Текст книги "Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III"

Автор книги: Евгений Анисимов

Соавторы: Виктор Буганов,Виктор Наумов,А. Преображенский,Андрей Богданов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 48 страниц)

Медленный закат

С 1755 года иностранные дипломаты стали жаловаться на особенное замедление дел в Петербурге: аудиенции откладывались, бумаги подолгу ждали императорской подписи. Причиной этого являлось серьезное ухудшение здоровья Елизаветы. Второго октября Уильямс сообщал, что «она кашляет кровью, у нее астма, она кашляет все время, ноги у нее пухнут, и у нее водянка груди». Кроме того, стремление скрыть наступающую старость заставляло императрицу часами трудиться у зеркала над своей внешностью. Между тем государственные дела не могли ждать в условиях сложной международной обстановки, связанной с ожиданием и началом Семилетней войны. Четырнадцатого марта 1756 года Елизавета Петровна после долгих колебаний согласилась на создание чрезвычайного высшего органа – Конференции при высочайшим дворе, которая должна была заниматься разработкой комплекса мер, направленных против Пруссии. Членами нового учреждения (конференц-министрами) стали наиболее влиятельные и компетентные сановники А.П. и М.П. Бестужевы-Рюмины, А.И. и П.И. Шуваловы, М.И. Воронцов, Н.Ю. Трубецкой, С.Ф. Апраксин, А.Б. Бутурлин и М.М. Голицын, а также наследник престола Петр Федорович. 6 сентября 1756 года Елизавета Петровна произвела Апраксина, Бутурлина и Трубецкого в генерал-фельдмаршалы, а Голицына – в генерал-адмиралы. В том же месяце Апраксин и Михаил Бестужев-Рюмин выбыли из Конференции, поскольку первый из них был назначен главнокомандующим действующей армией, а второй отправился во Францию в качестве посла. Петр Федорович почти не участвовал в работе учреждения, а с мая 1757 года перестал появляться на его заседаниях. В декабре того же года из Конференции выбыл тяжело больной Голицын.

Нежелание Елизаветы Петровны создать учреждение наподобие Верховного тайного совета или Кабинета министров привело к тому, что Конференция не получила официально установленного организационного устройства. Н.И. Панин не без основания считал, что она – «монстер, ни на что не похожий», поскольку «не было в ней ничего учрежденного, следовательно, все безответное». Императрица не приняла никакого устава или регламента, определяющего функции, компетенцию, штат и структуру нового высшего органа, поэтому все детали его устройства были установлены самими конференц-министрами в ходе практической работы. Круг ведения Конференции определялся ею столь же произвольно и включал в себя дипломатические, военные, финансовые, административные и прочие дела, которые не всегда имели отношение к войне России с Пруссией. Кроме того, Елизавета Петровна использовала это учреждение для скорейшего проведения в жизнь «высочайших повелений» по самым разнообразным вопросам, попадавшим в поле ее зрения. «Изустные» именные указы объявляли на заседаниях конференц-министров преимущественно Петр и Александр Шуваловы и Бутурлин, являвшиеся, помимо всех своих должностей, генерал-адъютантами императрицы и посменно дежурившие у ее покоев на случай «самонужнейших ее величества поручений». Реже Елизавета передавала Конференции свои указы через Трубецкого, Воронцова или Ивана Шувалова, который в таких случаях являлся на «министерские заседания». Большинство текущих дел Конференция решала самостоятельно, но важнейшие вопросы докладывались императрице, и она выносила по ним свои резолюции.

