтировки, только с заточенными до остроты ножа концами. Таким орудием хорошо сначала бить по голове, а потом вскрывать тело жертвы в поисках правды жизни. Рядом с монтировкой стояла пепельница, полная окурков.

Один из окурков еще дымился.

У меня затряслись коленки…

С отчаянием затравленного зверя я огляделся по сторонам, не сомневаясь, что сейчас захлопнется дверь и я окажусь в мышеловке.

Но вокруг было пусто и тихо, и эта тихая пустота пугала еще больше.

Итак, все мои ночные страхи оказались абсолютно оправданны – дом обитаем, причем еще как обитаем! Здесь бродят или даже живут, как минимум, трое наркоманов, а для них, как известно из газет и телика, чужая жизнь равна одной дозе.

Я взял монтировку и попробовал ее в руке – приятная тяжесть металла показалась мне надежной защитой. Такой штукой можно урезонить даже натренированного бойца. Но что, если эти бойцы сами треснут меня по кумполу, зайдя со спины хотя бы после вот этого поворота? Или выступив вот из этой ниши?.. Ведь не страшно крикнуть на весь дом: «Я не боюсь никого!»– страшно, что это может кто-то услышать, прийти и проверить…

Я шел назад, набирая скорость и уже не заглядывая в полураскрытые двери. Добравшись до центральной лестницы, почти побежал вниз, скользя на полированном мраморе. На первом этаже я немного успокоился, а потом, войдя в регистратуру и усевшись на свое лежбище, даже начал себя стыдить за проявленную трусость и упадок духа.

В таком вот состоянии мучительной рефлексии меня и застал Палыч, неожиданно появившийся с пакетом горячих пирожков в одной руке и переносным телевизором в другой.

Он открыл входные двери запасным ключом, но я успел увидеть в окно вишневую «девятку», и поэтому его заготовленный страшный рык с одновременным распахиванием дверей регистратуры позорно провалился. Я смело сказал «пиф-паф», расстреляв приятеля из пальца.

Интересно, чем бы я тебя треснул, если бы ты провернул этот трюк минувшей ночью, подумал я. Но говорить об этом не стал, незаметно убрав монтировку под портьеру.

– ДогоЕор подписан до конца года! – Палыч победно вскинул пакет с пирожками.– А если реконструкцию начнут раньше, мы будем охранять стройку.

Я забрал пирожки и начал их есть, пока теплые. Палыч уселся рядом и смотрел на меня, как заботливая мать. Мне стало неловко, и я неодобрительно хмыкнул.

– Ты о чем? – забеспокоился Палыч.

– А деньги когда будут? – спросил я первое, что пришло в голову.

– Ну, ты и вопросы ставишь! Недели еще не отработал на объекте, а тебе уже деньги подавай!

Палыч поискал глазами место, нашел в углу электрическую розетку и принялся настраивать там телевизор, установив его прямо на полу.

Я прожевал очередной пирожок и, принимаясь за следующий, объяснил:

– Если я вернусь домой без денег, Ленка все выход

ные будет мне мозги полоскать.

Палыч, не оборачиваясь, небрежно махнул рукой:

– Скажи, что в конце месяца будут…

Я хотел было уточнить разницу между «скажи, что будут» и «будут», но тут телевизор ожил и из него понеслись какие-то странные крики вперемежку со звуками бьющихся стекл и истеричных стонов заходящихся от боли людей.

– Отойди, не видно,– попросил я со своего места, и

Палыч чуть повернул широкие плечи, оставшись си

деть рядом с экраном на корточках.

Я увидел колыхающуюся массу людей на фоне огромной площади и горящего на заднем плане монументального здания.

– А, архивы какой-то революции,– разочарованно

бросил Палыч.– Типа, День погромщика.

