Текст книги "Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III"

Автор книги: Евгений Анисимов

Соавторы: Виктор Буганов,Виктор Наумов,А. Преображенский,Андрей Богданов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 48 страниц)

Близким приятелям Бирон жаловался на то, что вынужден целыми днями быть с императрицей, тогда как его ждут государственные дела. Но это – или минутная слабость, или лукавство. Помня печальную судьбу своего предшественника Бестужева, Бирон ни на один день не оставлял Анну без присмотра. Если он уходил, то возле царицы оставалась его супруга или кто-нибудь из соглядатаев. Русскому послу в Варшаве графу Г. Кейзерлингу, своему приятелю, он писал: «Крайне необходимо осторожно обращаться с великими милостями великих особ, чтоб не последовало злополучной перемены». И этому правилу Бирон следовал всю свою жизнь с Анной.

Воцарение Анны открыло для Бирона головокружительные горизонты. Уже в июне 1730 года Анна выхлопотала у австрийского императора для своего любимца титул графа, а осенью он стал кавалером ордена Андрея Первозванного и обер-камергером. Для того чтобы должность эта выглядела солиднее, в табель о рангах – документ, регулировавший служебное продвижение военных, чиновников и придворных, были внесены изменения, и новоиспеченный обер-камергер вместе с чином «переехал" из четвертого сразу во второй класс. Но самой заветной мечтой Бирона было стать герцогом Курляндским, занять по-прежнему пустующий трон в Митаве.

Дело это было многотрудное: пруссаки и поляки внимательно присматривались к Курляндии. Кроме того, курляндское дворянство слышать не хотело о передаче трона незнатному Бирону. Сохранилась подробная переписка фаворита с упомянутым выше посланником России в Польше Г. Кейзерлингом. Бирон изо всех сил стремился усыпить бдительность возможных конкурентов – ставленников прусского и польского королей. Он писал Кейзерлингу: «От меня выведывают, не имею ли я особой какой-либо цели в курляндском деле… Мое постоянное желание – отказаться от всего света и оставшееся короткое время моей жизни провести в спокойствии… теперь я не тот, кто ищет славы от своих трудов». Но мы-то знаем, что он именно искал славы и власти! Когда весной 1737 года наступил решительный момент, Бирон был к нему готов. Неожиданно для политических интриганов он, раньше притворявшийся равнодушным и расслабленным, вдруг начал действовать решительно и смело. Он привел в действие всю мощную машину Российской империи: началось активное дипломатическое давление, в Курляндию вступили русские войска. Поспешно собранный сейм курляндского дворянства надежно «охраняли» русские драгуны, а делегатов сейма предупредили о том, что, конечно, каждый волен голосовать за или против Бирона, но те, кто с его кандидатурой будут не согласны, могут собираться в Сибирь. Стоит ли говорить, что выборы были на редкость единодушны. Голубая мечта Бирона исполнилась. С чувством игрока, выигравшего последнюю, решающую партию, он писал Кейзерлингу о проигравшем ему прусском короле: «Но только его лиса [уже] не схватит моего гуся».

Бирон не собирался переселяться в Курляндию. Его место было возле Анны. В Митаве же была подготовлена база для возможного отступления. Чтобы сделать ее удобнее, Бирон послал в Курляндию работавшего в Петербурге блестящего архитектора Ф.Б. Растрелли. Его не ограничивали ни в чем, и русский государственный карман был широко раскрыт для расходов на возведение дворцов в Митаве и Руентале. Не прошло и нескольких лет, как в довольно бедной Курляндии возникли сказочные чертоги. Правда, им пришлось долго ждать своего господина – Бирон не отходил ни на шаг от императрицы, а потом, после ее смерти, его, как государственного злодея, послали совсем в другом направлении… И только в 1763 году, когда ему, выпущенному из ссылки в Ярославле, было за семьдесят, он смог справить новоселье в Митаве.

Читатель вправе спросить: каким все же государственным деятелем была императрица Анна Иоанновна? Ответ прост: да никаким! Совершенный нуль! Для того чтобы на пространном докладе или челобитной нацарапать: «Быть по сему». «Отдать ему» или «Опробуеэтца» (вариант: «Апроуэтца»), много ума не требовалось. Анна постоянно демонстрировала откровенное нежелание заниматься государственными делами, особенно в дни, когда она отдыхала. А отдыхала она почти непрерывно. Императрица часто делала выговор своим министрам за то, что они вынуждали ее что-то решать, особенно по делам, которые назывались мелкими или малыми. Так, в 1735 году Анна предупреждала членов Кабинета министров, что «о малых делах Нас трудить не надлежало».

