Текст книги "Против энтропии (Статьи о литературе)"

Автор книги: Евгений Витковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Киплинг и сам знал, что его биография легендой не станет: "жизнеделание" – по Эмпедоклу ли, по Байрону ли – было ему вполне чуждо, на него попросту не было времени, всей жизнью Киплинга были его книги, к которым он и предложил будущему читателю обращаться со всеми вопросами. И надо понимать благодарность, которую автор "Книги Джунглей" принес в предисловии высокообразованному и благородному Бахадуру Шаху, рабочему слону No 174 по Индийскому регистру, который вместе со своей очаровательной супругой Пудмини рассказал многое, вошедшее в книгу, – не в шуточном, а в самом прямом и благородном смысле. Слон, волк и мангуст рассказывали -Киплинг лишь записывал. Сэр Антони Глостер и солдат Томми Аткинс говорили -Киплинг лишь записывал. Быть может, именно поэтому в России его книги так хорошо прижились: для нас всегда было очень важно, чтобы в написанном была "правда, одна только правда и ничего, кроме правды".

Поэтому книги Киплинга будут живы и читаемы до тех пор, пока в мире останется хоть один человек, умеющий читать по-русски.

Райнер. Мария. Орфей
(Рильке)

А Смерть останется за дверью

Николай Клюев

Нам уже не обойтись без него.

Хотим мы этого, не хотим ли, но на исходе XX века приходится констатировать, что величайшим европейским поэтом столетия был именно Райнер Мария Рильке. Не величайшим немецким, нет – Рильке и по крови-то едва ли был немцем; не величайшим австрийским или австро-венгерским – умирающая держава Франца-Иосифа или пришедшая ей на смену Первая Республика кажутся чем-то незначительным рядом с исполинской фигурой Рильке; тем более не величайшим французским, русским, итальянским (хотя на всех этих языках он писал стихи, а французскому творчеству почти целиком отдал последние годы своей жизни); тем более не чешским – хотя родился в Праге; не швейцарским – хотя умер именно во французской (говорящей по-французски) части Швейцарии.

Есть в Европе XX века исполины, которых вполне можно поставить рядом с Рильке: писавший на трех языках многоликий португалец Фернандо Пессоа; французский брат-близнец по духу и поэзии Рильке – Поль Валери; лучший англоязычный поэт последнего столетия, ненавистник Англии – ирландец Уильям Батлер Йетс; внезапный гений Константин Кавафис, чей дар вполне сравним по значению с поэтами Древней Греции; наконец, даже сильно заслонивший в сознании немецкоязычного читателя чуть ли не всю мировую поэзию Готфрид Бенн, – да и Россия именно в XX веке дала поэтов, чье творчество оказало влияние едва ли не на весь мир, – Мандельштама, Цветаеву, Хлебникова, Ходасевича. Список можно продолжать. Но именно Рильке был самым наднациональным, самым европейским.

В эссе Иосифа Бродского "Девяносто лет спустя", целиком посвященном стихотворению Рильке "Орфей. Эвридика. Гермес", нобелевский лауреат сознался (прочитав, понятно, не оригинал Рильке, а английский подстрочный перевод)[0.44][0.44]
  А также, возможно, перевод на русский язык, выполненный Андреем Сергеевым. Сергеев дружил с Бродским, но перевод долгое время оставался неопубликованным.


[Закрыть], что стихотворение это наводит его на мысль: «А не было ли крупнейшее произведение века создано девяносто лет назад?» Заметим, что у Бродского есть вопрос, но нет утверждения. Умей Бродский читать по-немецки, думается, этот вопрос вообще не возник бы: у самого Рильке найдется десяток-другой произведений – да простит мне читатель надругательство над русским языком, но иначе сказать не умею – более бессмертных. И еще: если брать отдельные стихотворения, то у других поэтов – хотя бы тех, кто перечислен выше, -есть шедевры не менее весомые: «Элегия тени» Пессоа или «Кладбище у моря» Валери; последнее, к слову сказать, Рильке перевел на немецкий язык столь блестяще, что и через триста лет попытка его «превзойти» едва ли будет плодотворной. Ко всему этому надо прибавить, что Рильке, оказавший влияние даже на тех творцов, кто был старше него самого (таков У. Б. Йейтс, в поздние годы целиком заимствовавший у Рильке его «философию смерти», рождающейся и умирающей вместе с человеком, о чем ниже), в силу своей судьбы оказался именно тем человеком, на личности которого сошлись фокусы внимания чуть ли не всех великих творцов нашего уходящего века.

