Текст книги "Россия без Петра: 1725-1740"

Автор книги: Евгений Анисимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Как о человеке «злодерзостном», который «сам на лошадях, окружен драгунами часто по всему городу необычайным стремлением как бы изумленный скакал, но и по ночам в честные домы вскакивал, гость досадный и страшный», вспоминал об Иване Феофан Прокопович²⁶. Естественно, что нравы «золотой молодежи» полностью разделял и царь, тянувшийся за старшими товарищами.

Именно поэтому подлинный переполох в высшем свете вызвали слухи о неожиданно вспыхнувшей нежной семейной дружбе тетушки и племянника. Елизавета, 18-летняя красавица, веселая, милая девушка с пепельными волосами и ярко-синими глазами, многим кружила головы и при том не была ханжой и пуританкой. Она, как и император, без ума любила танцы, движение, охоту, и вот мы читаем в донесениях посланников, что «принцесса Елизавета сопровождает царя в его охоте, оставивши здесь всех своих иностранных слуг и взявши с собою только одну русскую даму и двух русских служанок». При чтении этого фрагмента так и встает перед глазами великолепная картина Валентина Серова «Петр II и цесаревна Елизавета на охоте». И так хорошо ложится «а эту картину стремительная, изящная и немного тревожная мелодия «Времен года» Антонио Вивальди – ведь он был современником всех наших героев: родился на шесть лет позже Петра Великого, а умер в год, когда Елизавета вступила на престол, в 1741 году.

Как бы то ни было, казавшиеся химерическими брачные проекты австрийского посланника графа Кинского, предлагавшего Петру Великому решить сложную династическую проблему путем заключения брака Петра и Елизаветы, вдруг стали вполне реальными. Долгорукие всполошились, начались интриги, разговоры о том, чтобы выдать легкомысленную дочь Петра Великого за какого-нибудь заграничного короля, инфанта или герцога.

Но тревога была напрасной, Елизавета не рвалась под венец с племянником, не стремилась она и к политической власти, – пути царя и веселой цесаревны довольно быстро разошлись, и год спустя они скакали по полям Подмосковья уже с другими спутниками. На этот счет есть примечательная цитата из донесения де Лириа: «Любящие отечество приходят в отчаяние, видя, что государь каждое утро, едва одевшись, садится в сани и отправляется в подмосковную (имеется в виду усадьба Долгоруких – Горенки. – Е. А.) с князем Алексеем Долгоруким, отцом фаворита, и с дежурным камергером и остается там целый день, забавляясь, как ребенок, и не занимаясь ничем, что нужно знать великому гocyдapю»²⁷.

Все понимали, что князь Алексей начал активно вести свою собственную игру. С одной стороны, он хотел отвлечь царя от Елизаветы, а с другой – оттеснить от трона своего сына, с которым был в сложных отношениях и соперничал при дворе. Князь Алексей Григорьевич Долгорукий – бывший смоленский губернатор, президент Главного магистрата при Петре I – ничем примечательным себя не проявил, оставаясь где-то во втором-третьем ряду петровских сподвижников. Как и его сын Иван, он долго жил в Варшаве в доме отца, Г. Ф. Долгорукого, но ни знание латыни, ни годы жизни в Польше и Италии ничего не дали князю Алексею, человеку «посредственного ума», по словам Щербатова, «нехитрого разума» – по словам другого мемуариста, В. А. Нащокина²⁸.

К весне 1729 года стало ясно, что соперничество с сыном не самоцель князя Алексея. Иностранные дипломаты стали примечать, что князь Алексей «таскает своих дочерей во все экскурсии с царем». Среди трех дочерей Алексея выделялась 17-летняя Екатерина – «хорошенькая девушка, роста выше среднего, стройная, большие глаза ее смотрели томно»²⁹. Так описывает будущую невесту царя генерал Манштейн. Позже, в Березове, Екатерина показала себя человеком неуживчивым, капризным, склочным, что, в общем-то, понять тоже можно: сибирская ссылка – не остров Капри.

