Текст книги "Ложь(СИ)"

Автор книги: Евгений Немец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

По любым маломальским вопросам Света бежит к гадалке.

– И что она тебе сказала? – спрашиваешь Светлану, после ее очередного посещения «оракула».

– Сказала, что как только начнется фаза молодой луны, все образуется.

– Я тебе тоже мог такое сказать. Она берет за свои сеансы деньги?

– Ты настроен враждебно. Нет, денег она не берет.

– Что, совсем за бесплатно лапшу на уши вешает?

– Если ей приносить подарки, она их принимает, – недовольно отвечает Светлана и тут же поспешно добавляет, – но она никогда не просит об этом.

– И что же ты ей даришь?

Света выдерживает паузу, в размышлении, стоит ли делиться с тобой столь деликатной информацией, решается, наконец:

– Последний раз я принесла ей бутылку «Hennessy».

– Ни хрена себе! Лучше бы она деньги брала, тебе бы это выходило дешевле! Слушай, Свет, ты со своими проблемами лучше ко мне обращайся. Я в фазах луны тоже разбираюсь, а коньяк могу и армянский пить.

Она улыбается и безнадежно машет рукой. В тебе она не видит спиритическое начало. В ее глазах ты в этом вопросе не компетентен. Да и как ты можешь, ты же программист!

– В субботу ставят «Пока она умирала», – говорит Света и следит за твоей реакцией.

Она всю жизнь собирается в театр. Если ты вдруг всучишь ей уже купленные билеты, она смутится и сбивчиво расскажет о важных запланированных делах-заботах. Позже будет искренне сокрушаться, что не попала на спектакль.

– Помнишь, у Достоевского… – говорит она и отпивает из бокала несколько добрячих глотков.

Если ты скажешь ей, что это вино никуда не годится, она выучит этикетку, и никогда больше покупать его не будет. О Достоевском она помнит по школе.

– Чехов – вот настоящая драматургия! – утверждает она и допивает до дна.

Все ее мировоззрение заключается в трех словах: «я интеллигентный человек». Спроси ее, что это значит, и она окатит спросившего взглядом, полным праведного негодования и презрения.

– Когда я смотрю на горизонт, мне вспоминается Рерих, – блаженно смакует слова Светлана.

Она смотрит в окно, застыв в позе романтического размышления, и жестом уставшей от поклонников актрисы подносит к сверкающим алым губам тоненькую дымящуюся палочку «Voque». Ты смотришь на горизонт и видишь заснеженные крыши двухэтажных деревянных бараков, а за ними черно-зеленную рваную полоску тайги. Ты не бог весть какой специалист в живописи, но помнишь, что Рерих писал горы.

У Светы большие и влажные глаза, можно даже сказать красивые. У нее стройный стан, на нее приятно смотреть. Но во всем ее виде есть нечто, что вызывает нежную жалость. Хочется погладить ее по голове, приласкать, словно ребенка, которому только предстоит узнать, насколько мир не такой, каким кажется.

«Ах, Светлана… я не буду рассказывать тебе, как нужно пить вино, и что писал Рерих. Я не буду объяснять тебе, почему я не люблю Достоевского. Я не буду говорить тебе правду, то есть я буду к тебе добр. Потому что доброта – это терпимость к чужой лжи, самообману и иллюзиям. А я не так уж и уверен, что со своими иллюзиями расстался полностью».

Валентин Андреевич – классический представитель современного делового человека. Тридцатипятилетний заместитель директора по техническим вопросам. Строгий костюм, всегда белоснежная рубашка, полосатый галстук, сияющие туфли. На любую производственную ситуацию заготовлена подходящая фраза: «Я не владею информацией», «Подготовьте проект документа», «Это ваша прямая обязанность», «Вы должны были сделать это вчера», «Предоставьте мне отчет о проделанной работе», и еще несколько, не столь частых в употреблении. У Валентина Андреевича колкий взгляд с претензией на проницательность и поджатые губы – инструмент сознательного подавления улыбки даже на безобидную шутку. Ну что вы! Чувство юмора на работе – вещь крайне неприличная. Валентин Андреевич держит дистанцию, словно недавно сдавший на права пенсионер за рулем «шестерки», на которую копил всю жизнь. Абсолютно ко всем сотрудникам обращается по имени-отчеству – панибратство недопустимо ни в каком виде! Даже отдел кадров иногда ему звонит, чтобы уточнить отчество, или фамилию сотрудника – это получается быстрее, чем открыть окно программы «Парус. Отдел кадров» и набить часть фамилии в строке поиска.