Примерно один раз в три месяца Елизавета лично присутствовала на заседаниях конференц-министров, которые в таких случаях старались добиться от нее решения наиболее важных дел. В числе их был вопрос о секуляризации монастырских земель, возобновленный в связи с трудностями военного времени. Непосредственным поводом для этого послужили отказы монастырских властей принимать «для пропитания" отставных офицеров и солдат, как было принято еще с петровского времени. Восемнадцатого января 1757 года Елизавета строго указала определять отставных в монастыри, „не чиня ни малейшего в содержании их оскорбления под опасением… тяжкого гнева и штрафа“. Проявленное императрицей недовольство было использовано конференц-министрами, сумевшими увязать вопрос об оставленных без приюта ветеранах с необходимостью введения светского управления в монастырских вотчинах. Тридцатого сентября того же года на заседании Конференции Елизавета Петровна приняла решение об установлении контроля над доходами русской Церкви и отчислении из них средств на создание „инвалидных домов". Она распорядилась также передать монастырские имения под управление отставных офицеров, «дабы духовный чин не был отягощаем мирскими попечениями“. При Елизавете эти указания осуществить уже не удалось, но они стали юридической основой для решительных секуляризационных мер Петра III.

Императрица присутствовала в Конференции 30 сентября 1757 года, только что оправившись после сильного приступа болезни. Восьмого сентября в Царском Селе она упала в обморок и более двух часов оставалась в бесчувственном состоянии, а потом в течение нескольких дней с трудом владела языком. Болезнь Елизаветы, казавшаяся смертельной, заставляла многих сановников задумываться о будущем. Активнее других оказался А.П. Бестужев-Рюмин, который сделал ставку на Екатерину и разработал проект ее воцарения в обход Петра Федоровича, хотя сама она в то время больше рассчитывала стать соправительницей мужа. Друг канцлера Апраксин оттягивал решительные действия против Пруссии, предполагая изменения внешнеполитического курса страны в случае смерти Елизаветы Петровны. Бестужев в своих письмах главнокомандующему убеждал его не откладывать начало кампании и для большей убедительности попросил Екатерину письменно присоединиться к этим увещеваниям. Девятнадцатого августа 1757 года русская армия одержала победу над пруссаками у деревни Гросс-Егерсдорф, но затем Апраксин начал поспешное отступление, совпавшее по времени с обострением болезни Елизаветы. Однако она поправилась и 16 октября сместила Апраксина с поста главнокомандующего, а затем отдала приказ о его аресте по обвинению в измене. В ходе следствия у него были найдены письма Бестужева и Екатерины, что дало основание для ареста канцлера 14 февраля 1758 года. Письма Апраксину не содержали ничего предосудительного, а другие бумаги Бестужев успел сжечь. Но, несмотря на отсутствие улик, следственная комиссия в составе трех врагов канцлера – Бутурлина, Трубецкого и Александра Шувалова – больше года пыталась изобличить его в государственных преступлениях. В конце концов он был обвинен в «оскорблении Величества» все на том же основании, что давал советы главнокомандующему и просил подтверждения их у Екатерины. Это было представлено так, будто бы он «вводил соправителей и сам соправителем делался", осмелившись посылать рекомендации Апраксину, словно тому мало было императорских указов о немедленном начале военных действий. Таким образом, расчет врагов Бестужева был сделан на щепетильность Елизаветы в отношении своей самодержавной власти. Комиссия приговорила обвиняемого к смертной казни, которую императрица заменила ссылкой в деревню. Екатерину Елизавета Петровна дважды допрашивала лично и, по всей видимости, не поверила в ее невиновность, но не стала ничего против нее предпринимать. Что же касается Апраксина, то он не дождался окончания следствия и умер 6 августа 1758 года.

Интриги Бестужева-Рюмина в вопросе о престолонаследии явились скорее поводом, чем причиной его падения, которое было предопределено резким изменением международной ситуации накануне Семилетней войны. Канцлер строил свою «политическую систему» на союзе с Австрией и Англией и противостоянии Пруссии и Франции. Но в январе 1756 года английский король Георг II заключил дружественный договор с Фридрихом II, после чего Австрия была вынуждена вступить в союз с Францией. Система Бестужева рухнула, но он со свойственным ему упрямством продолжал настаивать на получении Россией английских субсидий и противился ее сближению с Францией. До того времени Елизавета Петровна полностью доверяла опыту и способностям канцлера, считала его незаменимым и оберегала от нападок недоброжелателей. Она сходилась с ним во мнении о необходимости противостоять Пруссии. Но враждебное отношение Бестужева к Франции шло вразрез с симпатиями императрицы, которая следовала антифранцузскому курсу лишь в силу условий международной жизни. Теперь условия изменились, и канцлер стал помехой той политике, которую Елизавета Петровна не без основания считала разумной. Сторонники сближения с Францией во главе с Иваном Шуваловым и Михаилом Воронцовым ждали лишь повода для устранения Бестужева-Рюмина, и он по неосторожности сам его предоставил. Падение Бестужева открыло Воронцову путь к вершине карьеры: 23 октября 1758 года Елизавета произвела его в канцлеры.

