Текст книги "Лечение водой"
Автор книги: Евгений Москвин
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
Позже у Кости все скользят и скользят мысли – чисто по инерции – а мог бы он встречаться с Олей?..
Да если б меня любили, я б на две работы пошла!
Такого он еще ни от кого не слышал, ни от одной! «Да! Значит, она будет работать, а я мог бы всецело посвятить себя…
Выходит, мы могли бы жить вместе… Дружба, затем любовь… ну а потом мы могли бы и пожениться – почему нет? Я совершенно не против взять ее в жены… серьезная дружба… весь Олин вид…»
Ее кремовый плащ, строгий и стильный, но никак не официальный, будто как раз и настраивает на серьезные отношения. На всю жизнь.
И Оля – за литературное дело. Она готова пойти работать ради Кости.
Он вспоминает, как девушки исчезали каждый раз, когда узнавали, что у него нет денег. Кто-то сразу, кто-то через некоторое время. Одна напрямую заявила, что он тунеядец, когда поняла, что он «действительно намерен последовать своим словам и целиком посвятить себя творчеству».
«Это после полугода встреч!..» А он рассказывал ей от всего сердца, как это важно для него и думал, что она все понимает.
Но Костя не любил ее. Никогда.
«Я не любил девушек, с которыми встречался, – он сказал это Оле на мосту… и сейчас прибавляет себе мысленно: – Да и за что их было любить?.. Видимо, не за что».
И так вдруг становится приятен этот оборот… как лихо это звучит! «Видимо не за что!» – он опять начинает смеяться как в легкой истерике, и ходит минут десять туда-сюда и кривит пальцами. Не за что, не за что их было любить! – как прикольно сказать именно так – резко, независимо!
«Постой-ка… выходит, их интересовали только деньги? – и тотчас смех иссякает. – Нет, я не хочу так думать это неправильно – так думать это страшно ну просто не получилось… что тут такого?? Я просто всегда стискивал свою душу, всегда неправильно откликался на их чувства… и они не любили меня – дело совершенно не в деньгах…»
А Оля… это тем более другое! (Сама позвонила, сама!) Мысль скользит… неминуемая мысль, которая тут же уйдет… Оля ведь действительно то, что ему нужно. Если он станет с ней встречаться… возможно, она могла бы содержать его. Это ведь решит многие проблемы.
Скользит и скользит в голове.
Он мог бы почувствовать цинизм своих рассуждений, застыдиться, но Оля… ее белый плащ, то, как она говорит… да если б меня любили я б на две работы пошла. Как-то она располагает к таким надежным рассуждениям, и от них только хорошо, оберегающе.
Свои разговоры с Игорем я никому не поверяю… и все, о чем мы говорим… останется между нами, Кость.
Тихая внутренняя сила, прозвучавшая тогда в Олином голосе. И надежность – полная надежность. «Выцветшая красота» лица, белый плащ, надежно облегающий плечи. Левашов даже представляет себе, как кто-нибудь спрашивает Олю о нем. И она отвечает ровно то, что ответила Косте о… Меркалове.
Она никому не поверяет тайны.
«Боже, да с чего я вообще решил, что они встречаются? Она же мне позвонила сейчас! И всегда хотела общаться со мной!»
На секунду в мозгу скользит представление… словно он влюбил в себя Олю, а она бегает за ним. И ему азартно и смешливо от этой мысли. Опять он «властвует» над Олей, она бегает за ним…
Она сама позвонила!
…но это очень добрая «власть».
«Оля мне очень нравится…» – мысленно произносит Левашов. Так, будто выносит какую-то критическую оценку. Как… о литературном произведении? И дальше мысль лишь на секунду, но… «Оля была бы отличной женой, которая всегда бы поддерживала. И сейчас она тоже поддержит меня! В трудную минуту…»
Нет, они только друзья.
«Интересно… почему у меня совершенно нет влечения к ней?..» Да, это так. Опять все всколыхи внутри сходят на нет.
…Снова приходит на ум, что Оля рассталась с Меркаловым. Свобода, свобода… «Она встречалась с Игорем… а я не проявлял никакого интереса… так может, в этом причина? Я не проявлял интереса, поэтому…»
Конечно! Костя ведь всегда чувствовал, что нравится Оле. Но она же не будет делать первый шаг.