Валентин Андреевич никогда не уходит домой в положенные шесть часов, слишком много неотложных дел требуют его непосредственного участия. На планерках и совещаниях старательно все записывает в толстый ежедневник – не приведи господь что-нибудь забыть! К вечеру может быть раздражителен, и даже способен разозлиться. Перманентное внутреннее напряжение рано или поздно доведет до точки кипения любого. Хотя в проявлении той злости Валентин Андреевич забавен – глазки сверкают, лицо скорее обиженное, чем злое, голос срывается на высокие ноты. Говоря откровенно, злиться он не умеет. Впрочем, как и руководить.

Валентин Андреевич так усердно пытается быть не собой, что это вызывает улыбку. Даже его обходы кабинетов с целью выявления чаепития в неположенное время – все это настолько фальшиво, что хочется запустить в его гладко выбритое личико пончик с повидлом. Чтобы не перебивал аппетит. Всё в нем натянуто, всё притянуто за уши, всё не настоящее, какое-то не взрослое. Ему так отчаянно хочется соответствовать образу руководителя, который он, видимо, годами конструировал в своей голове, что, став теперь тем самым руководителем, шарахается от собственного естества. Потому что оно, это естество, надуманному образу совсем не соответствует. И все ради чего? Да чтобы из рычажка управления стать кнопкой контроля, чтобы сделать следующий шаг на тернистом пути карьерного роста.

Вот он открывает дверь кабинета, замирает и созерцает тебя, почти сползшего под стол. Это ты так сидишь в кресле – клавиатура на пузе, глаза уперты сразу в два монитора, а на тех мониторах разноцветные строчки кода. Два монитора – это хорошо, потому что они стоят немного под углом, и второй закрывает первый, если смотреть от дверей. Так что если кто-то неожиданно открывает дверь, в запасе есть пара секунд, чтобы свернуть «аську», почтовый клиент, несколько сайтов и Word с этим текстом, и открыть редактор Visual Basic.

– Евгений Александрович, как продвигается система анализа реестра платежей? – деловито вопрошает начальство.

Так и подмывает сказать: «Я не владею информацией!»

– Нормально, Валентин Андреевич, – отвечаешь ему, продолжая в комментариях между строк кода сосредоточенно набивать в обе руки всякую чушь. – Если не будут особенно отвлекать, то к завтрашнему вечеру закончу. Формат файлов поменяли в последний момент, пришлось треть кода переписывать. А его ведь еще и отладить надо… – для пущей важности ты многозначительно поднимаешь брови.

– То есть в сроки мы укладываемся?

– Разумеется.

– Хорошо. Завтра предоставьте мне отчет о проделанной работе. Я должен владеть информацией.

«Начинается!..» – думаешь с досадой. Ты всегда «любил» бесполезную писанину.

– Ладно…

Валентин Андреевич покидает кабинет, аккуратно прикрыв за собой дверь. Он удостоверился, что работа идет, и сотрудник всецело в рабочем процессе задействован. Больше ему ничего и не нужно. А ты вытираешь бесполезный набор символов из комментариев кода, сворачиваешь окно редактора Visual Basic и открываешь Word.

Всегда опасно, когда начальство думает, что твоя работа легко выполнима. Потому что в этом случае твоей работы будет становиться больше, а свободного времени меньше. Так что не стоит давать начальству повод для подобных умозаключений. Ну что с того, что программа, которой интересовался Валентин Андреевич, была закончена и отлажена еще вчера?

