Текст книги "Лечение водой"

Автор книги: Евгений Москвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Глава 12

I

Левашов совершенно случайно позвонил Оле Назаровой. В этот же вечер…

У него вдруг вспыхнуло (среди всех кручений в мозге): Оля!

Но он же едва знает ее… «Ну а почему бы не позвонить ей? Она же…»

Ее тихая приветливая улыбка. Она тоже из студии, но появляется там через раз. Она пишет короткие рассказы… еще, кажется, повести иногда.

Костя знает: Оля ему тихо, молчаливо симпатизирует; очень.

«Позвонить ей? Зачем?»

Но он уже чувствует – опять словно катится в испарине по жарко-ледяному катку вниз! Не устоять! Можно и Оле рассказать!

Он подскакивает как ужаленный, бросается к телефону.

Оля, конечно, удивлена его звонку. Костя перевозбужден.

– Ты не представляешь, во что я влип… Это касается Уртицкого!

– А что такое? Ты же вроде с ним в таких хороших отношениях, Кость.

– О-о, да! Конечно!! Я тебе такое расскажу!

Он произносит тоном, будто она друг, с которым он общается уже много лет.

«Забавно! Откуда этот тон? Но это прикольно – так произнести».

Может, это от всей игры, которая вертится вокруг него.

Он хочет начать рассказывать, как вдруг Оля предлагает встретиться.

– Э-э… встречи слишком долго ждать, – говорит Костя.

Оля отвечает, что она действительно сейчас целыми днями занята, и завтра у нее лекции в институте с утра – в своем биологическом…

– …Но вечером, если хочешь, я могу отпроситься из лаборатории.

– Ну хорошо, ладно… слушай, это очень серьезно! Ты не представляешь, что случилось!

– Я понимаю.

– Слушай… а чё ты там такое делаешь в лаборатории?

– Ну, у нас там разная работа.

– Лаборатория не в институте? Отдельная?

– Да, отдельная. В основном, научные эксперименты… опыты. Как в любой лаборатории в общем-то. Вожусь с мышами…

– A-а… ну ладно, потом расскажешь.

«Чего это она вдруг так резко захотела со мной встретиться? – усмехается он про себя; после разговора. – A-а… чё-то ж такое было, по-моему…» – он посмеивается, вспоминая…

Прошедшим летом он устраивал сходку у себя дома; когда мать уехала на дачу. И пригласил Олю, но просто до кучи, потому что пара человек отказалось. Костя написал ей письмо, где просил еще и подругу прихватить – Юлю. С которой Оля как-то появлялась в студии. Юля Левашову нравилась; он подумал: «а что, если позаигрывать с ней?..»

И тут вдруг получает от Оли резкий отказ и приписку по поводу Юли – «ее ящик я тебе не дам, потому что знаю, она не поедет. Она не ездит к малознакомым людям».

Письмо Костю тогда удивило, но он быстро о нем забыл. Только сделал себе отметку, что надо при случае поизбегать Олю, пообижаться. «Что-то тут не то! Она же не спроста так ответила. Может, это совсем не нежелание контактировать?»

Но почему тогда Оля не приехала одна, без подруги?

Когда он на следующий день едет в Москву… все думает об Оле… Да, Костя знает, что нравится ей. Она такая скромная и тихая. Но она его тайная поклонница, он чувствует. И… «Только позвонил, сразу захотела встретиться!»

Но в то же время сам он не ощущает никакого влечения… Он вспоминает… «Какие странные у нее черты лица… как если надеть на красивое лицо блеклую маску… смотреть на лицо сквозь прозрачную бумагу?.. На красивое лицо… а у Оли – выцветшая красота».

Белокурые волосы.

Когда она приходила в студию, то садилась всегда неподалеку от Кости… И всегда улыбалась, когда он смотрел на нее.

В Оле есть что-то очень притягательное. Ее грация и какая-то детскость… Косте все время хочется называть ее «деточкой». «Она возится с мышами в лаборатории? Она и сама похожа на стильную белую мышь».

И никакой косметики – он не помнит, чтобы Оля ею пользовалась хоть раз.

Теперь у него невольный азарт… и даже спонтанные капли насмешливой власти над ней; легкое удовольствие.

