Текст книги "Против энтропии (Статьи о литературе)"

Автор книги: Евгений Витковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 36 страниц)

Империя по имени Редьярд Киплинг
(Киплинг)

Поднятый Нельсоном перед Трафальгарской битвой флажковый сигнал вовсе не гласил: «Англия ждет, что каждый станет героем» Он гласил: «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг». <...> Так оно и должно быть.

Йохан Хейзинга

В тени завтрашнего дня

В 1936 году Редьярд Киплинг был удостоен высшей посмертной чести англичан: его похоронили в Вестминстерском аббатстве. Но ни один знаменитый английский писатель не шел за его гробом Как выразился великий нидерландский историк по другому поводу, «так оно и должно быть»: когда хоронят Гулливера, лилипутам неуместно идти за гробом. Это не означает, что «отсутствовавшие» – Герберт Уэллс или Грэм Грин, к примеру, – были во сто раз меньше Киплинга в целом масштабе дарования. Но в отношении поэзии – именно так. В Вестминстерском аббатстве Англия хоронила своего величайшего поэта – быть может, самого большого с тех пор, как в 1674 году навсегда закрыл свои слепые глаза Джон Мильтон. Современники обзывали Киплинга империалистом, даже Осип Мандельштам в 1927 году писал о том, что у «Киплинга – писателя империалистической Англии – почти всегда можно уловить в его рассказах о животных нотки правящего класса». Но в искусстве действует древний закон: часть всегда больше целого, поэтому Английская империя – частью которой был и Киплинг, и его творчество – была всего лишь страной времен Киплинга. Ибо Джозеф Редьярд Киплинг сам по себе был империей.

Когда рушатся великие государства, они оставляют после себя великую литературу, ну а если они рушатся слишком быстро, как империи Александра Македонского или Наполеона, то от них по крайней мере остается миф, из мифа – в другом месте и в другом времени – вырастает опять-таки великая литература. А Киплинг, уроженец империи, родившийся "в глухой провинции, у моря" (в Бомбее!), не был ни реалистом, как Голсуорси, ни модернистом, как Элиот, – он был последним великим английским романтиком. Романтизм -неизбежный атрибут империи, особенно империи погибающей. Не зря первым, кто взялся в англосаксонском мире восстанавливать доброе имя Киплинга-поэта, был не собственно англичанин, а "репатриант", американец Т.С. Элиот. При жизни Киплинга он ехидно обозвал самого молодого (по сей день, в сорок два года!) лауреата Нобелевской премии "лауреатом без лавров". Через шесть лет после смерти Киплинга он составил по своему вкусу "Избранное" из стихотворений Киплинга, где писал:

"Колоссальный дар владения словом, поразительный интерес ко всему, могущественная способность наблюдения умом и всеми чувствами, маска "шутника", а под ней загадочный дар провидца <...> дар столь тревожащий, что, раз признав его наличие, мы уже на в силах распознать, когда его нет, – делают Киплинга писателем, которого нельзя до конца постичь и масштабность которого невозможно преуменьшить <...>

Я утверждаю, что, говоря о стихах Киплинга, мы вправе их назвать великими стихами <...>. Я могу вспомнить ряд поэтов, создавших великие поэтические произведения, и очень немногих, кто писал великие стихи. Если я не ошибаюсь, позиция Киплинга в этой последней рубрике не просто выдающаяся, она уникальна".

Многие писатели за рубежами родной страны известны лучше, чем на родине, и оказали на мировую литературу большее влияние, чем на отечественную. Общеизвестен пример Эдгара По, которого англосаксы давно числят по ведомству дурного вкуса, а в иных странах – с легкой руки Шарля Бодлера, первым принявшего темную гениальность Эдгара По и умножившего ее "Цветы Зла", – "Эдгар" почти икона. В частности, в России. Если отбросить пропаганду советского времени, современный русский читатель, пожалуй, с удивлением прочтет слова Сомерсета Моэма, сказанные о новеллистике Киплинга (1952):

"В общем, рассказ – не тот жанр художественной литературы, в котором англичане достигали особенных высот <...>. Рассказ требует формы. Требует сжатости. Многословие его убивает. Он зависит от построения. Не допускает повисших в воздухе сюжетных линий. Должен быть законченным в своих пределах. Все эти достоинства вы найдете в рассказах Киплинга той поры, когда он достигал своих великолепных вершин, а в этом нам повезло: он проделывал это из рассказа в рассказ. Редьярд Киплинг – единственный автор в нашей стране, которого можно поставить рядом с Мопассаном и Чеховым. Он – наш величайший мастер рассказа".