В этом свете высокий профессионализм инженера АСУ также не является благом, – когда все системы работают без сбоев достаточно долго, у начальства может появиться подозрение, что системы жизнеспособны сами по себе, и твое участие в их работе – дело сомнительное. Так что далеко не все аварии надо предупреждать, иногда полезно напомнить рычагам управления и кнопкам контроля, что ты не зря получаешь зарплату.

– Валентин Андреевич, у нас авария! Кассы стали, тарификация не идет, биллинг упал!

– Что?! Что случилось?!

– Выясняем, – заверяешь начальство, спокойно перегружая «железо» тарификатора в полной уверенности, что после этого, все заработает нормально.

– Держите меня в курсе. Я должен владеть информацией.

– Само собой!

Через пять минут докладываешь о выявленных и устраненных проблемах. Ты почти герой – спас систему от полного уничтожения, а заодно не дал опуститься своему профессиональному статусу.

Если ты и шестеренка в этом механизме, то выбирать направление и время вращения предпочитаешь сам. А остальные… пусть они думают, что ты такой же, как все. Немного ленивый, не особенно исполнительный. Пусть думают, что хотят. Они все равно по другую сторону.

30

Ты неторопливо идешь по лужам своей тридцать третьей весны. На редкость мерзко и слякотно. Небо затянуто серой мутью, время от времени пускается холодный ленивый дождь. В проемах между домами пешеходов караулит озлобленный ветер. Он выпрыгивает из-за углов, словно злой разбойник, срывает кепки и бейсболки, вырывает из рук зонты, норовит забраться под куртку и проверить карманы.

Туфли промокли, ноги стынут в мокрых носках, в голове вяло шевелится промозглая мысль, что в это время вполне возможно столкнуться на лестничной площадке с соседом, и столкновения этого лучше избежать. Ты останавливаешься в размышлении, где бы скоротать полчаса или час, ничего умного не придумываешь, обреченно вздыхаешь и плетешься домой.

Ты размышляешь о том, что вся проблема человеческих взаимоотношений не в эгоизме, а в непонимании своего эгоизма. Каждая фраза «ты не прав» на самом деле подразумевает другое: «мой эгоизм сильнее, следовательно, и правда моя значительнее». Дело не в количестве знаний, или жизненного опыта, дело в том, что это знание или жизненный опыт дают право быть выше. Дают право считать, что ты выше. А если интеллекта и опыта не хватает, а то и попросту наблюдается их полное отсутствие, то сойдет и грубая физическая сила. Кто откажется от желания возвысится над ближним своим? Жизнь есть борьба за власть – эту формулу никто не отменял.

Неоправданная агрессия, скупость и наглость, если все это сложить, а потом умножить на силу медведя и интеллект бурундука, получится Анатолий – сосед по квартире.

Толян стал коммерсантом еще в армии. Будучи водителем тягача на калининградском аэродроме ВМС, он продавал за пределы части все, что мог до той ограды дотащить. Через год службы у него уже были постоянные клиенты на бензин и солярку. Как-то заезжий поляк, такой же бизнесмен, как и Толик, заикнулся о реальной стоимости кортика – обязательного атрибута офицера военно-морского флота. Анатолий обдумывал операцию два месяца, потом таки решился. Кортик он спер, но шухер поднялся невероятный, потому как пропажа кортика похлеще утери автомата будет. Загреметь в штрафбат Анатолию не очень хотелось, поэтому кортик он закопал за аэродромом и больше о нем не вспоминал. Этот атрибут чести военно-морского офицера и по сей день где-то в сырой земле ждет своих археологов.

Неудача с кортиком не очень расстроила Толика, и через полгода он с подельщиком вскрыл какой-то склад и основательно перебрал зимний гардероб летчиков. Он спер и переправил в Польшу тридцать летных курток. Таким вот образом он и заработал свой «первый миллион».

Жить без неприятностей Анатолий не умеет. Наверное, и не догадывается, что такое возможно. Если он приходит в кабак, там обязательно будет драка.