Последние годы елизаветинского правления отмечены усилением должностных злоупотреблений, виновником которых современники называли Петра Шувалова. По словам М.М. Щербатова, «с возвышением его неправосудие чинилось с наглостью, законы стали презираться, и мздоимства стали явные. Ибо довольно было быть любиму и защищаему им, графом Шуваловым… чтобы, не страшася ничего, всякие неправосудия делать и народ взятками разорять. Самый Сенат, трепетав его власти, принужден был хотениям его повиноваться…». В других источниках виновниками усилившейся коррупции называются наряду с П.И. Шуваловым его друзья: генерал-прокурор Сената Н.Ю. Трубецкой и обер-прокурор А.И. Глебов. В купечестве рассуждали о том, что «челобитчики плачут на сенаторов, что праведного суда нет, все воры, а она (Елизавета. – В.Н.)только и говорит: «Что мне с Сенатом делать, что мне с Сенатом делать?» И.И. Шувалов призывал: «Всемилостивейшая государыня, воззрите на плачевное многих людей состояние, стенящих под игом неправосудия, нападков, грабежей и разорениев».

В середине 1760 года Елизавета Петровна предприняла ряд мер по устранению злоупотреблений и упорядочению кадров высших чиновников. Конференция получила распоряжение императрицы представить кандидатов на вакантные должности в государственном аппарате и подготовила соответствующий доклад. Елизавета Петровна не согласилась с рекомендациями конференц-министров в одиннадцати случаях из пятидесяти восьми. Например, она отказалась сделать членами Конференции своих фаворитов А.Г. Разумовского и И.И. Шувалова, а на должность вице-президента Мануфактур-коллегии вместо рекомендованного немца назначила по своему обыкновению русского. Елизавета сместила с прокурорских постов в Сенате Трубецкого и Глебова, назначив генерал-прокурором известного своей принципиальностью Я.П. Шаховского, который одновременно стал членом Конференции. Место обер-прокурора Сената получил ближайший друг И.И. Шувалова И.Г. Чернышев. Но снятые с должностей чиновники получили не менее почетные назначения в строгом соответствии с прежними рангами. Трубецкой занял вакантное место президента Военной коллегии и стал сенатором, а Глебов был назначен генерал-кригс-комиссаром (руководителем снабжения армии), кем до него являлся Шаховской. Сенат пополнился новыми членами, в числе которых были как личный враг П.И. Шувалова Р.И. Воронцов, так и А.И. Шувалов. В целом все эти тщательно продуманные назначения никому не дали повода для обиды, но в то же время уравновесили чрезмерное влияние Петра Шувалова и его друзей. Указ о кадровых перемещениях был подписан Елизаветой Петровной 16 августа 1760 года одновременно с указом «О употреблении Сенату всех способов к восстановлению везде надлежащего порядка и народного благосостояния». В этом императорском акте отмечалось, что «установленные многие законы для блаженства и благосостояния Государства своего исполнения не имеют от внутренних общих неприятелей, которые свою незаконную прибыль присяге и чести предпочитают… Несытая алчба корысти до того дошла, что некоторые места, учрежденные для правосудия, сделались торжищем, лихоимство и пристрастие – предводительством судей, а потворство и упущение – одобрение беззаконникам; в таком достойном сожаления состоянии находятся многие дела в Государстве и бедные утесненные неправосудием люди, о чем Мы чувствительно соболезнуем, как и о том, что Наша кротость и умеренность в наказании преступников такое Нам от неблагодарности приносит воздеяние». Сенату императрица повелевала принять меры «к пресечению общего вреда» и «все силы свои и старания употребить к восстановлению желанного народного благосостояния».