Но это очень добрая «власть». Он тоже симпатизирует Оле, как и она ему.

Он все раздумывает, но как только у него уже готово появиться влечение… тут же будто затухает и гаснет – он так и не может ощутить никакого трепета. Даже не смотря на свое дикое перевозбужденное состояние. Очень странно. Абсолютная непроницаемость. И в Олином виде тоже – эта ее строгая серая или белая одежда… или светло-коричневая. А когда было лето, она приходила в студию в юбках из светлой брючной ткани и туфлях, в которые продеты резиночки.

Оля… влечение к ней?

«Она очень хороший человек – это по ней чувствуется! Она могла бы выслушать меня».

Встретиться, встретиться… но разумеется, Костя все равно невольно думает о свидании… у него только желание просто пообщаться с Олей. Как по-деловому, – и все ей рассказать.

Впрочем, когда они встречаются и идут по улице, он не сразу говорит об Уртицком. Поначалу – только об обстановке в литературной среде и о своих целях. Как он работает изо дня в день, как всегда раскачивается, если не может писать, и все равно усаживается рано или поздно…

Рассказывает он не для того, чтобы показать, как плохо с ним поступают – Костя вообще любит делиться своими «метаниями» и говорить, что серьезно занимается творчеством (даже и людям не из литературной тусовки; но те ведь его не поймут, он испытает отчужденность… очень хорошо!)

Но все же сейчас он делает это просто по привычке – Оля, в принципе, знает его достаточно.

– И ты понимаешь, Оль… во всех этих больших литературных премиях… в них же сидит одна бездарь, понимаешь? Они же ничего не добились! Но никого не пускают вперед себя… Я ведь говорил это уже неоднократно. Это просто наполнитель. Не прославившийся по-настоящему.

– Да, понимаю.

– Нужно всегда это помнить. А молодежные премии… Те, кто их получают, тоже ни фига не прославляются. Сказать тебе, как составляется список претендентов на премию «Феномен»? Я знаю, что он делается таким образом, что там виден победитель, – Костя произносит отчетливо, почти по складам. – Ну и жюри, которое его читает, управляемо таким способом, конечно.

Он еще ни разу не говорил этого никому. С ним кое-кто пооткровенничал – где-то год назад. Сейчас он просто выговаривается. Когда он рассказывает Оле, все время опасливо ждет, что та задаст очевидный вопрос: «А если б тебе дали эту премию, ты молчал бы?»…

– Да Бог с ними с премиями, – говорит Оля. – Дефолт какой-нибудь будет, и все эти премии посыплются, Господи…

«Нет, не Бог с ними…» – подавленно думает Костя.

– Да, конечно. В каком-то смысле, я согласен. Важно только то, как ты сам относишься к своему делу. И только само твое произведение. В долгосрочном периоде, так сказать. Но все же…

Уже почти темно и прохладно. Они идут мимо сияющих бутиков и праймов с длинноногими стульями и красными и белыми диванами. И пар, поднимающийся от чашек, облизывает чистые стекла. Он замечает за одним из столиков знакомую девушку, которую не видел уже года два. С еще одной, сидящей спиной. Он продолжает рассказывать Оле – о том, как пишет. С самого начала их встречи он чувствует внутри себя какой-то странный итог – что они встретились и разговаривают, как друзья; что они вышли к этой встрече, – долгими недомолвками. Все к ней шло… Но Костя как-то и внутренне борется с Олей – чувствуя ее симпатию. Почему-то ему хочется сохранять обособленность – рядом с ней… и говорить по-приятельски, но независимо. Не так, как говорят с девушками – и ему слегка азартно от этой «прохлады»…

Но все же – сближение, доверие.

– Именно поэтому нужно все время работать и совершенствоваться, – потом он начинает подробно описывать ей все свои метания.

Они идут рядом. И тут улица резко выходит на мост. Последний дом будто срезается – угол засвечен и затерт отражением от неоновых ламп под козырьком. Как мельхиоровый скол – и из него выходит низкий парапет с гранеными «подставками», на которых застыли внушительные каменные шары.

