355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Евгений Сартинов » Убит по собственному желанию » Текст книги (страница 1)
Убит по собственному желанию
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 12:55

Текст книги "Убит по собственному желанию"


Автор книги: Евгений Сартинов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Евгений Петрович Сартинов
Убит по собственному желанию

Октябрь 1941 года, город Кривов, среднее течение Волги

Они спрыгнули с поезда, лишь только он притормозил у светофора. Куда они приехали, Олесю и Ивана сейчас ничуть не интересовало. В старом товарном вагоне они ехали двое суток, и эти октябрьские холода чуть не заморозили подростков до смерти. И скромные огни слабо освещенного вокзала были для беглецов как врата рая. Это значило, что они уже давно в тылу, здесь даже нет светомаскировки. Иван помог спрыгнуть своей подруге, та чуть ойкнула, и он тревожно спросил: – Шо, уже?

Олеся отрицательно мотнула головой.

– Нет, просто больно. Ногу подвернула. Есть хочется.

– Мне тоже. Пошли, пошукаем шо-нибудь насчет хаты та жратвы.

Они пошли вперед на слабые мерцающие огоньки.

Многочисленная семья Вороновых в это позднее время спала еще не вся. Семь человек, они занимали две смежных комнаты в старом, еще царских времен, городском бараке. В одной половине спали трое детей да их приболевший отец. В другой половине располагалась старшая дочь, и дед с бабкой. Только что пришел со второй смены глава семьи Михаил Андреевич. Сухой, тщедушный старичок, он до сих пор работал на заводе слесарем-лекальщиком, хотя и зрение было у него уже не то, и года. А виновата в этом была война, заставившая работать всех, кто мог держать в руках хоть что-то, что могло пригодиться для фронта. Михаил Андреевич мирно обсуждал со своей старухой, Василисой Антоновной, мелкие житейские проблемы, хлебал не очень сытный борщ, когда в дверь их квартиры осторожно постучали.

– Кто там? – спросила мать.

– Мы беженцы… подайте Христа ради.

Василиса Антоновна скинула крючок, чуть приоткрыла дверь. Рассмотрев жалкие фигуры подростков, она жалостливо вздохнула.

– Да, нам и самим тут есть нечего. Вот если только хлеба…

Михаил Андреевич сорвался с места, и, оттеснив жену, начал рассматривать попрошаек.

– Ага, сказала тоже. Хлеба! Тут самим есть нечего, а еще вас, дармоедов корми! Пошли отсюда! – И старик, не выдержав, послал нежданных гостей матом, а потом со злостью захлопнул дверь.

Тут же оторвала голову от подушки дочка.

– Ой, папа, вы вечно ругаетесь так громко. Дайте поспать! Мне вставать в шесть утра!

– Да спи ты, кто тебе не дает?!

– Вы и не даете. Вечно орете над ухом.

Наталья быстро уснула, также быстро уснула и Василиса Антоновна. Михаил Андреевич ещё долго ворчал и уснул едва ли не через час. А еще через час в узенькую щель между дверью и косяком протиснулось лезвие ножа. Оно плавно пошло вверх, и крючок только слабо звякнул, падая вниз. Свет полной луны падал в комнаты поверх скромных занавесок, и в этом холодном свете блеснуло лезвие ножа. Темная тень пошла по кругу, нанося один удар ножом за другим. Только одна из жителей комнаты после ножевого ранения вскрикнула, попыталась рвануться с кровати, но тут её настиг второй, роковой удар. Когда все затихло, Иван разжег керосиновую лампу, приоткрыл дверь и впустил в неё Олеську. Она прошла вперед и грузно опустилась на кровать, с которого недавно упало тело убитой женщины. Вокруг нее лежали трупы, но Олеське было не до того – она так устала, и так хотела есть, что могла думать только об этом. Кроме того, они насмотрелись трупов у себя на родине, под жерновами немецкого наступления. А Ванька уже убивал людей. Там, на родной Украине, этим же ножом он убил двух немцев, хотевших изнасиловать Олеську в его родной деревне. После этого они и подались в бега.

Между тем Иван шарился на кухне, собирая все, что могло послужить для них пищей.

– Олеська, иди исти, – позвал он.

Ту два раза просить не надо было.

– Вот, я сразу учуял дух борща! – Возбужденно говорил он, наблюдая, как его любимая ест. – Этот старик лается, а я чую – борщ в хате есть. А говорил еще, хавать у них нема. Зараза старая.