Предпоследняя фраза как раз заставляет вспомнить чумовую советскую пропаганду, без конца ссылавшуюся на совершенно чужого ей (и почти не издававшегося в СССР) Поля Валери, случайно обмолвившегося, что знает три по-настоящему великих чуда в мировой культуре – и третьим назвал Россию XIX века. Россиянину конца XX века узнать, что Чехов – величайший новеллист мира, ну, приятно, но... сомнительно.

Европейцам, и кириллицы-то не знающим, если не всем, то многим, всечеловеческое величие Чехова – аксиома. В гениальности же Киплинга-новеллиста, по крайней мере "индийского", уверены мы. Кстати, и в гениальности Киплинга-поэта.

И уж вовсе никаких сомнений нет в гениальности автора "Маугли", точнее, обеих "Книг Джунглей" и многочисленных сказок. "Детские" книги Киплинга одинаково увлекательно читаются по-русски и в семь, и в семьдесят лет, и ничего, кроме возмущения, не вызывает у нашего читателя новость о том, что пантера Багира по-английски... мужского рода. Весь характер черной пантеры – женственный, перечтите "Маугли"! Определенно автор-англичанин не прав. Хоть плачь, хоть смейся, хоть исправляй английский оригинал.

Сложней с Киплингом-романистом, с автором таких книг, как "Свет погас", "Наулака", "Отважные мореплаватели", "Ким". Все это – прекрасные книги, особенно последняя (чего русским переводм, увы, пока доказать нельзя, – как раз "Свет погас" и "Мореплаватели" переведены более чем достойно), – но мало ли на свете великих романов. "Смерть героя" Ричарда Олдингтона -самая, быть может, громкая пощечина, данная Киплингу, – тоже прекрасный роман. Романы для Киплинга – всего лишь одна из граней творчества. Но ее не выбросишь: кристалл потому и кристалл, что у него есть грани. А творчество Киплинга – настоящий кристалл.

Пересказать биографию Киплинга можно в нескольких фразах, это был писатель почти "без судьбы", он не только не хотел, чтобы его судьбой интересовались, он и поэтическим завещанием сделал восьмистишие, которым заканчивается любое издание его поэтических произведений (в том числе наше), – в нем Киплинг предложил все вопросы задавать не ему, а его книгам. Старинное "Написал книги и умер" вполне годится как эпитафия и Киплингу, но и об этом есть у Поля Валери: "В книгу нужно заглядывать через плечо автора". Биография у Киплинга все-таки была, и многое в его произведениях без биографии автора необъяснимо.