Однако закадровый шум вдруг сменился торопливым, захлебывающимся речитативом диктора:

– Беспорядки минувшей ночью прошли и в других городах Республики Татарстан. Однако столица пострадала наиболее сильно – разрушены и разграблены свыше тридцати магазинов и складов, сожжено четыре районных отдела милиции, убит один и ранены четверо милиционеров.

– Ого! – насторожился Палыч.– Это не архив. Это сейчас в Казани творится! Кстати, я пока сюда ехал, на Суворовском тоже видел какую-то демонстрацию. Но у нас вроде демонстранты тихие.

– Странно, что ментов так мало пострадало,– удивился я.

– Это как раз понятно. Они же в таких ситуациях просто разбегаются. Тех, которых зацепили, наверняка по дороге домой отловили. А ты что, всерьез решил, что менты будут чужое добро защищать? – обернулся он ко мне, скривив широкое лицо в горькой смешке.– Они свои участки защитить не в состоянии. Вон, смотри…

Тут, как по заказу, пошла подборка из горящих зданий, на фасадах которых камера выхватывала таблички с аббревиатурой УВД.

Трансляция погрома закончилась появлением в кадре генерала из республиканского МВД. Он монументально восседал за канцелярским столом и бубнил, подглядывая в шпаргалку:

– Как стало известно, минувшей ночью в столице Республики Татарстан городе Казани прошли беспорядки, в ходе которых разрушены и разграблены свыше тридцати магазинов и складов, сожжено четыре районных отдела милиции, убит один и ранены четверо милиционеров…

Генерал просто-напросто повторил текст недавнего репортажа, и мы с Палычем поморщились – своих слов у генерала не было. По-видимому, они не помещались в маленькой голове под большой фуражкой, и бедолаге приходилось заимствовать слова у журналистов и тупых от перманентного перепоя милицейских спичрайтеров.

– Силами правоохранительных органов мародеры были рассеяны, законность и порядок восстановлены… – продолжил нести ахинею генерал.

Меня давно поражал этот удивительный термин «рассеивание», применяемый к преступникам. После трагедии в Буденновске его с удовольствием взяли на вооружение милицейские чины, и никто за два десятка лет не осмелился указать им на вопиющую глупость такого термина. Ведь «рассеивая банду» террористов, милицейские шишки честно докладывали общественности о том, что злодеи успешно скрылись. Но этого было мало – вскоре «рассеивать» начали даже банковских налетчиков, а вот теперь и мародеров. Не удивлюсь, если однажды очередной придавленный фуражкой милицейский мозг родит в эфире гордый доклад об успешном «рассеивании» по городскому парку банды сексуальных маньяков.

Новости закончились, и Палыч стал щелкать пультом в поисках подробностей, но на всех каналах шли ток-шоу для домохозяек, где напудренные до крахмального хруста блондинки оживленно и со знанием дела обсуждали гороскопы, проблемы генетически-модифи-цированных продуктов, методы воспитания щенков Лабрадора, технологию строительства безопасных ядерных реакторов и еще что-то, не оставившее и следа в моей немедленно загудевшей голове.

– Ладно, я поехал. Мне еще техосмотр делать,– пожаловался Палыч на прощание.

–А чего его делать?—удивился я.– Дай баксов сто, и все за тебя сделают.

– Ага, «денег дай»! – возмущенно загудел Палыч. – Я сегодня с утра занимался этим в родном МРЭУ. Так они, не поверишь, денег не берут. Говорят, привези нам…

– …цветочек аленький,– сострил я.

– Хрен угадал! Портрет президента им нужен, в деревянной раме, шестьдесят на восемьдесят.

– Чего-чего? – не поверил я.

– Портрет президента, в кабинет начальнику! А президента нет нигде, я уже запарился по магазинам бегать… – простонал Палыч и ушел, крикнув на про-щание, что к вечеру доставит мне на смену Васильева.

Я достал последний пирожок и уселся смотреть телевизор. Новостей так нигде больше и не было, хотя мне

ужасно хотелось узнать, с чего вдруг случилась в Татарии такая серьезная заварушка.