На другой день Конференция подала императрице доклад о повышении в чинах ряда лиц, в числе которых значились губернаторы А. Пушкин и П. Салтыков. Но Елизавета, напротив того, приказала расследовать деятельность их обоих, так как они «свои губернии разорили или разграбили».

Это были последние всплески государственной активности Елизаветы Петровны. Конец 1760-го и 1761 год прошли в мучительной борьбе стойкого организма императрицы с несколькими тяжелыми недугами, постепенно сводящими ее в могилу. Помимо астмы и, вероятно, диабета, Елизавета Петровна в последний год своей жизни ежемесячно страдала припадками эпилепсии, после которых по нескольку дней пребывала в бесчувственном состоянии. Двенадцатого декабря 1761 года «вдруг сделалась с нею прежестокая рвота с кашлем и кровохарканьем». Врачи прибегли к кровопусканию и увидели, что «во всей крови ее было уже великое воспаление». В последующие недели Елизавета Петровна испытывала ужасные мучения, которые переносила с твердостью и христианским смирением, говоря, что «страдания сии слишком легки в сравнении с ее грехами». Умирающая императрица иногда находила в себе силы для государственных дел, и одно из последних ее решений было продиктовано заботой о простом народе. Шестнадцатого декабря она объявила амнистию виновным в корчемной продаже соли и приказала Сенату изыскать средства для замены обременяющего народ соляного сбора. Почувствовав наступающую кончину, Елизавета Петровна исповедалась, причастилась, соборовалась и вечером 24 декабря приказала дважды прочесть себе отходную молитву, повторяя ее слова вслед за священником. Она умерла на следующий день в праздник Рождества.

Добрая память о дочери Петра Великого сохранилась в сердцах ее подданных и перешла к последующим поколениям. Старший современник А.С. Пушкина Ф.Ф. Вигель писал: «Я знавал людей, кои помнили еще царствование Елизаветы Петровны и со слезами умиления вспоминали о нем… Ей было ведомо искусство делать подданных счастливыми и заставлять чужие народы уважать имя русское». П.И. Бартенев рассказывал, как однажды Александр III спросил его, «правда ли, что преподававший ему некогда Русскую Историю С.М. Соловьев переносил свою приверженность с Екатерины на императрицу Елисавету Петровну. Я в ответ позволил себе сказать, что, как человек Русский, Соловьев не мог относиться к этой Государыне иначе как с благодарным сочувствием… Знавал я стариков, говоривших, что их отцы называли Елизавету Петровну мудрою, тогда как Екатерину мудреною».

Дочь Петра Великого вряд ли можно признать выдающимся человеком по талантам и трудолюбию, поскольку ее личная инициатива в государственных делах прослеживается слабо. В большинстве случаев императрица отзывалась на потребности текущего момента, следуя рекомендациям своих советников. В целом ее политике свойствен умеренный консерватизм с оглядкой на ориентиры петровской эпохи. Стремление к собственному реформаторству было ей чуждо, хотя она и удовлетворяла многие насущные нужды страны. По складу характера и мышления Елизавета являлась реалисткой: она прекрасно разбиралась в людях и трезво оценивала происходящее. Ей практически не присущи такие распространенные черты правителей, как упрямство и самодурство, поскольку в большинстве случаев она умела отделять свои пристрастия и предубеждения от интересов дела и руководствовалась здравым смыслом. Осторожность и недоверчивость предохраняли ее от ошибок, а природный ум и интуиция подсказывали правильные решения. Дочь Петра I глубоко чтила память великого отца и искренне считала себя продолжательницей его дел, находя уже в самом своем происхождении обоснование величия собственной власти. Неглавными двигателями государственной деятельности Елизаветы Петровны являлись убежденный патриотизм и сознание своей миссии монарха.