В особенности если читать Киплинга в оригинале. Переводы не сохраняют невероятной широты его словаря. Лирический герой "главной", "лучшей" (как угодно) баллады Киплинга Антони Глостер, "баронет", не просто человек из низов, выбившийся в "большие люди", – он и свое дворянское звание произносит не то как "баронайт", не то еще как-то, как – кириллицей не изобразишь. Лирический герой другой великой баллады "Гимн Мак-Эндру" (или – "Молитва Макэндру" в публикуемом нами переводе) в монологе смешивает шотландский диалект с "кокни", используя слова из жаргона судовых механиков и еще десятка самых невероятных источников. Словарь Киплинга – словарь Империи. Первым разговорным языком в детстве Киплинга даже на был английский, – он куда более охотно и бегло говорил на местном бомбейском "хиндустани" (если быть точным – разновидности урду). Детство и юность Киплинга прошли в Индии. Молодость – в штате Вермонт, США. "Зимовал" он с 1898 по 1907 год на юге Африки, в Кейптауне, в доме, подаренном ему близким другом – Сесилем Родсом, и лишь в начале XX века поселился в Сассексе. В письме к Райдеру Хаггарду в 1902 году Киплинг назвал Англию "самой замечательной заграницей", в которой ему довелось побывать. Англия не была для него родиной – его родиной была Британская Империя. Как следствие: патриот Киплинг совершенно искренне ненавидел любую другую империю. Российскую, в частности. К русским как к национальности он относился без ненависти, с обычной своей иронией: "Поймите меня правильно: всякий русский – милейший человек, покуда не напьется. Как азиат он очарователен. И лишь когда настаивает, чтобы к русским относились не как к самому западному из восточных народов, а, напротив, как к самому восточному из западных, превращается в этническое недоразумение, с которым, право, нелегко иметь дело" (рассказ "Бывший"). Это – о русском, а о России – страшные и жестокие строки знаменитой баллады "Мировая с медведем": "Никакого мира с Медведем, который выглядит как Человек!" Это строки, написанные в 1898 году; двумя десятилетиями позже Киплинг напишет уж вовсе невозможное для публикации в СССР стихотворение "Россия – пацифистам".

С этим стихотворением связаны две короткие истории, которые стоит рассказать в назидание будущим русским киплинговедам. В 1986 году в Париже Василий Бетаки издал небольшую, но талантливую книгу переводов из Киплинга, составив ее из переводов собственных и Георгия Бена, – тоже эмигранта, но лондонского; оба переводчика некогда были учениками Татьяны Гнедич в Ленинграде. Помещая в книгу свой перевод "Россия – пацифистам 1918", Бетаки писал в предисловии: "Эти стихи, разумеется, не переводились на русский язык никогда". Слова эти, сказанные накануне перестройки, были не совсем точны: в том же году (1986) в Центральном доме литераторов в Москве отмечалось пятидесятилетие М. Л. Гаспарова, будущего академика и первого поэта-переводчика, ставшего лауреатом Государственной премии России. На вечере Гаспаров прочел свой перевод этого стихотворения, много лет пролежавший в столе. Вел вечер Евгений Солонович. На следующий день в партбюро переводческой секции разразился скандал: "Как он посмел читать антисоветчину! Почему вы, член партии, его не оборвали!.." К счастью, Солонович оказался вовсе не членом партии, а в самом скором времени у партии оказались куда более важные проблемы, чем гас-паровский перевод киплинговской антисоветчины. Однако печатается эта антисоветчина в нашем издании впервые. До конца 1990-х, кроме как в Париже (в переводе Бетаки), "Россия – пацифистам" на русском языке не печаталась.

"Империя строилась триста лет и рухнула в триста дней!" – Киплинг говорит вовсе не о Британской империи (как отчего-то прочитал Бетаки). Киплингу жаль было даже чужую империю – Российскую! В кошмаре гражданской войны, сменившем в России кошмары первой мировой, ему и не мерещились контуры будущей советской империи (много более хищной, чем царская). Империя по имени Редьярд Киплинг сожалела о гибели империи по имени Россия!