Увы, сначала я набрел на спортивный канал и было обрадовался отсутствию в кадре озабоченно кудахтаю-щих блондинок. Но там, сразу после рекламного блока, принялись звенеть железом и тягать штангу, причем делали это женщины. Я смотрел на них минут десять, пытаясь разгадать ту самую загадку. Ну, вы наверняка знаете: если каждая женщина – это загадка, то самая большая в жизни загадка – это женщина, поднимающая штангу… Впрочем, ничего я там не разгадал, кроме суммы призовых. Довольно скромных, кстати.

За окном послышался шум, и я встал со стульев.

К мокрой от затяжного дождя ограде нашего сквера бежали какие-то странные в своей общности люди: лысоватый грузный мужик с портфельчиком, худенькая женщина лет сорока с двумя пакетами в каждой руке, несколько субтильных юношей. Раньше всех ограду перемахнули молодые люди – они спрыгнули в садик поликлиники и без оглядки рванули мимо моих окон дальше в глубь сада.

Солидный мужик лезть через забор не стал. Он уперся в него лбом, тяжело дыша. Женщина встала рядом, затравленно оглядываясь, и тут же обоих настигли доселе невидимые мне преследователи – люди в черной форме с надписями «ОМОН» спереди и сзади – и принялись яростно избивать мужика дубинками. От первого же удара мужик рухнул на асфальт, а женщина закричала так, словно били ее. Впрочем, ей тут же досталось дубинкой, и она закрыла лицо руками.

Милиционеры сгрудились вокруг лежавшего' на асфальте мужика, покопались в портфеле и его карманах, явно обнаружив какую-то добычу. Потом я увидел, как черная рука потянулась к пакетам, и женщина безропотно отодвинулась. Из пакетов выпала упаковка сосисок, но все те же руки вернули сосиски на место, а потом подняли оба пакета и понесли…

Уходя, один иэ омоновцев пнул ботинком лежавшего мужчину, но тот по-прежнему молчал, и над садиком раздался торжествующий гогот победителей.

Я поймал себя на том, что обгрызаю на правой руке третий ноготь подряд. Этой дурацкой привычки у меня не было со школьных времен…

Когда я вышел на улицу, избитый мужчина уже сидел на мокром асфальте, а женщина, сдержанно всхлипывая, сидела перед ним на коленях и вытирала его лицо носовым платком.

Я подошел и стал разглядывать их в упор сквозь прутья забора, но они даже взгляда не бросили в мою сторону, слишком занятые собой.

– За что оня вас ?..– спросил я, оглядывая улицу у них за спиной. Там было видно несколько прохожих, которые жались к стенам домов, не решаясь идти по тротуару.

– Интересно тебе, да?—с неожиданной злобой вдруг отозвался мужик.– На, смотри!..– Он повернул ко мне окровавленное лицо, и я увидел его сломанный нос и огромный, на глазах набухающий фингал под левым глазом.

– Жорочка, родненький, ну что ты ругаешься…– запричитала женщина, испуганно поглядывая на меня.– Молодой человек ведь не виноват, что тебя побили.

– Я точно не виноват,– сказал я мужику, но он отвернулся от меня, подставляя грязное лицо под струйки дождя.

– Мы даже не участвовали в этой демонстрации,– принялась объяснять женщина.– Мы просто вышли в магазин. За покупками шли, понимаете?

– Да кому ты это объясняешь! – Мужик попытался встать, но не смог. Я пригляделся к неестественно вывернутому ботинку и понял почему – у него была сломана голень левой ноги.

Я вытащил из кармана штанов трубу и набрал «112». Там было занято. Я попробовал набрать «03», но там не брали трубку.

Уходя, один из омоновцев пнул ботинком лежавшего мужчину, но тот по-прежнему молчал, и над садиком раздался торжествующий гогот победителей.