Тротуар узкий, и Оля выходит вперед. Костя говорит:

– Иногда, когда я раскачиваюсь, чтоб писать… мне, знаешь, иногда кажется, я клонюсь к полу, а у меня на спине высвечивается… что-то, я даже не знаю, что… я будто на коленях себя вижу… посреди комнаты. Потом я начинаю ходить туда-сюда, все так вертится. Знаешь, это просто…

– Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого, – Оля поднимает свою ладошку; будто резко ставит блок.

– Э-э… да. Но я думаю, ты хотя бы немного можешь представить, о чем я говорю. Я не работаю… я имею в виду, не зарабатываю – мое дело не приносит мне денег, а то, как все это устроено…

– Да если б меня любили, я б на две работы пошла, – с пронзительной расстановкой произносит Оля.

– Ты что, с кем-то встречалась, и тебя не полюбили?

– Да. Но я не хочу об этом говорить.

Костя говорит Оле, что не любил девушек, с которыми встречался. Ни одну из них.

– Нет, Костя, а вот это обязательное условие, – произносит Оля; строго и настойчиво.

– Любил я тех, с которыми у меня как раз не было отношений, – завершает он.

Они идут и молчат – некоторое время. Почему-то ему хочется отложить эту тему… чтобы продолжать чувствовать эту обособленность от Оли? Возможно. Но уже где-то у него внутри тихий, нетерпеливый… почти восторг. Он знал, он знал!..

Теперь они идут чуть медленнее и иногда останавливаются посреди моста. Из-за низкого парапета у Левашова начинает слегка кружиться голова – даже когда он не смотрит на темную воду внизу.

– Вообще-то я хотел поговорить об Уртицком.

– Хорошо. Что такое случилось?

– Не знаю вообще, зачем хочу тебе это рассказать… мы ведь с тобой едва знакомы… но мне теперь…

– Неважно.

Костя опять принимается рассказывать «историю шантажа». Оля на все это просто опешила – «у меня сейчас нервный смех начнется!»

Она всегда очень спокойна. Спокойствие ей и на сей раз не изменяет, но ее маленький нос розовеет, а в светло-серых глазах мелькает пораженный, нервный огонек.

– Какое право этот человек имеет вмешиваться в личную жизнь!

– Вот и я о том же.

– Боже мой! Нет, это просто немыслимо… личная жизнь неприкосновенна!

Потом Оля говорит, что Уртицкий ей тоже не слишком нравится, она не согласна с его вкусами – собственно, поэтому и появляется в студии редко.

Костя сообщает, что отправил на премию «Феномен» в этом году.

– Свой роман? Уртицкий ею заведует, да?

– В членах жюри пара его друзей. И я уверен, там многое зависит от него, да. Во всяком случае, сам Уртицкий все время пытается создать такое впечатление. И когда Лобов позвонил мне, он ведь сказал про премию…

Левашов хочет прибавить: «Чтобы я чувствовал себя под колпаком», – но так глупо и неестественно… говорить это о себе самом.

– …но сказал Лобов, что у них все по-честному, – с сарказмом заканчивает Оля.

– Вот-вот. И все эти интриги про Иру… теперь понимаешь, в чем вся фишка, да?

Пауза.

– Словом, ты повелся на все это.

– Пойми, я не мог иначе. Они меня заманили – я уже не мог обрубить. Кроме того, ты ведь понимаешь, я делаю это не для…

Он осекается и думает: как стоило бы сказать? – чтобы выиграть в Олиных глазах. «Не для того, чтобы встречаться с Ирой?» Эти мысли возникают интуитивно, против воли – из-за Олиных намеков.

– Неважно для чего, – она подытоживает совершенно без осуждения. – И ты звонишь Ире, врешь, что хочешь отношений, а на самом деле…

– Я уже и не звоню ей. Последний раз – четыре дня назад. Наверное, больше и не буду звонить.

– Имеешь мозги… Да, сколько же я сама мозгов… переимела. Только наоборот, что не хочу отношений.

– Н-да? А зачем?

Оля не отвечает.

– Я стараюсь держаться и не звонить, – говорит Костя.

– Ну вот. Держись.

Они уже перешли мост. Костя смотрит на Олю и вдруг думает – как хорошо, что они теперь встретились. Она в кремовом плаще и белой беретке; за ее ухом – звездочкой сияет далекий фонарь – возле темной воды, на протяженной набережной. «Я как будто всегда откладывал на потом отношения с ней, но теперь уже больше не буду откладывать. Теперь нет никаких странных преград».