Россия заинтересовалась Киплингом очень рано. Уже в 1892 году Лев Толстой писал, что Киплинг "совсем слаб, растрепан, ищет оригинальности". Памятуя о подобной же неприязни "зеркала русской революции" к Шекспиру, эти слова надо понимать как очень высокую похвалу. В январе 1895 года в иллюстрированном приложении к "Вестнику иностранной литературы" был впервые опубликован портрет Киплинга. Наконец, появились и переводы из Киплинга, в частности переводы его стихотворений. Насколько удалось установить, приоритет первого поэта-переводчика, напечатавшего Киплинга в России, принадлежит Ольге Николаевне Чюминой (1858 – 1909): в журнале "Мир Божий", 1897, No 11, опубликован ее перевод "Песни мертвых", в январе следующего года в "Вестнике иностранной литературы" появился ее же перевод баллады "Король и певец" (так переименовала Чюмина "Последнюю песню Честного Томаса"). Хорошо вспомнить здесь о том, что в оригинале оба стихотворения появились лишь в 1893 году. "Песнь мертвых" вошла в сборник Киплинга "Семь морей" (1896) – тот ли, иной ли источник использовала Чюмина, делая свои переводы, – на источнике этом буквально еще не обсохла типографская краска. Следом библиография прослеживает ряд других поэтических переводов – Е. М. Студенская (ряд стихотворений в периодике 1899 – 1902 гг.), как и Чюмина, заметного интереса к Киплингу-поэту в России не пробудила, хотя в переводе Студенской была опубликована баллада "В карцере" – одна из "Казарменных баллад". Писатели-демократы Киплинга не признавали ни в какую: Максим Горький писал, что "индусы не могут не признать вредной его проповедь империализма", Куприн (больше других понявший в Киплинге и в целом выше других его оценивший) констатировал, что "на прекрасных произведениях Киплинга нет двух самых верных отпечатков гения – вечности и всечеловечества". Но во всяком случае, проза Киплинга выходила много раз -в том числе четырехтомником под редакцией И. А. Бунина (1908 – 1915), собранием сочинений в приложениях к журналам "Вокруг света" (1909), "Природа и люди" и т.д.

Поэзию Киплинга великие поэты Серебряного века то ли не разглядели, то ли не захотели разглядеть. Впрочем, у этого поколения поэтов английская поэзия была не очень-то в моде вообще: ее заслоняли великие французы "конца века" (Верлен, Рембо, Малларме) и отчасти великие немецкоязычные поэты начала XX века (Георге, Рильке). Из англичан – более или менее ровесников Киплинга – в моде был разве что Уайльд, но тоже в основном как прозаик. Не был толком прочитан не только поэт Киплинг, даже его прямые предшественники Теннисон и Браунинг были известны почти исключительно по именам; если бы не "Годива" в переводе Бунина и лишь недавно выявленные фрагменты Браунинга в переводе Гумилева, можно было бы говорить о том, что английская послебайроновская поэзия в России тех лет не существовала вовсе.

При подобном отсутствии переводов все же случилось как-то, что едва ли вообще какой-либо нероссийский поэт оказал влияние на русскую поэзию XX века в таком масштабе, как Киплинг. В "Литературной энциклопедии" (Издательство Коммунистической Академии, 1931, т. 5) в статье "Киплинг" литературовед Т. Левит лишь указал в библиографии, что существуют "Избранные стихотворения" Киплинга – "перев. А. Оношкович-Яцына, П.1922 (случайный подбор плохих переводов)".

Эта маленькая, в 22 стихотворения, отпечатанных на серой-пресерой бумаге, книжечка буквально переломила хребет русской – не скажу "советской", а просто русской поэзии XX века. Ада Оношкович-Яцына (1896-1935) открыла российскому читателю "Томлинсона", "Мировую с Медведем", "Мэри Глостер", а главное прославленную "Пыль". Молодые поэты двадцатых годов бредили Киплингом, бредят и теперь, семьдесят лет спустя, в значительной мере благодаря этой книжечке, аккуратно незамеченной и оклеветанной официальным литературоведением. Но в 1931 году, когда "Литературная энциклопедия" оттиснула в веках свой донос и на Киплинга, и на переводчицу, с ее переводами не произошло той главной беды, о которой лишь теперь, в год столетия появления первого русского перевода из поэзии Киплинга, пора сказать несколько слов.

В тридцатые годы чуть ли не все плоды зарубежной литературы оказались в СССР запретными; был ли в мире писатель, более ненавистный советскому империализму, чем Киплинг? И тогда появилась на свет книга, побившая все рекорды обхода советской цензуры: Редиард Киплинг. Избранные стихи. Перевод с английского под редакцией Вал. Стенича. Вступительная статья Р.Миллер-Будницкой. Государственное издательство "Художественная литература". Ленинград, 1936. 272 стр., тираж 10300 экз. Заключительные слова предисловия Миллер-Будницкой стали классикой советского литературоведения, вечной нашей отмычкой к замку цензуры, и нужно их процитировать: "...творчество Киплинга приобретает для нас особый интерес как законченное, высокохудожественное воплощение идей и настроений нашего врага, как одно из крупнейших достижений поэзии западного империализма". Отсюда уже полшага до вывода, который в 1937 году сделал в статье "Редиард Киплинг" Константин Паустовский: "Жизнь Киплинга – один из трагических примеров того, как гений может погубить себя".

