Текст книги "Россия без Петра: 1725-1740"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

Сопоставление первоначальной – «лефортовской» – редакции с последней – «кремлевской» – показывает, Что главные усилия верховников при доработке кондиций были направлены на расширение ограничительных статей документа. Если вначале царская власть ограничивалась только в делах войны и мира, введении новых налогов, расходовании государственных денег, раздаче деревень, чинопроизводстве и суде над дворянством, то в окончательной редакции императрица лишалась права командовать гвардией и армией, вступать в брак и назначать наследников, а также жаловать в придворные чины.

Когда кондиции и письмо Анны были прочитаны, наступило неловкое молчание, и, как писал Феофан, те, «которые вчера великой от сего собрания ползы надеялись, опустили уши, как бедные ослики, шептания во множестве оном пошумливали, а с негодованием откликнуться никто не посмел, и нельзя было не бояться, понеже в палате оной, по переходам, в сенях и избах многочинно стояло вооруженнаго воинства, и дивное было всех молчание, сами господа верховные тихо нечто один с другим пошептывали и, остро глазами посматривая, притворялись, будто бы и они, яко неведомой себе и нечаянной вещи, удивляются».

И тут, преодолев охватившее его «изумление», князь Д. М. Голицын сказал, что Анна, прислав кондиции, совершила благодеяние для государства и «Бог ея подвигнул к писанию сему, отсель счастливая и цветущая Россия будет», и все присутствующие, «как дети отечества, будут искать общей пользы и благополучия государству». «И сия и сим подобныя, – вспоминал Феофан, – до сытости повторял».

Но люди молчали, что раздражало верховников, вероятно ожидавших привычного «вивата». «И когда некто из кучи тихим голоском, с великою трудностию промолвил: «Не ведаю, де, и весьма чуждуся, из чего на мысль пришло государыне тако писать?» – то на его слова ни от кого ответа не было»¹¹. Наивный вопрос простака-дворянина, который не мог понять, зачем же императрица добровольно ограничивает свою власть и во всем подчиняется Совету, сыграл роль знаменитого выкрика мальчика из сказки Андерсена о голом короле. Вперед вышел князь Алексей Михайлович Черкасский и потребовал, «чтоб ему и прочей братии дано время поразсуждать о том свободно». Верховники на это с легкостью согласились, не желая доводить дело до публичной ссоры и позорного разоблачения.

Но тут началось то, чего никто из верховников не ожидал. Не забудем, что, хотя между первым собранием 19 января и вторым – 2 февраля прошло всего-то две недели, политическая ситуация в столице преобразилась. Можно сказать без преувеличения, что генерал Леонтьев привез кондиции уже в другую страну.

Что же произошло за это время? Коротко сказать – пробудилось и активизировалось дворянское общественное сознание. Как небольшая прорубь в глухом ледяном панцире реки позволяет насытить воду столь необходимым ей кислородом, так две недели междуцарствия насытили воздух столицы свободой, надеждами, спорами, пробудили дремавшее у большинства гражданское чувство.

Конечно, не следует думать, что ранее Россия ничего подобного не знала. Дворяне начали осознавать свои сословные интересы задолго до 1730 года. На протяжении XVII века они не раз выражали их в многочисленных коллективных челобитных. Подавая их царю и на Земские соборы, дворяне добивались упрочения крепостного права, бо́льших свобод в распоряжении землей, защиты государством их интересов от злоупотреблений «сильных» – бояр, «столичных чинов», которые захватывали земли уездных дворян, сманивали их крепостных, бесчинствовали в походах и на воеводствах.

XVII век знал и политические требования дворянства. Нельзя не вспомнить, что в 1606 году избранный Земским собором царь Василий Шуйский присягнул в том, что не будет подвергать подданных бессудным опалам и казням, не будет отнимать у безвинных имущество и не будет слушать ложные доносы. В присяге Шуйского отразились интересы всех служилых людей, страдавших от тирании Ивана Грозного. Еще важнее был знаменитый приговор Первого земского ополчения 30 июня 1611 года, в основу которого была положена коллективная челобитная служилых людей. Приговор установил, что законодательную власть в стране имеет «Совет всей земли», которому подчинялись бояре – руководители ведомств. Фактически приговор ограничивал монархию в России. Земские соборы 20–30-х годов XVII века во многом играли роль «Совета всей земли». Однако к середине века развитие пошло по пути усиления самодержавия и самовластия, апофеозом которого стало царствование Петра Великого.

