Текст книги "Ложь(СИ)"

Автор книги: Евгений Немец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

Помещение практически полностью заполнено. У дальней стены заняты все четыре бильярдных стола. У пула пятеро мужиков лет под пятьдесят, с водкой, оливками и рыбой в кляре. Они не столько играют (да и не особенно умеют), сколько гогочут над собственными шутками и хлыскают алкоголь. Следующий стол (десятифутовый русский) занимает юная пара – милые и трогательные молодые люди. Девушка в голубых джинсах, идеально сидящих на бедрах, и пестрой блузке. У нее черные, как смоль волосы до плеч, на лице выражение детской беззаботности. Юноша в светлой рубашке на выпуск и в черных джинсах. Когда он смотрит на свою спутницу, в его глазах вспыхивает умиление. Игра их волнует постольку поскольку, они больше поглощены друг другом. На их столике бокал с коньяком на донышке и какой-то коктейль. У третьего стола два парня лет по тридцать. Эти играют увлеченно, с переживаниями, радуясь забитым шарам или напротив, огорчаясь и ругая дерьмовый стол и ужасные кии, если шар в лузу не попадает. На их столике два бокала пива, к которому они не прикасаются – игра их волнует куда больше прохладительных напитков. Последний стол – двенадцатифутовый русский, на нем играют серьезные мужчины. Эти ничего не пьют, приходят ради игры, со своими киями и перчатками – профессионалы, завсегдатаи.

Одна из шести дорожек боулинга пустует, на остальных пяти подвыпившие игроки отчаянно пытаются выбить страйк. Три страйка подряд сулят приз в виде бутылки «Пять озер». Играющие мужчины, все поголовно, в строгих костюмах с распущенными узлами галстуков. У женщин в одежде тоже преобладает корпоративный стиль. Сразу видно, что никто из них не заезжал домой переодеться после работы – как только окончилось рабочее время, они выпрыгнули из кресел и бросились сюда, как школьники на перемену после звонка. Все они поглощены возможностью выиграть пузырь водки, при удачном броске вскидывают руки, как боксеры-победители, или воспроизводят энергичный американский жест «Yes!», словно насаживают своего босса на осиновый кол. Их лица при этом озаряются, а коллеги энергично хлопают в ладоши. Бросок, страйк, «yes!», Nunc plaudite! – теперь аплодируйте! И так несколько часов к ряду. Все же боулинг – тупая игра.

За столиками непосредственно бара люд более разнообразен. В центре гуляет местная элита в виде боссов среднего эшелона ТНК – Тюменской нефтяной компании. Эти ребята знают себе цену. Они ведут себя шумно, как и полагается вести себя людям, которые зарабатывают в десять раз больше простонародья, выполняющего ту же работу в мелких организациях. На их столе дорогой коньяк, виски, коктейли на основе текилы (для дам), не разнообразная, но дорогая закуска – что-то вроде заливного говяжьего языка, подкопченного муксуна или Сосвинской селедочки. Короче, закуска, которая должна подаваться к водке, но никак не к коньяку, или виски. На них дорогие костюмы, сотовые телефоны, стоящие половину твоей зарплаты, и пищащие не обычной трелью, а мелодиями из фильма «Бумер» или репертуара исполнителей, произведенных Фабрикой звезд. Спутницы этих товарищей пышногруды, стройны, не всегда симпатичны лицом и уж точно не обаятельны, но всегда хорошо и дорого одеты, с броским макияжем и ухоженными прическами. Это не жены – любовницы. А иногда и просто эдакие подруги для видимости. Для видимости того, что у мужика есть любовница. Потому что в их среде необходимость иметь любовницу определяется статусом.

Эти женщины и ведут себя соответствующе. Они гогочут над плоскими шутками своих спутников, откидываясь на спинку стула и запрокидывая голову, обнажая загар на шее и плечах, приобретенный в солярии. Поднимаясь из-за стола, блестят загорелыми коленками и вышагивают в направлении уборной. Высокие шпильки не позволяют им полностью расправлять ноги. Оно и понятно – солярий – это не тренажерный зал, он не добавляет гибкости суставам.