– Пойдем обратно? – предлагает вдруг Оля.

– Куда?

– Просто обратно. По мосту.

Они идут назад, уже медленно, и Костя продолжает – тоже слегка замедленным голосом:

– То, что Уртицкий лезет в личную жизнь… У него это явный пунктик, Оль. Ты в курсе, что его жена была поначалу не с ним?

– В смысле? И что? А с кем?

Левашов начинает рассказывать, что она была замужем за другим, а потом развелась и вышла за Уртицкого. У него ведь три ребенка, но старший – от первого брака жены. Но она с Уртицким была и раньше знакома…

– …Еще, может, по институту, этого я не знаю точно.

Уртицкий один раз на семинаре лукаво отвел глаза в сторону и произнес: «Когда моя жена была еще не со мной…» – и любовно покраснел. Она его, мол, поначалу не любила, а он ее – всегда. И теперь они вместе двадцать лет. И он же это, мол, знал, что так будет, просто провидцем оказался!

– Если б ты видела, какой у него был самодовольный вид.

Костя поворачивает к тому, что Уртицкий, обретя взаимность, казалось, из совершенно безнадежного положения…

– Это имело очень большой отпечаток на его личности, Оль. На мой взгляд. А также придало железобетонности… всем его установкам.

– Да, я понимаю.

Они начинают обсуждать Костину публикацию в журнале, и что это могло бы принести.

– По сути дела, это тоже не дает ничего… Боже мой, как все это бессмысленно! Но с другой стороны вот эта премия. Все же деньги, как-никак. Впрочем, деньги для меня совсем не главное, ты ведь знаешь.

– Да.

– А только престиж. Вот за престиж я боролся всегда – это я совершенно точно могу сказать. И я смог бы отыскать людей, которые двинут меня в издательство.

– Да все понятно.

– С другой стороны, куда теперь, раз Молдунов раскритиковал роман. И понятно, что сам он ничего делать не будет в любом случае; чтобы куда-то дальше двигать. Даже если роман и напечатают.

«И все же надо, чтоб напечатали, – давит Костя себе внутри. – И чтобы премию дали». И после этого чувствует режущее сомнение – в том, что это произойдет. Вся эта игра… она слишком наглая и уверенная, чтобы ему просочиться и выйти победителем. Но может, он все-таки просочится?..

Костя, в конце концов, произносит, качая головой:

– Какой же все-таки мерзавец Уртицкий…

– Может, отнести в другой журнал?

– Где-то, где я публиковался… я мог бы, наверное… в периферийный какой-то… Но это будет уже не то, ты ведь понимаешь. А здесь… здесь кормятся те, кто влез уже. И можно вести вот такие игры. Но главное, Оль… разве те, кто тут сидит… разве они известны? Разве они чего-то добились? Опять тебе это говорю… Ничего они не добились. Просто место занимают… Кому нужно все, что они пишут? Пишут они туфту. Вторичный реализм, бессмысленный и кондовый.

– Игорь тоже носил стихи, – говорит вдруг Оля. – В журналы, в газеты. Не очень активно, но носил – и ничего не взяли.

– Игорь… Меркалов?

– Да. Или, кажется, в одном каком-то журнале взяли, небольшом… не помню уже, – доканчивает она.

– Ты общаешься с Игорем?

– Да. Уже больше года.

– Ну… Знаешь, он ведь особо никаких себе целей не ставит. Даже если и говорит обратное – в моем понимании, не ставит.

Тут Костя начинает объяснять – как же можно не стараться пробиться? А он знает – Меркалов посмеивается над его амбициями.

– Да. Ты, наверное, прав, – соглашается Оля.

– В чем я прав? Что мы с ним разные?

– И это. И то, что ты говоришь – что пробиться нужно.

– Я очень рад, что ты так думаешь. Но у нас с ним действительно разные взгляды вообще на все, Оль, считай…

– Но он, кстати, как-то обращался к Уртицкому.

– Ага! Слушай! Мне что-то известно об этом, – реагирует Левашов насмешливо-радостно. – Уртицкий тоже начал какую-то…? ну… у него, конечно, к каждому свой подход… ты не в курсе, чё там было?