Вся веселая компания часто останавливалась в Горенках, проводя время в танцах, карточной игре, пирах и, естественно, на охоте. Кончилось это тем, чего и добивался князь Алексей: 19 ноября 1729 года Петр, вернувшись с охоты, собрал Совет и объявил, что женится на Екатерине Долгорукой. Таким образом, был начат, по меткому слову де Лириа, «второй том глупости Меншикова».

Исполненный важности, князь Алексей на правах не просто члена Совета, но и будущего тестя стал ходить к императору на доклады. Впоследствии в особом указе о «винах» клана Долгоруких императрица Анна Ивановна не без мстительности злорадствовала: Долгорукие «всячески приводили Е. в., яко суще младого монарха, под образом забав и увеселений, отъезжать от Москвы в дальние и разные места, отлучая Е.в. от доброго и честнаго обхождения… И как прежде Меншиков, еще будучи в своей великой силе, ненасытным своим властолюбием, Е. в…племянника нашего, взяв в свои собственные руки, на дочери своей в супружество зговорил, так и он, князь Алексей, с сыном своим и с братьями родными Е. и. в. в таких младых летех, которые еще к супружеству не приспели. Богу противным образом… противно предков наших обыкновению, привели на зговор супружества ж дочери ево, князь Алексеевой, княжны Катерины»³⁰.

Указ этот появился в апреле 1730 года, но в то время, о котором я пишу, о будущем никто не знал, и 30 ноября 1729 года в Лефортовском дворце торжественно прошло обручение 14-летнего царя и «принцессы-невесты». Долгорукие начали деятельно готовиться к свадьбе, которая намечалась на январь 1730 года.

Предстоящий брак очень много «весил» в придворной борьбе. Он обеспечивал закрепление влияния клана Долгоруких на длительное время, означал их победу в давней борьбе с другим влиятельным кланом – князей Голицыных. Перевес Долгоруких наметился давно – с тех пор как Иван вошел «в случай», и когда в феврале 1728 года Иван стал обер-камергером, майором гвардии и андреевским кавалером, двое из Долгоруких – отец фаворита и Василий Лукич Долгорукий – были введены в состав Совета. Если фельдмаршала М. М. Голицына явно «придерживали» на Украине, где он командовал южной группой войск, до января 1730 года, то его соперник из клана Долгоруких – генерал князь В. В. Долгорукий довольно быстро («по болезни») выбрался из гнилого и опасного Прикаспия и получил чин генерал-фельдмаршала. Стоило только сыну князя Д. М. Голицына Сергею, камергеру двора, чем-то понравиться царю, как его тотчас направили посланником в Берлин. Голицыны, конечно, не мирились с господством Долгоруких, интриговали через царицу Евдокию, Елизавету и ее фаворита А. Бутурлина, но, как высокопарно выражался о взаимных гадостях, сплетнях и подсиживаниях первый историк царствования Петра II К. Арсеньев, «поле единоборства осталось за Долгорукими»³¹.

Параллельно с царской свадьбой готовилась и свадьба Ивана Долгорукого, который внезапно воспылал любовью к богатейшей невесте России – графине Наталии Борисовне Шереметевой, 15-летней дочери покойного петровского фельдмаршала Б. П. Шереметева. Две грандиозные свадьбы должны были украсить триумф Долгоруких. Но судьба рассудила иначе…

Присутствуя вместе с невестой на льду Москвы-реки на традиционном празднике Водосвятия 6 января 1730 года, Петр сильно простудился. На следующий день он занемог, а через три дня у него были обнаружены признаки оспы. Нормальное течение этой, тогда уже излечимой, болезни 17 января внезапно приняло опасный оборот, состояние больного сделалось сначала серьезным, а потом безнадежным, и в ночь с 18 на 19 января 14-летний император умер. По свидетельству Лефорта, его последние слова были: «Запрягайте сани, хочу ехать к сестре»³². (Наталья умерла осенью 1728 года.)