На противоположной стороне бара приятельницы жен этих самых боссов третьего эшелона уже звонят своим подругам, дабы по горячим следам прищучить измену. Чужуюизмену. Потому что сами эти приятельницы тоже с любовниками – не с мужьями. А те товарищи из ТНК прекрасно все это видят, понимают, что на них только что настучали, и растягивают губы в нахальную ухмылку, потому что им глубоко плевать. Они уверены, что ни одна здравомыслящая баба не бросит мужика с такой зарплатой. В их жизни, в их мировоззрении нет места для понятия любовь, в их понимании все измеряется в долларах… Ах да! Доллар нынче не в моде, конечно же в евро… Именно так – это автоматы по производству и растрачиванию денег, с единственным идеалом в голове – Москвой. Ох уж эта Москва!.. Там Мода, Культура, Гламур, Деньги! На этого идола они готовы молиться. Возвращаясь из командировки в столицу, они хвастаются приобретенными безделушками, и сияют, словно посетили Дельфийского оракула и получили божественное откровение. Хотя, все, что они посетили на самом деле – это пару ночных клубов. Богема местячкового значения. Блестящая, успешная, с уверенной походкой, на новеньких иномарках, с лозунгом на груди «Жизнь удалась!»… Десять лет назад, когда твоих денег едва хватало на пару бутылок «Слобожанского», подобный люд был вне досягаемости твоих возможностей. Паша–боксер, Паша–начальник рекламы АТМ–новости, при галстуке и с холеными пальцами – между вами была пропасть, вы были по разные стороны, по разные цивилизации. Сейчас эти Паши ближе, со многими из них приходится пересекаться по работе, можно завести знакомства, можно пить с ними виски (правда, не так часто, как они себе это позволяют), но делать этого нет никакого желания – они так и остались по другую вселенную. Все, что у них есть, не вызывает ни малейшего интереса. Все, что они имеют, похоже на пеструю целлофановую обертку, пахнет залежалым мусором. Если раньше они были вне пределов досягаемости твоих возможностей, то сейчас они вне пределов досягаемости твоих интересов. Они безнадежно скучны.

Молодежь за соседними столиками взирает на этот разгул с завистью и уважением…

– Жека, але! Ты что делаешь? – вопрошает Эдик, глядя, как ты сосредоточено разглядываешь посетителей.

– Что я делаю?.. Пишу…

32

Храм литературы – центральная городская библиотека, обзавелся новым фасадом и свежим ремонтом помещений. От широкого входа в шесть стеклянных дверей в обе стороны расходятся ступеньки, отделанные розовой плиткой. Ступени огорожены крашенными в черное перилами.

Ты поднимаешься по лестничному пролету, толкаешь стеклянную дверь, идешь по коридору в кабинет директрисы. Саша идет следом.

Директрису зовут Валентина Андреевна. Она смотрит на вас, продолжая говорить по телефону, жестом приглашает присесть. На вид Валентине Андреевне лет сорок пять. На ней строгий тесно-синий костюм, так же подчеркнуто строго выглядит ее лицо. На тебя директриса смотрит подозрительно.

– Это Евгений, – представляет тебя Саша, когда директриса кладет трубку. Ему самому представляться не нужно – они давно знакомы по каким-то производственным делам.

Директриса не спешит сказать тебе, что ее зовут Валентина Андреевна и растянуть лицо в доброжелательной улыбке. Вместо этого она заявляет:

– Ваше… так сказать, творчество! Там же один… фольклор!

«Ух ты! Какое серьезное начало!»

– Фольклор… хм… Ну, допустим, фольклор, как вы выразились, там присутствует только в одном рассказе, – ты говоришь спокойно. В сущности, тебе по барабану, что думает Валентина Андреевна о твоем, так сказать, творчестве.

– Ну не так уж и в одном! – заявляет директриса и снимает трубку. Потом поясняет уже спокойнее, – я сама не читала, поручила Антонине Васильевне… Сейчас ее вызову…

«Как они умудрились залезть на мой сайт и сразу наткнуться на единственный рассказ, содержащий ненормативную лексику? Только если специально искали…»

Входит худенькая стройная женщина в юбке ниже колен и черной облегающей блузке. У нее длинные черные волосы и острые черты лица, на носу очки с узенькими стеклами. Весь ее вид прямо кричит: осторожно, Интеллигенция!

Антонина Васильевна садится рядом с Сашей напротив тебя. У нее в руках черная папка, она кладет ее на стол перед собой. Она не здоровается. Не делаешь этого и ты.

– Там же почти все красным подчеркнуто! – заявляет директриса, чувствуя молчаливую поддержку своего сотрудника.