Костя, на самом-то деле, даже и не допытывается – просто так спрашивает, – но Оля вдруг очень серьезно отвечает, что ничего не будет рассказывать, потому что свои разговоры с Игорем она никому не поверяет. И говорит Оля это так, словно специально дает знать.

– …Так же, как все, о чем мы говорим… останется между нами, Кость.

«Что-то здесь не то… Значит, у них очень близкие отношения… коли она так… Но с другой стороны, она и со мной хочет таких же… это выходит?» – тараторится в голове – уже просто по инерции, от всех кручений.

Испарина. Усталость. Он вдруг разом опять все это чувствует. И когда щурит глаза… «я концентрирую во взгляде всю свою изможденность». И еще он кое-что уловил… в Олиной интонации.

Они продолжают разговаривать.

– Ты еще кому-нибудь говорил об этом?

Костя отвечает: да, Левченко, если она имеет в виду кого-то из студии. Хотел выяснить: может, он в курсе чего-либо.

– А впрочем… я даже не знаю, зачем ему позвонил. Но он поклялся, что ничего не расскажет Уртицкому.

– Смотри, Кость. Он ведь в близких с ним отношениях.

Теперь позади Оли виднеется здание офисного центра – на той стороне улицы, до которой они уже доходили, но в отдалении; Левашов только сейчас обращает внимание на эту небольшую пирамиду, опрокинутую набок и сияющую каждым окошком. Фиолетовые и розовые квадратики, примкнутые друг к другу; розовых чуть меньше.

Одна из вершин пирамиды – на фоне темного, холодного неба.

У Оли звонит телефон.

– Слушай, можно я отвечу? А то уже третий раз звонят.

– Конечно.

– Давай тогда лучше попрощаемся.

– Прямо сейчас? – удивляется Костя.

Оля достает телефон, и он видит, что четыре кнопки, окольцовывающие маленький джойстик, тоже горят фиолетовым и розовым; чередуясь.

Как окна в офисном центре – забавное совпадение.

– Да, давай прямо сейчас… пока.

Она махает ему и отвечает по телефону, повернувшись уже спиной. Но ему кажется, что он услышал голос в динамике, совсем неотчетливый, но резкий – будто маленькая железная пружинка с треском распрямилась.

Костя разворачивается и идет по дороге, сквозь ощутимый ветер; и думает о том, как странно и внезапно они расстались. Он даже с толку сбит. Оглядывается один раз. Оля так и стоит на середине моста; она отошла чуть влево и разговаривает по телефону. И Левашов теперь может видеть подъездную площадку возле офисного центра далеко и стеклянный вход, который светится заваркой. Машины проезжают мимо так медленно, что, кажется, огоньки фар потихоньку оседают, прилипают к входу.

«Как внезапно мы разошлись…» – опять повторяет он мысленно.

II

«Мы как будто вели официальные переговоры о возможности отношений, – думает Костя, пока едет домой. – А теперь сделали перерыв».

Официальные переговоры… о возможности отношений. «Но я не хочу с ней отношений!»

Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого!

Он едет в поезде, и мысли крутятся в голове, как азартный, инерционный клубок. Веселые искорки – в жарко-воспаленном сознании; страшная, напаренная усталость уже приятна – он чувствует некоторое облегчение… Эта Олина фраза… Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого! «Это говорит, говорит! О многом говорит!..»

Костя ощущает невольные всплески – сквозь то, что его совершенно не влечет к Оле. Они гаснут и тонут.

На время все прежние давящие мысли и лихорадка, злоба и холодный раскол в душе… все отходит на второй план.

«Встреча, встреча с Олей! Любопытно, это очень любопытно!..»

Ну извини, я не живу с тобой… и не вижу всего этого! – Оля идет впереди и ставит блок рукой.

«Вот так сразу и жить… деточка!» Да, да, есть что-то детское в Олиных движениях, ее маленьких ладошках, маленьких бледных губах… Ну извини, я не живу с тобой! «Вот так сразу и жить!.. Так серьезно, по-взрослому – «жить»…» – и так это контрастирует, что у Кости начинает приятно посасывать в животе. «Деточка, деточка… да, да, всегда мне хотелось называть ее «деточкой»…»

Олино письмо, которое она написала, когда он спрашивал адрес Юли. Ее телефон я тебе не дам – она не ездит к малознакомым людям. «А сейчас…»

Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого!