– Ты сам то поешь, – попросила Олеська.

– Я потом, главное – ты ешь. Вам двоим кушать надо.

Он и в самом деле поел после нее, потом начал собирать в наволочку все, что попадало на глаза: два оловянных подсвечника, алюминиевые вилки, пачку махорки, горбушку хлеба. Потом он начал кружить с лампой по комнате, выискивая в одежде убитых им людей деньги, ценности.

– Вот, есть теперь хоть немного грошей, – радостно сказал он, рассовывая по карманам ассигнации. – Одень вот этот кожушок, он теплее твой домины, – начал Иван переодевать свою подругу. – Та надо идтись отсюда.

А ту размаривало от тепла и сытости. Но Иван настоял на своем, и через полчаса, в четвертом часу ночи, они вышли из старого барака, и пошли, сами не зная куда. Луна скрылась за горизонтом, впереди была темнота, и только одинокая лампочка светила над какой-то дверью. Беженцы проходили мимо нее, когда дверь открылась, и из нее вышли двое, оба в синих, милицейских шинелях, при портупеях, в фуражках.

– Стой! – Скомандовал милиционер, идущий впереди. – Кто такие, что тут делаете, ночью?

– Мы, беженцы, от Гитлера ховаемся, мы с поезда… – запинаясь, сказал Иван.

– С поезда? Да поезда тут уже часа два как не останавливались.

– Мы спрыгнули с товарняка.

– Документы есть?

– Ести.

– Ну-ка, пошли на свет.

Их подвели к самому крыльцу, под свет лампочки. Иван полез во внутренний карман, но тут милиционер заговорил совсем о другом.

– Ну-ка, а это что у тебя?

– Узелок, – ответил Иван. – Тут скарб кой какой.

– То, что скарб, это я вижу. А вот это что такое?

Милиционер ткнул пальцем в пятно на наволочке.

– Это что-то похоже на кровь, – сказал второй милиционер.

– Да это у бабы моей прихода была, – нашелся Иван.

Милиционер засмеялся.

– У твоей бабы приход был месяцев девять назад, а тут кровь еще свежая.

– Порезался это я.

– То приход, то порезался. Крутишь ты что-то, брат.

В этот момент из темноты прорезались женские вопли, а через несколько секунд в круг света от лампочки вбежала одетая не по погоде женщина в халате, валенках и зимнем платке.

– Ой-ой! – закричала она с ходу. – Какой ужас! Там… там Вороновых вырезали, всех!

Олеська чуть охнула, и начала оседать. Лицо Ивана перекосилось, появилось выражение тоски, а большой кадык пошел вниз, словно он никак не мог проглотить что-то огромное.


Спустя двенадцать часов

– Подсудимый Михальчик, вы признаетесь в том, что убили всех этих семерых человек?

– Да.

Иван отвечал равнодушно, и в голубых его глазах не было ни страха, ни сожаления.

"Смазливый парень, иж, какой херувимчик", – подумал судья. В самом деле, черты лица у Михальчика были просто ангельскими: нос правильной формы, русые, кудрявые волосы, губы пухлые, от природы красные, словно накрашенные.

– Значит, вы убили их за то, что они не налили вам тарелку борща? – Спросил судья.

– Можна и так говорити.

– Ну, стариков. Женщин… А семимесячного младенца то зачем зарезал? – не выдержав, спросил прокурор.

– Чтоб вин не кричал. Олеська не может слухать, как вин они кричати. Ей их сразу бы жалко стало.

– А зачем вообще было их убивать?

– Олеська кушать хотела.

– Так она тебе даже не жена!

– Она моя коханая. Мы с ней слюбились еще до войны. От этого и с хутора убегли, и от немцев.

Тут судья не выдержал.

– Так вам, гавнюкам обоим по шестнадцать лет! Какие у вас еще там могут быть любови! Кстати, а где она сама? Почему ее нет в суде?

– Она рожает, – пояснил секретарь.

– В больнице?

– Нет, туда отвезти не успели, прямо тут, в камере. Там у нас Радзишевская сидит, акушерка. Ей дело шьют за хищение спирта, вот она заодно роды и принимает.

Судья немного смягчился.

– Роды, говоришь. Да, роды, это дело такое, что отменить нельзя. Придется ее помиловать. Все-таки ребенок, пусть хоть в зоне, но расти будет.