«О-па! Учителя проверили мое сочинение!» – происходящее начинает тебя забавлять.

До тебя вдруг доходит, что черная папка, которую принесла Строгая Интеллигенция, содержит твои распечатанные рассказы, исполосованные красной пастой.

– Можно взглянуть? – указываешь пальцем на папку.

Антонина Васильевна толкает папку в твоем направлении. Ты открываешь ее и видишь свой рассказ «Гриша Стройный» – алые росчерки под черными строчками. Ну то, что подчеркнута ненормативная лексика, это понятно. Но вот это: «Мы обсасывали этот момент некоторое время…» – выделено слово «обсасывали». Ты сдерживаешься, чтобы не заржать в голос. Но улыбку утаить не удается, все же просачивается наружу.

Ты пролистываешь рассказ до последней страницы в надежде обнаружить в конце жирную двойку и размашистую роспись. Оценка, к сожалению, отсутствует. Далее распечатаны еще несколько рассказов, совершенно чистые от каких-либо пометок и алых росчерков. Ты вдруг понимаешь, что их уже никто не читал.

– Что ж, – говоришь спокойно. – Вы нашли у меня единственный рассказ, содержащий ненормативную лексику, и на этом остановились. Ну да неважно. Дело в том, что мы в данный момент позиционируем не рассказы, и вообще не делаем на них ударение.

– Да, – продолжает Саша. В настоящий момент он что-то вроде твоего литературного агента. – Наша цель популяризировать «Сказку», не рассказы.

– Но, если мы будем рассказать о творчестве писателя, – возражает Антонина Васильевна и переводит на Александра глаза, – мы должны будем хотя бы кратко описать и остальное…

«А это невозможно, потому что там один фольклор!» – тебе это начинает надоедать.

– Как я могу рассказывать детям или старикам о таких рассказах?! – негодует праведная Интеллигенция.

– В вашем списке, Антонина Васильевна, – начинаешь ты энергично, – между детьми и стариками не хватает нескольких пунктов. Где молодежь? Где люди среднего возраста? Я не пишу детскую литературу, не понимаю, зачем детям рассказывать о моем творчестве?

– Но целевая аудитория нашей библиотеки это как раз дети и старики…

Ты смотришь на нее, как на идиотку.

– Антонина Васильевна, вы хотите сказать, что в вашей библиотеке нет ни Лимонова, ни Генри Миллера, ни Чарльза Буковски? И никто их не читает?

Вопрос попадает в точку. Антонина Васильевна слегка тушуется, словно ей стыдно, что эти книги все же присутствуют на полках их библиотеки.

– Ну почему же… – мямлит она. – Есть. Для частного чтения пожалуйста… Все что угодно есть. И черная магия, и оккультизм…

«Господи! При чем тут оккультизм?!»

– Послушайте, – вклинивается в разговор Александр. – Мы уходим от цели нашей беседы. Понимаете, «Летопись последнего крестового похода» Евгения, это современная проза, в ней нет ненормативной лексики, и именно с ней мы хотим познакомить читателей нашего города. Это великое произведение!

Санек воодушевлен, он размахивает руками, показывая истинные размеры «великости» твоего романа.

– Саша, – говоришь с деланной скромностью, – полегче. Мне до великих еще далеко.

Директриса решает, наконец, поучаствовать в разговоре. Она говорит:

– С этим произведением мы не знакомы.

Саша тут же протягивает ей диск.

– Это электронный вариант, – поясняет он. – На сайте «Сказка» не выложена.

Валентина Андреевна принимает диск, кладет его на стол перед собой, накрывает ладонью, продолжает:

– Видите ли, обычно так, как вы хотите сделать, не делается. Антонина Васильевна вам сейчас расскажет, как все должно происходить.

Антонина Васильевна тут же открывает рот и продолжает реплику, словно они с директрисой отрепетировали сценку заранее:

– Писатели сначала печатаются в местных газетах. Они печатаются там лет шесть…

«Ни фига себе! Это называется брать измором?»

– Потом, если мы решаем, что это хорошая проза, мы печатаем их в альманахе союза писателей ХМАО.

«В альманахе, который расходится по библиотекам округа, и который никто в глаза не видит! Нет уж, спасибо!»

– Антонина Васильевна, времена меняются. Сейчас вполне возможно издать полноформатную книгу, не крапая шесть лет никому не нужные рассказы в местные газеты. Эти газеты все равно покупают только из-за телепрограммы. А потом им дорога – в сортир или на растопку. Так что меня возможность напечататься в местной газете не интересует.