Поскольку на сорок последующих лет Киплинг попал в "детские писатели", поскольку лишь в томе БВЛ "Уайльд. Киплинг" в 1976 году он был из этого "детского" статуса выведен (авторской книги его стихотворений, без добавлений в виде прозы, пришлось ждать – не считая упомянутой парижской книжки 1986 года – аж до 1990 года), книга 1936 года заслуживает самого пристального внимания. В ней были переизданы все переводы Оношкович-Яцыны (кроме одного) и прибавлено к ним еще 13 переводов той же переводчицы -новых. К сожалению, сама переводчица умерла годом раньше. Ее переводы для издания 1936 года перередактировал, переписал и переувечил в духе худшей цензуры совсем не Валентин Стенич, а другой "мастер стихотворного перевода" – Геннадий Фиш (1903 – 1971). Часть переводов он изуродовал настолько, что решил о соавторстве объявить – под "Мэри Глостер" и "Саперами" появилась двойная подпись, прочие переводы он перелицевал меньше, но так, что компрачикосы Виктора Гюго померли бы от зависти. Приведу один лишь пример.

Многие и многие поколения советских (и антисоветских) юношей и девушек читали, пели и разве что не высекали в камне знаменитую "Пыль". "Отпуска нет на войне!" – кому не памятен этот рефрен?

В оригинале рефрен таков: "There's no discharge in the war". Советский комментатор английского издания Киплинга (1983) А. А. Долинин пишет о том, что Киплинг обыгрывает здесь стих восьмой главы Екклесиаста – "нет избавления в этой борьбе". Но у Киплинга ясно указано, какая это война (в русском переводе Библии – "борьба") – англо-бурская. Если Киплинг и обыгрывает несколько значений слова discharge, то "отпуск" в военном значении – лишь шестое или седьмое словарное значение. Между тем как первое или второе – "выстрел". На англо-бурской войне ужасом солдат было не отсутствие отпуска, а как раз отсутствие сражения, отсутствие выстрелов и вообще войны как таковой. Оношкович-Яцына если и не помнила сама, то знала от старших сверстников – что такое бурская война, война без войны, война, выигранная Англией с трудом и с позором, – на этой войне англичане сделали такое ценное и пригодившееся XX веку изобретение, как концлагерь. Киплинг, кстати, считал эту войну для Англии проигранной, вообще войной, недостойной Британской Империи (см. стихотворение "Урок" и многие другие). В издании 1922 года Оношкович-Яцына выбрала для своего перевода: "Нет сражений на войне". Мы перепечатываем переводы Оношкович-Яцыны почти в полном объеме и в тех двадцати случаях, когда есть возможность использовать редактированное М. Л. Лозинским (а по косвенным данным – и Н. С. Гумилевым) издание 1922 года, возвращаем переводам исконный вид. Остается лишь сожалеть, что остальные переводы приходится перепечатывать по изданию 1936 года, – нет никакой уверенности, что Г.Фиш не приложил к ним руку.

Впрочем, очень высокую ценность для русской "киплингианы" имеют переводы Михаила Фромана (1891– 1940) и Михаила Гутнера (1912– 1942); поскольку оба переводчика на момент издания книги 1936 года были живы, надо думать, их ничья рука не увечила. Фроман умер в Ленинграде перед войной, Гутнер – в эвакуации в Перми (тогда – г. Молотов). Интересны из работ предвоенного поколения также немногие сохранившиеся строки Эрика Горлина, погибшего во время Ленинградской блокады, а также несколько переводов Елизаветы Полонской (1890– 1969), среди них – прославленная "Баллада о Востоке и Западе", начало которой, вероятно, по индексу частоты цитирования могло бы претендовать на попадание в книгу рекордов. О прочих довоенных подходах к творчеству Киплинга хотелось бы забыть, но нельзя.