Спору нет, сейчас речь идет лишь о художниках слова, покинувших границы упорядоченного рационализма – реалистического ли, романтического, какого угодно. Нидерландский историк Йохан Хейзинга в поздней работе "В тени завтрашнего дня" (1935) так охарактеризовал то, что видел в современной поэзии: "Поэзия уходит от разума. В наши дни Рильке или Поль Валери гораздо менее доступны для людей, нечувствительных к поэзии, чем ГЕте или Байрон для своих современников". Но тут уж ничего не поделаешь: людям, нечувствительным к поэзии, трехтомное собрание сочинений Рильке, впервые предпринимаемое на русском языке, никак не предназначается. Понадобилось "сто лет одиночества" (поэт-переводчик работает все-таки чаще всего в одиночестве, наедине с оригиналом), чтобы собрать этот трехтомник, практически полностью охватывающий все, что требуется читателю, желающему прочесть Рильке, принять его или отвергнуть – а не верить на слово, что "за пределами данного издания осталось еще многое..." Нет. За сто лет работы мы все-таки накопили переводы всех основных зрелых книг Рильке – от "Часослова", начатого еще в XIX веке, – и до двух книг, написанных по-французски и вышедших в 1926 году, в год смерти Рильке. Здесь – полностью весь зрелый, прижизненно изданный Рильке, а также в больших фрагментах и ранний, не столь зрелый, и поздний, никогда не сложенный в отдельные книги и по большей части опубликованный лишь посмертно. Некоторые книги помещены в двух и более переводах (особенно для того, чтобы воздать дань исторической справедливости: впервые переиздаются книги "Жизнь Марии" и "Новые стихотворения", соответственно в переводах Владимира Маккавейского и Константина Богатырева). Здесь – его роман, рассказы, искусствоведческие работы, письма.

Количество перешло в качество. Всего сто лет работы – и вот они, три тома Райнера Марии Рильке на русском языке. Это особенно справедливо потому, что писавший всерьез не только по-немецки, но и по-французски поэт переведен на третий язык – на русский; на язык, который он знал и любил. И это тем более приятно, что по сей день русская поэзия не утратила умения рифмовать: и в силу относительной своей молодости по сравнению с итальянской или английской, и в силу того, что в русском языке попросту гораздо больше рифм и прочих пластических средств, чем в языках великих наших соседей. От рифмы нет нужды отказываться потому, что она нам не мешает. Ну, а кто умеет ее видеть и ценить – тому будет радость дополнительная: кроме неизбежной ознакомительной задачи у подобного собрания сочинений иноязычного автора есть кое-какой шанс подарить кое-что и просто русской поэзии, поэтический перевод в которой играет роль совершенно самостоятельного жанра, имеющего не единые правила, но множество "сводов" этих правил, и поэт-переводчик выбирает тот способ работы с оригиналом, который ему более по душе, более по силам. Кстати, все то же самое относится и к прозе. Кто-то обманул нас однажды, сказав, что "стихи надо переводить так же, как прозу, только гораздо лучше". Это, конечно, истина, но истиной будет и обратное утверждение. Прозу тоже надо переводить так же, как стихи. Но – по возможности – гораздо лучше.

Этот трехтомник к тому же еще и плод нашей давней любви. Русский язык был как-никак первым, на который Рильке перевели более ста лет тому назад: рассказ "Все в одной" появился в "Северном вестнике" в 1897 году. А к нашему времени число одних только "опубликовавшихся" переводчиков Рильке на русский зашло далеко за сотню. На исходе века и тысячелетия нам не на что жаловаться: Рильке в России хорошо известен, любим, вполне добротно и очень обширно переведен (графоманские переводы тут не в счет – по ведь и они являют собою часть той любви, которую подарила Рильке Россия). Лучший живописный портрет Рильке написал Леонид Пастернак, с ним дружили и переписывались Борис Пастернак и Марина Цветаева; тема "Рильке и Россия" прокормили не одно поколение литературоведов, не исчерпана она и по сей день.