Твой тон не очень-то нравится представителям союза писателей ХМАО, но тебе глубоко плевать. Ты вообще не понимаешь, зачем администрация города отправила тебя на эту идиотскую встречу. Ведь с первого же взгляда понятно – эта Интеллигенция перекисла и перебродила Достоевским, Толстым и Чеховым. При всем уважении к тем мэтрам, ты не считаешь, что литература на них и закончилась.

– Кстати, остальные рассказы совершенно не измараны красным. Что, с ними тоже что-то не так?

– Ну… у вас там есть и ваши мысли и… не ваши… – мямлит Антонина Васильевна.

– Как это понимать?

– Ну вот «Око Тьмы»… там есть мысли, которые я уже встречала раньше…

«Нет ни одной мысли, под которой греки не поставили бы свой копирайт, – вспоминаешь ты слова Тибора Фишера, и добавляешь уже от себя, – дура».

Тебе не хочется даже спорить, и так ясно, что даже «Око Тьмы» она попросту не дочитала. А если и дочитала, то ни черта не поняла. Потому что «Око Тьмы» – это не рассказ, это новелла, а в новелле главное оригинальность сюжета. Для того, чтобы написать всего-то семнадцать тысяч символов того текста, тебе пришлось изрядно перелопатить источники о тамплиерах. Сюжет «Ока» охватывает несколько столетий, ужатых в пять страниц формата А4. А эта Суровая Интеллигенция говорит о не твоихмыслях! Вот интересно, у нее самой есть собственные оригинальные запатентованныемысли?..

– В данный момент мы ведем переговоры с московским издательством о печати полноформатной книги, – Саша пытается вернуть разговор в нужное русло. – Речь идет именно о «Летописи последнего Крестового похода».

Саня нагло врет, но это так мило звучит!

– Это долгий процесс. Пока книга выйдет в тираж, может пройти полгода, а то и год. В это время мы хотели устроить презентацию книги в электронном виде – вот в чем суть наших посылов.

Директриса переводит взгляд с тебя на Александра, она в размышлении. Антонина Васильевна протягивает руку к папке и открывает последнюю страницу. Там приютились коротенькие столбики теста – стихи очевидно.

– Вот посмотрите, – обращается она к тебе. – Это пишет наш местный поэт.

Ты читаешь первые два четверостишия, потом в недоумении поднимаешь на Антонину Васильевну глаза.

– Вы знаете, я не очень большой спец в поэзии, но вот это, – указываешь в лист пальцем, – это плохие стихи. В них нет никакой ценности. Вы собираетесь печатать это в своем альманахе?

Если бы она сказала «да», ты бы встал и, непрощаясь, вышел. Ты бы расхохотался ей в лицо, и продолжал бы ржать в коридоре. Ты бы сказал, что этот их альманах полный отстой, мусоропровод, канализация, куда стекаются поседевшие пенсионеры–графоманы, и ты почтешь за честь в нем не печататься.

– Ну… нет… – Антонина Васильевна в смущении отводит глаза.

Она забавна и она боится, потому что чувствует в тебе силу, способную в одно мгновение разнести в пыль ее мировоззрение, которое Антонина Васильевна так долго и упорно взращивала всю свою интеллигентную жизнь. Потерять внутренний стержень – что может быть хуже?

– Что ж, – вставляет директриса свое веское слово, – давайте сделаем так. Сначала мы ознакомимся с вашей работой, а потом уже продолжим беседу.

– Разумеется, – ты тут же поднимаешься, обрадованный возможностью прекратить, наконец, этот цирк. – До свиданья.

Вы с Сашей молча выхолите на улицу, садитесь в машину, смотрите друг на друга и закатываетесь хохотом.

– Господи, – говорит Санька, – двадцать первый век пошел, а они все члены по полкам прячут!

Никто из того союза писателей вам больше не звонит. Так мило с их стороны не принять тебя в свое сообщество!

Ах, Антонина Васильевна! Суровый страж Большой и Чистой Литературы. Как же понятны ваши стремления. У вас собственный взгляд, у вас опыт, за плечами тонны прочитанных книг, членство в Союзе писателей ХМАО, – как же можно на все это посягать?!