Современный исследователь – Екатерина Гениева – в предисловии к первому постсоветскому изданию Киплинга в России пишет:

"Певца Британской империи, ...железного Редьярда", приняли на ура молодые советские литераторы. Этим обстоятельством был попросту сражен критик и литературовед князь Дмитрий Святополк-Мирский, вернувшийся в 30-е годы из эмиграции на родину <...> Мирский был прав, когда укорял советских литераторов, зачитывавшихся Киплингом. Но как бы то ни было, ...железный Редьярд", а главное, его идеи оказались близкими идеологии молодого советского государства". Князь-коммунист тоже был прав: он ждал от коммунистической молодежи – главное же от юного советского государства -чего-то совсем, совсем другого. Он и дождался: гибели в советском концлагере. А молодые советские поэты – Евгений Долматовский, к примеру, или Константин Симонов – в те довоенные годы увлеченно переводили Киплинга. Симонов, впрочем, не столько переводил, сколько сочинял по мотивам Киплинга: "Серые глаза – рассвет" в его переводе укорочено на половину текста, "Новобранцы" – на четыре строфы сокращены, "Добровольно ...пропавший без вести"" – на две и т. д. Позже Симонов писал о своем увлечении Киплингом в конце тридцатых годов: "Киплинг нравился своим мужественным стилем, своей солдатской строгостью, отточенностью и ясно выраженным мужским началом, мужским и солдатским". Впрочем, он же признал, что разлюбил Киплинга, когда началась война – в 1941 году. Переводы Симонова по сей день регулярно называют прекрасными, и нет спора, стихи хороши, но, сравнивая их с оригиналом, диву даешься: автор ли подстрочника все так переврал Симонову, сам ли он столь глубоко и сознательно исказил (за возможным исключением "Дурака" – он же "Вампир" – и более или менее "Гиен", остальные переводы Симонова едва ли стоит рассматривать как переводы). Если это переводы – то всех поэтов, от Багрицкого и Тихонова до Фазиля Искандера и Александра Галича (последнего особенно), целиком можно объявить "переводчиками Киплинга". Сам тон советской (и, напоминаю, антисоветской) поэзии, как говорят недоброжелатели, "мускулистый" ее стиль – от Киплинга и Гумилева.

Симонов разлюбил Киплинга спешно, в одночасье: негоже было шестикратному лауреату Сталинской премии, накануне еще и Ленинской, любить "барда английского империализма". За "железным занавесом" Киплинг изымался из библиотек, лишь очень немногие энтузиасты понемногу переводили его "в стол". Причем, надо честно признать, не очень хорошо переводили: мало любить империю, в ее правоту нужно верить. Британская империя отошла в область истории, у империи советской развивался прогрессивный паралич, при котором, как известно, не до идеалов. Зато с 1976 года, с выхода упомянутого тома БВЛ "Уайльд и Киплинг", где на скудном пространстве в 54 стихотворения почти сорок было переводов совершенно новых, – начинается для Киплинга новая эпоха, не кончившаяся и по сей день; наше издание преимущественно суммирует работу переводчиков прежних лет, не давая, впрочем, к переводам вариантов: составитель взял на себя всю ответственность за то, чей перевод печатается; таким образом, ничье имя из "коллектива" переводчиков не изъято намеренно. Выбирался всегда живой перевод. Конечно, в оригинале "Мэри Глостер" герой говорит: "В двадцать два года... в двадцать три года...", а в первом варианте перевода Оношкович-Яцына рифмы ради вместо "двадцать три" стало "двадцать шесть", Г.Фиш это "исправил", – но в нашем издании восстановлен первый вариант. Покойников не редактируют: их или печатают как есть, или заказывают новый перевод. И хотя "Мэри Глостер" после 1936 года переводили по меньшей мере еще пять раз – предпочтение отдано все же старому варианту. Ибо новые к нему ничего не прибавили.