Секретарь был с ним согласен.

– В детдом его сдадим. Только пусть подрастет немного…

Не успел он это проговорить, как распахнулась дверь, и в зал зашел молоденький лейтенант.

– Товарищ судья, эта бешеная девка час назад родила девчонку, а сейчас рвется на суд. Закатила нам там скандал, биться начала о стену головой.

– Что ей надо?

– Сюда хочет, чтобы её тоже судили.

– Где она?

– Да тут, конвоиры её еле держат.

– Ну, так впусти!

Лейтенант развернулся, что-то сказал. Тут же в зал суда ворвалась Олеся. Длинные волосы были распущены по плечам, под глазами черные полукружья теней, губы искусаны от многочасовой боли до крови. Она была столь же юной, как и Иван, одного с ним роста и комплекции. Только волосы у ней были черными, так же, как и глаза.

– Что желаете сообщить суду, гражданка Коновалова? – спросил судья.

– Не он один убивал, это я убила троих из них.

– Час от часу не легче! – Ахнул прокурор. – Ты что мелешь, детка?! Тебе что, жить надоело? Знаешь, что за такое полагается по законам военного времени? Расстрел!

– Да, знаю. Я хочу умереть с ним.

И Олеська обняла плечи своего любимого. Не удержался и высказался конвоир.

– Вот дура баба!

Сказал свою реплику и прокурор.

– Что может быть между вами общего? Вы же дочь профессора Львовского университета, а этот ваш Михальчик – пастух безграмотный! Он вон, по-русски-то с трудом говорит!

– Я его люблю. И он меня тоже.

Прокурор махнул рукой.

– Ладно. Продолжайте.

Глава судейской тройки спросил:

– Вы подтверждаете свои показания, Олеся Коновалова? Вы и в самом деле убивали кого-то из Вороновых? – спросил судья.

– Да, старуху, младенца и этого парня на кровати.

Судья поморщился.

– Ну что ж. Никто вас за язык не тянул. Приговор мы огласим через полчаса.

Спустя полчаса в том же зале судья монотонно зачитывал приговор.

– … По закону военного времени приговорить обоих к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.

Еще через пятнадцать минут они стояли у стены во дворе комендатуры и целовались, жадно, ненасытно, до перехвата дыхания.

– Я не жалею ни о чем, коханая моя. Я ради тебя…

– И я, и я, любимый ты мой…

Вскоре рабочие, шедшие на завод на вторую смену, услышали из-за забора комендатуры длинную, грохочущую очередь. Никто не понял, что произошло, взрывы и выстрелы в Кривове звучали часто, рядом и полигон, да и в самом заводе была так называемая подрывная площадка. Так что этими звуками кривовцев было не испугать. Только к вечеру из ворот комендатуры выехала телега. На ней было что-то не очень объемное, прикрытое старым брезентом. И только когда дунул ветер, он чуть задрал тряпку, и одинокий прохожий увидел две пары босых, не очень чистых ног.

В это время в изоляторе КПЗ женщина непонятного возраста с суровым лицом нянчила заходящую криком дочку расстрелянной парочки.

– Ну-ну, что ты так кричишь, тебя уже ведь покормили сегодня?

– Акимовна, а дети ведь не один раз в день едят, а каждые два часа, – ехидно заметила одна из её соседок.

– А я откуда знаю? Я их никогда не рожала и не нянчила. Дай-ка еще рожок.

Она сунула в рот девчонки марлю с нажеванным хлебом, и та, почувствовав, что это пища, жадно начала сосать эту искусственную грудь. Акимовна этот энтузиазм одобрила.

– Ишь ты, как старается, как наяривает. Здоровая девка, активная. Заберу, я, наверное, ее себе, пусть у меня растет.

– Это зачем тебе на старости лет такая обуза, Акимовна? – поразилась подруга. – Тут думаешь, одной как бы выжить, а ты еще этот камень на шею вешаешь.

– Дура ты, Ленка. Это не обуза, это будущее мое. Ешь, ешь, малая. Кушай, расти.


Еще через два дня

– Так ты её точно, удочеряешь, Зоя Андреевна Акимова? – в который раз спрашивала Виктория Петровна.

Акимовна была решительна и сурова.

– Да. Право имею. Разве нет?

Доктор пожала плечами.