Мужская линия династии Романовых, шедшая от Михаила Федоровича к Алексею Михайловичу, а затем к Петру I, Алексею Петровичу и Петру II, пресеклась. Россия стремительно вошла в полосу смут междуцарствия…

Прощаясь с Петром II, мы не можем не задуматься над тем, что же ждало Россию, если бы он выздоровел и потом правил бы страной много лет. Можно, используя исторические аналогии, высказать некоторые предположения на этот счет.

Есть два исторических примера. Один был перед глазами современников Петра II. Став королем в малолетстве, Людовик XV (1710–1774 гг., король – с 1715 г.) вошел в историю как коронованный прожигатель жизни, редкостный развратник и абсолютный бездельник. Власть находилась в руках его фавориток, имя одной из которых известно Жак символ всевластия и каприза, – кто же не знает маркизу Помпадур! В итоге правления Людовика XV Франция приблизилась к той черте, за которой всеобщему разложению власти противостоял только страшный нож революционной гильотины.

Другой пример не менее выразителен. За три десятилетия до событий 1730 года о юном шведском короле-охотнике Карле XII только и знали, что он вечно занят развлечениями, травлей зверей, а однажды, озорства ради, выпустил в зал заседаний риксдага вначале зайцев, а затем охотничьих собак, которые, к ужасу парламентариев и удовольствию юного монарха, начали гоняться за дичью. Но стоило начаться Северной войне, как внезапно для всего мира шалопай и бездельник превратился в блистательного полководца.

Может быть, у Петра II был какой-то свой особый путь, отличный от пути Людовика XV и Карла XII, так же, как и он, беззаботно проведших свою юность. Но, зная историю краткой жизни русского императора, неприглядные черты его характера, не будем питать иллюзий. «Бог знает, что он любит, – писал саксонский посланник Лефорт в 1729 году, – он становится ко всему апатичным, исключая охоту». С. М. Соловьев, обобщая в своей «Истории России с древнейших времен» все сведения о Петре II, нашел, по-моему, самое емкое определение, дал точный исторический диагноз и прогноз: «Петр дичал, горизонт его суживался»…³³

«Хоть и зачнем, да не удержим…»

Смерть Петра II была для всех неожиданной: царю только что исполнилось четырнадцать – заря жизни. Но в последние дни, даже часы накануне роковой ночи с 18 на 19 января 1730 года клан Долгоруких все-таки попытался схватить за хвост ускользавшую от них птицу счастья. Позже стало известно, что Долгорукие в дни болезни императора непрерывно совещались в доме князя Алексея Григорьевича. На допросе весной 1730 года Василий Лукич Долгорукий показал, что обсуждали, как возвести на престол Анну Ивановну. Но это была неправда. Правда стала известна лишь восемь лет спустя, когда в 1738 году началось дело Долгоруких и князь Иван, не выдержав допросов и пыток, рассказал, как был задуман «долгоруковский путч».

Замысел Долгоруких был незатейлив: подсунуть умирающему царю на подпись завещание в пользу его невесты княжны Екатерины и, если будет возможно, убедить его публично объявить свою волю. Уверенность Долгоруким придавал и переданный им меморандум датского посланника Вестфалена, интриговавшего против законных кандидатов на престол – Елизаветы Петровны и сына покойной цесаревны Анны Петровны двухлетнего Карла Петера Ульриха, жившего с отцом в Киле. Вестфален призвал семью Долгоруких «для спасения корабля вашей Родины» возвести на престол Екатерину Долгорукую. При этом он ссылался на пример Меншикова и Толстого, которые сумели посадить на царский трон Екатерину I и там ее «удержать».

И вот в ночь на 19 января, усевшись за стол, князья Василий Лукич и Сергей Григорьевич при содействии князя Алексея Григорьевича написали текст завещания Петра II.