– Та, бля, если бы не эти «афганцы», это самое! – говорит он и сверкает глазами.

Толян никогда ни в чем не виноват. Что бы ни случилось, это случается из-за кого-то.

– Я тебе сейчас докажу, что теща моя глупая, это самое, и злая. – Он начинает загибать пальцы. – Первое: это самое, не любит ни кошку, ни собаку, это самое. Второе: любимые передачи – это «Поле чудес» и «Любовь с первого взгляда», это самое…

Сам Толик смотрит вообще все подряд. Сидит перед ящиком с утра до вечера и со скоростью двадцать четыре кадра в секунду поглощает видеоряд из рекламы, ток-шоу, криминальных хроник, новостей и художественных сериалов. Смотрит так, словно это одна передача. В сущности, смотреть телевизор – это его основное занятие, потому как числится Толик предпринимателем, то есть, нигде не работает, и свободного времени у него всегда в избытке.

– Если бы теща у меня была бы нормальная, может, и я тянулся бы, это самое… – в задумчивости произносит Толик.

Ты смотришь на него оторопело.

– При чём тут теща?

– Да как причем?! Тесть бухает с утра до вечера, это самое. Теща дура и злюка, это самое! Какой я, по-твоему, должен быть?!

Вот так вот. Толику не создали среду, которая бы сделала из него человека. Кто-то должен был эту среду воспроизвести: государство, школа, армия, родители, жена, теща… Или может быть сосед по лестничной площадке, то есть ты? Но этот персонаж, слава богу, остается неозвученным. Короче, Толян ни при чём, виновны те, кто не сделал из него человека.

Свою жену Толик просто отобрал. Девчонка была замужем, он закрутил с ней романчик, а потом принялся безжалостно изничтожать мужа. Он бил его везде, где встречал. Без предупреждений и разговоров. Увидит за полквартала, срывается с места и бегом в драку. Несчастный мужичок, в конце концов, исчез из города.

Говорить Толику правду смертельно опасно. Он столько всего натворил в жизни, что не способен самостоятельно тащить собственные грехи, потому отгородился от них полностью. Изолировался, так сказать. И любой намек на причастность Толика к его же деяниям, будет автоматически вызывать агрессию. Это рефлекс самосохранения. Его иллюзия по-детски прямолинейна, над ней даже не приходиться задумываться. От Толика просто воняет его иллюзией. Додуматься до чего-нибудь серьезного Анатолию не позволяет врождённая интеллектуальная ограниченность, но это ему и не требуется, его вполне устраивает мысль, что вселенная гонится за ним по пятам и постоянно зловредно вмешивается в его жизнь.

– …это самое, злой рок меня преследует, – многозначительно декламирует Толик где-то услышанную фразу.

– Господь Бог во всем виноват, это самое… – хочется добавить за него.

Тебе тридцать три, и ты думаешь, что в декларации прав человека не хватает главного тезиса: каждый человек имеет первостепенное право на иллюзию и посягательство на это право является тягчайшим преступлением перед человечеством.

– Сосед, здорова! – сурово говорит Толик, выглядывая из-за двери своей квартиры. – Слушай, Жека, зайди на минуту. Я тут с компом запутался, это самое…

«Проскочить не удалось», – думаешь ты обреченно и плетешься распутывать Толиковы проблемы, зная, что распутать их невозможно.

31

Писать – странное занятие. Если кто-то спросит, зачем ты это делаешь, поиск ответа вызовет затруднение. В самом деле: зачем? В двадцать три писал, чтобы доказать всему миру собственную значимость. В двадцать семь, чтобы навести в голове порядок, причесать мысли и прожить за героев жизни, которых у тебя не было и никогда не будет. Но сейчас… Сейчас те причины потеряли свою актуальность. Они поблекли, обветшали от времени, а желание писать осталось, утвердилось и уже никуда не денется. Теперь в этом есть что-то от физиологической потребности, какой-то внутренней необходимости.