Нельзя сказать, что императрица полностью устранилась от государственных дел. Но она предпочитала скорее слушать доклады, чем самой сидеть над бумагами. Особенно часто ей докладывали два министра – А.И. Остерман и А.П. Волынский. И уже по совету и рассуждению с Бироном Анна выносила решение. Для приведения в действие всей огромной государственной машины нужна была краткая резолюция или одобрительный кивок. Да и это порой для Анны бывало трудно. Артемий Волынский, вернувшись из дворца, с раздражением говорил приятелям: «Государыня у нас дура, резолюции [от нее] не добьешься!»

Особую проблему для государыни представляли надоедливые просители-жалобщики. Годами гонимые и томимые канцеляриями и конторами, они ехали в Петербург с последней надеждой и терпеливо поджидали царицу у дворца, чтобы с воплем отчаяния упасть ей в ноги и протянуть слезами написанную жалобу на какую-нибудь несправедливость. Некоторые смельчаки ухитрялись прорваться под пули царицы в Петергоф или настигнуть Ее величество в Летнем саду на прогулке и там подать челобитную. Но мало кому это удавалось – почти всех жалобщиков вылавливала стража. В 1736 году в Тайной канцелярии рассматривалось дело одного доносчика, который, вывалившись из кустов в Летнем саду, своими воплями и видом до смерти перепугал императрицу. Несчастного уволокли в тюрьму. Известен и случай с просительницей, которая сумела улучить момент и подать царице свою челобитную о задержанном жалованье ее мужа. Анна сурово отчитала просительницу: «Ведаешь ли ты, что мне бить челом запрещено?» – и потом велела вывести бедную дворянку на площадь и выпороть плетьми. Для науки другим, конечно.

В 1738 году Анна решила разом покончить с проблемой жалоб. Она распорядилась, чтобы Сенат собрал все жалобы и, «рассмотрев [их], решение учинить, как указы повелевают, чтоб бедным людям справедливость учинена была безволокитно и Ея императорское величество о таких своих обидах больше прошениями не утруждали». Так императрица стремилась разом установить порядок, справедливость и главное – покой! Думаю, что Анна приняла это решение самостоятельно, дошла своим умом.

Среди материалов XVIII века встречаются специальные императорские указы «с гневом». Все они относятся только к правлению Анны, которая была свято убеждена в неотразимой действенности крика, громкого ругательства. «Ты попа того призови, – поучала Анна Салтыкова в одном из своих писем, – и на него покричи…»

Как вспоминает генерал-прокурор Сената Я.П. Шаховской, вид прибывшего с «гневным указом» Анны петербургского генерал-полицмейстера В.Ф. Салтыкова был зловещим. Он созвал чиновников и «весьма громким и грозным произношением (обязательная деталь указа „с гневом“! – Е.А)объявил нам, что Ее императорскому величеству известно учинилось, что мы должность свою неисправно исполняем, и для того приказала ему объявить свой монарший гнев и что мы без наказания оставлены не будем». Анна полагала, что, содрогнувшись от крика и угроз, чиновники тотчас прекратят воровать, лениться и бессовестно обманывать просителей.

Летом 1738 года А. П. Волынский объявил в Кабинете министров, что Анна «при отшествии своем из Санкт-Петербурга в Петергоф изустным своим Высочайшим указом изволила объявить, что изволит шествовать в Петергоф для своего увеселения и покоя, поэтому Ее императорское величество о делах докладами не утруждать, а все дела им, кабинет-министрам, самим решать». И лишь «самые важнейшие» дела можно было докладывать самой императрице в Петергофе. Как и все русские самодержцы, Анна никогда не определяла круга своих обязанностей. Иначе был бы нарушен принцип самодержавия как власти, не имевшей границ. Не указывала она, и какие дела считать «самыми важнейшими», а какие менее важными. В определении степени важности и состояло искусство министров.