Ты мог бы опустить этого апологета правильнойлитературы до уровня, действительно ей соответствующего. Из принципа, или из чувства справедливости. Потому что в своем стремлении Антонина Васильевна мало чем отличается от безмозглого Толика – твоего соседа по квартире. Их роднит желание возвыситься над ближним своим, у них единый внутренний двигатель: жизнь есть борьба за власть. Да, ты мог бы поставить ее на место, но делать это нет никакого желания. Потому что, ломая чужую иллюзию, всего лишь утверждаешь собственную.

Вот они все – выставочная галерея работ Ее Величества под общей темой Человеческие Иллюзии. Валентина Сергеевна, производящая над тобой акт принудительного благородства. Мишка, краснеющий над обложкой порножурнала. Дядя Коля, спрятавшийся за бутылкой мутного самогона. Юный милиционер в вагоне электрички, укравший мысль, что весь мир – Ложь, и незнающий, что с этой истиной делать. Лена из Волгоградской области, маструбирующая над фотографией кумира. Маша Шар, уповающая на то, что ее проблемы разрулят туповатые коллеги. Проспиртованный Юра – «спец» экстра класса, от которого убежали бы все электронные приборы, если бы у них были ноги. Милая безобидная Света, ввергающая свою судьбу фазам Луны. Валентин Андреевич – рычаг управления, ежесекундно утверждающий собственную значимость. Тупой как буйвол, и такой же мускулистый Толик, списавший все свои жизненные неурядицы на немилосердный Злой Рок. Антонина Васильевна – несгибаемый страж окостеневшей литературы…

Тебе тридцать четыре, и ты всех их прощаешь. Ты отпускаешь грехи своему прошлому и настоящему, чтобы будущее отпустило грехи тебе.

33

С момента самостоятельного прочтения «Волшебника изумрудного города» прошло двадцать девять лет. Уже невозможно посчитать, сколько строк пробежали твои глаза за все это время.

Оранжевые Уитморы, матово-черные Тиборы Фишеры, бледно-желтые Эллисы, абрикосовые Кортосары. Маркесы, Паланики, Крусановы, Остеры, Бенксы, Орловы, Апдайки, Фаулзы… Разве всех перечислишь?

Книжные полки и стеллажи имеют тенденцию к росту. Книги, наверное, как клетки – они плодятся делением. И хоть жена и ворчит, они так и будут размножаться, пока не вытеснят вас из квартиры. Но без них невозможно. Без них уже никак нельзя.

Книга похожа на сундучок чародея. Выглядеть она может по-разному, но внутри… там всегда таится свой собственный мир. Независимый и самодостаточный. Полный неожиданностей, страсти, боли и счастья. Полный тоски, надежды, отчаянья и радости. Там людская жизнь, там смерть. Стоит открыть обложку – эту крышку сундучка, и мир выйдет из книги и войдет в тебя, осядет в сознании, отзовется в душе.

Эти бесконечные мудрые люди, написавшие все эти книги, сказавшие все до нас миллионами разных способов, придумавшие все крылатые фразы и глубокомысленные изречения… Среди обвалов и россыпей бесполезной породы человеческой глупости и невежества, среди бурелома сомнений и трясины безнадежности они так же собирали золотые крупицы знаний, эти миниатюрные правды, банальные и избитые, но не потерявшие актуальность за десятки тысячелетий. Они так же лелеяли их, теряли и обретали снова. Каждую из тех простых истин ты по сотне раз прочитал в чужих книгах, увидел в чужих фильмах, услышал от других людей, и не замечал – и не мог заметить, пока марафон не окончился. Пока хотел шагнуть в запредельное. А потом они вдруг стали такими отчетливыми и ясными. Так может быть, ваши вселенные схожи? Может быть вселенная всего одна?

А банальность – она остается банальностью до тех пор, пока не пропустишь ее через себя, не прочувствуешь, не потрогаешь руками, не попробуешь на вкус. И тогда становится ясно, что под обветшалой от времени и выщербленной страстями поверхностью скрывается колоссальный смысл. Чистый, первозданный, не нуждающийся в словах и объяснениях, неизменившийся за сотни столетий ни на йоту. Старые истины не ржавеют – всего лишь покрываются патиной. Прошелся по ним кусочком войлока и вот они уже снова сияют.

– Папа, что это? – спрашивает тебя твой пятилетний сын, тыкая пальцем в детскую карту мира.

Карта большая, метра полтора в ширину, с разноцветными материками и картинками животных на тех материках обитающих. Сегодня ты вернулся из командировки и вручил ее сыну. И вот уже полчаса он ее тщательно изучает.