Тебе тридцать три, и ты понимаешь, что литература для тебя – это, вполне возможно, путь становления собственного эгоцентризма. Да, возможно так оно и есть, но разве это кого-то волнует? Ведь этот способ самоутверждения, наверное, самый дипломатичный и толерантный, самый безобидный и щадящий. Он оставляет свободу читателю: не нравится – не читай, не согласен – не читай, не приемлешь – выброси книгу, или напиши свою. Если, конечно, получится… Потому что, не смотря на всю профанацию искусства вообще и литературы в частности (которая усиленно культивируется в последнее время в России), ты все равно считаешь литературу чем-то возвышенным, эдаким сложным и хрупким инструментом, пользоваться которым может только профессионал высокого уровня и не дюжинного мастерства. Слово – оно может сверкать отточенной бритвой, а может парить лебединым пером. Оно может вырасти в Вавилонскую башню, а может превратиться в цунами и сносить города на своем пути. Оно может избавиться от первоначального смысла и существовать само по себе, оставив в глубоком прошлом народы, цивилизации, блестящие умы, его породившие. Слово способно убить, и может зажечь звезду. Может мерцать в сознании миражом, или стать абсолютом математической точности. И, пожалуй, самое важное: слово способно посеять в человеческом сердце любовь. А любовь… Наверное, из всех возможных вариантов это единственное, что может претендовать на Истину… И разве такой инструмент можно всучить в руки первому встречному?

Зачем же ты пишешь? Да потому что не писать невозможно. За долгие годы поисков слово незаметно стало частью тебя. Превратилось в мироощущение, словно глаголы «жить» и «писать» побратались, стали синонимами. Слово – оно сделало из тебя писателя.

Бокал холодного пива – хорошее начало вечера пятницы. И хорошее завершение трудовой недели. Особенно, если это пиво «Stella Artois», налитое медленной струей из фирменного кранчика, а не из алюминиевой банки. Есть несколько заведений, где можно порадовать себя тем напитком, но, как правило, выбор всегда сводится к одному-двум, в противном случае ты будешь вынужден весь вечер слушать заунывные восточные мотивы, или сорок минут ждать официанта.

Хотя, оставшаяся пара баров тоже не являются идеалом сервиса и примером height style music. Приходится довольствоваться тем, что эта музыка, по крайней мере, не раздражает. А официанты хоть и приходят вовремя, но все норовят всучить тебе совсем не то пиво, которое ты заказывал, а иногда и не ту водку. Очевидно, они с барменами на пару считают аксиомой, что человек на вкус различить алкогольные напитки не в состоянии. Особенно, если тот человек пьет уже не первую порцию. Ну ничего, пару скандалов по этому поводу заставили персонал заучить ваши лица и больше подобные эксперименты не устраивать.

Трель мобильного.

– Ну ты где?

– Иду в «Мегу».

– Буду там мин через двадцать. Сейчас дела доделаю и подъеду.

– Давай.

Снова звонок.

– Здорова. Какие планы?

– Все те же. Я уже турникет «Меги» прошел.

– Понял. Сейчас подтянусь.

Уже в помещении снова звонок.

– Жека, я тебя хотел на пиво вытащить. Ты на работе?

– Саша, я уже вытащился. Сижу и жду вас.

– Понял! Сейчас нарисуюсь. Ты в Меге?

– Ага.

В ожидании друзей подкуриваешь сигарету и зовешь официанта.

– Девушка, четыре бокала Стеллы, – смотришь на нее внимательно, – сейчас мои друзья подойдут, а они очень хотят пить.

Официантка понимающе кивает и чуть заметно улыбается, вроде как ей не нужно объяснять тягу мужиков к бокалу холодного пива в конце трудовой недели.

– Только, девушка, именно Стеллу, – ты смотришь на нее пристально, и вкладываешь в слова некоторую тяжесть.

У нее едва заметно дергается веко, она коротко кивает и спешно удаляется.