Сколько раз Редьярд Киплинг был жертвой! Даже его литературная карьера началась не так, как у всех, – он пал жертвой родительской любви. Ему, шестнадцатилетнему школьнику, родители сделали подарок: его несовершенные детские (ну, юношеские) стихи родители озаглавили "Школьные стихи" и выпустили отдельной книгой. Редьярд впал в депрессию (по другой версии – в ярость), но писать, к счастью, не перестал. Пять лет спустя он выпустил книгу стихотворений, которую принято считать "первой", – "Департаментские песенки" (1881). Славы ему эта книга (во всяком случае, за пределами Индии) не принесла. Слава пришла к нему осенью 1889 года, вместе с первыми балладами, напечатанными уже в Англии. И – пожалуй – слава с тех пор при нем. Но и жертвой своей славы он становится по сей день. Взять хотя бы печальную историю того, как Киплинга поют в России. Вот – с магаданской пленки звучит голос престарелого Вадима Козина: он напел чуть ли не целую пленку Киплинга. Киплинга ли? Вот – звучит "Пыль", и в ней появляются такие строки:

 
Мой-друг-ме-ня ты не вздумай вспоминать!
Я-здесь~за-был как зовут родную мать!
Здесь только...
 

Честное слово я ждал, что вместо «пыль-пыль-пыль» прозвучит «мать-мать-мать...» Наверное, это было бы интонационно даже ближе к оригиналу. Или же некогда популярная песенка:

 
Сигарета, сигарета!
Только ты не изменяешь!
Я люблю тебя за это,
Да и ты об этом знаешь...
 

Многие ли слушатели догадались, что звучит перелицовка (не перевод же!) стихотворения Киплинга «Обрученный»? А шлягер поздних советских лет «За цыганской звездой» лучше б уж и не приписывать Киплингу -ни звезды нет в оригинале (а есть «паттеран», знак, оставляемый цыганами вдоль своей, незримой для джорджо-чужаков тропы), ни многого такого, что есть в этом переводе. Зато – поют! Киплинг не виноват. Но и Бодлер не виноват в том, что «Красотка моя, умчимся в края...» стало цыганским романсом, и даже Мережковский не виноват в том, что в юности сделал этот неудачный перевод. Потому и популярны в эстрадном пении Киплинг и Бодлер, что попали в руки не к переводчикам, но к подражателям. А о них сказал Сальвадор Дали: «Блаженны подражатели – им достанутся наши недостатки».

Империалиста Киплинга чехвостили даже за то, что в Британии ему платят непомерно высокие гонорары (заметим, что пролетарию Максиму Горькому его огромные гонорары в начале века советское лигературоведение записывало в творческий актив). Все тот же Т. Левит в "Литературной энциклопедии" в 1931 году писал: "Особое положение Киплинга в английской литературе отмечается не только <...> гонорарами, раз в 25 превосходящими обычные (по шиллингу за слово 1900, т. е. около 3 тысяч руб. за печатный лист)". Обвиняли (Р. Миллер-Будницкая, 1936 г.) в том, что "творчество Киплинга несет в себе зародыши английского фашизма", в том, что (там же) "киплинговская философия творчества <...> получает признание крупнейших ...идеологов фашизма"". В том, что Киплинг – масон, кажется, его никто не обвинял. Быть может, лишь потому, что масоном Киплинг и в самом деле был.

Князь-коммунист Мирский напоминал, что в Англии Киплинга любят лишь те, кто любит только Киплинга. Даже и не поймешь, обвинение ли это: бурский президент Крюгер не читал ничего, кроме Библии, и полагал, что за другие книги можно взяться лишь тогда, когда постигнешь всю глубину и все красоты этой Книги. Совпадение, быть может, не случайное: кое-кто из читателей Киплинга (в том числе в России) никого, кроме Киплинга, не любит. Но этот факт годится и для обвинения, и для защиты.