Петровская эпоха была подлинной революцией и в судьбе русского дворянства, которое в это время как раз и стало превращаться в то дворянство, которое нам известно из российской истории XVIII–XIX веков. Петровские реформы в социальной, податной, служилой я военной сферах привели к распаду традиционного служилого сословия и отделению «шляхетства» – дворянства от низших слоев служилых, ставших однодворцами. Одновременно уничтожение Боярской думы, введение новых принципов службы и титулатуры привело к тому, что высшие разряды служилых слились в единую, хотя и не однородную и не равноценную, массу петровского шляхетства. Оно было загнано в жесткие рамки регулярной службы в армии, государственном аппарате и при дворе, было обязано беспрекословно подчиняться воле самодержца-императора.

Как и другие сословия русского общества, шляхетство не было в восторге от многих петровских начинаний. Особое недовольство вызывала ставшая непрерывной военная и государственная служба, которая не позволяла даже изредка бывать в своих деревнях. «Крестьянишки» постоянно оставались без присмотра, что, конечно, печалило рачительных помещиков. Сильным ударом для дворянства оказался и знаменитый указ о майорате 1714 года, ограничивший свободу распоряжения недвижимостью.

Но не хлебом единым жив был русский дворянин 20-х годов XVIII века. Петровские реформы принесли в Россию не только западные достижения в технике, военном деле или кораблестроении. Они принесли и новые нравы, ценности и понятия. Поездки за границу на учебу и по делам, знакомство с иностранцами, с жизнью европейских стран, бо́льшая, чем прежде, открытость русского общества – все это делало свое дело: русское шляхетство 1730 года разительно отличалось от служилых людей ΧVII века, шел процесс оформления нового корпоративного дворянского сознания, построенного на иных, чем прежде, нормах, принципах, представлениях.

Конечно, во многом это сознание было эклектично, сочетало представления отцов – «государевых рабов» с европейскими понятиями о дворянской чести. Давящая сила этатизма, страх, традиции практически до екатерининских времен были сильнее довольно смутных для российского шляхтича послепетровской поры понятий о достоинстве дворянина и личности. Поэтому дворянское сознание привычнее выражалось в традиционных формах коллективных челобитных. И те коллективные проекты, которые подавали шляхтичи в 1730 году, весьма походили на челобитные.

Но и здесь произошли заметные перемены. Настойчиво внушаемые петровской пропагандой принципы «доброго», честного служения Отечеству, часто повторяемые слова и клятвы о долге «верного сына Отечества» не пропали даром, не стерлись старинным принципом: «То ведают бояре, не нам чета».

Свою роль сыграло и то, что со смерти Петра прошло пять лет, у людей было достаточно времени, чтобы оценить некоторые ближайшие последствия петровских реформ. За эти годы были значительно смягчены прежние суровые условия существования подданных в режиме реформ, напряжения и страха. Людей заставляли задумываться и современные им порядки. Вакханалия власти, ничтожества на троне, господство временщиков при сохранении безграничной самодержавной власти – все это пробуждало мысль, заставляло спорить, сопоставлять.

А сопоставлять было с чем – примеров иного устройства государства было немало. И если пример Речи Посполитой, где властвовала шляхетская анархия, мог и не прельщать дворянских мыслителей, то иначе оценивалось устройство Англии, Голландии и Швеции, где в 1720 году абсолютизм приказал долго жить.

Все это, вместе взятое, сделало междуцарствие 1730 года удивительным временем. Сотни людей – пусть хотя бы сотни! – могли открыто высказывать свое мнение о будущем устройстве страны, о судьбе монархии, могли спорить, возражать, как равные с равными, а не оправдываться на дыбе Тайной канцелярии.

Почти сразу же после провозглашения Анны Ивановны императрицей дворяне стали сплачиваться в кружки, тайно по ночам собираясь в домах у некоторых «знатных». Главным общественным чувством в это время было всеобщее возмущение «затейкой» верховников. «Куда ни придешь, – вспоминал Феофан, – к какому собранию ни пристанешь, не ино что было слышать, только горестныя нарекания на осмеричных оных затейщиков (в Совете было восемь членов. – Е. А.) – все их жестоко порицали, все проклинали необычайное их дерзновение, ненасытное лакомство и властолюбие». «Итако, – пишет современник, – они, господа, именем народа обманули государыню в Курляндии, а именем государыни обманули народ в Москве… будто с государя содрать корону так легко, как с простого мужика мошеннику шапку схватить»¹².