Я поймал себя на том, что обгрызаю на правой руке третий ноготь подряд. Этой дурацкой привычки у меня не было со школьных времен…

Когда я вышел на улицу, избитый мужчина уже сидел на мокром асфальте, а женщина, сдержанно всхлипывая, сидела перед ним на коленях и вытирала его лицо носовым платком.

Я подошел и стал разглядывать их в упор сквозь прутья забора, но они даже взгляда не бросили в мою сторону, слишком занятые собой.

– За что они вас?..– спросил я, оглядывая улицу у них за спиной. Там было видно несколько прохожих, которые жались к стенам домов, не решаясь идти по тротуару.

– Интересно тебе, да? – с неожиданной злобой вдруг отозвался мужик.– На, смотри!..– Он повернул ко мне окровавленное лицо, и я увидел его сломанный нос и огромный, на глазах набухающий фингал под левым глазом.

– Жорочка, родненький, ну что ты ругаешься…– запричитала женщина, испуганно поглядывая на меня.– Молодой человек ведь не виноват, что тебя побили.

– Я точно не виноват,– сказал я мужику, но он отвернулся от меня, подставляя грязное лицо под струйки дождя.

– Мы даже не участвовали в этой демонстрации,– принялась объяснять женщина.– Мы просто вышли в магазин. За покупками шли, понимаете?

– Да кому ты это объясняешь! – Мужик попытался встать, но не смог. Я пригляделся к неестественно вывернутому ботинку и понял почему – у него была сломана голень левой ноги.

Я вытащил из кармана штанов трубу и набрал «112». Там было занято. Я попробовал набрать «03», но там не брали трубку.

– У вас ведь тут поликлиника,– обратилась ко мне женщина.– Может, нам там помогут, как вы думаете?

Я покачал головой:

– Это бывшая поликлиника. Здание идет под реконструкцию.

– Весь город распродали, сволочи!..– прокомментировал мужик, а потом дернул ногой и зашипел от боли.

У него проходил первый шок, и очень скоро от полученных травм ему будет нереально больно. Я набрал номер Палыча:

– Ты не мог бы подъехать на Очаковскую?

– Что-то случилось? – с тревогой спросил он.

– Со мной порядок. Просто людей тут на улице избили серьезно. Надо бы в больницу отвезти.

Палыч начал орать, и я выключил трубу. Занят он. С серьезными людьми разговаривает. А я его вечно отвлекаю всякой ерундой…

Через калитку я вышел на улицу. Женщина с тревогой смотрела, как я приближаюсь, нервно вытирая окровавленным платком теперь уже свое мокрое то ли от дождя, то ли от слез лицо. Кровь супруга оставляла на ее лице бледные полосы, но женщину это не волновало.

Мужчина равнодушно смотрел перед собой, уже не делая попыток подняться.

По улице проехала машина, и я обернулся посмотреть, что там такое едет. Ехал милицейский «козелок», и женщина истерично всхлипнула:

– Господи, да что же это такое! Убегайте, молодой

человек. Они и вас сейчас покалечат!

Я подумал, что и впрямь надо сматываться, но какое-то нелепое упрямство заставило меня остаться.

«Козелок» остановился возле нас, и из машины выбрался грузный седой капитан в форменной куртке из кожзаменителя.

Все мы, не сговариваясь, посмотрели на его руки и все одновременно выдохнули, увидев, что в этих руках нет дубинки.

– Что случилось, граждане? – спросил капитан, приложив руку к фуражке.

– Господи, вы что, нормальный милиционер? – не поверила женщина.

И тут ее словно прорвало… Она минут десять рассказывала, как они с мужем вышли на улицу, за продуктами, а тут ОМОН, который бил всех без разбора – и тех, кто против правительства, и тех, кто просто вышел в магазин, чтобы купить молока, яиц, сосисок – все дорожает, поэтому хотели запастись сразу дня на три, а ОМОН – это же просто звери какие-то, есть ли у них матери, так людей бить, и ведь не просто били – портмоне у Жорочки отобрали, телефон сотовый, даже продукты унесли…

– Это не питерский ОМОН был,– извиняющимся

тоном перебил ее капитан и присел рядом с мужиком.