Он снова вспоминает о глубокой восточной силе Меркалова, которая вытесняет его душу – «я ребенок. Я просто маленький ребенок для него».
Но тотчас озаряется гордостью – его подмывает, подмывает внутри – озаренная, влекущая радость… лихое превосходство. Меркалов считает его ребенком, а вот те раз: «Оля с Меркаловым потому, что я не проявлял к ней никакого интереса…»
Ему невероятно гордо, самолюбиво…
«Нашла себе другого – глупая деточка – я же действительно, можно сказать, игнорировал ее».
IVНа следующий вечер Костя уже сам звонит Оле…
– Слушай, Кость… – просит она после часа разговора. – У меня тут рассказ один давно лежит… посмотришь?
– Дописанный?
– Да, но… хотелось бы твою оценку послушать.
Костя спрашивает: она хочет, чтобы он посоветовал ей, где это можно было бы напечатать?
– Да. Из тех журналов, где ты печатался.
– Хорошо, – соглашается он. – Но они региональные в основном… один из них в Ростове находится… Но я не могу тебя рекомендовать – просто понимаешь, я этого не делал никогда и… мое слово там не имеет никакого значения, Оль.
Он вдруг осознает… что невольно говорит это с интонацией… Уртицкого.
Да, это не просто слова его маэстро. Мое слово не имеет никакого значения. Костя понимает, что зачем-то скопировал интонацию Владимира Михайловича. Наполовину невольно, наполовину специально, – и Левашову это почти даже нравится.
– Конечно, я понимаю, – соглашается Оля. – Но ты мне скажи просто, куда это может подойти, я сама отправлю.
– Хорошо.
Минут через десять Оля скидывает Косте на ящик свой рассказ.
Левашов, вообще говоря, не очень внимательно относится к творчеству своих сотоварищей. Ему хватает студийных чтений, а если уж его что просят посмотреть сверх того – у него может месяцами пролежать. В результате он так ничего и не сделает – а все время будет только классику читать, для себя.
Но теперь у Кости… от общения с Олей такое расположение – и он сразу садится за ее рассказ. И все думает о ее надежном, захлёбном голосе, который поддерживает его по-дружески…
«Я теперь, видно, самой жизнью ориентирован на серьезные отношения… У меня не складывалось с девушками… но Оля…» Он чувствует, что должен вглядываться в нее, как в человека, по-настоящему…
жаркие извилины работают, работают в голове – как моторчики.
Он разом отгоняет всю эту чушь – «Надо просто помочь Оле, вот и все…»
Он не только прочитывает ее рассказ от и до, но еще и делает его скрупулезную правку – да, там есть что редактировать.
Отправляет Оле.
Уже полдесятого вечера… «Она, наверное, не сразу прочтет мое письмо…»
Костя идет на кухню, готовить себе чай. «Надо ее предупредить, что скинул?.. Нет, не надо, зачем… как зайдет, так и увидит».
Он заваривает, идет к себе в комнату.
«Сейчас я стану еще более усталым – от чая… Нет, наверное, надо все-таки написать ей. Я же целую правку рассказа сделал от и до!»
Да уж, Костя постарался не то слово.
И он пишет Оле смс.
«Спасибо! Я уже читаю!=)» — тотчас приходит веселый ответ.
«Ага!» – у него так все внутри и всколыхивается. – Ее, наверное, порадовало! Так я и думал».
Через две минуты он снова пишет Оле: «Может, я позвоню, обсудим твой рассказ?» Чувствует нетерпение…
Оля сразу же скидывает ответное смс…
«Ой, Костя, какое-то отравление! Не могу говорить, извини!»
Он таращит глаза на ее смс. У него все так и подскакивает внутри! Быстро, сбивчиво строчит ей: «Оля, что случилось такое? Не понимаю! С тобой все в порядке?»
Тотчас в нем эти два чувства борются: «У нее отравление – я должен проявить заботу? То есть позвонить!» Он порывается набрать номер… «…а с другой стороны у нее отравление она не может говорить, не может. Что же делать? В какую ситуацию поставила! Как же мне тогда проявить заботу? Не могу!..» – эти мысли – совершенно невольные, спонтанные.