Ты смотришь ей в след и думаешь, что в России ничего никогда не изменится. Вчера эти бармены и официантки торговали двадцатирублевым пивом, чипсами и водкой ценой в полтинник, и так же пытались надуть покупателя на пару монет. А сейчас они в фирменных блузках и юбочках, с бейджиками на груди, с приклеенными американскими улыбками уверенно перемещаются среди стеклянных столиков на никелированных ножках и выглядят среди этого лоска из стекла, металла и мозаики разноцветных бутылок уместно, словно жили всю жизнь, чтобы в один прекрасный момент стать официантами, или барменами именно в этом баре. И все это благообразно, и смотреть на это приятно, если бы при этом вместе с белоснежными фирменными блузками, эти милые девушки надели бы новую сущность. Но, увы, этот атрибут в комплект униформы не входит. Мелочность, меркантильность, мещанство – основные пороки русского человека. Три «М» русской души. Как три кита, на которых держится все остальное. Мы можем часами говорить о духовности, а потом по-детски радоваться паре червонцев, на которые удалось облапошить ближнего своего… Те же милые барышни в белоснежных блузках, призванных подчеркнуть их чистоту и невинность – nitor splendens Pario marmore purius – белизна, сверкающая чище Паросского мрамора, с трепещущими ресницами над ангельским взором, с бейджиками на аппетитной груди: Маши, Ксюши, Наташи… их рейтинг вырос, следовательно, и воровать можно больше. Если в грязном ларьке на рынке она за день могла умыкнуть полтинник, то сейчас за смену всю пятисотку – колоссальные, черт возьми, деньги! Ох, воровала Русь, ворует, и воровать готова и дальше. И никакими институтами бизнеса эти три «М» из русской души не выковырять. Потому что русский официант чувствует превосходство над клиентом, если по этому клиенту не видно, что он первосортный барин. И неважно, что тот посетитель заказывает пиво по двести рублей и филе семги, если в его взгляде нет царственности, а в повадках шика, он для обслуживающего персонала суть объект наживы.

Девушка снимает с подноса четыре бокала и расставляет их на столе.

– Спасибо.

Она удаляется.

Эдик плюхается на стул напротив, жмет тебе руку, говорит:

– Ты чего на пиво уставился, как на чашу с ядом?

– Да вот вспомнил чего-то, как нас с тобой тут пивом траванули.

– А-а… – он берет бокал, осторожно отхлебывает, говорит, – не, нормально…

Потом припадает к бокалу губами, делает несколько жадных глотков.

– О-о-ой, – тянет он, возвращая бокал на стол и доставая из кармана сигареты. – День сегодня сумасшедший, дыхание перевести некогда было.

У Эдика все дни сумасшедшие. Да и вообще – это его стиль жизни. Если его существование становится размеренным, определенным и лишенным стрессов, с Эдиком может случиться срыв (в такие моменты под руку ему лучше не попадаться), его внутренняя энергия не находит выхода и начинает поедать своего хозяина изнутри. Наверное, его язва желудка – следствие именно этого явления. Короче, Эдик – это человек, который может существовать только в пограничной зоне, там, где постоянно случаются конфликты, перестрелки, а то и откровенные военизированные стычки с пулеметами, гранатометами и танками. Вот и сейчас, он с облегчением затягивается сигаретой, откидывается на спинку кресла, и сквозь усталость в его глазах явно проступает удовлетворение.

– А что, парни где? – спрашивает он.

Ты показываешь сигаретой на вход. Там стоит Саша и высматривает вас среди посетителей. Эдик смеется и машет Сашке рукой, тот замечает, направляется в вашу сторону.

Эдик работает начальником базы производственного обеспечения газоперерабатывающего завода. Для тех, кто Эдуарда не знает близко, может показаться, что у него очень странная траектория карьерного роста. Дело в том, что до того, как стать начальником той базы, он семнадцать лет крутил баранку директорской «Волги». И все эти семнадцать лет, как теперь убедились даже самые ярые завистники и злопыхатели, Эдик занимался совершенно не своим делом, потому что в должности начальника БПО он очень быстро всем доказал, что к этой работе подходит идеально. И если завтра карьерная лестница поднимет его еще выше, никого это уже не удивит. До своего уровня некомпетентности, как говорил социолог Питер, Эдуарду еще далеко.