«Да-да, все точно, все ясно! – довольно усмехается Костя. – Все точно, все ясно, ясно…»

И вот уже готово появиться влечение, трепет в душе… нет. Все тотчас резко затухает и гаснет. Он не может ощутить. Все сошло на нет. Его будто пригасили, накрыв полной непроницаемостью: гладкий белый плащ Оли, джинсы и рубаха… Бледное лицо, сияющие серебристые глаза, но он с трудом может вспомнить их выражение.

Он не чувствует влечения.

«Ага, да ведь и еще что-то было!» – вспоминает вдруг Костя.

Где-то год назад, когда они гуляли возле Москвы-реки. Он, Оля, еще несколько человек.

«Смотри, Кость. Мне немного нужно… Жить бы еще отдельно, конечно… Хотя это было бы барство», – Оля тогда сказала это как-то в сторону, тихо.

Теперь он припоминает, да. Он тогда на это никак не отреагировал. Отмахнулся, почти не обратил внимания.

«Да, она так говорила, точно, все точно, помню… Говорила…

Нет, мне интересно просто болтать с ней как с приятельницей. Сейчас все то же».

Жить бы еще отдельно — это она сказала, когда Костя в очередной раз принялся объяснять, почему деньги для него совершенно вторичная вещь.

Да если б меня любили, я б на две работы пошла, – всплывает в мозгу; Оля произнесла это, почти по слогам. «Да-да-да, с расстановкой, едва ли не по слогам… и пронзительно! Да, это было пронзительно! Она как не выдержала – сейчас! Делает еще большие намеки!..»

Но почему?

«И почему так пронзительно? Что-то здесь не так! Ее не полюбили! Что-то здесь не так…

Да конечно конечно все это значит что она ну извини, я не живу с тобой! – и не вижу всего этого

ну извини, я не живу с тобой! – блок рукой. И не вИжу

всего этого. – Очень сострадательно она сострадает мне… пронзительность – от того, что ее не полюбили».

У Кости как резиновые прогибания в душе, почти вынужденные, но вот…

Все захлебнулось, сошло на нет. В бесцветную пелену. Разгладилось – опять он понимает: совершенно не хочет отношений с Олей. Никакого влечения, как к девушке – ее гладкий белый плащ… он был застегнут? Ее джинсы, совершенно обычные.

«Пожалуй, вообще больше не буду ей звонить», – в эту секунду он осознает… что выполнит это. Просто бросить завязавшееся общение…

Оля…

Он чувствует себя как-то по-деловому – рядом с ней. «Толи я вообще не готов к отношениям? И сколько раз уже ничего не складывалось… Да нет, сейчас самое время для отношений – разве нет? А Оля… Дружеский разговор, узнать друг друга получше – разве не с этого начинается…»

Никакого влечения. Оля так закрыта, тиха, молчалива. Совсем закрыта, целиком.

То, что он ей сказал, что не любил девушек, с которыми встречался… Нет, Костя, а вот это обязательное условие… – Оля ставит еще один блок: «Деточка хочет любви-и-и… – он вдруг тянет в душе с какой-то игрушечной… почти ненатуральной нежностью. – Кажется, с Олей даже можно и просто поговорить о сексе, без преград… но выходит, это очень и просто для нее? Она с кем-то жила?»

Ну извини, я не живу с тобой и не вижу всего этого.

«Уртицкий тоже считает, что сейчас у меня самое время для отношений… ублюдок, ублюдок, наглая рожа!» – внезапно возвращаются давящая желчь и презрение. Теперь еще особеннее – после встречи с Олей. Мысленно, мысленно давить Уртицкого как слизня… «Он и есть слизень, слизень, бездарь…»

Костя сидит в вагоне, тепло, ни одного свободного места, но в проходе никто не стоит… «Пассажиры… они не знают, как гадко со мной поступают, как я устал… я не могу им рассказать, никогда…»

Уртицкий.

«Но может быть все-таки удастся обойти его?.. – искра надежды! вдруг, в душе! – Я всегда хотел пробиться! Стать писателем! Неужели отклонят мой роман? Есть же справедливость! Может, все еще будет хорошо!.. Напечатают, как-нибудь просочится… Ведь в серьезных журналах все профессионально, точно. Уртицкий уже выдал рекомендацию, заступился – обратной дороги нет!»