В. НАУМОВ

ПЕТР III

Этого человека с полным основанием можно отнести к числу наиболее странных и противоречивых деятелей российской истории. Споры о нем начались при его жизни и продолжаются до сих пор. Наиболее употребительно мнение о Петре III как об умственно неполноценном человеке, едва не приведшем страну к хаосу. С этой точки зрения все его шестимесячное царствование представляется досадным недоразумением, вовремя исправленным гвардейскими полками во главе с Екатериной II. Но в отечественной и зарубежной литературе имеется ряд работ, в которых политика Петра III признается вполне обоснованной, а сам он предстает способным государственным деятелем, не успевшим в полной мере реализовать свой творческий потенциал. Так кем же он все-таки был?

Наследник престола

Десятого февраля 1728 года в столице маленького германского герцогства Голштейн городе Киле родился мальчик, в котором соединилась кровь правителей России и Швеции. Отец ребенка, герцог Голштейн-Готторпский Карл Фридрих, был племянником короля Карла XII, а мать, цесаревна Анна Петровна, – дочерью Петра I. Мальчик был наречен Карлом Петром Ульрихом в честь двух великих монархов и своей бабушки Ульрики Элеоноры – старшей сестры Карла XII. По сложившейся династической ситуации голштейнский принц получил права как на российскую, так и на шведскую корону. Кто знает, как сложилась бы судьба Карла Петра Ульриха, если бы он стал шведским королем. Он мог жить долго и счастливо, жениться удачно и прославиться великими делами. Но случай распорядился иначе…

Мальчик был несчастлив почти с момента появления на свет и рос без должного внимания и заботы. Через три месяца после рождения ребенка его мать умерла от сильной простуды, а в 1739 году в возрасте одиннадцати лет он потерял и отца. По свидетельству современников, герцог мало интересовался сыном и успел передать ему только «несчастную страсть к военщине». Еще более равнодушен к мальчику был его дядя и опекун – ленивый и апатичный епископ Адольф Фридрих, доверивший воспитание ребенка людям грубым и невежественным. Среди них особенно выделялся обер-гофмаршал О.Ф. Брюммер, который испытывал к мальчику явную антипатию и подвергал его жестоким наказаниям за малейшие провинности. Об этом наставнике говорили, что он способен обучать лошадей, а не воспитывать принца. Неудивительно, что характер его подопечного оказался испорченным: в добром и послушном от природы ребенке поселился бестолковый демон противоречия, обуревавший его в течение всей дальнейшей жизни. Кроме того, частые унижения развили в мальчике вспыльчивость и нервозность. Несомненно также, что Брюммер определенным образом повлиял на мировоззрение своего воспитанника, которому он, как говорят, внушал превратные представления о России и русских. Впечатлительного ребенка пугала непонятная страна, рисовавшаяся в его живом воображении огромной заснеженной пустыней с медведями и каторжниками.

Отрицательное отношение воспитателей голштейнского принца к России объясняется тем, что мальчика начали готовить к принятию шведской короны, потеряв всякую надежду на воцарение его в далекой «Московии". Правда, о Карле Петре Ульрихе в Петербурге помнили, и его имя нередко всплывало в различных политических планах. Существование вдали от России претендента на царский трон беспокоило императрицу Анну Ивановну, говорившую: „Чертушка в Голштинии еще живет“. Опасения оказались не напрасны: потомки Петра Великого вернулись на политическую авансцену, когда исторические судьбы России и Швеции вновь пересеклись и в Петербурге началась подготовка дворцового переворота.

В июле 1741 года Швеция при поддержке союзной с ней Франции развязала войну против России под предлогом защиты прав на престол Елизаветы Петровны и ее племянника. Шведы даже хотели взять Карла Петра Ульриха в свою армию, рассчитывая, что присутствие в ней внука Петра I деморализует русские войска и поможет свергнуть правительство Анны Леопольдовны в результате интервенции. Этим планам не суждено было осуществиться, поскольку дядя юного голштейнского принца не дал согласия на участие его в подобной авантюре, а Елизавета Петровна сумела захватить престол без помощи шведского оружия.