Кабинет министров был образован осенью 1731 года для «порядочного отправления всех государственных дел». Необходимость такого органа возникла сразу же после прихода Анны Иоанновны к власти и роспуска Верховного тайного совета. Еще в феврале 1730 года дворянский прожектер и историк Василий Татищев в своем проекте писал: «О государыне императрице. Хотя мы ея мудростию, благонравием и порядочным правительством довольно уверены, однакож, как есть персона женская, к таким многим трудам неудобна», а поэтому «потребно нечто для помощи Ея величеству вновь упредить.»

Именно это «нечто» в виде Кабинета министров и было создано в 1731 году. В новое учреждение вошли весьма доверенные сановники: Г.И. Головкин, А.И. Остерман, князь А.М. Черкасский, позже – П.И. Ягужинский, А.П. Волынский. Новое учреждение имело огромную власть – подписи его министров приравнивались к подписи императрицы, хотя только она была вправе решать, что взять на себя, а что поручить своим министрам. В Кабинете сосредоточивалась вся масса текущих дел, тех, что не могла и не хотела решать Анна. Это был рабочий орган управления государством. Кабинет был подобран довольно удачно: боязливые Головкин (умер в 1734 году) и Черкасский звезд с неба не хватали, но порученное дело делали. "Мотором» же учреждения был граф Остерман, несший основную тяжесть работы. Бирон не доверял Остерману – слишком двуличен он был, но, ценя деловые качества вице-канцлера, вынужден был с ним считаться. В виде противовеса Остерману фаворит включил в Кабинет Ягужинского – бывшего генерал-прокурора Петра I, человека прямого и резкого, а после его смерти в 1736 году – А.П. Волынского, сановника умного, честолюбивого и такого же горячего и резкого, как Ягужинский. Бирон надеялся, что Волынский не даст Остерману особенно развернуться и будет исправно доносить обо всех делах. Сам же Бирон демонстративно не входил в состав этого учреждения, оставаясь только обер-камергером, но без его ведения и одобрения в Кабинете не принималось ни одного важного решения. Министры, докладывая дела в апартаментах императрицы. Догадывались, что их слушает не только зевающая Анна, но и сидящий за ширмой фаворит. Именно ему принадлежало последнее слово. Он же подбирал и министров, и других чиновников. Пятого апреля 1736 года он озабоченно писал Кейзерлингу: «Ягужинский умрет, вероятно, в эту ночь, и мы должны стараться заменить его в Кабинете…» Чиновники часами ждали приема у Бирона. Он мог сдвинуть с мертвой точки любое дело, никто не смел ему возражать. Но для успеха нужно было «подмазать». Нет, никаких взяток обер-камергер никогда не брал. Просто некоторые добрые люди делали ему подарки – породистого жеребца в конюшню, связку соболей или какое-то украшение для жены…

Если на минуту мы представим себе групповой портрет с императрицей, то он должен быть примерно таким. На фоне тяжелых «волн» малинового бархата строго и внимательно смотрит на нас несколько человек. Посредине в золоченом кресле сидит уже знакомая нам грузная, некрасивая женщина с маленькой короной в густых черных волосах и голубой лентой через плечо. Справа от Анны, держа ее за руку, стоит Бирон. Это красивый высокий человек с одутловатым, капризным лицом. Он одет как всегда – в ярком светлом кафтане с бриллиантовыми пуговицами и в пышном белом парике, длинные букли которого заброшены за спину. На воображаемом нами групповом портрете мы видим еще троих мужчин. Один из них – высокий, мужественный элегантный. Он стоит подбоченясь и небрежно держит в руке маршальский жезл. Это фельдмаршал Бурхард Христофор Миних.

В начале 1730 года он сидел в оставленном двором, угасающем Петербурге и подумывал, кому бы удачнее для себя продать свою шпагу, точнее – циркуль. Прекрасный инженер и фортификатор, сменивший до России четыре армии, он уже почти собрался в привычный путь ландскнехта на поиск счастья и чинов. И вдруг к власти пришла Анна, которой как раз и были нужны такие люди, как он, – не связанные с «боярами»-верховниками и дворянами-прожектерами, преданные служаки. И он начал рьяно служить, не очень задумываясь над моральными проблемами. Миних производил приятное впечатление на непроницательных людей, бывал обворожителен и мил. Его высокая сухощавая фигура была изящна и привлекательна. Но те, кто разбирался в людях, видели в Минихе фальшь и лживость. Но более всего в характере фельдмаршала было заметно безмерное честолюбие и самолюбование. Он мнил себя великим полководцем и, пребывая в этом своем заблуждении, понапрасну положил немало солдат в русско-турецкую войну 1735-1739 годов. В своих мемуарах Миних «скромно» признается, что слава его не имела пределов и что русский народ называл его «Соколом со всевидящим оком» и «Столпом Российской империи». Из дел же Тайной канцелярии известно, что солдаты прозвали его «живодером».