Они были в возбужденном состоянии, так как на: кануне произошла семейная ссора: хлопнув дверью, от них уехал фельдмаршал князь Василий Владимирович. Предоставим ему слово. В 1738 году он показал на допросе, что при встрече в доме князя Алексея братья Сергей и Иван Григорьевичи говорили ему: «Вот, де, Е.в. весьма болен и ежели, де, скончается, то надобно как можно удержать, чтобы после Е.в. – ва наследницею российского престола быть обрученной Е.в. невесте княжне Катерине». На это фельдмаршал возразил: «Статься не можно, понеже она за Е.в. в супружестве не была!» Братья выдвинули главный аргумент: «Как этому не сделаться?! Ты в Преображенском полку подполковник, а князь Иван – майор. То можно учинить, и в Семеновском полку спорить о том будет некому; сверх же для того, говорить о том будем графу Гавриле Головкину и князь Дмитрию Голицыну, а ежели они в том заспорят, то будем их бить».

Князя Василия, человека несентиментального, грубого и прямого солдата, возмутило не само предложение «бить» великого канцлера и члена Верховного тайного совета, а та смехотворная причина, которая должна поднять гвардию на мятеж: «И он, князь Василий, оным князю Сергею и князю Ивану, Григорьевым детям говорил: «Что вы, ребячье, врете! Как тому можно сделаться?» И как ему, князь Василью, полку объявить? Что, услыша от него об оном объявление, не токмо будут его, князь Василья, бранить, но и убьют, понеже неслыханное в свете дело вы затеваете, чтоб обрученной невесте быть российскаго престола наследницею? Кто захочет ей подданным быть? Не токмо посторонние, но он, князь Василий, и прочие фамилии нашей никто в подданстве у ней быть не захотят!» К Григорьевичам вскоре присоединились и другие родственники. Разгорелась ссора, и фельдмаршал, который, вероятно, как истинный солдат, слов не выбирал, в гневе покинул покои князя Алексея.

Грубые, но здравые аргументы фельдмаршала не убедили Долгоруких, и они сели сочинять духовную. Князь Сергей Григорьевич написал сразу два экземпляра завещания, в котором «подлинно было написано», говорил на допросе князь Иван, что «Е.и.в. при кончине якобы учинил наследницею российского престола обрученную свою невесту княжну Катерину». Два экземпляра были нужны «для верности» всей затеи. Один тут же от имени царя подписал князь Иван, совершив тем самым подлог, другой был оставлен неподписанным. Инициатором подлога явился сам фаворит, который, по словам князя Сергея Григорьевича, «вынув из кармана черный (т. е. черновой. – Е. А.) лист бумаги, [сказал] слова такия: „Вот посмотрите, письмо государевой и моей руки… письмо руки моей слово в слово как государево письмо“». К столь беззастенчивому, преступному способу утверждения престола за Екатериной Долгорукой подталкивала сама ситуация: царь был без сознания, надежды на выздоровление не было никакой, и семейство решило послать князя Ивана к царю, чтобы он «как от болезни Е.и.в. будет свободнее и придет в память, показав оную духовную Е.и.в., просил, чтоб Е.и.в. подписал, а ежели за болезнию Е.и. в рукою подписано не будет, то и вышеписанную духовную, подписанную его, князь Ивановою, рукою, по кончине Е.и.в. объявим, что якобы учинил сестру его, князь Иванову, наследницею, а руки его, князь Ивана, с рукою Е.и.в., может быть, не познают»¹.