Новая императрица поспешила вызвать племянника в Россию. Седьмого февраля 1742 года он прибыл в Петербург и был радушно встречен Елизаветой, обещавшей стать ему второй матерью. Через три дня двор с пышностью отпраздновал четырнадцатилетие голштейнского принца. Императрица приняла решение объявить его наследником престола, но до этого ему предстояло перейти в православие.

Радость Елизаветы Петровны от встречи с сыном любимой сестры несколько омрачалась заметными странностями в характере, манере поведения и даже внешности племянника. Небольшого роста, чрезвычайно бледный и худощавый, с напудренными белокурыми волосами, он выглядел моложе своих лет и казался слабым и болезненным ребенком. Держался он вытянувшись, как оловянный солдатик, и говорил чересчур громко, даже крикливо, пытаясь изъясняться на ломаном французско-немецком языке. Императрица особенно поразилась недостаткам его умственного развития и обратила преимущественное внимание на образование мальчика. Русским послам за границей было предписано разыскать и прислать в Петербург описания лучших систем воспитания, однако выбор Елизаветы Петровны в конце концов остановился на педагогическом труде, написанном в России. Автором его был член Петербургской академии наук Яков Яковлевич Штелин, носивший странное для современного читателя звание ординарного профессора поэзии и элоквенции (красноречия). Разработанная им система педагогических приемов позволяла осуществлять преподавание как бы незаметно, при наименьших усилиях ученика. Знакомя академика с Карлом Петром Ульрихом, Елизавета Петровна сказала племяннику: «Я вижу, что ваше высочество должны еще многому научиться, и господин Штелин будет так приятно учить вас, что его учение покажется для вас забавою». Проэкзаменовав юного герцога в присутствии императрицы, Штелин обнаружил у него полное отсутствие каких-либо знаний, кроме посредственного владения французским языком. Однако академик обратил внимание на его удивительно цепкую память, интерес к форме предметов и страсть ко всему военному. Эти особенности умственного склада ученика Штелин использовал в процессе обучения. Все учебные пособия снабжались планами и картинами преимущественно военного содержания; русской истории мальчика обучали с помощью коллекции медалей и монет, а географии – посредством планов и описаний военных крепостей от Риги до южных и восточных границ России. Три раза в неделю Штелин читал своему ученику иностранные газеты и показывал упоминаемые в них страны на глобусе и картах. Затем он отправлялся с ним на прогулку и продолжал обучение на ходу, используя для наглядности встречающиеся по дороге предметы или явления: например, цветы и деревья способствовали получению «натуральных знаний», а дворцовые постройки иллюстрировали основы архитектуры. Процесс обучения Штелин фиксировал в особом журнале, благодаря чему до нас дошли уникальные сведения о характере, способностях и особенностях умственного развития будущего российского императора. Кроме того, Штелин оставил чрезвычайно интересные записки о жизни Петра III от рождения до свержения его с престола. Вот несколько замечаний академика по поводу ученика:

«От природы судит довольно хорошо, но привязанность к чувственным удовольствиям более разстраивала, чем развивала его суждения, и потому он не любил глубокого размышления».

«Любит музыку, живопись, фейерверк и проч.».

«Боялся грозы. На словах нисколько не страшился смерти, но на деле боялся всякой опасности. Часто хвалился, что он ни в каком сражении не останется позади…»

«Он всегда чувствовал страх при стрельбе и охоте, особенно когда должен был подходить ближе. Его нельзя было принудить подойти ближе других к медведю, лежащему на цепи, которому каждый без опасности давал из рук хлеба».

Бросается в глаза одно из проявлений противоречивой натуры будущего императора: он мечтал о полководческой славе, но при этом отличался странной в его возрасте робостью. Но еще важнее замечание об особенностях умственного склада юноши, которое многое прояснит впоследствии.