– Ну да, имеешь. Срок ты отсидела, судимость снята, можешь жить где угодно.

– Так что, заберу я ее себе? – Настаивала Акимовна.

– Ладно, бери. Сейчас я оформлю все бумаги. Нам меньше хлопот. Кстати, какое ты ей дашь имя?

– Какое может быть для неё имя? Только одно – Воля.


Глава 1

Наше время.

Этот день начался для старшего оперуполномоченного уголовного розыска майора милиции Ивана Михайловича Мазурова необычно. В девять часов утра в его кабинет вошла грузная, рослая женщина. Лицо ее, несмотря на массу прожитых лет, сохранило черты привлекательности. Правильный, чуть вздернутый вверх нос, большие, темные глаза, густые темно-русые волосы с изрядной сединой. Что было необычно, так это большой, поперечный шрам на правой щеке.

Увидев посетительницу Мазуров, несмотря на свой изрядный уже возраст и звание майора, встал. Высокий, широкоплечий, с длинным, чуть опущенным вниз носом, с густыми черными усами и столь же черной, без единого седого волоска шевелюрой, Иван Михайлович был уже ветераном в своем непростом, оперском деле. Это был не просто жест вежливости, не при каждой женщине Иван Михайлович вставал. Попадали в этот кабинет такие дамы, что и женщинами их назвать было сложно. Но эта просто заставляла встать одним своим появлением.

– Сиди, Иван Михайлович, сиди, – голос у гостьи был мощным, как у ротного старшины, чуть хрипловатым, но все же с женскими интонациями. – Я тоже сяду. Разговор есть, длинный разговор.

– Присаживайтесь, Воля Александровна.

– Не ожидал меня увидеть в своем кабинете?

– Нет. Никак не ожидал.

– Ну, по крайней мере, честно сказал. За то тебя и уважаю. Но пришлось вот и мне в ментовку по своей воле прийти. Вот как жизнь может все перекувыркать. Ты ведь у нас в городе, Иван Михайлович, пропащими занимаешься?

– Пропавшими без вести, – поправил Мазуров. – Да, это мое направление.

– Да, один хрен, пропавшие или пропащие, суть одна, – сказала Воля, раскуривая папиросу. Курила она «Север», другие папиросы просто не признавала. – Сашка пропал у меня, совсем.

У Мазурова высоко взлетели вверх брови. Сашка был одним из сыновей его посетительницы. Лет десять назад именно Мазуров первый раз отправил того в зону. После этого Сашка посещал тюрьму стабильно, как землю посещает восход солнца.

– Вот как! Он разве уже отсидел по тому обрезу?

– Да, от звонка до звонка.

– Давно?

– Месяц как откинулся.

– И после этого пропал?

– Ну да.

– Может, сотворил что да лег на дно?

– Не мочи мне рога, Михалыч. А то я не знала бы, что он сотворил? Он в мае, пятого, откинулся с зоны, заехал ко мне. Нинку, жену свою всю ночь дрючил, а на другой день рванул с другом, Коляном, в Луга. Сказал, что на недельку. Он рыбалку любил еще больше баб. Через три дня пришел от него один кореш, ведро карасей притаранил, сказал, что от Сашки. И все. Нет его нигде.

– А Колян этот? Что он говорит?

– А его тоже нет. Обоих как корова языком слизнула.

– А что ты по своим каналам нарыла?

– По моим каналам ни хрена нет. Что ты думаешь, я бы пришла к тебе, если бы что узнала?

– Да, это я что-то того…

Мазуров несколько сконфуженно засмеялся. Потом спросил:

– Ну, что оформлять будем?

Воля скривилась так, словно ее заставляли пить касторку.

– А без этого ты что, работать не будешь?

Мазуров развел руками.

– Не имею права, сама знаешь. Закон есть закон. Без бумажки мы какашки, а с бумажкой… Хоть и разыскное дело, не уголовное, но должен я его завести.

Воля думала не долго.

– Ладно, черт с тобой, давай ручку, бумагу. Что писать то?

– Сейчас, расскажу.

Она уже ставила подписи под каждой страницей, когда в кабинет вошел молодой, очень симпатичный парень. Что-то у него было от голливудского актера, не от какого-то конкретно, а от всех, вместе взятых. Высокий, широкоплечий, с правильными чертами лица, с высоким лбом. У старшего лейтенанта милиции, оперуполномоченного Юрия Астафьева был только один физический недостаток – глаза разного цвета, один голубой, другой – зеленый. Но это замечалось не сразу.