Мужчина открыл глаза и, еле ворочая разбитой челюстью, с ненавистью произнес:

– А мне похрен – питерский.непитерский! Сволочи вы все. Холуи. Фашисты. Морду и ногу залечу и пойду на демонстрацию. Раньше не ходил. Теперь буду. Потому что вы суки. Убить вас мало.

Потом он заплакал от боли, но больше, по-моему, от ненависти. Он даже зажмурился – так противно было ему видеть милицейскую форму.

Капитан привстал и повернулся к машине:

– Семен, помоги!

Из «козла» вылез водитель, наблюдавший за беседой в окно. Капитан просунул свои руки под совершенно мокрые брюки и пиджак мужчины и неожиданно легко встал с ним на ноги.

Водитель засуетился, открывая заднюю дверь, и некоторое время они устраивали там пострадавшего, пытаясь разместить его на двух тесных сиденьях так, чтобы сломанная нога лежала, а не свисала.

Женщина суетливо забегала рядом, но оказалось, что для нее места в «козелке» нет.

– В «обезьянник» садитесь,– предложил капитан,

но она не поняла, и ему пришлось самому открывать решетчатую дверь сзади и подсаживать женщину.

Потом «козелок» грозно взревел двигателем, но поехал по улице очень медленно и аккуратно.

Я проводил его взглядом и пошел в дом, поймав себя на том, что опять грызу ногти, как истеричная барышня…

В регистратуре я первым делом бросился к телевизору, но там всюду шли ток-шоу или какие-то сериалы. Новостей не было, и я позвонил домой.

Ленка включила телефон, но ответила не сразу – она укладывала Лизку, а та капризничала и требовала мультик. Перед дневным сном никаких мультиков вредной девчонке не полагалось, и она это отлично знала, но все равно канючила.

У гопников это называется – «пробивать». Ты давишь просто для того, чтобы узнать, насколько можно подвинуть ограничивающих твои аппетиты людей.

Я услышал в трубке, как Ленка не удержалась и рявкнула на Лизку, и та зашлась в горьком плаче.

Наконец Ленка вышла из спальни и раздраженным голосом спросила:

– Ну, чего тебе ?..

Мне тут же захотелось отключиться, но я сдержался и вежливо спросил:

– Как ваши дела? А то у нас тут демонстрации какие-то ходят.

– У меня тоже сейчас была демонстрация. Лизка характер демонстрирует,– уже спокойнее ответила Ленка, и я осторожно повторил вопрос:

– А как у вас во дворе, спокойно?

– Да что в нашем дворе может случиться? – удивилась Ленка, и я услышал, как она прошла к окну.– Да все нормально, машины ездят, люди ходят… Вон, Андрей Петрович с четвертого этажа семейство с дачи привез.

Я успокоился. Если чиновник городской администрации не дергается, значит, и впрямь всё в городе под контролем. А отдельные инциденты всегда возможны.

Потом Ленка неожиданно тепло попросила меня не задерживаться, возвращаясь с дежурства.

– Ночью мне было очень грустно,– призналась она.– А еще звонила тетка из Таллина, говорит, у них опять машину сожгли. Прямо под окнами, представляешь? И еще полночи орали «чемодан-вокзал-Россия». Полиция к ним ехала четыре часа, а страховой комиссар вообще не приехал…

Мне эта новость очень не понравилась – перспектива приютить в нашей «хрущевке» еще и эстонских родственников жены убивала наповал. Тут самим места мало, а Лизка подрастет – совсем худо станет…

Поэтому я быстро попрощался, а потом долго глазел в окно, пытаясь хоть там увидеть что-нибудь радостное и позитивное. Впрочем, та часть улицы, что была видна из регистратуры, казалась совершенно пустой. С точки зрения охранника, это было позитивно.