Но тотчас Левашов представляет самое начало (воображаемое) всей истории:

1. Уртицкий приходит к Молдунову в редакцию и говорит: «Вот, у меня есть один студиец. Ну что вы, я сам готов взять его под крыло, если вы с чем-то не согласны… Меня все устраивает, я беру этот роман. Это невероятно одаренный человек!..

И конец:

2. Я с ним не сошелся во мнениях. У меня тоже возникли вопросы, а он уперся, не прислушался к совету.

И дальше последует масса недостатков, которые Уртицкий «увидел» в романе. И говорить он это будет совершенно правдивым, поставленным голосом – он же профессионал и маститый критик, – и всегда все его оценки убедительны……………………………………………………………………………………………………»

Вдруг у Кости мысль: «У Оли же кто-то есть!»

Да, да, ему действительно так всегда казалось. Не смотря на намеки. Ему казалось, она несвободна. Почему? Как-то это чувствуется по ней. Как она уверенно держит себя… едва уловимые детали Олиной грации. И как прелестно молчаливо улыбается – у этой улыбки будто есть сильная опора…

Она с кем-то встречается – это точно.

«Взрослая деточка… да-да, не смотря на всю ее детскость», – снова в Косте легкий, затаенный трепет… «Деточка… Нет, она женщина! У нее кто-то есть…»

Ну извини, я не живу с тобой… щемяще-приятные искры – и страшно.

Но не это более всего привлекает, занимает и расслабляет его.

Да если б меня любили, я б на две работы пошла!

Такого он еще ни от кого не слышал! Ни от одной! «Да! Значит, она будет работать, а я… смогу спокойно сосредоточиться на твор…

Да, выходит, мы могли бы жить вместе… Дружба, затем любовь… серьезная дружба, весь Олин вид… Ну а потом можно…»

Костя раньше никогда не хотел жениться, даже иногда открыто заявлял об этом. Но за последние пару лет он чувствует, у него как-то взгляды переделались.

«Сколько же раз у меня не выходило серьезных отношений… все пустая трепотня, нет настоящей любви! Меня только за нос водили, использовали! Сколько раз это было… И даже те, с кем встречался…

…я не любил девушек с которыми встречался…»

Нет, Костя, а вот это обязательное условие – серьезность, строгость Олиного голоса.

Мысли вертятся, вертятся в немом, ровном озарении, азартном интересе… которые он чувствует всю дорогу, пока едет из Москвы. «Я немного успокоился?.. Наверное, да.

Тех, что я любил… с ними ничего не было… всегда все не ладилось и разлаживалось совсем…

Теперь уж мне, наверное, надо жениться, если я хочу что-то серьезное…»

Уртицкий… у Кости вдруг снова взмывает… «Если я только попытаюсь позвонить в журнал, что-то спросить о своем романе-е-е-е…

Уртицкому сразу передадут, он даст команду, чтоб меня не печатать…» Абсолютный деспотизм и жадность… да, Костя знал об этом всегда. Но просто он думал, что может быть все-таки теперь… «Я же написал такой роман и!..»

Мы там готовили один текст к публикации, который так и не вышел, – безо всяких оговорок отсекает Уртицкий.

«А если он в журнале и в премии не все контролирует…» Нет, Костя прекрасно знает изворотливость маэстро – «…ему все сойдет с рук, а я останусь ни с чем…

Ублюдок, изворотливый гад!..»

Но нет, все же эта злоба уже не так сильна в Косте. Да, ему лучше. «Ведь я поговорил с Олей. Боже мой, какая же она хорошая!.. – в мозгу вдруг заворачивается новая струйка-кипяточек. – Она сейчас намекала, намекала мне на!..»

Да если б меня любили, я б на две работы пошла! Да если б меня любили я б на две работы пошла если б меня лю-би-ли

«Так ведь это действительно то, что мне нужно», – он уже говорит себе совершенно просто. И если он станет встречаться с Олей, она, возможно, могла бы содержать его… это ведь решит многие проблемы и облегчит жизнь его матери.