Несомненно, это был горе-полководец. Непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышления, рутинная тактика, ведшие к неоправданным людским потерям, – вот что можно сказать о воинских талантах Миниха, которого от поражения не раз спасал счастливый случай или фантастическое везение. Вместе с тем у Миниха была редкостная способность наживать себе врагов. Он был классический склочник: где бы он ни появлялся, сразу же начинались ссоры и раздоры. Вначале обворожив и расположив собеседника к себе, он затем вдруг резко менял тон, оскорблял и унижал его. В 1736 году Анна была не на шутку обеспокоена состоянием находившейся в походе армии. Речь шла не о поражениях на поле боя. Страшнее турок казались склоки в штабе Миниха, носились слухи о заговоре генералов против своего главнокомандующего. С трудом удалось погасить скандал в ставке русских войск.

Миниху скандалы были нипочем. Вернувшись в столицу, он всегда находил нужные слова, и императрица закрывала глаза на его пакости. Анна прекрасно знала, что, пока у нее есть Миних, армия будет в надежных руках, армия будет ее. В письмах к фельдмаршалу она не случайно называла его "Нам любезноверный». Он таким и был: ради монаршей милости и успешной карьеры он был способен на многое. Миних известен как автор доносов, как следователь по делам политического свойства. Циничный и беспринципный, он по негласному распоряжению Анны организовал за пределами России убийство шведского дипкурьера М. Синклера, совершил немало других преступлений, чтобы угодить повелительнице, получить награду.

Бирон довольно рано раскусил честолюбивые устремления ласкового красавца и стремился не дать Миниху войти в доверие к императрице. Фаворит, человек сугубо штатский, боялся проиграть в глазах Анны этому воину в блестящих латах собственной славы. Бирон не позволил Миниху войти в Кабинет министров, куда тот, естественно, рвался. Раз-другой столкнувшись с непомерными амбициями и претензиями Миниха, Бирон постарался направить всю огромную энергию фельдмаршала на стяжание воинских лавров преимущественно там, где они произрастали, то есть на юге, вдали от Петербурга. Посланный на русско-польскую войну 1733-1735 годов, Миних потом почти непрерывно воевал с турками на юге. Окончательно выскочить из степей на скользкий дворцовый паркет ему удалось лишь в 1740 году, и он-таки сумел ловко подставить ножку своему давнему благодетелю Бирону, арестовав его, правителя России, темной ночью 9 ноября 1740 года. Но об этом будет сказано чуть позже.

Еще один наш герой изображен на картине. Кажется, что он вот-вот нырнет за малиновую портьеру – так ему вреден яркий свет, так он не хочет быть на виду. Одет он неряшливо и некрасиво, но глаза у него умные и проницательные. Это вице-канцлер Андрей Иванович Остерман – одна из ключевых фигур аннинского царствования. Начав при Петре с должности переводчика, скромный выходец из Вестфалии постепенно вырос в фигуру чрезвычайно влиятельную на русском политическом Олимпе. Его отличала фантастическая работоспособность, и, по отзывам современников, он работал днем и ночью, в будни и праздники, чего ни один уважающий себя министр позволить себе, конечно, не мог. Огромный административный опыт помогал ему ориентироваться как во внутренней, так и во внешней политике. Особенно силен он был как дипломат. В течение по крайней мере пятнадцати лет он делал русскую внешнюю политику, и результаты этой деятельности для империи были совсем не плохи. Но Остерман был всегда одинок. Общение с ним было крайне неприятно. Его скрытность и лицемерие были притчей во языцех, а не особенно искусное притворство – анекдотично. Как правило, в самые ответственные или щекотливые моменты своей карьеры он заболевал. Вдруг у него начиналась какая-нибудь подагра или другая плохо контролируемая врачами болезнь, и он надолго сваливался в постель, и вытащить его оттуда не было никакой возможности.