– Здравствуйте, Иван Михайлович.

– Привет, Юра. Опять опаздываешь?

– Да, автобусов долго не было.

– Юморист. Ты у нас в городе только на автобусах ездишь? А маршрутки не признаешь?

Посетительница оторвалась от бумаги, глянула на парня.

– Этот, что ли, Михалыч, твой новый опер?

– Да, Юра Астафьев.

– Наслышана. Хваткий парень. И симпатичный. Вот бабам то проблема будет.

Астафьев почувствовал себя очень неуютно под этим пристальным прицелом темных глаз. Воля тут же это отметила.

– О, он ещё даже стесняется. Да, зеленый, видно, у тебя еще оперок.

– Ничего, время придет – оперится, да еще как полетит, – отшутился Мазуров.

Воля снова начала что-то писать, потом отдала бумаги Мазурову.

– Вот, все, что ли, как надо?

Тот прочитал – кивнул головой.

– Да. Все нормально.

– Когда искать Сашку начнете?

– Сегодня. Сейчас.

– Хорошо, тебе верю, Иван Михайлович. Бывают менты. А бывают мусора. Вот ты мент – правильный мент. Бывайте вам счастливы.

Она поднялась, кивнула головой. Потом еще раз глянула на Астафьева.

– Ишь ты, а глаза то у тебя разные. Редкая штука. Большая забава для девок.

После этого она, неторопливо, как линкор из гавани, вышла из кабинета. Юрий не успел задать свой вопрос, как открылась дверь, и в кабинет ворвался майор Георгий Георгиевич Косарев, начальник уголовного розыска. Сорокапятилетний майор с лицом римского воина времен Цезаря, сейчас он выглядел удивленным до глубины души. Уже войдя в кабинет, он все продолжал оглядываться на коридор.

– Михалыч, говорят, что у тебя Воля была? – Спросил Косарев.

– Ну да. Не видел, что ли? Она вот только что, перед тобой вышла.

– Да видел, но я не верю глазам своим. Чтобы Воля сама, не под конвоем, пришла в милицию!? Когда такое было?

– А кто она такая, эта ваша Воля? – не выдержал, вмешался в разговор Астафьев.

Оба майора засмеялись и на два голоса начала просвещать молодого опера.

– Воля Александровна Касатонова, глава большого воровского клана.

– У ней мамка была знаменитая воровская маруха еще времен НЭПа Зоя Акимова.

– Да, и она родила Волю лет в пятьдесят.

– А, говорят, удочерила?

Мазуров отмахнулся.

– Да ладно, кто ей дал бы удочерить!? Ты чего? Она чуть не с царских времен в воровской жизни.

– Умерла она лет десять назад?

– Больше уже! Пятнадцать.

– А, ну да. И то хорошо пожила, лет восемьдесят.

– Больше! Чуть ли не девяносто.

– И кто эта Воля? Это, вообще, что – кличка? – не выдержал и прервал своих старших коллег Юрий.

– Зачем кличка? Это ее имя – Воля, отчество – Александровна. А так она многодетная мать.

– Ага, таких детей стрелять надо в роддоме, сразу, после родов, – зло скривился Косарев.

– Семеро детей, пятеро сыновей, и две дочери.

– И все как один по очереди топчут зону.

– У них на семью судимостей пятьдесят, если не больше.

– Сама Воля сидела раза три.

– Два.

– Три!

– Два! Я ее личное дело смотрел.

– А, ну ладно, два так два. Правда, все по молодости.

– Да, и каждый раз попадала под амнистию. Все время беременна была.

Эти «трудовые» показатели поразили молодого опера.

– Однако, та еще биография!

– А что она у тебя-то делала? – нетерпеливо бил копытом Косарев.

– Сашка ее пропал, – пояснил Мазуров.

– Да ты что!? Касатик пропал? Когда?

– С месяц назад. Уехал в луга с Николаем Савельевым, кличка Колян. И все. Ни того, ни другого больше никто не видел.

Тут Косарев озадачился.

– Сашка разве свое уже отсидел?

– Да, в чистую, от звонка до звонка.

– Смотри ты, как время идет.

– Это ты его брал в последний раз? – спросил Мазуров.

– Я. Забавно тогда было.

Мазуров усмехнулся.