Раньше Костя почувствовал бы цинизм своих рассуждений (любовь, должна ведь быть только любовь!) – и застыдился бы, но Оля… как она это сказала. Чего здесь стыдиться, она ведь сама сказала!., «…я б на две работы пошла…»

«Но ведь главное любовь!» – все равно всколыхивается…

И снова вспоминает белый плащ Оли, бледное лицо… стершаяся красота… Оля некрасива, но идеальная фигура… и такой приятной официальностью веет от ее движений, от однотонной одежды – Косте сразу становится хорошо. «Да, главное любовь», – он будто чувствует, как чуть-чуть переступил в душе; малюсенький порожек – в приятную сторону.

«Встречаться с Олей?..»

Нет, ничего не чувствует. Ни капли влечения. Вообще ничего – с ним никогда такого не было. И эта… обособленность самого себя… «Которую я ощущал, когда мы вышли на мост, да… это лучше любовных отношений».

Оля совершенно закрыта в этом плаще и джинсах. Плащ очень гладкий, без единой складочки.

«Я не буду с ней встречаться – зачем мне это?» – опять ставит точку Костя; он действительно не хочет.

Но так приятно было общаться, все ей рассказать.

Да если б меня лю-би-ли!.. я б на две работы пошла.

«Но почему Оля так говорит? Зачем ей такие жертвы? Может, она просто хотела завлечь меня? Что-то здесь не то… она так это сказала… она будто любому могла такое сказать… стоп, как это? Что значит – «любому»?..»

«Я больше не буду звонить Ире… буду держаться…»

Ну вот, держись… – тотчас вспоминает он слова Оли. «Ага, значит, ей не все равно, буду я звонить Ире или нет!» – Левашов так восклицает мысленно… словно впервые нашел что-то указывающее на…

Гордая власть, искры свободного восторга – «я будто завоевал Олю!»…….

……………………………………………………………………………………….

Все это – лишь разбегающиеся мысли. Не более.

Он доезжает до своей станции, выходит из вагона… уже ночь, его овевает осенним холодом… «Так свежо!»

Спустя три минуты он идет по улице… «Оля мне нравится… Она же нравилась мне всегда!» И лишь на коротенькое мгновение… он отмечает… она была бы ему отличной и надежной женой, которая всегда бы поддерживала?..

Крутятся, крутятся мысли-клубки… такие веселые, болезненно-воспаленные…

Костя вдруг вспоминает свой вопрос:

Что ты там делаешь в своей лаборатории?

«А она ответила, что возится с мышами… она и сама похожа на мышь. На стильную белую мышь… с сотовым телефоном, ха-ха!»

Звездочка-фонарь над Москвой-рекой… сияющая возле Олиного уха. Возле ее маленького мышиного уха.

«У Оли же кто-то есть», – тотчас всплывает в мозгу.

Мысли, мысли вертятся. Костя идет по тротуару, замирает душой – «Она несвободна, по ней это… чувствуется». Но ему спокойно. Никакого отторжения. «Мы говорили о Меркалове… но… Игорь Меркалов… может быть, он? Игорь Меркалов!»

«Это он? Неужели? Она встречалась с ним?..»

Да если б меня любили… – пронзительные Олины слова.

И Левашов вдруг все разом понимает – конечно! Она, видимо, встречалась с Меркаловым – неудивительно, что он не оценил ее! Он же чертов утилитарист! У него отношение к женщинам как у всех этих… а что, это было бы хорошо – забрать у него девушку», – в Косте всколыхивается соблазн, пафос мужского превосходства.

«Да, да, и вот почему Оля не приехала тогда одна, этим летом, без Юли, ко мне домой! – все разом складывается в голове (но это, конечно, только догадка). – Теперь все понятно, она жила у Меркалова…

Да чушь это все, какое мне дело……………………………………………………………..»

* * *

Игорь Меркалов – тоже участник их студии. Он – поэтическое дарование с Кавказа (не основной народности оттуда, какой-то очень редкой).

Меркалов всегда немногословный, закрытый и относится ко всем по-отечески… а уж к Левашову, который младше него на десяток лет, – тем более. Над Костиными амбициями и рвением он только посмеивается, считая его бестолковым, маленьким и глупым, и что ему писать-то не о чем, и «никаких оснований к этому близко нет». Костя для Меркалова – просто неразумный подросток.