Никто не сомневался, что ограничение самодержавия делается не для блага государства или дворянства, а в интересах двух родов, захвативших власть и желавших продлить свое господство на долгий срок. Да, в сущности, верховники этого не скрывали – первое, что они после отправки депутации в Митаву сделали, это ввели в Совет двух новых членов – фельдмаршалов М. М. Голицына и В. В. Долгорукого. Эти назначения были всеми поняты однозначно. «Прибавка из их же фамилий, – писал анонимный автор записки о событиях 1730 года, – се уже не подозрение, но явный вид, что они за приватными своими интересы гонялися»¹³.

Назначение в состав Совета своих же родственников было даже не каким-то особым демонстративным жестом, вызовом общественному мнению (о том, что оно может существовать и проявляться, верховники тогда не подозревали), а лишь знаком того, что они и в дальнейшем будут действовать исходя из своих клановых интересов. При этом верховники полагались исключительно на силу и авторитет своей власти. И это вызвало традиционное недоверие рядового дворянства к «сильным», которые всегда нагло пользовались властью, чтобы урвать для себя кусок пожирнее. Это не было противостоянием рядового мелкопоместного дворянства и аристократии как особого, привилегированного слоя, элиты. Против верховников выступили и многие родовитые, знатные дворяне, также участвуя в ночных бдениях в доме Черкасского и других.

Здесь важно заметить, что верховники не выражали взглядов аристократии. Такого сословия в России тогда не существовало. Как писал С. М. Соловьев, «новая Россия не наследовала от старой аристократии, она наследовала только несколько знатных фамилий или родов, которые жили особно, без сознания общих интересов и обыкновенно во вражде друг с другом; единства не было никакого, следовательно, не было никакой самостоятельной силы»¹⁴.

Да и откуда же могла взяться аристократия в России того времени? Боярство XVII века так и не оформилось в аристократию европейского типа, будучи лишь высшей категорией служилых людей «по отечеству», которые с уничтожением старой системы чинов не получили в новой системе (согласно Табели о рангах 1724 года) своего особого места, привилегий.

В своей «Гистории о царе Петре Алексеевиче» Б. И. Куракин – предшественник ярого защитника «фамильных» М. М. Щербатова – пишет, что первые годы петровского царствования характерны падением «первых фамилей, а особливо имя князей было смертельно возненавидено и уничтожено, как от Е.ц.в., так и от персон тех правительствующих, которыя кругом его были для того, что все оные господа, как Нарышкины, Стрешневы, Головкин, были домов самого низкого и убогого шляхетства и всегда ему внушали с молодых лет противу великих фамилей. К тому ж и сам Е.в. склонным явился, дабы отнять у них повоир (силу. – Е. А.) весь и учинить бы себя наибольшим сувреном» (господином)¹⁵.

Родовитые не выступили как осознающая себя и формулирующая свои сословные требования группа даже в самые благоприятные для этого моменты после смерти Петра Великого. Долгорукие, Голицыны, Трубецкие были не партией аристократии, а лишь «партией» великого князя, при котором они надеялись оттеснить фаворитов и нахальных выскочек типа Меншикова или Ягужинского. Когда же Петр II вступил на престол, эта «партия» довольно быстро распалась: кланы Голицыных и Долгоруких постоянно враждовали между собой.

И ночью 19 января, начиная расширенное заседание Совета, где решалась судьба престола, они пригласили на него только трех нечленов Совета – двух Долгоруких и одного Голицына, закрыв дверь перед носом не менее знатного и высокопоставленного Рюриковича – фельдмаршала боярина, князя И. Ю. Трубецкого и других родовитых вельмож.

Да и на самом заседании, как уже известно читателю, верховники чуть не перессорились, когда князь Алексей Долгорукий пытался протащить в царицы свою дочь Екатерину. Когда же компромиссное предложение Д. М. Голицына примирило кланы, то все равно ни у кого не было иллюзий насчет их единства. Как писал Феофан Прокопович, «между двумя сими фамилиями наследные зависти и ненависти, и ссоры, и вражды из давних лет даже до того времени были, что всему русскому народу известно и несумнительно…Слухом же обносится, будто сие дружество и обеих сторон присягою утверждено»¹⁶.