– Это ты сейчас говоришь. А тогда вроде бы, и не улыбался даже.

– А что там было то? – изнывал от нетерпения Юрий.

Косарев несколько натужно рассмеялся.

– Да, надо было подругу жены, Веру, с любимой собакой отвезти к ветврачу. Едем мы по Соцгороду, смотрю, по тротуару идет Сашок, один, как перст. Я и говорю Вере: "Вот, один из моих постоянных клиентов". А она и заявляет: "А что у него под полой? Он там что-то прячет". Я торможу Уазик, подхожу к Сашке. А тот от меня бежать. Я за ним. Главное, у меня с собой оружия то нет. Все равно, кричу: "Сашка – стой!". Забежали в гаражи, а там вообще никого нет! Ну, день, гаражи все закрыты, там эта улица гаражная метров триста! Мы одни, лицом к лицу. Тут Касатик останавливается, выхватывает из-под куртки обрез и направляет его на меня. А у меня из оружия только кукиш в кармане. Сначала то я очканул, ну, думаю, все – отпрыгался, майор милиции. А потом ему говорю: "Сашка, ты что делаешь, брось оружие! Кому говорю". Бросил бы он свой обрез, или на курки нажал, не знаю, но тут Уазик наш подъехал. Там, правда, только водитель был и Верка со своей болонкой. Ну, Касатик все равно стволы вверх поднял и лапы тоже. Нехотя так. Потом уж я начал думать – положил бы он нас тогда с водителем с двух выстрелов, а Верке бы и приклада хватило. Но – подфартило нам тогда. Поднял он лапы.

– Сколько он получил тогда? – спросил Мазуров.

– Ствол чистый был так что полтора года. И то скорее за то, что он стащил его из дома бывшнего прокурора города Матвеева.

– Касатик у нас борзый, – согласился Мазуров. – Оружие всегда любил с собой таскать.

– Это кличка у него такая – Касатик? – Спросил Юрий.

– Да от фамилии. Причем наследственная.

– У Воли мужиков было штук пять, но она фамилию не меняла. Как была в первом браке с Касатиком, так и осталась Касатоновой. Тоже известный был в наших местах налетчик…

Этот поток воспоминаний прервал телефонный звонок.

– Да, Мазуров слушает.

– Иван Михалыч, Косарев у тебя? – спросил голос дежурного.

– Да, а что?

– У нас труп.

– Где?

– Железнодорожная шестьдесят восемь, квартира сорок. Колодников уже выехал, если хочет, то пусть берет Сычева и едет туда.

– Ладно, передам.

Мазуров быстро записал данные на листок, и подал его Косареву.

– На, вот беги, Георгиевич. Свежий труп там тебя ожидает.

Майор скривился.

– Вечно, от тебя, Михалыч, одни хреновые вести. Вот ни разу не сказал, что господин майор, вас по телефону вызывает красивая женщина, она уже вся изнемогает в предвкушении моего появления.

– Ага, а Нинка ждет, чтобы обломать о тебя последнюю скалку.

Косарев многозначительно покрутил пальцем перед глазами разыскника.

– Не надо! Это об тебя скалки Елена обламывает, а моя держит меня в строгом ошейнике, но на длинном поводке. Так, куда мне ехать? Железнодорожная шестьдесят восемь, этот «Гроб», гадюшник, квартира сорок. Что-то мне адрес этот знакомый.

– О, так мне тоже в этот дом надо! – Оживился Астафьев. – Там в пятнадцатой квартире свидетельница по Михеевой должна жить.

Мазуров так же заинтересовался.

– По Михеевой? Давай, езжай! Там все сроки уже истекли, продлевать надо. Не дай боже прокуратура чухнется, нам же вставят по первое число. Иди.

– Поехали, подвезу, студент! – Согласился Косарев.

Когда мимо Воли, дожидавшейся вызванного такси, с характерным воем промчалась милицейская машина, она немного вздрогнула и поморщилась. Для того, чтобы отвлечься, Воля не стала доставать очередную папиросу, а кинула в рот конфету, мятный леденец. И в памяти почему-то вспыли уже очень далекие, послевоенные года.


1948 год, осень, Москва

Акимовна ногой пододвинула ящик, усадила на него дочь, поправила темную козью шаль.