– Страус.

– Что такое страус?

– Такая очень большая птица. Она не летает, только бегает.

– А это козочка?

– Нет, сынок. Это антилопа. Но они сестры.

– Папа, смотри, у этой рыбы палка из головы!

– Да, это рыба-пила.

– Мама! – кричит сын и убегает на кухню. – Наш папа все знает!

– Конечно! – откликается жена. – Иначе бы я за него не вышла.

Сын возвращается удовлетворенный и тянет к тебе руки.

– Пап, покидай меня. Три раза!

– Три? Что, целых три раза?

– Да, – он кивает себе в подтверждение, при этом у него очень серьезное и сосредоточенное лицо. – Четыре не надо. Три.

– Ну что ж… – ты берешь сына на руки и подкидываешь к потолку.

Он визжит от удовольствия и, поставленный на пол, сопит так, словно пробежал стометровку на время.

– Мама! – снова кричит он. – Наш папа самый сильный!

Жена заходит в комнату, чмокает тебя в щеку, обнимает, повторяет с улыбкой:

– Конечно, сынок. Иначе бы я за него не вышла.

– Смотри, что я тебе еще привез, – ты протягиваешь сыну пеструю книгу «Вредных советов» Остера.

У сына распахнутые глаза, приоткрытый рот. Он берет книгу двумя руками и не может оторвать от нее восхищенный взгляд. Жена смотрит на него с нежностью, говорит:

– Он весь в тебя. Так же повернут на книгах…

– Будет писателем? – спрашиваешь жену с улыбкой.

Она все еще смотрит на сына, спрашивает его:

– Малыш, ты когда вырастешь кем станешь? Писателем?

– Да, – очень важно и уверенно ответствует сын. – Я буду папой.

Уже давно у тебя короткая стрижка, а левое ухо избавлено от серебряных колец. Ты больше не ломаешь чужие игры, не пытаешься утвердиться, уничтожая чужие иллюзии. Желание Правды – это вектор войны, кровопролития, и даже смерти. А это не та цена, которую хочется платить.

Нельзя войти два раза в одну реку. Река другая, ты не тот, берега – и те меняются. Прыгая в воду, надо быть готовым к тому, что выбраться назад не получится, придется плыть до конца – до другого берега. И если в дороге не утонул, то, как ни крути, выйдешь совсем другим человеком. Изменившимся. И это правильно.

Ты переплыл свою реку и видишь, что на том берегу тебя ждут сын и жена. И нет людей, которых хотел бы увидеть там сильнее.

34

Марафон, начатый испуганным девятилетним мальчишкой, отдалил тебя от отчего дома на три тысячи километров, и привел вовсе не к большим и сильным людям, за спинами которых можно спрятаться, напротив – к милой, хрупкой и беззащитной женщине и шестилетнему карапузу с удивленными глазами. Это ты для них большой и сильный, и твоя спина защищает их от жизненных невзгод. Это похоже на притчу Борхеса о стае птиц, которые отправились на поиски своих птичьих богов, в дороге многие из них погибли или отстали, а те, кто все же добрались, вдруг осознали, что они и есть те самые недосягаемые боги. Шаг в запредельное состоялся, хотя и растянулся на двадцать семь лет. Это смахивает на затянувшееся самокопание, на психоанализ длиною в целую жизнь. Когда опускаешься на самое дно себя, и видишь, что это еще не все, что у этого дна имеется люк, открываешь его и ныряешь глубже. А потом еще один люк, и еще… Но чем глубже опускаешься, тем меньше находишь ответов. Потому что там, в иле человеческой души, нет никаких ориентиров, нет точки отсчета и системы координат. Ты не можешь быть даже уверен, что вообще куда-то движешься, а не барахтаешься на месте, с отчаянным желанием уцепиться за соломинку. И вот, открыв очередную дверь, ты видишь abyssus – бездну, и понимаешь, что, шагнув в нее, назад уже не вернуться – там сплошное черное безумие. И нет в той пропасти никакой Истины. Ровно, как нет и Лжи. Ее Величество сыграло с тобой последнюю злую шутку – она сама оказалась иллюзией. Королева самоудалилась из уравнения. А потому вопрос о выборе Истина – Ложь теряет всякий смысл. Вместо него появляется нечто совершенно иное, страшное, необратимое. А стало быть, пора возвращаться. Потому что те, кому не хватило сил на дорогу назад, заканчивали очень печально. Как, например, сумасшествие Георга Кантора, подарившего нам математику бесконечностей, или ствол ружья во рту Хемингуэя…