Князь Иван дежурил в последнюю ночь у постели умирающего напрасно – Петр умер, не приходя в сознание. Тотчас к телу покойного подвели Екатерину Долгорукую, которая, увидев мертвеца, «испустила громкий вопль и упала без чувств». Думаю, что появление «государыни-невесты» у тела жениха непосредственно перед заседанием Совета и в присутствии всех его членов было частью задуманного сценария. По-видимому, тогда же князь Алексей Григорьевич отобрал у сына экземпляры фальшивого завещания Петра II. После этого верховники направились в смежную с царскими палатами «особую камору» и заперлись там на ключ. Их было четверо: Гаврила Иванович Головкин, Дмитрий Михайлович Голицын, Алексей Григорьевич и Василий Лукич Долгорукие. Кроме того, на совещание были приглашены сибирский губернатор, дядя невесты, М. В. Долгорукий, а также два фельдмаршала – Михаил Михайлович Голицын и Василий Владимирович Долгорукий. Других сановников, находившихся в это время у тела царя, не позвали. А среди них были фельдмаршал И. Ю. Трубецкой, П. И. Ягужинский, церковные иерархи. Один член Совета, несмотря на настойчивые приглашения, в зал заседания не пошел сам. Это был вице-канцлер А. И. Остерман, который отговаривался тем, что он иностранец и поэтому дела престолонаследия решать не может.

Совещание, на правах старшего по возрасту, вел князь Д. М. Голицын. Долгорукие, и прежде всего князь Алексей, пытались сразу же решить дело – предъявили фальшивое завещание в пользу Екатерины. Их, как и предполагал фельдмаршал Долгорукий, высмеяли, причем кроме Голицыных в этом принял участие и сам фельдмаршал. Так просто и легко рухнул весь карточный домик, который строили хитроумные родичи царской невесты, и под его развалинами были погребены их светлые надежды на воцарение новой династии Долгоруких.

Заседание расширенного состава Совета продолжалось. Дмитрий Михайлович Голицын, согласно рассказу датского посланника Вестфалена, обратился к присутствующим с речью: «Братья мои! Господь, чтобы наказать нас за великие грехи, которые совершались в России больше, чем в любой другой стране мира, особенно после того, как русские восприняли модные у иностранцев пороки, отнял у нас государя, на которого возлагались обоснованные надежды. А так как Российская империя устроена таким образом, что необходимо, не теряя времени, найти ей правителя… коего нам нужно выбрать из прославленной семьи Романовых и никакой другой. Поскольку мужская линия этого дома полностью прервалась в лице Петра II, нам ничего не остается, как обратиться к женской линии и выбрать одну из дочерей царя Ивана – ту, которая более всего нам подойдет»².

Напомню читателю, что царь Иван V был сыном царя Алексея Михайловича от первого брака с Марией Ильиничной Милославской. Во время майского переворота 1682 года стрельцы «присоединили» к уже царствовавшему десятилетнему Петру его старшего брата Ивана и сестру Софью в качестве соправителей. Иван стал послушной игрушкой в руках своей волевой сестры, которая старалась использовать его в своих политических играх против Петра и семьи Нарышкиных. Желая окончательно устранить от власти Петра, Софья женила болезненного, слабоумного Ивана на красивой, здоровой Прасковье Салтыковой, которая принесла ему пять дочерей. К 1730 году в живых остались три из них: старшая – 38-летняя Екатерина Ивановна, средняя – Анна Ивановна, которой 28 января должно было исполниться 37 лет, и младшая – 35-летняя Прасковья. Царевна Екатерина в 1716 году была выдана Петром Великим за Мекленбургского герцога Карла Леопольда, с которым она через несколько лет разошлась и с тех пор жила вместе с дочерью Анной Леопольдовной в России. Анна Ивановна, выданная в 1710 году за Фридриха Вильгельма, герцога Курляндского, вскоре овдовела и жила в Митаве – столице Курляндии. Царевна Прасковья жила в Москве и состояла в морганатическом браке с генералом И. И. Дмитриевым-Мамоновым.

Наиболее подходящей кандидатурой на русский престол Дмитрий Михайлович считал Курляндскую герцогиню Анну Ивановну. Аргументация его была такова: «Она еще в брачном возрасте и в состоянии произвести потомство, она рождена среди нас и от русской матери, в старой хорошей семье, мы знаем доброту ее сердца и прочие ее прекрасные достоинства, и по этим причинам я считаю ее самой достойной, чтобы править нами»³.