На русском языке переиздаются даже книги о Рильке: к примеру, изрядно устаревшая (с 1958-го года-то!) монография Ханса Эгона Хольтхузена "Райнер Мария Рильке, сам свидетельствующий о себе и о своей жизни" была недавно издана десятитысячным тиражом (это сейчас то, что раньше – полмиллиона)... в Челябинске! Основным центром изучения Рильке в России – во всех аспектах – с недавних пор, стараниями Р. Чайковского и Е. Лысенковой стал... Магадан! Книга Чайковского и Лысенковой ""Пантера" Р. М. Рильке в русских переводах" (Магадан, 1996) вызвала десятка два рецензий – от магаданских, московских, петербургских – и до развернутого отзыва в "Новом журнале", выходящем с начала сороковых годов в Нью-Йорке. Впрочем, на истории русских переводов поэзии Рильке лучше остановиться отдельно.

Первым русским переводчиком стихов Рильке был сын одесского ювелира -весьма одаренный Александр Биск (1883– 1973). В последние месяцы жизни Биска мне хоть и по переписке, но довелось с ним познакомиться. "Я занимался Рильке с 1905 года – я нашел его "Lieder der Madchen"[0.45][0.45]
  «Песни девушек» (см. т. 1, с. 92 наст. изд.).


[Закрыть], будучи лейпцигским студентом", – писал из Нью-Йорка девяностолетний поэт в Москву автору этого предисловия (письмо от 31 января 1973 г.). «Лейпцигским студентом» Биск был совсем недолго, уже весной 1906 года он переселился в Париж, где жил до 1911 года: сам поэт политикой не занимался, но сестра состояла в партии эсеров, возврат в Одессу и в Россию был чреват выяснениями отношений с полицией, а молодой Биск хорошо чувствовал себя в Париже – к тому же в одесских газетах он печатался уже тогда. «Первые мои переводы (из Рильке – Е. В.) относятся к 1906 году», – напишет он в предисловии к первому русскому «Избранному» Рильке, вышедшему в Одессе между маем и августом 1919 года. Первая «столичная» публикация переводов Биска из Рильке пока что разыскана в 1911 году («Русская мысль», кн. 6) – пять стихотворений, в том числе ставший классическим именно в переложении Биска шедевр «И был тогда день белых хризантем...».

Именно 1911 – 1914 годы – время первого бурного интереса к Рильке в России; успевают выйти три его книги: "Книга часов" (М., 1913) в сильно сокращенном и едва ли удачном переложении Юлиана Анисимова, в том же году -перевод единственного романа Рильке "Заметки Мальте Лауридса Бригге" в двух томах (в оригинале книга вышла в 1910 году, что следует помнить); наконец, выпущенная в оригинале в июне 1913 года книга "Жизнь Марии" всего через полгода, но уже в 1914 году, накануне войны, когда оказалось под запретом "все немецкое", была выпущена в Киеве в переводе не оцененного по сей день поэта Владимира Маккавейского. Кстати, в нашем издании (в приложении) этот перевод переиздается полностью впервые, и хотелось бы привлечь к нему читательское внимание. То, что казалось странным и неуклюжим в начале века, стало попятным и весьма поэтичным теперь. Похоже на то, что Маккавейский очень сильно обогнал свое время; в 1920 году он был убит под Ростовом, имя его забылось, но уже давно пришла пора вернуть его стихам, переводам и доброму имени почет и внимание.

В студенческих тетрадях Бориса Пастернака 1911 – 1913 гг. мы находим около десятка черновых переводов из "Книги картин" и "Часослова", в те же годы сделана свой перевод шестистишия Рильке Анна Ахматова – видимо, это был вообще единственный ее перевод с немецкого языка, по свидетельству академика Ю. Оксмана язык этот был для нее тяжел и читать свободно на нем она не могла. В те же годы перед Первой мировой войной появились в печати переводы В. Шершеневича, В. Эльснера, А. Дейча, так что брошенная Пастернаком фраза ("Люди и положения", 1956 – 1957): "У нас Рильке совсем не знают", – скорее относилась к месту Рильке в советской культуре, чем к подлинной культуре России.