«…Какое отравление – это все вранье, вранье», – смешинка, смешинка скользит и удивление. Он все таращится на дисплей мобильного. – А может и впрямь что-то случилось? Она не отвечает, не отвечает, отравление… Изобразила чтоб посмотреть мою реакцию… или с ней и впрямь что-то… – он же не знает ничего точно! – Как же быть, как быть? Позвонить? Выход…»
Строчит ей еще: «Оля, что с тобой такое? Ответь, пожалуйста! Я очень взволнован! Ты отравилась? Что такое случилось вдруг?»
Невольные, невольные чувства скачут внутри:
«Как же быть? Как выставить себя наиболее выгодно? Как показать ей заботу в этой ситуации?» Веселый, завлекающий интерес и удивление. «Она изобразила, играет, играет – это игра!»
И опять ему не приходит ответа.
«Что же делать? Позвонить?..» Невольное ощущение – как выставить себя выгоднее? «Это игра! Как показать ей заботу – я же должен так волноваться, что сразу должен звонить!»
Забавные, азартные смешинки роятся в мозгу. И… «Как любопытно это все! Но может, действительно, правда стало ей плохо… бывает такое, внезапно».
Наконец он находит выход. Пишет ей смс: «Оля, как же я хочу позвонить тебе! Но ты пишешь, что не можешь говорить! Оля, почему ты не отвечаешь? Что же делать!» – и он чувствует, будто вплывает в некую волну…
А сам в это время сидит перед телевизором… в душе все скачет, но он попивает чай и смотрит ток-шоу.
Наконец, Оля отвечает: «Костя, со мной все в порядке. Я действительно вдруг плохо себя почувствовала. Но сейчас немного отпустило и со мной рядом мама».
«Хорошо! Я так за тебя перепугался!» — пишет он ответ.
Да если б меня лю-би-ли, я б на две работы пошла!
«Она проверяет меня, проверяет! Какой я заботливый! – смешинки, смешинки скользят у Кости в мозгу. – И как я отреагирую смогу ли позаботиться… если я буду ее молодым человеком, а ей вдруг станет плохо, почему-то – ну всякое бывает! Отравление…
Но зачем?., она проверяет меня…
Но может, это просто совпадение?!
Или она это сделала, потому что я сказал, что…»
Я не любил девушек, с которыми встречался.
Нет, Костя, а вот это обязательное условие.
«Я постарался для нее, постарался. Рассказ отредактировал – ее это проняло!» – Ой, Костя, какое-то отравление! Она проверяет меня, проверяет! Как я буду заботиться о ней, если…»
Ну извини, я не живу с тобой…
«И она очень пристально наблюдает… какой я заботливый. Маленькая де-е-еточка…»
Ну извини, я не живу с тобой…
«Проверяет меня, проверяет…»
Так и вертится в голове непрестанный, азартный клубок.
Где-то через полчаса он скидывает ей смс: «Оля, как ты себя чувствуешь?»
«Раз она нездорова… естественно поинтересоваться, как она себя чувствует – спустя непродолжительное время», – думает он.
«Да вроде все нормально уже, Кость. Спасибо=) Я действительно очень рада твоему участию. Мне уже лучше – можешь, в принципе, позвонить».
«А это тебе не повредит?» — отправляет он смс; с предосторожностью. И опять внутри затаилась смешинка…
«Нет, звони. Все нормально. Я могу разговаривать. Голос только немного убитый=)».
– Что такое случилось с тобой? – спрашивает он. Настороженно и… слегка недоверчиво.
– Ой, у меня так бывает. Совершенно внезапно, – отвечает Оля. И он слышит нотку лихого веселья в ее голосе – ух, занесло! Как после борьбы или пробежки.
– Отравление? Совершенно внезапно?
А Оля говорит, что у нее больная печень, с самого детства, и поэтому время от времени бывают приступы. Если она съест что-нибудь не то.
– Так это и не отравление?
– Возможно. Я не знаю точно, что это было. Просто внезапно стало плохо.