Эдик почти ничего не читает, работа съедает практически все его время. На музыку ему и вовсе плевать – в машине он слушает радио.

– Вчера прикол был, – рассказывает Эдик. – Вечер уже часов десять, звонок в дверь. Открываю, стоит какой-то придурок. Говорит мне: «Ты сейчас начальник базы?». Говорю: «Возможно. Какие вопросы?». Он: «Поговорить надо». Я ему: «А надо ли?» А он: «Надо, надо…» и ломится в дверь. Я ему: «Але! Стоять!», за грудки схватил да выкинул на площадку. Он извиняться давай, да рассказывать, что они с Сухоруковым дела делали. Хотел, чтобы я с ним дальше газоконденсат налево сливал. Послал его… Короче, мне подельники Сухорукова еще долго мозг компостировать будут, я чувствую…

Сухоруков бывший начальник базы. Товарищ проворовался до точки, и легко простив своим кредиторам, исчез из города в неизвестном направлении.

Саша плюхается за стол, здоровается и отхлебывает пиво.

Санек частный предприниматель. Занимается поставкой оргтехники, компьютеров, а может и еще чего-то. Полную картину бизнеса Александра не знает никто. Трудовой путь Саньки сходен с трудовыми тропинками подобных коммерсантов. В начале девяностых, когда рабочий люд понятия не имел, зачем предприятия выпускают акции и что с этими бумажками нужно делать, он с товарищами пачками скупали все эти бесполезные для народа документы и везли в Москву, где и сбывали по реальной цене. Тусовался на бирже, имел неприятности с правоохранительными органами из-за валютных операций, тогда еще противозаконных. Помогал сестре открыть пивной бар. Etc.

Санек читает то, что ты ему всучишь – тут он всецело полагается на твой вкус.

– Ну как тебе «Американская дырка?» – спрашиваешь его.

– Слушай, отлично!

– Я знал, что тебе понравится.

Слушает Санька блюз, джаз и растаман–регги. И надо признать, это вполне хороший выбор.

– Башкирин-то где? – спрашивает Эдик.

– Ты же его знаешь, – говорит Саня и смеется. – Пока не помоется, не побреется и не погладит шнурки, в свет не выходит.

– Погладил уже, – говоришь парням и киваешь на вход.

Рамиль уверенно идет между столиков, в его походке целеустремленность, словно в конце путешествия ждет его не бокал холодного пива, а как минимум деловой разговор, сулящий несметный заработок.

– Але! – кричит ему Эдик. – Лицо проще сделай, а то пиво прокиснет!

Рамиль худой, как карандаш. От башкирских корней у него остались едва заметные восточные черты лица, в остальном же он обрусел полностью и окончательно. Читает только фентези, так что литературные вкусы у вас с ним начинаются и заканчиваются на «Дюне» Фрэнка Херберта. Слушает все что угодно (но в основном всевозможные электронные импровизации), кроме тяжелого харда, и, следовательно, пристрастия в музыке у вас с ним так же не пересекаются. Рамиль начальник партии геофизиков и, насколько известно, работал там всегда. То есть с момента окончания ВУЗ’а.

– Завозмущались, завозмущались, – сквозь улыбку бросает он и плюхается на последнее свободное место. – Ну чего, бездельники, как дела?

– Але! Кто тут бездельник!

Рамиль прикладывается к пиву, Эдик затягивается сигаретой, Санек приступает к рассказу о своих новых гениальных задумках. Саша генерирует проекты пачками, и ты всегда его внимательно слушаешь, потому что некоторые из них таки воплощаются в жизнь и приносят стабильные деньги. Рамиль тоже сочиняет способы дополнительного заработка, но его проекты либо вообще не жизнеспособны, либо сулят копейки, не соизмеримые временным затратам. Либо не требует вашего участия.