Nosce te ipsum – познай самого себя – опасное руководство к действию. Подвох в том, что такойпсихоанализ не заканчивается сам по себе, его можно только прекратить, как растянувшийся на годы ремонт в квартире. И если этого не сделать, сумасшествие или самоубийство станет лишь вопросом времени. Это похоже на слово «безнадежность». В этом есть что-то от необратимости энтропии. Это смахивает на первозданный страх – страх сам по себе. Наверное, это преддверие ада.

Необходимо было всплывать, выбираться, вернуться к системе координат и снова найти точку опоры. И ты открываешь глаза и чувствуешь щекой колено женщины – твоей жены. Марафон завершен. Финиш, coda, финал. Можно опускать занавес и гасить «юпитеры».

Стоило прожить тридцать шесть лет, покинуть отчий дом и уехать в другой конец «географии», чтобы положить голову на колени единственной женщине. Женщине, которая ждет тебя каждый день, каждую минуту, которая счастлива от одного твоего существования. Она родила тебе сына. Она гладит тебя по волосам и радуется тому, что твоя голова у нее на коленях, что ты в поле досягаемости ее руки, ее взгляда, ее дыхания, ее тихого счастья. В этом есть что-то символичное. Это смахивает на возвращение из боевого похода, когда еле живой и израненный в далекой чужой земле вдруг понимаешь – все, что ты в этой жизни совершал, ты совершал ради нее. Даже тогда, когда еще не догадывался о ее существовании. И может показаться, что в этом есть что-то банальное и примитивное, но профанация чувства говорит не об остроте ума, а всего лишь об одиночестве. Цинизм красноречив, но говорит он только о том, что марафон – бегство от мира, полного зла и агрессии, бегство в желании поймать запредельное, словно это пестрая бабочка, порхающая над июльским лугом – не завершено, не осознано. И еще это говорит о слабости. Да, именно о слабости, которая за словом «банальный» прячет страх перед полной открытостью, абсолютным доверим – сущности, на которых стоит, словно на плечах атлантов, любовь. И в этом есть что-то простое и правильное. Как в законе всемирного тяготения, как в танце березовых листьев в теплом июньском ветре, как в глаголе «обретать» после глагола «терять», как в удивленных глазах шестилетнего карапуза…

Вот он, этот коротышка, этот смешной человечек, копирующий твои жесты и повадки, строящий серьезное лицо, и уверенный, что его отец знает совершенно все, и что сильнее него нет никого в мире… Вот он прибежал и тянет к вам руки. Он просит, требует внимания. Он прижимается, он тонет в материнской ласке, словно в пуховой перине. Твоя жена – его мать, она тоже для него единственная женщина. Он обнимает ее за шею и заливается звонким беззаботным смехом. Большие сильные люди рядом, в вашем окружении он чувствует защищенность. Мир, полный зла и агрессии, отодвигается за ваши спины. Вы всецело в его жизни. Он всецело в вашей жизни. Это называется семья. Имя этому – любовь и забота близких.

Все же, этот марафон стоил того, чтобы его прожить. Он стоил того, чтобы добраться до финиша. Цель оправдала средства. На этот раз оправдала.

Июнь стелется под ноги густой травой, мохнатые одуванчики желтыми пятаками рисуют арабский узор на зеленом холсте. Солнце, насыщенно желтое, как те самые одуванчики под ногами, кутает теплом, словно махровым одеялом. Укрывает все – горластую детвору, играющую во дворе, пенсионеров на лавочках, случайных прохожих, дома и деревья. Небо, прозрачное, как горный родник. Чистое, отмытое вчерашним дождем до голубизны. Сверкающее, как счастье женщины, которая рядом с тобой. Безоблачное, как твое настроение.

Твоему сыну шесть лет, и он только что получил по шее. Он прибежал и тычется зарюмзанным лицом в юбку твоей жены. Она его утешает.

Цикл закончился. Цикл начался.

Ты улыбаешься.

Ищи, парень, обжигайся, страдай, обретай, теряй и снова ищи. Потому что, скорее всего, это единственный смысл человеческого существования. Впрочем, я не уверен.

14.10.2004 – 09.06.2006 г. © Евгений Немец