Помимо академика, у мальчика были другие учителя и наставники, Много внимания уделялось его обучению русскому языку. Благодаря прекрасной памяти он быстро научился говорить, но никогда не знал язык как следует и плохо писал, предпочитая для этой цели французский. Особенно Карл Петр Ульрих ненавидел занятия с балетмейстером, но они были совершенно необходимы при дворе Елизаветы, танцевавшей лучше всех в Петербурге.

Учебные занятия Карла Петра Ульриха несколько раз прерывались, когда юношу готовили к переходу в православие. Усвоение догматов греко-российской веры давалось ему тяжело из-за его упрямства и привычки во всем противоречить. Кроме того, в Голштейне он успел уже в известной мере проникнуться духом протестантской религии. Многие современники утверждали, что в душе будущий император так и остался лютеранином; им можно поверить, поскольку протестантизм больше подходил складу его характера.

Седьмого ноября 1742 года Карл Петр Ульрих был крещен по православному обряду и получил имя Петр Федорович и титул великого князя. В тот же день был издан манифест о назначении его наследником российского престола. Примечательно, что во всех церковных воззваниях в связи с этим событием велено было при упоминании о наследнике всякий раз вставлять слова «внук Петра I". Очевидно, таким способом Елизавета Петровна рассчитывала окончательно убедить народ в законности династических прав своего племянника.

К тому времени шведы оказались на грани военного поражения, что побудило их предпринять своеобразную дипломатическую акцию. В декабре в Россию прибыла шведская делегация с предложением Петру королевской короны. Вероятно, эта миссия не особенно надеялась на успех своего дела, поскольку, по некоторым данным, делегаты имели при себе две заранее заготовленные грамоты: в одной из них содержалась просьба о вступлении юного голштейнского герцога в шведское престолонаследие, а в другой выражалось сожаление по поводу невозможности этой акции, так как он уже принял православие. Вице-канцлер А.П. Бестужев-Рюмин недаром назвал королевское посольство «комедией». Судя по всему, главной целью этого мероприятия являлось спасение Швеции от окончательного разгрома и попытка вывести ее из войны с минимальными потерями.

По указанию руководителей российской дипломатии Петр Федорович в устной форме поблагодарил шведскую делегацию и отказался от предложенной ему чести, но официального акта отречения его от престола шведы не получили. Русское правительство справедливо считало, что прежде нужно урегулировать отношения России и Швеции. На мирной конференции двух держав в городе Або российская сторона настояла на том, чтобы шведский парламент избрал наследником престола дядю и бывшего опекуна голштейнского принца Адольфа Фридриха. Это условие стало одним из пунктов Абоского мирного трактата, заключенного между Россией и Швецией 7 августа 1743 года, после чего Петр Федорович подписал отречение от шведского престола. В этом документа обнародованном 20 августа, подчеркивалось, что он отказывается за себя и своих потомков от доставшихся ему «в Королевско-Шведском Доме… наследственных претензий и прочих требований» по причине «соизволенного и совершившегося чинами Шведского Королевства избрания его королевского высочества и любви нашего государя дяди принца Адольфа Фридриха… наследником Шведской короны". Теперь судьба внука Петра I была связана с Россией бесповоротно.