Впрочем, даты Первой мировой войны (1914– 1918) точно определяют еще и границы первого временного перерыва в потоке русских публикаций Рильке. В харьковском альманахе "Колосья" в 1918 году (No 6– 7) впервые появилась знаменитая поэма в прозе (то ли просто новелла) Рильке, тогда озаглавленная "Образы любви и смерти Христофора Рильке"; та же вещь, но без сокращений и под более близким к оригиналу названием ("Песнь о любви и смерти Кристофа Рильке") была опубликована в альманахе "Свиток 3" (М.; Л.) в 1924 году. Как уже было сказано выше, в Одессе в 1919 году вышло первое издание книги избранных переводов Александра Биска; в 1929 году "Новый мир" и "Звезда" опубликовали в переводе Бориса Пастернака два "Реквиема" – по сути дела, увидела свет целиком еще одна книга Рильке ("Реквием", 1908). До 1935 года в периодике появлялись переложения Григория Петникова – он переводил Рильке "как хотел", т. е. как экспрессиониста, это давало диковатые результаты, но существенно облегчало прохождение через рогатки цензуры. Наконец в большой книге избранных переводов Петникова, изданной в Харькове в 1935 году ("Запад и Восток"), появилась последняя подборка и четыре стихотворения. Дальше наступил второй перерыв, притом долгий.

Хотя в 1943 году член Союза писателей СССР Иоганнес Роберт Бехер назвал поэзию Рильке в числе тех ценностей, которые осквернены фашистскими варварами, но его мнением никто не заинтересовался. Зато в 1950 году "главный писатель СССР" А. А. Фадеев высказался доходчиво: "А кто такой Рильке? Крайний мистик и реакционер в поэзии". Рильке в сталинской империи был, таким образом, запрещен раз и навсегда. Навеки. Но... нет ничего более врГ(C)менного, чем вечное. Умер Сталин, а за ним приговорил себя к смертной казни и Фадеев. "Разлука" с советским читателем (тогда предполагалось, что это синоним выражения "русский читатель") неизбежно должна была окончиться; как возвращались люди из лагерей, так вернулся и Рильке: уже в первом номере воронежского журнала "Подъем" за 1958 год появилась "Пантера" в переводе А. Немировского. Художественные достоинства перевода сейчас оставим в стороне, важен приоритет, и его ни у Немировского, ни у Воронежа не отнимешь. Журналы робко стали печатать: тут – стишок, там – подборку, из мрака запрета Рильке стал понемногу выходить к читателю.

Не считая журнальных публикаций, главным событием шестидесятых годов для "Рильке советской эпохи" стала довольно большая книга "Лирика", вышедшая в 1965 году в переводе Тамары Сильман (1909– 1974) в Ленинграде. Тогда она вызвала одобрение как со стороны "старших" (Маршака, не дожившего до выхода книги, но знакомого с рукописью; Корнея Чуковского), видевших в ней примету еще не совсем замерзшей хрущевской оттепели, так и гнев со стороны "младших": как же это выходит авторская книга у Сильман, когда в письменных столах десятков поэтов лежит столько неизданных переводов из Рильке! Знали, что еще с тридцатых годов работают над Рильке Юлия Нейман и Сергей Петров, что Ахматова хвалила переводы Андрея Сергеева, а есть еще и Владимир Микушевич, и Вячеслав Куприянов, и Грейнем Ратгауз, главной же легендой того времени была работа Константина Богатырева (1925– 1976), жертвы сталинских репрессий и ученика Бориса Пастернака. Но даже не очень искушенному читателю по книге Сильман было ясно, что великий поэт из Рильке не получился.

Между тем в предисловии к этой книге, написанном Владимиром Адмони, были впервые в СССР напечатаны два прославленных перевода Пастернака, вставленные в книгу "Люди и положения", – сейчас как-то уже позабылось, что в первой половине шестидесятых годов автор "Доктора Живаго" был под полным запретом. Рильке Сильман – некий многократно уменьшенный Рильке, недаром переводчица старалась выбрать у него стихи покороче. Читая ленинградскую "Лирику", думаешь: вот удачное восьмистишие, вот даже и двенадцать строк вполне приличных, а в целом получилась какая-то очень, очень маленькая и смазанная фотография оригинала.