Остановимся на минуту и посмотрим, кто мог в тот момент претендовать на русский престол. Очевидно, что в 1730 году можно было полностью реализовать положение Тестамента Екатерины I 1727 года, 8-й пункт которого гласил: «Ежели великий князь (то есть Петр II. – Е. А.) без наследников преставитьца, то имеет по нем [право наследования] цесаревна Анна со своими десцендентами (потомками. – Е. Α.), по ней цесаревна Елизавета и ея десценденты…» Иначе говоря, после смерти бездетного Петра II и Анны Петровны (умерла весной 1728 года) на престол должен был вступить ее сын Карл Петер Ульрих, Голштинский принц. Однако о правах двухлетнего внука Петра Великого никто не вспомнил, как и о правах цесаревны Елизаветы. Читатель заметил, как умышленно Голицын подчеркивал русское происхождение Анны Ивановны, старину ее дома, то, что она была «рождена среди нас». Это был неприкрытый намек на незаконность прав детей шведской полонянки Марты Скавронской. Чуть позже Голицын объяснял нежелание приглашать духовенство для решения династических дел тем, что церковные иерархи после смерти Петра Великого опозорили себя, «склонились, под воздействием даров, в пользу иностранки, которая некогда была любовницей Меншикова»⁴.

Предложение Голицына было в высшей степени удачным компромиссом, позволявшим уравновесить политические силы в борьбе за власть. Именно поэтому фельдмаршал В. В. Долгорукий – наиболее авторитетный среди своего клана – воскликнул: «Дмитрий Михайлович! Мысль эта тебе внушена Богом, она исходит из сердца патриота, и Господь тебя благословит. Виват наша императрица Анна Иоанновна!» Другие участники совещания дружно подхватили «виват» фельдмаршала.

И далее Вестфален рассказывает о забавном эпизоде, как нельзя лучше характеризующем Андрея Ивановича Остермана. Услышав крики радости, он бросился к двери, стал стучать, ему открыли, и «он присоединил свой «виват» к «виватам» остальных». Как видим, искусство политика состоит не только в твердом отстаивании своих взглядов, но и в умении вовремя присоединить свой «виват» к «виватам» победителей. Но, как показали последующие события, испытания для Андрея Ивановича еще не кончились. Когда он уселся, Голицын продолжил речь, и я думаю, что Андрей Иванович пожалел о том, что поспешил со своим «виватом», ибо далее Голицын предложил «себе полегчить» или «воли себе прибавить» путем ограничения власти новой императрицы. Осторожный Василий Лукич Долгорукий засомневался: «Хоть и зачнем, да не удержим?» – «Право, удержим!» – отвечал Голицын и тут же предложил оформить это «удержание» пунктами – кондициями, которые новая императрица должна была предварительно подписать.

Дальше предоставим слово секретарю Верховного тайного совета В. Степанову, который позже давал письменные объяснения о происшедшем. Он был приглашен в комнату, где совещались верховники: «Посадя меня за маленький стол, приказывать стали писать пункты, или кондиции, и тот и другой сказывали так, что я не знал, что и писать, а более приказывали: иногда князь Дмитрий Михайлович, иногда князь Василий Лукич». Степанов растерялся, и, видя это, канцлер Головкин стал просить Остермана – большого специалиста по составлению государственных бумаг – продиктовать текст. Остерман же запел старую песню: «…отговаривался, чиня приличные представления, что так дело важное, и он за иноземчеством вступать в оное не может»⁵.

Общими усилиями черновик кондиций был готов, и все верховники разъехались по домам, так как на утро 19 января в Кремле, в Мастерской палате, где заседал Верховный тайный совет, было назначено совещание высших чинов государства. И утром, когда все собрались, верховники объявили свое решение, которое не встретило никакого возражения – наоборот, по словам Феофана, «тотчас вси, в един голос, изволение свое показали и ни единаго не было, которой мало задумался»⁶.