Но чем яростнее была межклановая, межродовая вражда, тем сильнее была сплоченность клана в борьбе за фамильные привилегии, а бесчестье по-прежнему понималось не как оскорбление личности конкретного дворянина, а как понижение общественного статуса рода, фамилии.

Верховникам не помогали никакие фразы об «общем благе», о том, что они ставят превыше всего интересы общества. Им не верили, и упомянутый выше автор анонимной записки под названием «Изъяснение, каковы были некиих лиц умыслы, затейки и действия в призове на престол Е.и.в.» подробно развивает мотив «гражданской обиды», которая охватила тех, кому не была безразлична судьба Отечества. Он упрекает верховников в обмане, поспешной суетливости в таком великом деле, как преобразование государства. «Если бы искалося от них добро общее, как они сказуют, – пишет автор, – то нужно было бы такие вопросы не в узком кружке решать, а от всех чинов призвать на совет по малому числу человек».

И далее автор выражает те чувства, которые испытывали поколения русских людей во все времена, когда власть имущие, действуя от имени народа и прикрываясь фразами о его «общем желании и согласии», на самом деле ни в грош не ставили народ, не доверяли ему, боялись и держали людей за дураков: «Все ли сии (выборные. – Е. А.) не доброхотны и неверны своему отечеству, одни ли они и мудры, и верны, и благосовестны? И хотя бы и прямо искали они общей государству пользы (что весьма возможно есть), то, однако ж, таковым презрением всех, который и честию фамилии, и знатными прислугами не меньше их суть, обесчестили, понеже ни во что всех ставили или в числе дураков и плутов имели».

Как видно из текста, при всем его неприятии методов и поступков верховников, автор «Изъяснения» не считает их врагами Отечества. Это примечательно: дворяне были оскорблены не положениями кондиций, а тем, что они были написаны лишь в интересах Долгоруких и Голицыных. В «Изъяснении» явственно звучит упрек верховникам, погубившим такое перспективное для блага России дело. Автор как бы восклицает: «Ну как же можно этаким манером подобные дела делать?!» – и далее пишет: «Толь важное дело требует многаго и долгаго разсуждения». Частные дела так быстро не делаются, «а как государю царствовать и переменять форму государства, показалось [им] дельце легкое. И невозможно так скоро пива сварить, как скоро они о сем определили»¹⁷.

Зная всю последовательность событий января – февраля 1730 года, можно понять, что верховники предполагали не останавливаться на кондициях. Князь Д. М. Голицын разработал проект государственного устройства страны в будущем. Судя по донесениям иностранцев, он состоял в закреплении ограничения власти императрицы – она располагала бы только карманными деньгами и командовала бы только придворной охраной. Предполагалось также, что она будет членом Верховного тайного совета, имея там два или три голоса. Именно Совет, состоящий из 10–12 представителей знатнейших фамилий, и обладал бы законодательной властью. Сенат в расширенном составе должен был выполнять те функции, которые были за ним в 1726–1730 годах, – вносить в Совет дела и быть высшей судебной инстанцией. Наконец, вводилась низшая палата (200 человек) шляхетства, охранявшая интересы этого сословия. Палата городских представителей представляла бы интересы горожан.

По мнению исследователей, проект Голицына был написан под сильным влиянием шведского политического устройства, с которым он – известный книгочей – был хорошо знаком из документов и бесед со знатоками. Но особенно любопытно то, что голицынский проект воспроизводил не государственное устройство Швеции 1720 года, в котором с этого года и до нашего времени ведущую роль играет парламент при номинальности власти короля, а государственное устройство времен правления королевы Кристины. Тогда была сочинена так называемая «форма правления» 1634 года, согласно которой власть принадлежала Совету, состоявшему из фактического правителя страны канцлера А. Оксеншерны и пяти его родственников. В 1660 году, с началом правления малолетнего короля Карла XI, «форма правления» 1634 года была дополнена «добавлением», и Совет, включавший королеву-мать и четырех регентов – аристократов во главе с канцлером М. Г. Делагарди, двенадцать лет управлял страной, пока Карл XI не достиг совершеннолетия.