Книга эта не могла дать представления о Рильке еще и по другой причине. Его циклы, сборники, поэмы, созданные после 1899– 1900 годов, почти не поддаются дроблению, одно перетекает в другое, последняя строка стихотворения служит опорой для первой строки следующего, не говоря уже о том, как важны для Рильке его сквозные сюжеты, образы, словосочетания; начиная с ключевого для его поэзии слова "смерть" – до такого малозаметного как "деревенька": одна только "деревенька слов" отслежена нами у Рильке более пятнадцати раз! Так что переводчик, отщипывающий от Рильке там -сонет, тут – восьмистишие, терпит поражение раньше, чем увидит плод своих трудов. Возможны, конечно, очень немногие исключения: шесть строчек Анны Ахматовой, двенадцать – Ивана Елагина, по четыре-пять стихотворений у Андрея Сергеева и Владимира Леванского, но по большей части у тех, кто не сделал Рильке своим главным сокровенным, в душе хранимым, десятилетиями творимым делом, – почти одни неудачи.

Но главная роль книги "Лирика" оказалась иной: она "разворошила муравейник". То в "Литературной Грузии", то в "Сельской молодежи", то в "Памире", то в "Иностранной литературе", то в "Подъеме", то в "Авроре" (список можно продолжать очень долго) Рильке стал появляться почти регулярно. Наконец пришли семидесятые годы, и стали выходить новые книги: близилось столетие со дня рождения Рильке, а его, к тому же, собралась праздновать дорогая сердцу ЦК организация – ЮНЕСКО. Первой увидела свет очень странная книга с длинным названием: "Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. Русские стихи". (М.: "Искусство", 1971). Помимо двух искусствоведческих работ, полутора сотен страниц писем, книга содержала что-то такое, что впору описывать как содержимое знаменитого сундучка Билли Бонса из "Острова сокровищ" Р. Л. Стивенсона: 4 стихотворения из третьей части "Часослова", 12 стихотворений из сборника "Новые стихотворения", 6 (из десяти) "Дуинских элегий", 4 (из пятидесяти пяти) "Сонета к Орфею", 6 (из восьми) "русских стихотворений" Рильке, 3 (из тринадцати) "Рассказов о Господе Боге"... И так далее – окрошка, пытающаяся выдать себя за некое сложное и мудрое блюдо. Ну и разъясняющее предисловие И. Рожанского, в котором сказано ясно: "Что касается советского читателя, то он сумеет разобраться в этом творчестве, уяснить его слабые и сильные стороны, отнестись к нему как к части культурного наследия прошлого, которое должно быть нами усвоено, переработано и включено в культуру коммунистического общества". Что и говорить, И. Рожанский достойно продолжил суждение Фадеева...

Хотя некоторые из поэтических переводов, попавших в эту книгу, давно стали классикой жанра (прежде всего – переводы В. Микушевича из третьей части "Часослова"), но при тираже книги в 50 000 экземпляров получилась не "творчество", а сплошная "культура коммунистического общества") т. е. коммунальная квартира). Если книга Сильман была чересчур маленькой копией великого оригинала, то здесь от оригинала осталась руина, лишенная почти всех главных частей. Легенду же о том, что в Рильке Россия потеряла великого русского поэта, не удаЕтся похоронить и до сих пор: совсем недавно известный поэт-переводчик опубликовал переложения стихов Рильке с русского... на русский, притом ошибки в ударениях он исправил, но ввел неточные (оглушенные) рифмы, у Рильке немыслимые. Увы, эти стихи (русские творения Рильке) не спасет и самый талантливый перевод, они всего лишь версии уже созданных по-немецки произведений, они – дань любви Рильке к России -которая и вправду была, и не зря в 1919 году в письме к Л. О. Пастернаку Рильке писал о России как о "близкой, дорогой и святой, навсегда вошедшей в основы его существования".