Я вернулся к своему лежбищу и обвел взглядом всю регистратуру, не фиксируясь на бормочущем очередной сериал телевизоре.

Скучно тут, вот что! Впредь на дежурства надо будет брать книжки из тех, что ни за что не станешь читать дома.

В моем личном списке Культурной Укоризны таких произведений было не меньше сотни – всё, что успели написать классики вроде Диккенса, Гюго или какого-нибудь Достоевского. А ведь у Ленки упомянутые граждане числились в любимых писателях, и под них у нас в квартире был отведен специальный шкаф на самом почетном месте – в гостиной, возле телевизора. Сначала я думал, что это дешевые понты типичной выпускницы филфака университета, но потом поверил, что речь идет об искренней любви, недоступной таким неотесанным субъектам, как я. Ленка ведь классиков не просто читала – она использовала цитаты из них так часто, как не пользуют гороскопы телевизионные курицы, когда кудахчут об эпидемии птичьего гриппа…

Повалявшись на своих стульях с полчасика, я опять услышал пару подозрительных скрипов над головой и подумал о том, как было бы здорово прочесать дом хотя бы вдвоем, а еще лучше – втроем.

Ведь у моих товарищей есть оружие, которым они имеют право пользоваться. К примеру, Валерке дежурить будет не в пример легче – у него есть табельный пистолет, из которого он сможет законно пристрелить сколько угодно наркоманов. У Палыча тоже есть казенный «Макаров», а когда он окончательно уволится, у него появится «Иж» по лицензии частного охранника. А я, даже если разживусь каким-нибудь «стволом», должен буду потом уныло прятать трупы, как тот же самый наркоман после «мокрого дела». И какая тогда между мной и наркоманом разница, хотел бы я знать?

Дремотную вязкость какого-то сериала вдруг пробила заставка новостей, и я сделал звук погромче. На экране появился напомаженный в разных местах диктор и, гордый собой, сказал:

– Уважаемые телезрители. Сейчас перед вами вы

ступит президент Российской Федерации.

Угодливая улыбка диктора тянулась с минуту, но потом у него, видимо, онемела челюсть, и он начал массировать ее одной рукой. Вторая делала какие-то загадочные пассы невидимому в кадре дежурному режиссеру.

Потом диктор снова улыбнулся, уже с некоторой натугой, и повторил:

– Итак, уважаемые телезрители, сейчас перед вами выступит президент Российской Федерации…

На этот раз умильная улыбка продержалась секунд двадцать, не больше. Потом диктор поскучнел и принялся вытягивать шею куда-то за спину оператору.

Видимо, ответа на свои немые вопросы диктор не получил, поэтому просто закаменел лицом и замер в кадре, став точной копией первого в мире памятника последнему российскому жополизу.

Повисла неловкая пауза.

Пользуясь случаем, я заглянул в бумажный пакету валявшийся на стульях, но пирожками там только пaxло. Пожалуй, до восьми вечера я не дотяну – придетсж пойти в набег на какой-нибудь местный магазин…

Диктор вдруг вздрогнул, как будто его включили в розетку, и андроидным голосом произнес: ;

– Уважаемые телезрители, по техническим причинам президент Российской Федерации перед вами сейчас выступить не сможет…

И тут же на экран вернулся сериал, где смуглая бразиль-; екая красавица с размаху влепила пощечину мерзкому типу, весьма похожему на нашего диктора. От лица всей обманутой российской общественности, как я понимаю.

До меня дошло, что реальной информации о стран-, ных событиях в Казани и Питере, а уж тем более в Таллине я сегодня не получу, пока специальные люди в Кремле наконец не решат, что мне следует знать, а о чем стоит только догадываться. Поэтому я без сожалений выключил телевизор и вернулся на кровать из стульев, намереваясь компенсировать недосып минувшей ночи.