Ты смотришь на всех по очереди и думаешь, что все вы настолько разные, что объединить вас могло только чудо. Десять лет назад ты сидел с друзьями в дешевом баре где-нибудь на Клочковской, тянул разливное «Слобожанское» и думал, что рядом сидящие (многие из них) тебя понимают, и никогда не оставят в трудную минуту. Потому что трудных минут в то время хватало, каждая третья была не простая, и друзья твои не раз доказывали стойкость и верность. Но институт закончился, жизнь разбросала сокурсников по стране, и сейчас нет никакого желания кого-то из них искать, или даже поддерживать связь. Это были хорошие ребята, но объединяла вас вовсе не дружба, а всего лишь совместный отрезок студенческой жизни. А потом эта жизнь закончилась, и в океане вероятных жизнеустройств каждый поплыл в свою сторону. И сам ты забрался за три тысячи километров от того бара на Клочковской, обзавелся стабильной работой, семьей, и друзьями, так не похожими на беззаботных студентов далеких девяностых. Да, эти друзья совсем не такие, они не слушают музыку, которую слушаешь ты, не читают книги, которые читаешь ты, у них другие заботы, иные проблемы. В сущности, у вас нет ничего общего. Но это именно те люди, с которыми можно молча пить пиво и не чувствовать от этого напряжение или скуку. Наверное, это и есть то банальное и затертое до дыр понятие – дружба. Люди, которые много лет с тобой рядом и никуда не денутся в будущем, даже если судьба разбросает вас по планете. Люди, которым будешь слать весточку и на северный полюс и в раскаленную Африку, и с удовольствием получать ответы. И от этого простого понимания становится спокойно и чуток радостно, и хочется за это выпить. И ты говоришь:

– А не глотнуть ли нам СГБ?

СГБ – стабильный газовый бензин, который Эдик на своей базе заливает в огромные цистерны и отправляет куда-то по железной дороге. В вашем кругу СГБ еще означает сорокаградусный алкоголь.

– Я участвую, – тут же отзывается Саша.

– Я тоже, – добавляет Рамиль.

– Не, я пас. У меня вчера чего-то язва расшевелилась, – со скорбью в голосе произносит Эдик. – Вы давайте, без меня.

– Я займусь, – вызывается Саша, зовет официанта, заказывает бутылку «Старого города» и какую-то закуску.

Эдик ездит на «десятке», у Саши «девятка» (довольно потрепанная), Рамиль владеет каким-то смешным транспортным средством, что-то вроде «Оки», которое неизменно находится в нерабочем состоянии, а ты и вовсе перемещаешься пешком или на городском транспорте. Никто из вас не покупает одежду от Dolche&Gabbana, не обувается в салонах Prada. У вас однокомнатные квартиры и вы не просаживаете деньги в казино. Ваши родители – самый обыкновенный пролетариат, люди, не разгибавшие всю жизнь спины в тяжелой войне за светлое будущее, сломленные капитализмом и старостью, поникшие и уставшие. Нефтяные магнаты и боссы бандитского мира от вас так же далеко, как Остров Слоновой Кости от Уральских гор. На таком же расстоянии от вас Большие Деньги. Мир шика, гламура и роскоши – не ваш мир, и никогда вашим не будет. И это хорошо, это чудесно, потому что Большие Деньги требуют много времени, они требуют всевремя, которое может у тебя быть. Они хотят всего тебя. А это значит, что шестеренка должна крутиться с утроенной скоростью, к тому же успевать обслуживать сразу несколько машин. Да, в таком случае денег будет намного больше, но где при этом будешь ты? Кем при этом будешь ты? О чем ты будешь думать, кроме как о возможности заработать больше?.. Нет, тебе твоих денег хватает. И твоим друзьям их хватает тоже. Наверное, это единственное, что вас объединяет. Вот эта самая банальность: не в деньгах счастье.

«За вас, парни…»

– Ну что, за выходные… – бокалы звенят стеклом, и вот уже по желудку растекается коньячное тепло.