– Понятно. Я… перепугался за тебя, – его голос уже очень серьезный.
Костя вдруг понимает, что в этот момент по-настоящему верит Оле.
– Да… ну может быть это не к месту сейчас. Я отправил тебе… ты видела?
– Да, видела, Кость. Огромное спасибо! Я учту все твои исправления.
– Хорошо, – по-деловому соглашается он.
* * *
На следующее утро… Когда ему после завтрака вспоминаются разговоры с Олей…
«А что, если вчера я не проявил к ней должной заботы… она сымитировала отравление – я должен был как-то теплее отреагировать? Что, если она сделала какие-то выводы?
Я не выдержал, не выдержал вчерашней проверки», – страх заворачивается в мозге, в тумане – Костя совершенно не в силах контролировать.
«…и я говорил ей на мосту, что не любил ни одну из тех, с кем встречался и вообще… ведь многие девушки отдаляли меня постепенно, на нет сводили отношения… что, если Оля так сделает теперь?..
После вчерашнего случая с отравлением…»
Костя болезненно затаивается внутри.
«Меня часто отдаляли не отвечали на звонки потом отвечали единожды потом совсем нет – пока я сам не прекращал… а-а-а… в этот раз точно так получится?
Но Оля ведь говорит что ее совсем не интересуют деньги.
Нет она может это просто так говорить чтоб утешить меня – мне ведь тяжко сейчас… на деле мои слова о девушках… что если они натолкнули ее на мысль – свести отношения на нет мягко отдалить меня…»
Перевозбуждение, резиновые прогибы, прог-г-гибы, нездоровая замученная тревога – он вскакивает, ходит, ходит по комнате – «я не выспался опять, больше никогда не смогу заснуть ни на час!., я вчера может слишком долго не звонил ей, узнав, что она отравилась, и не проявил…»
Мозговая лихорадка, нездоровый усталый страх… «мои глаза открыты целую минуту? Я не моргаю совсем?.. Да, да, Оля решила мягко отдалить меня, она так сделает!..»
В то же время… «Такая теплота между нами – вдруг. Стало быть, Оля стерпит все мои капризы…»
Потом он припоминает вчерашние чувства – как получил Олино смс об отравлении: «Я не мог не играть я ведь не знал ничего наверняка… Если б я никак не отреагировал то показал бы свою черствость и что мне наплевать на Олю и что с ней… у меня не было выбора я должен был писать ей так словно… а может она действительно не врала?» – но этот вопрос срабатывает в мозгу только как рефлекс…
«Я сказал Оле, что не любил ни одну из своих девушек…»
Нет, Костя, а вот это обязательное условие.
«И что любил я тех, с кем у меня ничего не было… Она могла втихую сделать какие-то выводы или обидеться но не сказать об этом… А ведь я не хочу с ней отношений – ну так зачем мне ее терять она просто друг. Она могла сделать выводы решить свести со мной отношения на нет…»
Болезненный клубок в голове.
«Она сама звонит… но, что если и в этот раз произойдет так, что… – болезненная, затаенная боязнь. – я и Олю потеряю точно так же как остальных. Что если…»
Затаилось, сосет, сосет под ложечкой. Ноющее чувство внутри – Костя прекрасно понимает, что обманывает себя и блажит. Они ведь вчера с Олей закончили на вполне положительной ноте, ничего плохого…
И вдруг больной, устало пиковый страх: «Я вчера не выдержал ее «проверки с отравлением» не стал ей сразу звонить проявил черствость – Оля точно решила прекратить отношения со мной… это ясно совершенно! Но просто не сказала напрямую! – мысль бежит-бежит, завернулась, – я только писал смс, звонить не стал – я не выдержал проверки – теперь она постепенно отдалит меня!»
Слиплись, слиплись извилины, толчками вниз, роится-завернулся страх, жарко ледяные, резиновые прог-г-гибы, прог-г-гибы в груди, вхолостую – вниз, вниз, клонит, клонит к телефону…
«…Надо проверить», – Костя хватается за телефон, строчит смс. -
«Оля, послушай, нам надо поговорить! Я тут кое о чем подумал – мне очень надо поговорить с тобой – можно я позвоню?» — отправляет он.