Не без сарказма Бирон писал в апреле 1734 года Кейзерлингу: «Остерман лежит с 18-го февраля и во все время один только раз брился (Андрей Иванович ко всему был страшный грязнуля даже для своего не особенно чистоплотного века. – Е.А.),жалуется на боль в ушах (чтобы не слышать обращенных к нему вопросов. – Е.А.),обвязал себе лицо и голову. Как только получит облегчение в этом, он снова подвергнется подагре, так что, следовательно, не выходит из дому. Вся болезнь может быть такого рода: во-первых, чтобы не давать Пруссии неблагоприятного ответа… во-вторых, турецкая война идет не так, как того желали бы». Но в своем притворстве Остерман знал меру: острый нюх царедворца всегда подсказывал ему, когда нужно, стеная и охая, отправиться во дворец.

Анна весьма уважала Остермана за солидность, ученость и обстоятельность. Когда требовался совет по внешней политике, без Остермана было не обойтись. Нужно было лишь набраться терпения и вытянуть из него наилучший вариант решения дела, пропуская мимо ушей все его многочисленные оговорки, отступления и туманные намеки. Остерман устраивал Анну как человек, целиком зависимый от ее милостей. Иностранец, он хотя и взял жену из старинного рода Стрешневых, но, в силу своего нрава и положения, оставался чужаком в среде русской знати. Тем крепче он льнул сильнейшему. Вначале таким был Меншиков, которой Остерман предал ради Петра II и Долгоруких, затем, при Анне, он заигрывал с Минихом и долго добивался расположения Бирона, став его незаменимым помощником и консультантом.

Наконец обратимся к последнему персонажу нашего воображаемого группового портрета. Он стоит за креслом Анны, и кажется, что они о чем-то только что быстро переговорили, но тотчас замолчали, как только приглашенные вельможи заняли свои места перед художником. Да, у них была общая тайна: генерал, который при появлении Миниха, Остермана и Бирона тотчас отступил в тень, был нужен Анне, как и Остерман. Без преувеличения можно сказать, что начальник Тайной канцелярии генерал и граф Андрей Иванович Ушаков держал руку на пульсе страны.

Пожалуй, не было в Тайной канцелярии ни одного сколько-нибудь заметного дела, с которым бы, благодаря Ушакову, не знакомилась императрица. Конечно, она не читала многотомные тетради допросов и записи речей на пытке. Для нее готовили краткие экстракты, Ушаков приносил их императрице и, делая по ним обстоятельные доклады, покорно ожидал резолюции – приговора.

Ушаков был человеком опытным и, как положено людям его профессии, – незаметным. Начав гвардейцем-порученцем при Петре I, он прошел школу П.А. Толстого, помогая ему расследовать дело царевича Алексея и выполняя другие щекотливые поручения в Тайной канцелярии. В числе людей, стоявших ночью 26 июня 1718 года возле плачущего Петра, который давал распоряжение офицерам умертвить своего сына Алексея, стоял и Ушаков. В 1727 году Ушаков попал под следствие по делу Толстого – Девиера, был сослан, но к концу царствования Петра II вновь всплыл на поверхность – такие люди, как известно, не тонут и нужны всем режимам.

Ушаков был преданным служакой, хладнокровным, не сомневающимся исполнителем. Известно дело баронессы Соловьевой, которая, будучи в гостях у самого Андрея Ивановича, за обеденным столом на чем свет стоит ругала своего зятя и, между двумя блюдами, сказала, что тот написал какое-то оскорбительное для чести императрицы письмо. На следующий день гостья Ушакова была арестована, а все письма у нее и в семье ее зятя – крупного государственного чиновника – были изъяты. Граф Ушаков быстро понял вкусы и пристрастия Анны и умело им угождал. Это было нетрудно сделать. С одной стороны, императрица очень не любила своих политических противников или тех, кого таковыми считала, и преследовала их беспощадно, а с другой стороны – она обожала копаться в грязном белье своих иных, особенно тех, кто принадлежал к высшему свету. По делу Соловьевой, к примеру, Ушаков представил «на Веру выписки из писем ее зятя, в которых не было никакого политического криминала, но зато содержалось много „клубнички“: жалоб на непутевое поведение дочери баронессы, описание скандалов и дрязг в семье и т. п. Все это было чрезвычайно интересно императрице.