В 1974 году в СССР вышла первая книга Рильке, составленная цивилизованным образом. На "просторе" в 80 страниц уместилось 52 стихотворения в переводе 16 поэтов, в том числе впервые с 1919 года в Советском Союзе были переизданы и работы скончавшегося за год до того в Нью-Йорке Александра Биска, были использованы работы Т. Сильман, Б. Пастернака, А. Ахматовой, а также тех, чей вклад в "русского Рильке" на сегодня можно оценить как максимальный: переложения Сергея Петрова, Владимира Микушевича, Виктора Топорова. Книжечка вышла под эгидой "комсомольского" издательства "Молодая гвардия", составил ее автор этих строк, а предисловие написал Михаил Рудницкий – словом, чуда не было никакого, просто я в то время работал редактором в зарубежном отделе издательства и отчасти "использовал служебное положение в личных целях". Надвигался юбилей, перед ЮНЕСКО начальству хотелось выслужиться – ну вот и вышел тот самый плюс, который в математике рождается от перемножения минуса на минус. Книжка стоила пять копеек – тогдашняя цена проезда на метро. Кстати, нынешний трехтомник – отчасти итог работы, начатой тогда, в первой половине семидесятых.

Двумя годами позже в "Художественной литературе" вышел еще один томик Рильке – немного расширенный и заметно ухудшенный вариант предыдущей книги. И стояла в ближайших планах издательства "Наука" книга Рильке "Новые стихотворения" (первая и вторая часть): было обещано, что наконец-то в полном объеме увидят свет переводы Константина Богатырева.

Увы, судя по выходным данным, книга в "Литературных памятниках" была подписана в печать 6 мая 1977 года, а годом раньше Богатырев был убит в подъезде собственного дома. В силу того, что убийство его по всем приметам носило политический характер, поэтические достоинства работы Богатырева обсуждать стало невозможно: тот, кто эту работу хвалил, чаще всего кривил душой, а тот, кто ругал... Таких тогда сторонились. Не ругал его работу никто, ибо тот, кто ее обругал бы, немедленно попал бы в одну компанию с убийцами Богатырева.

К счастью, из 544 страниц работа Богатырева занимала 217, а на остальных разместилось "Дополнение" – стихи Рильке из других книг, а также варианты, приложенные к версиям Богатырева, и это в значительной мере спасало книгу. Из огромного массива стихотворений Рильке (около пяти тысяч строк!), переведенного Сергеем Петровым, здесь все-таки увидело свет 24 стихотворения, впервые пробились в печать многие переложения А. Карельского, Г. Ратгауза, В. Куприянова, Ю. Нейман, В. Топорова – не считая переизданий. Конечно, и в этой книге не обошлось без национал-идеологических казусов ("Хотя история имени Рильке не ясна, нужно иметь в виду, что по-чешски глагол "рыти" точно совпадает с древнерусским "рыти", "рыть" (ср. украинскую фамилию Рильке-Рылько)", курсив мой – Е. В.), без "обреченности царской власти" и "оскудения династии Романовых" (в комментарии к циклу "Цари", где о Романовых нет ни слова). Но в целом – именно по этой книге в последующие десять лет читатель в СССР узнавал, кто же такой Рильке и отчего именем его полна вся мировая культура XX века.

До 1988 года, когда в разгар "перестройки" в виде приложения к журналу "Иностранная литература" был издан роман "Записки Мальте Лауридса Бригге" (в новом переводе) с прибавлением кое-какой малоизвестной прозы и неизбежным "Корнетом" (тоже в новом переводе), ничего значительного в области приобщения Рильке к русскому языку не произошло. А потом пришла совсем иная эпоха.

Как уже говорилось, Рильке чрезвычайно неблагодарный поэт для любителей "выковыривать изюм из булочек". Книги его – "Часослов", "Реквием", "Жизнь Марии", "Дуинские элегии", "Сонеты к Орфею", даже менее цельная "Книга картин" и уж вовсе стоящие в стороне от раннего и позднего его творчества обе части "Новых стихотворений" (в них Рильке создал новый жанр, "стихотворение-вещь", исчерпал его, да и забросил) – очень важно читать целиком. А мы к столетию со дня рождения поэта имели целиком лишь совершенно недоступную книгу "Жизнь Марии" в переводе Владимира Маккавейского (за тридцать лет занятий Рильке мне довелось держать ее в руках единственный раз!), да еще чудовищный по качеству исполнения "Часослов", изданный в Париже в 1947 году поэтом-кавалеристом Григорием Забежинским; к этому "запасу" вскоре прибавились весьма спорные "Новые стихотворения" Константина Богатырева – уже по одному тому спорные, что работа над ними явно не была доведена до стадии чистовика. Имелся, впрочем, и ставший уже классическим "Часослов" в переводе Сергея Петрова, работа прекрасная, но по религиозности книги в условиях советской цензуры целиком она издана быть не могла (дошла до печатного станка лишь в 1998 году) и оставалась известна десятку специалистов. Имелся (в рукописях) десяток полных переводов "Сонетов к Орфею" – первый же, опубликованный (в Ереване!), оказался совершенно неудобочитаем. Словом, больше всего русская работа над Рильке напоминала бесконечную постройку Миланского собора, который даже и не должен быть никогда достроен.