«…не могу, не могу, надо написать, немедленно поговорить с ней… Если ответит, что занята… значит, все ясно, решила прекратить общаться…
все женщины водили меня за нос, всегда…
…Попрошу ее утешить меня, надо мной так издеваются – кто же меня поддержит, кроме Оли?..»
Ему приходит ответ:
«Кость, я сейчас не могу говорить. Я на лекциях».
«Занята! – подскакивает в мозгу. – Я так и думал! На лекциях?..»
Нет, может, это только предлог!
«…ведь она могла бы написать, что позвонит позже. Или чтоб я перезвонил… нет, здесь что-то не то!»
И опять это приятное чувство, что он просто ноет и капризничает – «она изобразила вчера, изобразила отравление – а теперь я хочу покапризничать.
…За ее ответом что-то кроется, кроется! Она будет всегда теперь отвечать, что не может говорить! Все подтверждается, черт… Ведь если отдалить мягко можно почти не причинить боли. Она меня как бы пожалела этим. Она ведь хороший человек – который холит. Какой же у нее детский холящий голос! И поэтому сведет отношения мягко, не причиняя боли…»
Опять строчит Оле в нетерпении («совершенно не могу без нее обходиться!») -
«Ты занята? Ну все понятно, я так и подумал=(» — пишет с «грустным смайлом» в конце.
Оля отвечает:
«Да, конечно. Спасибо».
Костя смотрит на это смс…
Липкость извилин… в комнате – серый свет… льется из окна, в глаза. Липкие, тяжко усталые веки… «Вот как написала – «спасибо»… Не хочет общаться, что-то случилось!» – постукивает невыносимая нервная масса. Прог-г-гибается резина – тугая, усталая, в грудной клетке – ы-ы-ы-ы-ы1.. Залипание мыслей в мозгу – он с трудом осознает, что делает.
«А ведь с другой стороны мне ведь и хочется так думать – да…»
«Все понятно, теперь все точно понятно… она действительно на лекциях. Специально мне это написала. И раз ей было плохо вчера… как же она могла пойти на лекции – это неестественно, на следующий же день… но поскольку она это разыграла а я не выдержал проверки теперь будет тыкать мне своими лекциями – чтоб показать что я не выдержал – и больше общаться не хочет!»
Он толчками, толчками катится вниз – «мне и хочется катиться, блажить».
И он будто вплывает сознанием – приятно и больно – в «последнее, прощальное смс»:
«Оля, я все понимаю, да! Ты говоришь, ты занята. Что же тут сделаешь! Но я хотел сказать, что мне действительно было очень приятно с тобой общаться. И спасибо тебе за все. В любом случае, я ни за что не обижаюсь на тебя! Я все понял».
Поддаться прогибающейся резине в груди… это ведь так приятно поддаться, скатиться – написать это Оле наполовину специально, чтоб у нее было… чувство вины?
Он скидывает ей смс.
А она тотчас отвечает:
«Хорошо, расскажешь сегодня, когда созвонимся. Но страшно даже подумать, что ты понял из такого разговора!»
У Кости приятные капельки удовольствия – теперь уже он поставил Олю в «добивающееся» положение. (В ответ на то, что вчера вечером он ее… «как бы добивался» – проявляя заботу).
…Он как-то насмешливо и затаенно ждет, что она теперь будет «подъезжать» к нему… но вечером, когда слышит в трубке ее глубокий, мелодичный голос…
– Оля… я просто… я тебе там написал, но… – держа в руках трубку он чудачески и робко махает рукой.
– Ой, нет, Костя, ничего страшного… но я поняла, что общение по смс – это не вариант, – вкрадчиво и очень удивленно произносит Оля. – Просто не вариант!
– Ну может быть, да, но… не обращай, в общем, внимания.
– По телефону – да. По телефону – все нормально, – продолжает, между тем, она. – А по смс – вообще не вариант.
– Ну да, да, ты права, тогда будем созваниваться – это правильней всего. Да… но мне просто было не очень хорошо…
– Правда? – с глубоким участием спрашивает Оля.
– Опять стал думать обо всем.