Я как историк не могу быстро и равнодушно пройти мимо этого события. Перед нами не просто, говоря современным языком, совещание, на котором верховники сообщили о своем решении высшим чинам государства, а нечто похожее на Собор, где волею «земли», «всех чинов», «общества», «народа» уже со времен Бориса Годунова избирались на престол русские цари. Именно так на Земском соборе 27 апреля 1682 года был избран Петр I. В памятную январскую ночь 1725 года канцлер Г. И. Головкин предложил решить спор о том, кому – Петру II или Екатерине – занять престол с помощью обращения к народу. Разумеется, канцлер России имел в виду не народ в современном понимании этого слова, а верхушку, элитарную группу тогдашнего общества.

С годами ее состав явно суживался, утрачивал черты Земских соборов XVII века. Эта эволюция была непосредственно связана с усилением самодержавия, отмиранием последних элементов сословно-представительной монархии. Соответственно судьбу престола решало все меньшее количество людей. Если на Земском соборе 1682 года были представлены не только высшее духовенство, бояре, но и служилые московские чины – стольники, стряпчие, дворяне московские, жильцы, а также высшие разряды московских посадских людей, то к 1720-м годам все изменилось. «Общество», «народ», «собрание всех чинов» состояли, как правило, из наличного состава руководителей и высших чинов государственных учреждений: Сената, Синода, коллегий и некоторых канцелярий (всего от ста до двухсот человек). Появился новый влиятельный политический институт, новое сословие – «генералитет», включавший в себя фельдмаршалов, генералов, адмиралов, обер-офицеров гвардии и частично армии и флота. Именно такое «общество» вершило суд над царевичем Алексеем в 1718 году, обсуждало, кому быть императором в январе 1725 года, одобряло своими подписями Тестамент Екатерины I в мае 1727 года.

И вот подобное собрание, имевшее в период междуцарствия законодательную силу, одобрило и выбор верховников. Однако верховники утаили от высокого собрания, что составили кондиции, ограничивавшие власть новой императрицы. Как писал один из современников, верховники объявили лишь об избрании Анны, «не воспоминая никаких к тому кондиций или договоров, но просто требуя народнаго согласия», которое и было дано «с великою радостью»⁷.

План верховников был по-жульнически прост: представить Анне кондиции как волю «общества», а после получения ее подписи под ними поставить «общество» перед свершившимся фактом ограничения власти императрицы в пользу Верховного тайного совета. В этом и состояла суть чисто олигархического переворота, задуманного Голицыным.

Как только дворяне покинули Кремль, верховники засели за кондиции и стали, вспоминал Степанов, «те, сочиненныя в слободе (Лефортовский дворец находился в Немецкой слободе. – Е. А.) пункты читать, и многие прибавки, привезши с собою, князь Василий Лукич и князь Дмитрий Михайлович велели вписывать, а Андрей Иванович Остерман заболел и при том не был и с того времени уже не ездил»⁸.

Составив черновик кондиций и письмо к Анне с извещением об ее избрании императрицей, верховники распорядились, чтобы Степанов перебелил тексты и затем объехал всех членов Совета и собрал их подписи. Так и было сделано. Дважды пришлось ездить к Остерману. В первый раз он подписал лишь письмо к Анне и наотрез отказался подписать кондиции. И лишь когда пригрозили ему большими неприятностями, он подписал и кондиции. К вечеру все было готово, и специально назначенная делегация (В. Л. Долгорукий, сенатор М. М. Голицын-младший, брат фельдмаршала, и генерал Леонтьев), не дожидаясь утра, поспешно отбыла на почтовых в Митаву.