– Сиди тут, никуда не уходи, – велела она, сунула в рот дочери мятный леденец, положила перед Волей небольшую, засаленную тюбетейку, перевернула ее и скрылась в рыночной толпе. Народ, одетый бедно и однообразно, в стареньких пальто с широкими воротниками и огромными пуговицами, в вытертых шубках довоенной поры, а большей частью в шинелях, телогрейках и сапогах, хороводился вокруг девочки в поисках того, кто мог что-то купить, и того, кто мог что-то продать. Закутанная в шаль девчонка редко привлекала к себе внимание, но уж если привлекала, то надолго.

– Смотрите, Алексей Петрович, какие удивительно красивые глаза, – услышала Воля над своей головой мужской голос.

– Да, Игорь Викторович, согласен. Редкой красоты глаза, и вообще, лицо очень красивое, – согласился второй голос. – Такое только рисовать и рисовать.

Воля подняла глаза. Перед ней стояли два человека, одетые для тех лет довольно богато. Один был в стильном сером пальто с тросточкой в руках. На голове была одета не по холодной погоде широкополая шляпа. Второй же, полный, с круглым, смешным лицом, был в белых, катанных пимах с галошами, в белом же, романовском полушубке и такого цвета и материала шапке-ушанке.

– Мне кажется, что из этой девочки со временем вырастет удивительная красавица, – сказал первый из друзей.

– Судя по лицу – да. Только вот выживет ли она вообще? Судя по пустой тюбетейке ей приходиться туго. Ладно, пошли, Игорь Викторович. Надо же нам купить этого злосчастного гуся.

– Сейчас, – кивнул его молодой спутник, и, пошарив в карманах, кинул в тюбетейку несколько монет.

Пара удалилась, хотя молодой мужчина еще пару раз оглянулся на красивую девчонку. Они уже не видели, как из толпы выскочил низкорослый шкет-беспризорник, сгребший все монеты и снова нырнувший в толпу. Девочка на это просто не обратила внимания. Вскоре к Воле подошла Акимовна.

– Ну как ты тут. Не замерзла? – Спросила она, заботливо поправляя шаль.

– Нет, – еле слышно прошептала Воля. Со стороны это смотрелось весьма трогательно. Только никто не заметил, что в это же время Акимовна сунула в руки приемной дочери только что украденный ею кошелек. Девчонка на ощупь, очень ловко выудила из него все деньги, вплоть до последней копейки, и отправила их в специальный кармашек на шубке. Кошелек она вернула Акимовне, и та, отойдя чуть в сторону, незаметно выкинула его в урну. Все это было привычно, отработано. Но минут через пятнадцать, метрах в тридцати от Воли вспыхнул скандал. Сразу несколько женских голосов начали кричать что-то грязное, матершинное, и среди них Воля уловила голос Акимовны. Сорвавшись с места, она побежала на звук, и с разбегу врезалась в толпу. Как юла, она протиснулась в самый центр толпы, где милиционер в синей, форменной шинели держал за руку Акимовну. Напротив нее стояла грузная, пожилая женщина в не сходящемся на животе ватнике, кричавшая в лицо её приемной матери грубые и неприятные слова:

– Воровка! Сучье племя! Вместо того, чтобы работать, она, сучка, по карманам шарит! Я тут на заводе всю войну пахала, по четырнадцать часов, без выходных!…

– Сама ты сучка тыловая! Да я всю войну на фронте провела, в медсанбате! – Кричала в ответ Акимовна. – У меня же три ранения, контузия…

– Да какие у тебя ранения!? Вы документы у нее спросите, товарищ милиционер!

– Это у тебя надо документы проверить, корова толстая!

– Женщины, сейчас пройдем в отделение, и все узнаем, – сурово прервал перепалку милиционер.

– Зачем, куда вести? У меня что, кошелек при себе, что я обворовала кого?! – Спросила Акимовна.

– Да я сама видела, как ты вот этой тетке в сумку лезла своей поганой рукой! – Напирала пузатая старуха.

– Больше ты ничего не видела?! Может я и тебе в п… залезла. Карга старая!

– Пошли, – сказал милиционер и повел за собой Акимовну. К ним присоединились обе тетки. Вскоре, правда, та, с сумкой, отстала, но вторая продолжала настаивать на своем.

– Посадить ее надо, воровку! – Продолжала ворчать она, с ненавистью бросая взгляды на свою противницу.

– Сама ты воровка! Разъелась то, в тылу тут, пока я кровь там, на фронте проливала!