Следует заметить, что дела, которые поступали к Анне из Тайной канцелярии, не оставляли у императрицы никаких сомнений в том, что русский народ совсем не боготворит ее а даже наоборот, имеет о ее персоне и ее правлении самое неблагоприятное мнение. В десятках дел идет речь об одном и том же: у власти женщина – значит, скоро Россия погибнет, «баба государством управлять не может, так как бабой родилась» и множество вариантов на тему: «У бабы волос длинен, а ум короток». Много было в производстве дел людей, обсуждавших «проблему телесной близости» императрицы с Бироном или высказывавших пожелание возлечь в постель с императрицей. А сколько было людей, которые оказались в Тайной канцелярии за глупый тост, произнесенный за праздничным столом: «Да здравствует Ее императорское величество, хотя она и баба!» Анна спокойно относилась к такой критике – себе цену она знала, но всем, кто болтал о таких вещах, приказывала резать языки беспощадно, ибо была убеждена – нравы исправляются страхом.

Царствование Анны некоторыми историками представлялось как беспредельное господство немцев в России: даже на нашей воображаемой картине из четверых первейших лиц государства трое по происхождению – немцы. Действительно, среди правящей верхушки времен Анны было немало немцев, но почти все они уже давно жили в России. Двери страны для иноземцев широко раскрыл еще Петр Великий. По-разному складывались судьбы тех, кто приезжал в Россию. Одни, заработав деньги, уезжали домой, другие оставались в России, прирастали к этой земле. Среди них были не только ученые Академии наук, но и военные, инженеры, художники, артисты, врачи. Многие из них были талантливы и даже гениальны. В этом длинном ряду архитекторы итальянцы Доменико Трезини, отец и сын Растрелли, немец, гениальный математик Леонард Эйлер, француз-астроном Никола-Жан Делиль, датчанин-мореплаватель Витус Беринг. Здесь упомянуты немногие из тех, кто жил во времена Анны, и речь не идет о тех, кто прославился в другие времена русской истории. Немало иностранцев и среди чиновников, политиков, придворных. Из них почти все, кроме Бирона, еще задолго до 1730 года приехали в Россию: Остерман, Миних давно находились на ключевых местах в управлении империей. Нужно учесть также, что Анна, столкнувшись в начале своего царствования с попыткой ограничить ее власть, поняла, что нужно набрать команду только из надежных людей – таких, на кого она может положиться. Это так естественно для каждого правителя. Ставка на иностранцев, слабо связанных с «боярами" и дворянами, в этом смысле также естественна.

Говоря о некоем «немецком засилье» в России времен Анны, забывают, что в первых рядах, вместе с немцами, оказалось немало и русских: Ягужинский, Феофан Прокопович, Волынский, Ушаков, Черкасский. Никакой особой «немецкой партии» при дворе Анны не существовало. Немцы никогда не были едины. В борьбе за привилегии, пожалования, власть курляндец Бирон, ольденбуржец Миних, вестфалец Остерман, лифляндцы Левенвольде готовы были перегрызть друг другу горло. «Клубок друзей" у подножия любого трона всегда без национальности. Вот как испанский посланник де Лириа характеризует одну из ключевых фигур начала аннинского царствования графа К.Г. Левенвольде: „Он не пренебрегал никакими средствами и ни перед чем не останавливался в преследовании личных выгод, в жертву которым готов был принести лучшего друга и благодетеля. Задачей его жизни был личный интерес. Лживый и криводушный, он был чрезвычайно честолюбив и тщеславен, не имел религии и едва ли даже верил в Бога“. То же самое можно сказать о многих, тесной толпой окружавших трон, будь то русские или иностранцы. Об отсутствии какого-то заграничного влияния на курс правительства Анны свидетельствует много фактов. Так, внешняя политика при Анне в сравнении со временами Петра Великого не претерпела существенных перемен и уж никак не была отступлением от его имперских принципов. Наоборот, можно говорить лишь о развитии этих принципов. В 1726 году, благодаря усилиям Остермана, Россия заключила союз с Австрией. Ось Петербург – Вена придала устойчивости внешней политике России: в основе союза лежали долговременные интересы войны с Турцией на юге, а также общность интересов в Польше и Германии. Так было нащупано центральное направление внешней политики, и Россия следовала ему весь XVIII век.