Мода на Рильке приходила и уходила в Германии и в Австрии, да и во всем мире, шеститомник его, весьма полный, был издан в 1955– 1966 годах при деятельном участии дочери поэта Рут Зибер-Рильке, переиздается он и по сей день, а Россия, постепенно возвращавшая себе имя и свободу, даже усилиями сотни переводчиков все никак не могла выяснить отношения с Рильке. В девяностые годы, когда появилась возможность издавать книги без разрешения сверху, появились, конечно, и книги Рильке. В Архангельске в 1994 году вышел еще один "Часослов", выполненный Марией Пиккель, – и сравнимы его поэтические достоинства оказались лишь с творчеством первооткрывателя, поэта-кавалериста Забежинского. Второй перевод "Сонетов к Орфею", выполненный Ниной Кан (Канищевой), едва ли был лучше первого, ереванского. Не хочу утомлять читателя, но основная часть истории "русского Рильке" -сплошной чемпионат на приз "кто хуже?". Притом в изданиях последних лет дар Божий определенно перемешан с яичницей: если в Санкт-Петербурге в 1995 году и были наконец-то изданы полностью "Дуинские элегии" в переводе Владимира Микушевича, то под ту же обложку издатели напихали что-то такое, что и средствами ненормативной лексики оценить нет возможности. В Томске наконец-то был издан полный корпус "Историй о Господе Боге", но в петербургском переиздании очень одаренный переводчик прозы Е. Борисов зачем-то взялся еще и за стихи. И хотелось бы об этой его "прорухе на старуху" забыть, но две другие мудрые старухи, История и Библиография, ничего нам этого забыть не дадут. Плохого и очень плохого, а также вовсе не плохого, но совершенно не ложащегося в общую концепцию восприятия творчества Рильке, среди русских переводов очень и очень много.

Однако – довольно о неудачах, они есть и будут, наверняка есть и в нашем трехтомнике, но ведь есть же и прорывы в совершенство. Мне бесконечно жаль, что нет возможности рядом с публикуемым здесь "Часословом" в переводах А. Прокопьева, В. Топорова и В. Микушевича напечатать также и цельный перевод Сергея Петрова: эксклюзивные права на него на много лет вперед купили другие издательства; впрочем, желающий может попросту поставить этот перевод на полку рядом с нашим трехтомником. Это, пожалуй, подведет итог столетней работе россиян над поэзией и прозой Рильке, ибо мы наконец-то одолели хоть сколько-то полного Рильке, суммируя все основное, что было издано им при жизни по-немецки и по-французски. Не зря в 1949 году Готфрид Бенн – единственный человек, писавший по-немецки в XX веке, чья поэзия не только сравнима с Рильке, но во многом и превзошла ее, констатировал, притом как самое для себя важное, что Рильке написал "строку, которую мое поколение никогда не забудет: "Не до побед. Все дело в одоленьи"". Приведенная Бенном строка в процитированном переводе Бориса Пастернака звучит чуть не так, как в оригинале, да и означает, быть может, чуть-чуть не то, что у Рильке, но цель, поставленную изданием нашего трехтомника, она выражает очень точно.

Так что хватит о целях и методах нашего издания, теперь важней разобраться собственно в творческом наследии Орфея XX века, ибо в одном позиция Рильке пока что уникальна: из европейских поэтов XX века он – самый изучаемый.