Они разговаривают еще минут тридцать.
– Понимаешь, – от всего сердца произносит Костя в конце. – Мне просто не хотелось бы постоянно досаждать тебе. Своими проблемами.
– Ты мне не досаждаешь, – Оля слегка посмеивается, мягко и доверительно – совершенно не стоит, мол, ему куда-то отдаляться. Куда это он «собрался»? – хи-хи.
«Какая же она все-таки классная деточка!..»
А Костя ощущает крайнее, невыразимое облегчение – наконец-то развеялся страх и сомнения! «Можно их просто вычеркнуть. Мы будто перекрыли недоверие, страх, непонимание – этим разговором… как груз на другой груз? И нижний, негативный – растворился.
Теперь все хорошо, Оля рядом».
V…За всем этим общением он как-то почти и позабыл, что рассказал историю про Уртицкого Левченко. Впрочем, и там он уверен, что дальше это не пойдет – никуда, – ведь Левченко поклялся-побожился, что никому ничего не скажет. Юра так сипел в телефонную трубку свою клятву, от всего сердца – «да, на него можно положиться».
И напрасно Костя так думает, потому что Левченко на следующий день тут же и предал – передав Уртицкому полное содержание разговора. Костина история действительно была для него новостью, и ни в каких интригах он не участвовал… так что язык у него развязался толи из-за мягкого характера, толи просто случайно.
В результате когда Левашов в субботу приходит в студию…
Уртицкий опаздывает минут на десять, появляется с Левченко, который садится напротив Кости. Левченко сразу смотрит на Костю очень строго, но и чуть с юмором; с нарочито поджатыми губами. Словно того озадачивают глупости, заведшие, в конце концов, в нелепое положение.
Кажется даже, что Юра сейчас начнет начитывать поучения и наставления. Левашову все сразу становится ясно. Ну а Уртицкий садится прямо рядом с Костей, гадливо взглядывает на него и ехидно заводит свои большие глазки; белки у Уртицкого вмиг затуманиваются коричневой поволокой. И в продолжение следующих трех часов маэстро только и делает, что гримасничает, кривляется, сучит ногами и, гадко смеясь, издает горлом булькающие звуки – и после них сразу начинает быстро-быстро подпрыгивать, подскакивать на стуле – у Уртицкого будто слизь из кожи сочится, и он стряхивает ее на Костю, – весь исходит, весь.
При всем при том ничего не говорит Левашову, кроме одной-единственной фразы (как только тот вступает в беседу):
– Если вы эгоист, так хоть другим-то мозги не парьте, а! – одно и то же, десятки раз за вечер.
А Костя сидит и очень спокойно, непроницаемо терпит. (Ведь накручивать себя, домысливать, беситься и пр. он всегда начинает уже после любого случая или эпизода. А во время – напротив, сохраняет завидное спокойствие…) Он смотрит на Уртицкого, подпрыгивающего на стуле и слабо думает: «Он пытается теперь расширить какую-то трещину в моей голове… он поймал меня на трещине… Я прокололся и теперь уж все, мне не жить – и обратного пути нет… Я знал, знал, что ничего не выйдет… что все равно все пропадет. Ничего, ничего теперь не будет…»
То вдруг Косте начинает казаться, что Уртицкий что-то перекачивает своими подпрыгиваниями – булькающие звуки из горла. То толчет на одном месте – и ножки маэстро дергаются, дергаются, а большие глазки горят от лукавства и слизи… У Кости вдруг мысль, что Уртицкий… пытается сейчас изобразить земноводное из своей повести (вспоминает, что в конце по сюжету оно, кажется, забиралось на антресоли своей квартиры и жарко, искренне молилось Всевышнему – просило о справедливости и куда подевалась демократия, почему его не хотят признавать за человека в современном гражданском обществе).
– Если вы эгоист, так хоть другим мозги-то не парьте, Кость!
Если в этот вечер говорит кто-то еще, а не Левашов, и Уртицкому надо ответить, маэстро сразу стихает и начинает вести себя совершенно нормально. Но как только вступает Костя…
Даже странно – как это у маэстро получается так мгновенно перестраиваться.