Верховники предполагали объявить о проекте Голицына 6–7 февраля. Но 5 февраля был подан для рассмотрения в Совет первый проект, подготовленный кружком князя А. М. Черкасского, а написанный В. Н. Татищевым. Татищев был незаурядным человеком, историком, ученым. В 1725–1726 годах он жил в Швеции, где занимался рудокопным и металлургическим производством. Но как человек пытливый, он не остался равнодушен и к политическому строю Швеции, который незадолго перед этим – в 1720 году – существенно изменился – произошла аристократическая революция и абсолютизм исчез. В это время в России, пожалуй, не было человека, который бы так хорошо знал отечественную историка, как Василий Татищев. В итоге в нужный момент именно он взялся за составление проекта о будущем России.

Этот проект был наиболее основательным и целостным. Несколько раз он обсуждался на собрании дворян, исправлялся, дополнялся и, заверенный 249 подписями, был передан в Совет. Его содержание не могло понравиться верховникам, ибо первое, что требовали прожектеры, – это уничтожение Верховного тайного совета и учреждение «Вышняго правительства» из 21 персоны, включая верховников. Вместе с тем один из пунктов проекта предполагал квоту – по одному человеку от каждой «фамилии» в составе правительства. Иначе говоря, из шести Долгоруких и Голицыных в новом органе власти должно было остаться лишь двое. Не меньшее опасение верховников вызывала и идея создания «Нижнего правительства», в сущности игравшего роль парламента, трехразовые сессии которого назывались «Вышним собранием». Вместе с Сенатом, имевшим чисто декоративное значение, Собрание избирало администрацию – президентов коллегий, губернаторов и т. д. Голосование по всем вопросам было демократичным: тайным, по альтернативным спискам кандидатов.

Проект предполагал установление контроля за деятельностью политического сыска, а также льготы дворянству: сокращение срока службы, отмену закона о единонаследии и т. д. Но все-таки самым главным было предложение о создании выборного дворянского учредительного собрания из ста депутатов, которое надлежало открыть немедленно и сразу же начать сочинение проекта государственного устройства.

Верховники оказались в тяжелом положении. Выдвинуть свой проект в силу его явной консервативности они уже не могли, но в то же время не могли ни принять проект кружка Черкасского, лишавший их власти, ни отвергнуть его – он был подписан большим количеством весьма влиятельных людей. Поэтому верховники избрали иной путь: они объявили, что проекты могут представлять и другие кружки. Это, как они надеялись, позволило бы расколоть шляхетство, выступившее довольно единодушно против них, и в образовавшейся вследствие этого неразберихе суждений, мнений, споров взять верх.

Но, как оказалось впоследствии, верховники просчитались. Споры о будущем России действительно разгорелись не на шутку. Вестфален пишет, что во дворце, где заседал Совет, непрерывно шли совещания дворян и «столько было наговорено хорошего и дурного за и против реформы, с таким ожесточением ее критиковали и защищали, что в конце концов смятение достигло чрезвычайных размеров и можно было опасаться восстания».

Восстания, конечно, не произошло, но в разноголосице мнений и суждений верховники напрасно пытались найти то, ради чего они развели всю эту демократию. Под дошедшими до нашего времени двенадцатью проектами в течение нескольких дней подписались более тысячи дворян, и «все проекты склоняются к ограничению власти Анны Иоанновны, но не по программе верховников… Главное внимание проектов обращено на организацию центрального правительства: шляхетство желает такой организации, которая представляла бы наиболее гарантий от произвола, как единоличного управления, так и возвышения нескольких фамилий. Этих гарантий шляхетство считает возможным достигнуть при своем непосредственном участии в управлении» (Д. А. Корсаков).

Проблему удержания власти с наименьшими потерями для себя верховники думали решить, включив некоторые положения проектов в присягу подданных, которую должны были все принять после приезда Анны. Но хотя общественному мнению были сделаны некоторые уступки, верховники не пошли на главное – не предоставили дворянству права участия в законодательных и правительственных органах. Дворяне, согласно букве присяги, имели лишь право совещательного голоса на некоторых этапах правительственной деятельности. Причина неуступчивости Д. М. Голицына и его товарищей была ясна для всех: как писал шведский посланник Дитмер, «члены Совета хотят удержать одни всю власть»¹⁸.