Мне показалось, что я успел поваляться лишь с десяток минут, когда вдруг услышал равномерные удары по входным дверям и надсадные крики: «Тошка, бляха-муха, открывай, скотина!»

Впрочем, все предметы вокруг уже оказались окутаны невнятным полумраком наступающей ночи, и, быстро взглянув на телефон, я ужаснулся – было почти девять вечера.

Я едва всунул ноги в кроссовки и тут же помчался в вестибюль, открывать.

Васильев был сердит, но не настолько, чтобы не пожать мне руку.

– А где Палыч? – спросил я, нагло потягиваясь всем телом, чтоб Валерка не подумал, что мне стыдно.

– Дела у него какие-то. Контору регистрирует, лицензии получает и все такое… – Валера нетерпеливо отодвинул меня в сторону.– Ну, где тут у тебя сексодром? Спать хочу, сил нет.

Я усмехнулся и показал рукой. Валера сначала непонимающе взглянул на меня, потом фыркнул, расправил сутулые плечи и пошел в указанном направлении.

Я запер двери и нагнал его в коридоре:

– Вот сюда.– Я открыл дверь и сделал реверанс, помахав воображаемой шляпой.

Васильев вошел в помещение регистратуры с видом ревизора бюджетного борделя, предполагающего найти неоспоримые доказательства моей виновности в краже казенной мебели.

– Ну, и где тут диван? – спросил он с неподдельным возмущением, закончив визуальный осмотр помещения.

Я показал на табунчик стульев, накрытый портьерами. Валера, нахмурившись, уставился на мою конструкцию, часто моргая белесыми ресницами. В его глазах явственно читался текст, похожий на тот, что мысленно произносят женщины, получая подарки в виде бижутерии от богатых, но скупых супругов.

– Это не диван! – наконец сообщил мне Васильев, задыхаясь от невысказанных эмоций. Он снял очки и протер их об пуловер, который носил, не снимая, последнюю пару месяцев. Но даже сквозь протертые линзы наблюдаемая картинка не изменилась, и Валера повернул ко мне вытянувшееся лицо.

– Да, это всего лишь восемь стульев,– смиренно признал я, скорбно, но фальшиво улыбаясь, как военный оркестрант на похоронах.– Если тебе мало, можешь стырить еще столько же в соседних комнатах.

Васильев осуждающе покачал головой:

– Тошка, это – не диван! Здесь же нельзя пользовать женщин! Стулья будут разъезжаться!

Я демонстративно достал телефон, взглянул на его дисплей и сказал как можно язвительнее:

– Мне пора в супружеское ложе. Тебе рекомендуюкак следует запереться – тут, в доме, ночуют еще двадесятка разных подонков, сбежавших из «Крестов» иокрестных психушек. Я замаялся их ночью гонять.

Днем ОМОН приезжал, но даже они не справились.

Грустное лицо Валеры ничего не выражало, и меня понесло дальше:

– Трупы я закапывал в садике на заднем дворе. Двоих не успел закопать, они так и остались на просушке в автоклаве на втором этаже, Кстати, помни – оборудование на втором этаже стоит три твои квартиры, и его стоимость вычтут, если ты позволишь его украсть. Я вот не позволил! – гордо закончил я, зашнуровывая кроссовки, а потом сделал Валере ручкой и направился к выходу.

– Бывай! – спокойно попрощался со мной Валера, и я с разочарованием захлопнул дверь регистратуры

Ни единым мускулом Васильев не показал естественного человеческого страха одинокого хомо са-пиенса, остающегося в пустом доме перед лицом неведомой опасности.

Я быстро шел по мрачному вестибюлю, а потом, еще быстрее, по темному скверу и думал, что я, наверное, какой-то особенный, вопиющий, позорный, бессмысленный, жалкий и ничтожный трус. В общем, совсем не такой, как мои решительные и отважные товарищи…