Хотя о существовании кондиций знал крайне ограниченный круг, утаить сведения о них не удалось. Было несколько подозрительных фактов, настороживших людей. Если поспешность с отправкой депутации в Митаву можно было объяснить необходимостью скорейшего обретения государством своего главы, то необъяснимы были заставы, выставленные вокруг Москвы. Они получили приказ всех впускать и никого не выпускать из столицы. Всех удивило, что другие города не были даже извещены о смерти Петра II. Можно представить изумление петербургских властей, узнавших о смерти самодержца из… доставленного много дней спустя номера «Санкт-Петербургских ведомостей».

Присутствовавшие на собрании 19 января удивились и отказу верховников провести торжественную литургию в честь новой императрицы. Между тем это понятно – ведь на ней пришлось бы объявлять титулатуру самодержца, а она, в соответствии с кондициями, должна была измениться коренным образом. Словом, все эти и другие факты не прошли незамеченными: по столице поползли слухи, что «господа верховные иной некой от прежнего вид царствования устроили и что на нощном, малочисленном своем беседовании сократить власть царскую и некими вымышленными доводами яки бы обуздать и просто рещи – лишить самодержавия затеяли»⁹. Их тайный план довольно быстро стал секретом Полишинеля. И почти сразу же противники верховников постарались известить Анну Ивановну о «затейке» Д. М. Голицына «с товарищи». 20 января три гонца – от Павла Ивановича Ягужинского, К. Г. Левенвольде и Феофана Прокоповича – разными дорогами, но одинаково устилая их деньгами, поскакали в Митаву.

Первым, раньше депутации верховников, достиг Курляндии гонец Левенвольде, и, когда 25 января князь В. Л. Долгорукий вошел в тронный зал Митавского замка, встретившая его герцогиня Анна уже знала обо всем, задуманном в Москве. И тем не менее она сразу же подписала все предложенные ей бумаги – расчет Дмитрия Михайловича полностью оправдался: Анна во что бы то ни стало хотела выбраться из захолустной Митавы, и не в ее положении можно было выбирать или спорить. И поэтому она послушно написала под кондициями: «По всему обещаюсь все, без всякаго изъятия, содержать. Анна».

1 февраля генерал Леонтьев вернулся в Москву, привезя с собой драгоценный документ, ограничивающий власть императрицы. На следующий день – 2 февраля – было назначено заседание Совета, на которое особыми повестками были приглашены сановники, чиновники, высшие военные «по бригадира».

Верховники не скрывали своей радости. В присутствии высших чинов государства были прочитаны кондиции и письмо Анны от 28 января, в котором она сообщает, что «пред вступлением моим на российский престол, по здравому разсуждению, изобрели мы за потребно, для пользы Российскаго государства и ко удовольствованию верных наших подданных», написать, «какими способы мы то правление вести хощем, и, подписав нашею рукою, послали в Верховный тайный совет».

В преамбуле кондиций Анна обещалась «в супружество во всю… жизнь не вступать и наследника ни при себе, ни по себе никого не определять». И далее следовало самое главное – положение об ограничении власти императрицы Советом: «Еще обещаемся, что понеже целость и благополучие всякаго государства от благих советов состоит, того ради мы ныне уже учрежденный Верховный тайный совет в восми персонах всегда содержать и без онаго Верховнаго тайнаго совета согласия: 1) Ни с кем войны не всчинять. 2) Миру не заключать. 3) Верных наших подданных никакими новыми податми не отягощать. 4) В знатные чины, как в статцкие, так и в военные, сухопутные и морские, выше полковничья ранга не жаловать, ниже к знатным делам никого не определять, и гвардии и прочим полкам быть под ведением Верховнаго тайнаго совета. 5) У шляхетства живота, и имения, и чести без суда не отымать. 6) Вотчины и деревни не жаловать. 7) В придворные чины как русских, так и иноземцев без совету Верховнаго тайнаго совета не производить. 8) Государственные доходы в расход не употреблять. И всех верных своих подданных в неотменной своей милости содержать. А буде чего по сему обещанию не исполню и не додержу, то лишена буду короны российской»¹⁰.