Обсуждение проектов явно зашло в тупик, верховники теряли инициативу, время, а вместе с этим и власть. Они упустили исторический шанс реформировать систему власти так, чтобы навсегда покончить с самодержавием. Когда стало ясно, что установить олигархическую модель господства двух фамилий по сценарию кондиций не удалось, у верховников остался последний шанс – найти компромисс с дворянскими прожектерами и тем самым не допустить восстановления самодержавия. Однако олигархизм, чувство фамильного превосходства оказались сильнее, и хотя составленный в 20-х числах января план Д. М. Голицына предусматривал, как мы видели, и создание расширенного Сената, и шляхетскую палату, и палату городских представителей, но над всем этим тем не менее возвышался бы Верховный тайный совет, состоявший из десяти – двенадцати членов нескольких знатнейших фамилий.

И лишь под сильным воздействием шляхетских прожектеров Дмитрий Михайлович решил подготовить присягу на верность ограниченной власти Анны, составленную от имени Совета, Сената, Синода, генералитета и «всего российского народа».

Но эта уступка была в сложившейся обстановке недостаточной, так как позиции «фамильных людей», согласно присяге, все равно остались чрезвычайно сильными: они получали преимущества при назначении и в Совет, и а Сенат, и на другие должности. Кроме того, как замечает Д. А. Корсаков, «старые и знатные фамилии имеют преимущество перед остальным шляхетством и имеют быть снабжены рангами и служебными должностями по их достоинству»¹⁹.

В итоге события вышли из-под контроля верховников, и Д. М. Голицын «с товарищи» быстро утратили инициативу. Это стало ясно к середине февраля, когда Анна торжественно въехала в Москву.

Она прибыла 10 февраля в подмосковное село Всесвятское и там остановилась перед церемонией вступления в столицу. Василий Лукич Долгорукий, выполняя задание сотоварищей по Совету, вез императрицу как пленницу, даже сидел всю дорогу у нее в санях и по прибытии во Всесвятское не давал ей возможности остаться наедине со своими подданными. По-видимому, предполагалось выпустить Анну прямо в Успенском соборе, чтобы короновать ее по сценарию Совета. Замысел верховников, как мы видели, сразу же стал разваливаться. Ситуация в Москве коренным образом изменилась. Но и Анна, оказавшись на пороге своего дома, среди родственников, которые поставляли ей новости о делах в Москве, воодушевилась. Она начала искать опору, которая позволила бы ей совершить контрпереворот и свергнуть гнет верховников. И вскоре эту опору под ногами она почувствовала.

Ей благоприятствовало множество обстоятельств. Во-первых, верховники вызывали в обществе ненависть и страх – за ними стояла могучая сила государства. Рядовые дворяне видели, что они не идут ни на какие уступки и к тому же угрожают расправой с несогласными. Все это создавало нервозную обстановку, вызывало тоску по твердой руке. Самодержавие доброго царя, милостивого к добропорядочным подданным, – вот о чем мечтала дворянская масса.

А то, что верховники вызывали страх, несомненно. Поначалу, узнав о тайных шляхетских собраниях, они стали угрожать непослушным репрессиями и даже продемонстрировали свои решительные намерения, арестовав 3 февраля П. И. Ягужинского. Как писал Феофан Прокопович, некоторые, получив повестку о явке на собрание 2 февраля, впали в большую задумчивость, полагая, что это дело нечисто и верховники хотят всех, «противящихся себе, вдруг придавить». Анна же не вызывала страха, наоборот, к ней – пленнице верховников – просыпалось сочувствие.

Во-вторых, многие сомневались, что дворянская демократия принесет пользу государству. Тогда, как и в нашидни, звучали сомнения в том, нужна ли вообще русскому человеку свобода, демократия. Часто цитируют письмо, приписываемое тогдашнему казанскому губернатору Артемию Петровичу Волынскому, в котором тот опасался, как бы при существовавшей в России системе отношений «не сделалось вместо одного самодержавного государя десяти самовластных и сильных фамилий, и так мы, шляхетство, совсем пропадем и принуждены будем горше прежняго идолопоклонничать и милости у всех искать, да еще и сыскать будет трудно», ибо «главные» будут ссориться, а чубы будут трещать, как всегда, у «холопов» – дворян.