Так ли уж кощунственно сравнивать книги Киплинга с Библией? Устами младенца глаголет истина, а младенцы (дети и подростки) знают Маугли лучше, чем Библию. Если бы Киплинг не сочинил ничего, кроме "Книг Джунглей", Маугли, литературный герой, давно поглотил бы своего создателя – как случилось это с Феликсом Зальтеном, автором сказки "Бемби", давно и прочно утратившей в читательском сознании автора: недавний московский опрос – в связи с изданием продолжения "Бемби", весьма незаслуженно забытой сказки "Пятнадцать зайцев", – выявил, что три четверти читателей вообще не знает, кто "сочинил ...Бемби"", оставшаяся четверть убеждена, что "Бемби" сочинил... Киплинг. В бессмертной книге Оруэлла, как известно, "партия изобрела самолеты". В силу великой многогранности дара Киплинга читатели готовы поверить, что он сочинил что угодно – если это хорошее. Омский переводчик Киплинга Евгений Фельдман выявил в различных антологиях английской поэзии немало стихотворений, подписанных именем Киплинга, но отсутствующих в итоговом, полном, "дефинитивном" издании Киплинга 1940 года (научного, полного, комментированного издания Киплинг в Англии пока не дождался). Может быть, и вправду это Киплинг – хотя бы из пресловутых "Школьных стихотворений" 1881 года. Может быть, это имитации. Подражателям – по слову Сальвадора Дали – достаются недостатки, но могут ведь и достоинства достаться в придачу.

Киплинг как детский писатель никогда не подвергался окончательным репрессиям со стороны советской цензуры, во многом благодаря блистательным переводам-пересказам Чуковского и Маршака. Как писал об отношении советских издательств к Киплингу советский автор предисловия к упоминавшемуся изданию БВЛ (1976) Д. Урнов: "Десятки киплинговских книг под прессом лет сжались до одного-двух томов". Лукавый литературовед сказал по советской привычке фразу, неизвестно что означающую: современная полиграфия без усилия ужимает в один том полного Шекспира, Спенсера, Диккенса. Советская цензура, понятно, толковала фразу Урнова в том смысле, что "империализм" Киплинга сгинул, забылся, как Британская Империя, а осталось истинное золото таланта. Но такое толкование – типичное советское вранье. Ибо даже рухнувшая Британская Империя хоть и рухнула, да не совсем, и вовсе не забыта.

В наследство от нее наш современный мир получил – как минимум -английский язык, ставший на некоторое время мировым, как некогда латынь или арабский. Лауреатов Нобелевской премии – британцев – меньше, чем, скажем, французов, а вот англоязычных лауреатов из Ирландии, США, Австралии лучше не подсчитывать. Уроженцы стран, некогда бывших колониями Англии, пишут о своей ненависти (а последнее время – и о любви) к колониальному прошлому, но пишут по-английски. В трескучем, декларативном, но все равно великом стихотворении Киплинга "Английский флаг" четыре ветра говорят правду. Если в XIX веке, во времена расцвета Британской Империи, английский язык представлял для культурного неангличанина своего рода факультатив, то в XX веке, – тем более – в XXI – когда Империя рухнула, обойтись без английского языка почти невозможно, хотим или не хотим, но именно английский – латынь нашего времени. Язык Шекспира, Мильтона и Киплинга.

Киплинг, в отличие от булгаковского Мастера, не заслужил ни света, ни покоя. Затертыми стали слова о том, что он даже в классика не превратился -никто не читает его "по обязанности". До сих пор нет у него достойного полного собрания сочинений – не только на русском языке, его нет и на английском. Русский историк А. Б. Давидсон признался как-то, что о Киплинге исключительно трудно писать: биографию Гумилева, как вехи, отмечают все новые и новые увлечения женщинами, а у Киплинга даже этого нет. Писатель без биографии, да и только. С замечательной автобиографией, впрочем ("Кое-что о себе самом") – но в ней можно узнать о чем угодно – о дизентерии в Симле, о гадюке в бутылке из-под уксуса, об опечатках индийских наборщиков – словом о чем угодно, кроме Редьярда Киплинга.