Урегулировав отношения со Швецией, Елизавета Петровна задалась целью поскорее женить племянника. Его невеста София Фредерика Августа Ангальт-Цербстская (в крещении Екатерина Алексеевна) была на год моложе нареченного и приходилась ему троюродной сестрой. Она прибыла с матерью в Петербург в феврале 1744 года. Первый разговор будущих супругов наедине был весьма примечателен. Петр Федорович вначале порадовался возможности говорить с девушкой по-родственному, как с сестрой, а потом рассказал ей, что влюблен в одну из фрейлин и хотел бы жениться на ней, но готов покориться воле тетушки. Екатерина вспоминала: «Я слушала, краснея, эти родственные разговоры, благодаря его за скорое доверие, но в глубине души я взирала с изумлением на его неразумие и недостаток суждения о многих вещах». Между женихом и невестой завязались дружеские отношения, носившие ребяческий оттенок из-за характера великого князя и юного возраста их обоих. Но такая дружба оказалась недолговечной и не переросла ни во что большее. Уже в мае следующего года Петр Федорович потерял к невесте интерес, а самой ей была неприятна даже мысль о предстоящем замужестве. Однако события разворачивались своим чередом, и никого не интересовали эмоции молодых людей, не принадлежавших самим себе. Двадцать первого августа 1745 года в церкви Казанской Богородицы состоялось венчание великокняжеской четы, положившее начало одному из самых несчастных браков.

Психологическая несовместимость Петра и его супруги стала заметна с первых дней их совместной жизни. Екатерина замечает: «Никогда умы не были менее сходны, чем наши; не было ничего общего между нашими вкусами, и наш образ мыслей и наши взгляды на вещи были до того различны, что мы никогда ни в чем не были бы согласны, если бы я часто не прибегала к уступчивости…» Екатерине особенно чужды были увлечения ее мужа. По ее словам, подтверждаемым современниками, он имел два любимых дела: «одно – пилить на скрипке, другое – дрессировать для охоты пуделей». Кроме того, она часто вспоминает, как ее супруг самозабвенно играл в солдатики и в куклы. Аналогичные свидетельства мы находим у Штелина, который даже составил список странных увлечений своего ученика, пытаясь его этим устыдить. Однако удивительные развлечения женатого молодого человека не прекращались, и наставник едва умудрялся спасать от них отведенные на учебу утренние часы. Заметим, однако, что в странных занятиях семнадцатилетнего наследника российского престола не следует искать признаки умственной недоразвитости: игра в солдатики была делом нешуточным, поскольку молодому человеку попросту не позволяли иначе реализовать свою тягу к военному искусству. Получив впоследствии возможность проводить настоящие маневры в Ораниенбауме, он перестал разучивать боевые построения на столе. Куклы также не были забавой идиота: великий князь вполне серьезно занимался созданием кукольного театра, который, как мы знаем, может представлять собой род деятельности весьма почтенных людей. Несправедливо было бы упрекать Петра Федоровича в бессмысленности подобного времяпрепровождения, так как он почти не допускался Елизаветой Петровной к государственным делам и был вынужден искать применение переполнявшей его энергии. Встречающаяся в литературе версия об умственной неполноценности этого человека не подтверждается историческими источниками. Французский дипломат и писатель Клод Карломан Рюльер, лично наблюдавший Петра III во время своего пребывания в Петербурге, отмечал у него живой ум. Штелин, знавший способности своего ученика лучше других, говорил, что он «от природы судит довольно хорошо» и, кроме того, «довольно остроумен, в особенности в спорах». Профессор элоквенции утверждал также, что у Петра Федоровича была память «отличная до крайних мелочей", и Екатерина признавала, что он обладал „лучшей на свете памятью“. Вряд ли это можно считать признаками умственной неполноценности. Но следует признать, что Петр отличался заметной инфантильностью и не любил напряженной работы ума: он соображал быстро, но поверхностно, не вникая зачастую в суть стоящей перед ним проблемы и обращая внимание преимущественно на внешнюю сторону предметов и явлений. Подобные недостатки мышления весьма распространены и вовсе не свидетельствуют об отсутствии умственных способностей. Важно и то, что Петр Федорович мог понимать и ценить ум своей жены, так как часто обращался к ней за советами и называл ее „олицетворенной находчивостью“. Признание превосходства ума другого человека является, как известно, одним из признаков отсутствия собственной глупости. Впрочем, Петр искал поддержку Екатерины преимущественно в моменты отчаяния и упадка душевных сил, что случалось с ним нередко. Во время таких приступов черной меланхолии он говорил, что непременно погибнет в России, и жена настойчиво уговаривала его отбросить эту навязчивую идею.