И, как всегда, чем больше мнений, тем меньше ясности. Начнем с того, что Реме Карл Вильгельм Иоганн Йозеф Мария Рильке, родившийся 4 декабря 1875 года в Праге, не был не только выходцем из старинного немецкого рода, некогда процветавшего в Каринтии (как сам поэт упрямо считал) – он едва ли был "чистокровным", в нацистском значении этого слова, немцем или австрийцем. Отца мальчика звали Йозеф, дядю – Ярослав. По меньшей мере, вторым языком в детстве будущего поэта был чешский, свидетельством тому -раннее стихотворение, посвященное Ярославу Врхлицкому (1853– 1912), которого Рильке явно читал в оригинале, и читал с восхищением. Отсюда, возможно, и легкость, с которой Рильке освоил второй славянский язык -русский; сохранилось восемь его стихотворений, написанных по-русски в 1900-1901 годах. Впрочем, еще раньше он посетил Италию, осталось несколько его стихотворных строк и на итальянском языке, творчеству на французском языке были отданы последние три года его жизни: видимо, родная для Рильке многоязычная Прага, бывшая при императоре Рудольфе II столицей Священной Римской империи, вообще располагала к многоязычию. Город дарил своим детям легенды и факты подлинной своей истории, часто неразделимые. В начале века в городе жили и творили представители немецкоязычной "пражской школы" -Майринк, Кафка, Брод, Верфель – и, к примеру, родившийся в тот же год, что и Верфель (1890), великий чешский прозаик и драматург Карел Чапек. Легенды пражской старины волновали пражского немца Рильке или уроженца Вены Майринка даже больше, пожалуй, чем чеха Чапека. И надо заметить, от своей пражской юности Рильке не отрекался и в зрелые годы: собирая в 1913 году стихотворения для своего сборника "Первые стихи", поэт сохранил почти в неприкосновенности и стихи о Врхлицком, и стихи об императоре Рудольфе, и главное – публикуемый в нашем издании полностью впервые в русском переводе цикл "Из времен тридцатилетней войны" – своеобразный черновик "Песни о любви и смерти корнета Кристофа Рильке" (первая редакция – 1899 год, последняя – 1906). Однако отношения к "пражской школе" (огромному явлению в литературе немецкого языка) Рильке не имеет творчески, пожалуй, совсем никакого.

Рильке лучше не причислять ни к кому, никуда. Довольно и того, что его эпигоны неплохо чувствуют себя по сей день буквально во всех европейских литературах. Единственным из старших современников Рильке, всерьез повлиявшим на его творчество, был последний великий немецкий романтик Детлев фон Лилиенкрон (1844– 1909). Баллады Лилиенкрона и строки его огромной поэмы "Поггфред" порой вплотную смыкаются с многими образами из "Корнета" и "Записок Мальте Лауридса Бригге", его белые стихи ("На вокзале", "Бродвей в Нью-Йорке" и т. д.) почти наверняка служили для Рильке образцами, темами для вариаций. Герой "Мальте" вспоминает, как однажды увидел в детстве собственного отца "с влажно-голубой лентой ордена Слона" на груди, – не тот же ли самый высший датский орден Слона срывали с заговорившего скелета при прокладке рельс в "Новой железной дороге" Лилиенкрона: "...Вульгарный сброд, отродья крепостные, / С меня срывают голубую ленту, / Срывают ленту ордена Слона!.." Лилиенкрону отдал дань не один Рильке, даже прошедший путь от экспрессионизма к ультрасимволизму Готфрид Бенн писал, вспоминая начало XX века: "Лилиенкрон был моим богом!" С печалью нужно констатировать, что нынешние немецкие читатели (о русских и речи нет) чаще всего разве что слышали когда-то имя Лилиенкрона и лишь удивляются – откуда что взялось у Рильке. Хочется верить, что хотя бы XXI век вспомнит Лилиенкрона -единственный мостик от великих немецких романтиков к великим немецким поэтам XX века. Рыцарская, благородно-дворянская эстетика Лилиенкрона, кстати, немало содействовала тому, что Рильке на всю жизнь убедил себя и собственном дворянском происхождении. Убедил настолько сильно, что и нам отчасти приходится с этими вымышленными "дворянскими корнями" считаться: открытое Карлом Густавом Юнгом "коллективное бессознательное" велит считаться с тем, во что уверовано, даже больше, чем с тем, что было на самом деле.