Оля… да, Оля тоже здесь. Она смотрит на это действо, краснеет и, сверкая глазами, будто как щерится от ярости и негодования (ее светлые волосы туго зачесаны назад)… она не сводит с Уртицкого взгляда – но и все, больше ничего не делает.
Костя часто посматривает на нее, и ему становится чуть легче.
Остальные участники вечера сохраняют благоразумное молчание, слегка улыбаются в стороны, ничего, между тем, не понимая, – что такое вдруг случилось.
(Да, студийцы действительно и искренне никогда не замечали намеков и игр маэстро, если это не было адресовано лично им. Пожалуй, и Левашов далеко не всегда мог прочитать между строк. Что же касается «непонятных случаев» вроде этого – юные литераторы очень быстро все забывали, не выказывая особого интереса. И потом, с наводящими вопросами, припоминали смутно, нахмуренно – «что-то, мол, было, кажется; да». Но и все).
И после этого вечера никто не подойдет к Косте, не спросит, что такое произошло. (С другой стороны, он ведь ни с кем так уж близко не общается).
Но вообще – все дело опять-таки же в Уртицком. Он превосходно умеет после затуманить мозги и все замести (не то, что даже сказав, что не понимает, о чем речь), но просто увести в сторону своим поставленным голосом, высказывающим пространные и удивительно глубокие суждения о литературе; ловящим самую суть.
Лобова в этот вечер нет. Маэстро все булькает. Улыбки и многозначительное молчание вокруг. Один человек – Костя замечает – вообще ни на что не реагирует. Это Настя Ливчишина – она как всегда в темных очках, которые надевает от электрического света, и смотрит куда-то в сторону, странно креня голову, и изредка потрагивая золотистые волосы, длинные, ниже пояса; нервно. Но не потому, что поведение Уртицкого вызывает у нее неприязнь или дискомфорт. Костя догадывается, у нее неприятности… Но быстро выкидывает это из головы.
У него у самого неприятности.
– Если вы эгоист, так хоть другим мозги-то не парьте!
Уртицкий в пятидесятый раз издает горлом звук, похожий на шум в узкой трубе, дрожит всем телом, гримасничает, из кожи «сочится слизь», большие глаза туманятся и превращаются в гадливые щелочки. Он начинает мелкомелко подскакивать, толочься, сучить ногами, «стряхивать», «стряхивать» – все, все, теперь уж все; пощады, мол, не будет.
К концу вечера он даже вспотел от усилий и стараний, и его нос лоснится… такой граненый, что, кажется, внутри в переносице застрял хрящ………………..
……………………………………………………………………………………….
Вернувшись после домой, Костя сразу звонит Оле. (Они еще не говорили – Уртицкий ехал с ними в метро, и, хотя уже не поливал Левашова, глаза маэстро были по-прежнему гадостно затуманенными… Костя отворачивался к стене вагона, а Оля молчала и смотрела в пол). Потом, когда он уже ехал в поезде из Москвы, написал Оле смс, что, наверное, больше не будет ходить в студию; она ответила, что понимает его.
– Ни в коем случае никому не говори, что мы с тобой общаемся! – порывисто произносит Левашов в телефонную трубку.
– Хорошо, конечно.
– Никому!.. Хорошо?
– Да.
– Ну и что ты на все на это скажешь? – с ехидством и усмешкой спрашивает Костя.
Он как внутри шокового холодильника, в нервическом смехе… и сам этот холодильник и есть шокированный смех. Остановившийся…
Никакого холода. Он отрешен, витает и где-то… далеко-далеко… за тысячу километров вертится одна и та же мысль – «прохвост, вот прохвост… прохвост», а когда это вдруг чуть приближается, подступает к нему, это уже голос Уртицкого: «Если вы эгоист, так хоть другим мозги-то не парьте». Ненавистная змейка горечи.
Костя стоит перед столом.
«Если вы эгоист… эгоист… эгоист…»
Разговаривает по телефону. Весь последующий час он ни разу не ложится на кровать. Шоковый холодильник.
– Ну во-первых… Левченко меня сдал, – произносит он медленно и чуть не победно. – Ты согласна со мной? Это же очевидно.
– Да.