Высказывания Волынского отражают тогдашний менталитет дворянства, для которого пресмыкание перед сильными, «искание милостей» было нормой, не унижающей дворянина, а наоборот – облегчающей ему жизнь. Волынский – сам большой искатель милостей у «главнейших» – был циником и не щадил свое сословие, которому, по его мнению, именно холопство не позволит создать справедливый политический строй. Он полагал, что новые институты власти сразу же будут искажены, «понеже народ наш наполнен трусостию и похлебством, и для того, оставя общую пользу, всяк будет трусить и манить главным персонам для бездельных своих интересов или страха ради».

Так же будет, по мнению Волынского, и на выборах; «И так хотя бы и вольные всего общества голосы требованы в правлении дел были, однако ж бездельные ласкатели всегда будут то говорить, что главным надобно, а кто будет правду говорить, те пропадать станут».

Неизбежна будет и бесчестная партийная борьба, в которой «главные для своих интересов будут прибирать к себе из мелочи больше партизанов, и в чьей партии будет больше голосов, тот что захочет, то и станет делать, и кого захотят, того выводить и производить станут, а безсильный, хотя б и достойный был, всегда назади оставаться будет».

Волынского страшила возможная война: определить на каждого «для общей пользы некоторую тягость» в условиях дворянской демократии будет трудно, и в итоге сильнейшие окажутся в выигрыше, а «мы, средние, одни будем оставатца в платежах и во всех тягостях».

Тревожит Волынского одна из возможных льгот – свобода от службы. Это, считает он, неизбежно приведет к упадку армии, ибо «страха над ними (офицерами. – Е. А.) такова, какой был, чаю, не будет», а без страха служить никто не станет, и «ежели и вовсе волю дать, известно вам, что народ наш не вовсе честолюбив, но паче ленив и нетрудолюбив, и для того, если некотораго принуждения не будет, то, конечно, и такие, которые в своем доме едят один ржаной хлеб, не похотят через свой труд получать ни чести, ни довольной пищи, кроме что всяк захочет лежать в своем доме». В итоге все места в армии займут «одни холопи и крестьяне наши… и весь воинский порядок у себя, конечно, потеряем»²⁰.

Одним словом, неверием в творческие силы своего сословия проникнуто письмо Волынского, но надо признать, что в этой злой сатире много правдивых черт, и мнение, что мы, россияне, «не доросли» до более справедливого порядка, до демократии, как видим, появилось не вчера.

На фоне таких настроений и чувствований получила резкое усиление самодержавная партия, которая существовала в неоформленном виде, внутри движения реформаторов, раньше и сливалась с ним в требовании ликвидации Верховного тайного совета. Когда же усилия прожектеров наткнулись на противодействие верховников, эта реставрационная группировка выдвинулась на первое место, имея перед собой ясную цель и опираясь на поддержку Анны и ее окружения.

23 февраля, собравшись в доме у князя И. Ф. Барятинского, они составили челобитную к Анне, требуя ликвидации Совета, уничтожения кондиций, восстановления самодержавия и власти Сената, как это было при Петре и до образования Совета в 1726 году. Кружок Черкасского не разделял этих взглядов и восстанавливать самодержавие не собирался, но предложение обратиться к Анне поддержал. Это позволяло выйти из замкнутого круга бесплодных споров с верховниками и искать более конструктивный компромисс в соглашении с императрицей.

25 февраля 1730 года группа дворян во главе с А. М. Черкасским явилась в Кремль и вручила Анне коллективную челобитную, подписанную 87 дворянами, которую прочитал В. И. Татищев.

Суть челобитной состояла в том, что дворянство, «всенижайше рабски благодарствуя» Анне за подписание кондиций, одновременно выражало беспокойство, так как «в некоторых обстоятельствах тех пунктов находятся сумнительства такия, что бо́льшая часть народа состоит в страхе предбудущаго беспокойства». Иначе говоря, кондиции-де хороши, да только все опасаются преимуществ, которые получат верховники, узурпировавшие власть посредством этих кондиций. Челобитчики жаловались, что верховники отказываются рассмотреть мнение о том, как «безопасную правления государственнаго форму учредить», и просили Анну дать распоряжение созвать некий учредительный орган – совет из высших чинов государства, чтобы «все обстоятельства исследовать, согласным мнением по большим голосам форму правления государственнаго сочинить и В.в. ко утверждению представить».