Тридцатые годы, то есть эпоха Анны, не выпадали из этого ряда. Именно в эти годы был сделан серьезный шаг к будущим разделам Польши. Первого февраля 1733 года Умер шестидесятичетырехлетний польский король Август II. Польше началось «бескоролевье» – отчаянная борьба за власть. Эта борьба контролировалась согласованными действиями России и Австрии. Союзники «оберегали» дворянскую демократию Речи Посполитой, чтобы не дать усилиться королевской власти, а значит, и польской государственности. Ситуация осложнялась тем, что в борьбу за престол ввязался некогда изгнанный из Польши Петром I экс-король Станислав I Лещинский. Заручившись поддержкой зятя – французского короля Людовика XV, он приехал в Польшу. Россия отреагировала решительно и бескомпромиссно: «По верному нашему благожелательству к Речи Посполитой и к содержанию [в] оной покоя благополучия и к собственному в том натуральному великому интересу [избрания Станислава] никогда допустить не можем". Таков был окончательный вердикт русского правительства. Срочно к польской границе была двинута русская армия.

Тридцать первого июля русские войска с двух направлений вторглись в Польшу, а в августе их примеру последовали австрийцы. Союзникам не удалось предотвратить выборы Станислава на собрании всей польской шляхты, но почти сразу же вновь избранный король бежал в Гданьск – к Варшаве подошли войска русского генерала Петра Ласси. Вольный город дал убежище Станиславу, рассчитывая на приход французской эскадры с десантом. Расчет оказался неверен – превосходство русских и австрийцев оказалось подавляющим. Началась осада Гданьска. Ласси был заменен Минихом. В мае 1734 года французы высадились на берег и почти сразу же были смяты русскими войсками, после чего французский флот покинул Балтику.

В конце июня Гданьск сдался, Лещинский же накануне бежал в крестьянском платье за границу. К этому времени в Польше полыхала гражданская война. Сторонники России, поощряемые деньгами, поспешно избрали на польский трон сына покойного короля Августа II. Новый король Август III, поддержанный русским корпусом, начал борьбу со сторонниками Станислава. Противники жгли, разоряли города и села, убивали и грабили их жителей. К осени 1734 года, опираясь на русские штыки, Август III взгромоздился на польский трон. Отныне стало ясно, что судьба польской государственности уже мало зависит от самих поляков. Россиян Австрия в этой войне, называемой войной «за польское наследство», сделали решительный шаг к будущему разделу этого принадлежащего только полякам наследства.

Результатом успешной польско-русской войны 1733 – 1734 годов стало еще одно «приращение» к Российской империи. Война резко ослабила Польшу – сюзерена Курляндии, и Бирон, несмотря на ворчание Пруссии, спокойно прибрал к рукам курляндскую корону. С этого момента Курляндия перестала быть спорной территорией – для всех стало ясно: ее хозяева сидят в Петербурге. И когда в 1762 году к власти пришла Екатерина II, она вернула герцогскую корону Бирону – в его лояльности России не приходилось сомневаться: Курляндия была наша!

Осенью 1735 года Россия неожиданно начала воину против Турции. В XVIII веке это была вторая, после Прутского похода 1711 года, русско-турецкая война. А всего же за два века противостояния с 1676-го по 1878 год турки и русские проливали кровь друг друга в одиннадцати войнах. Это была борьба за господство над Черным морем, Балканами, Кавказом, за торжество одной веры над другой. Борьба с «неверными»за расширение земель ислама для одних для других была борьбой с «басурманами», за изгнание их из Константинополя, который к тому времени уже для доброго десятка поколений турок был родным Стамбулом.

Главнокомандующий русской армии Миних составил план войны, которая через четыре года должна была увенчаться триумфальным вступлением русских войск в Константинополь и водружением креста на храм Святой Софии – поруганной святыни православия. Как и много раз позже, жизнь показала нереальность подобных планов, хотя начало войны было успешным – весной 1736 года сдалась сильная крепость в устье реки Дон – Азов, и в мае наступил черед вассала Турции – Крымского ханства. Русские войска через Перекоп вторглись на Крымский полуостров.

Русские войска беспрепятственно углубились в Крым, татары отступили в горы, запылали крымские аулы и города, был разграблен и сожжен великолепный ханский дворец в столице Крымского ханства городе Бахчисарае. Но вскоре повальная смертность от дизентерии, жары, недоедания стала опустошать ряды русской армии, и она поспешно покинула Крым, устилая путь трупами своих солдат. Впоследствии, в ходе войны, русские еще дважды вторгались в Крым, уничтожая все, что не удалось уничтожить в первый раз. В военных действиях против турок, которые развернулись в Причерноморье и Молдавии, преимущество было на русской стороне.