– Это же надо, а? Клялся, божился, что не продаст и… слушай, но я хочу тебе сказать, что когда ты мне говорила, что все наши разговоры останутся между нами… я почувствовал, ты действительно меня не сдашь. Я это знаю, что не сдашь.
– Да, это верно, Кость… ты мне можешь говорить все, что угодно, – крепко, тепло, вполголоса и серьезно проговаривает Оля. – Я… тебя не сдам.
– Да. Я это знаю, – подтверждает…
…А потом его вдруг разом расслабляет какая-то апатическая меланхолия… шоковый холодильник! – а-а-а!.. Уже никакого ехидства и насмешки – он говорит Оле, и у него как-то странно, сладковато заплетается язык:
– Знаешь, по поводу… Левченко. Да. Меня вот в такой как раз ситуации… посещает странное чувство. Я очень редко ощущаю его так отчетливо… как сейчас… – он вдруг понимает, что еще глубже уходит в отстранение, будто вплывает в него провисанием сознания… (но все так же стоит с телефонной трубкой перед столом). – Меня последнее время… последний год, может… стопорит, когда я попадаю в историю… надо бы изменить отношение к человеку… начать плохо относиться к нему… А мне это – нелогично, неестественно – как раз если есть на то веские основания… ну, в обычном понимании… понимаешь?
– Почему? – Оля выговаривает почти с раздражением; она едва прикрывает негодование, которое уже готово вырваться. – Ты о чем говоришь вообще, Кость?
– Нелогично, неестественно… потому что я все время чувствую, что если человек поступил со мной гадко, я должен был бы знать это заранее… С самого начала. А раз так не получилось, значит, и не должно быть плохого – значит, я все равно должен относиться к нему хорошо, – он выдыхает.
Потом уже начинает проговаривать уверенней:
– Просто мы не знаем будущих событий… но если бы не было временной протяженности, Оль, мы знали бы все… я имею в виду… если бы вся она сложилась в единственный миг… понимаешь? Тогда мы будем знать все заранее. Если нет времени, нет дурных поступков, о которых я узнаю только в будущем… потому что я должен был бы знать уже теперь. И нет перемены мнения – с хорошего на плохое. И лжи тоже, и маскировки, понимаешь? Это просто невозможно. Это как механическое следствие из того, что нет времени… Фигуры на шахматной доске… если все клетки соединить в одну, то негде будет расставить, можно поставить только одну фигуру…
На секунду он представляет себе квадратик на доске, высвеченный янтарным солнечным зайчиком.
– Невозможно причинить боль другому человеку. Получается, если человек сделает дурное, я и сейчас должен уже об этом знать. А следовательно, он не может сделать… И когда все же это происходит… у меня возникает диссонанс, правда! Это ощущение «подвинутости», Оль. Просто, что неестественно, даже нелогично изменить отношение к человеку… Я все время чувствую вот эту неудовлетворенность и что не стоит менять отношение… может вести себя… как прежде? Но этого не получается. Я ведь, наверное, не смогу вести себя с Левченко как прежде…
Он говорит, говорит… ощущает, что будто уже заговаривается, пребывая в ошпаренном шоке.
Ночной полумрак комнаты. Свет лампы над столом. Форточка отворена. В нее с темной улицы влетает холодный воздух, совершенно его не отрезвляющий. За стеклом виден силуэт порванной марли, такой сумрачный – наверное, обрывок дрожит на ветру, в тускло-синих фонарях ночи. На улице – ничего, кроме черной тьмы и этих фонарей, вживленных во тьму. Здесь, в комнате гораздо лучше. «…Она такая знакомая и приятная, я провел в ней столько времени, лет. Я так хорошо ее знаю… но с другой стороны… что я имею в виду? Я хорошо знаю свою комнату? Но я же все равно не смогу описать в точности рисунок дерева на полированном столе. По памяти, когда буду не здесь… А три тома старой энциклопедии на полке… синий, желтый, зеленый – слева-направо – но я ведь только сейчас «узнал» порядок. А ведь эти книги стоят уже много лет… совсем не знаю своей комнаты… как это может быть? Очень неотчетливо смогу описать… где какая вещь…»