Они уже дошли до ворот рынка, когда в милиционера буквально врезалась Воля.

– Мама, мамочка, отпустите мамочку мою! – Закричала она высоким, тонким голоском. – Отпустите, а то меня опять сдадут в детдом, а там так плохо! Мама, мамочка, отпустите мою мамочку! Я умру без неё! Отпустите ее, пожалуйста! Отпустите! Я вас прошу!

Истерика Воли была натуральна, по щекам ее текли громадные слезы, она верещала на пределе голоса, переходя на вой, а иногда на хрип и кашель. Это было невыносимо, и сначала дрогнуло сердце у женщины.

– Господи, что ж так орать то! Это, что, в самом деле, твоя дочь? – Спросила она.

– Да, – ответила Акимовна, обнимая Волю. – Я ее уже в пятьдесят два родила. Одна единственная у меня радость осталась. Отец то ее на фронте погиб, у меня на глазах. Мы и расписаны не были. Сейчас вот мыкаемся с ней по всей стране. Ни дома, ни работы.

Она подняла на руки дочку. Ее заплаканные глаза были столь прекрасны, что женщина махнула рукой.

– Ладно, отпустите ее, товарищ милиционер. Жалко как-то ее.

– Как это я ее отпущу? – Возмутился тот. – У ней же при себе ни документов, ничего нет. Может быть, она преступница какая.

– Документы у нас у хозяев дома, где мы остановились, на Сретенке. Они нас пустили на квартиру только с условием, что я паспорт им отдам. Я продам вещи, что привезла из дома, и обратно в Саратов уеду.

Пока она рассказывала все это, женщина в ватнике исчезла. Это привело молодого милиционера в растерянность.

– Так, а что, заявителя не будет? – Спросил он, оглядываясь по сторонам.

Убедившись в этом, милиционер с досады сплюнул на снег.

– Ладно, идите, женщина, – сказал он Акимовне. – Но чтобы больше я вас здесь не видел!

Они разошлись в разные стороны. Акимовна на ходу сунула в рот Воле очередную мятную сосачку. А та спросила её:

– Я всё правильно делала, мамочка? Ты же так меня учила?

– Да, молодец, все хорошо. Вот тебе еще одна конфетка.

А метров через тридцать Воля снова встретилась с теми двумя странными мужчинами. Толстяк, пыхтя, тащил перед собой здоровенную тушу гуся. Второй, помахивая тросточкой, шел сзади, и посмеивался над ним.

– Ваша идея посмеяться над Аркадием Петровичем дорого вам обойдется, дражайший Алексей Петрович. Если вы не надорветесь, то непременно заработаете себе врага в лице члена правления союза художников, лауреата всех мыслимых премий товарища Гусева.

Тот возразил:

– Зато я подам ему на блюде его же самого, нашпигованного яблоками. Да еще сверху очки приделаю, чтобы он понял намек.

– Ну-ну! Это будет забавно. Я непременно должен при этом быть. Так что если вы не пригласите меня на свой юбилей, Алексей Петрович, я очень обижусь.

– Как это я могу тебя не пригласить, если ты меня полдня катаешь на своей машине ради этого проклятого гуся? Так что ты теперь не отвертишься от подарка, родной мой!

Они начали грузиться в машину, новенький, небольшой «Москвич», когда молодой щеголь снова заметил так заинтересовавшую его девчонку.

– О, и снова эти прекрасные глаза. А вы бабушка этой девочки? – Спросил он Акимовну, не отрывая глаз от лица Воли.

– Да, мама у ней погибла на фронте, а я вот одна ее воспитываю.

– Скажите, я вот хочу нарисовать вашу внучку, вы сможете прийти в мою мастерскую в районе Тверской-Ямской? Я плачу по триста рублей за час позирования.

– Мы не местные, я не знаю, где это.

– А давайте я вас подвезу, покажу, где это, может, сразу и начнем писать.

– Хорошо, поехали.

– Только вот завезем домой человека с гусем.

Через три часа Воля, в красивом, не обмятом клетчатом платье, сидела в мягком кресле в обнимку с большой немецкой куклой и тщетно пыталась бороться со сном. Художник, уже набросавший на холсте самое главное – глаза девочки, рассмеялся.

– Воля, Волечка! Воля! Открой свои волшебные глазки. Бесполезно. Засыпает ребёнок.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю