Текст книги " Муха и влюбленный призрак (Муха и тени забытой пещеры; Сокровище забытой пещеры) "

Автор книги: Евгений Некрасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

Глава II
«ПАРА» ИЗ-ЗА ПЕТЬКИ

Всем известно: после драки кулаками не машут, что с воза упало, то пропало, а что написано пером в классном журнале, то не вырубишь топором. Но покажите мне человека, которому не хотелось бы хоть на секундочку вернуться в прошлое! Когда еще цела разбитая посуда, когда не сделаны глупости и не застарели обиды. Уж тогда мы легко исправили бы все. о чем сейчас жалеем.

В стекло билась злая осенняя муха, и Петька обстреливал ее жеваной бумагой из трубочки. Дежурный разносил по партам листки со вчерашней контрольной, но Петька даже не смотрел в его сторону. Он все списал у Маши и мог не волноваться.

– Восемь двоек и ни одной пятерки! – вздохнул математик Деревяныч. – Билоштан, разумеется, – два, Воронин – два, Ярошенко – два. Сама Шушкова – и то троечка с большой натяжкой. Стыдно!

Маша получила свой листок и расстроилась. В одном примере Деревяныч вписал ей красными чернилами потерянный множитель, а отметку не поставил. Забыл?

– Расслабились за лето, – говорил Деревяныч. – Нагулялись до потери сознательности. Пообтрясли яблони и груши!.. Соловьев, тебя тоже касается!

Петька спрятал трубочку в кулак и с сожалением посмотрел на недостреленную муху.

– Это не я, – сказал он.

– Что не ты?

– Ничего.

– А о чем я говорил?

– Что мы учимся не для учителей, а для себя? – предположил Петька.

– Почти угадал, – не стал придираться Деревяныч. – Ну и как же ты, Соловьев, учишься для себя?

– Не жалуюсь. Пока без двоек, – с достоинством ответил Петька.

– Заблуждаешься, Соловьев, – непонятно заметил Деревяныч, глядя почему-то на Машу. Она подняла руку:

– Дмитрий Ваныч…

– Алентьева просит оценить ее работу, – понял Деревяныч.

Маша уже смирилась с тем, что пятерки ей не видать. Но тон Деревяныча не обещал и четверки. Неужели поставит «трояк» за единственную ошибку?

– Алентьева за лето ничего не забыла и с присущим ей блеском решила и контрольную, и дополнительное задание, – продолжал Деревяныч. – Есть у нее, правда, ошибочка или скорее даже описка из-за невнимательности. Так что добротную четверку, даже с плюсом, я бы Алентьевой поставил. Но Соловьев, представьте себе, допустил точно такую же описку в том же самом примере! И сдается мне, что я проверял не две работы, а одну, размноженную в двух экземплярах… – Деревяныч многозначительно помолчал и закончил теплым голосом: – Поэтому и четверочку я вам ставлю одну на двоих. Разделите ее по справедливости.

– Это как? – глядя на муху, спросил Петька.

– Я думаю, тот, кто списал, поставит себе единицу. Тогда тому, кто дал списать, достанется тройка. Но можно поделить и поровну – каждому по «паре». Тогда я не узнаю, кто списал.

– А посоветоваться можно?

– Посоветуйтесь со своей совестью, – отрезал Деревяныч. Конечно же, он понял, кто раз в жизни ошибся, а кто как всегда списал. Но ему хотелось, чтобы Петька сам признался.

Маша сидела во втором ряду, Петька в первом. Вчера Деревяныч расхаживал по классу, и у него за спиной Петька перебрасывал ей записки: «У тебя какой вариант?», «Спасай! Тону!». Но сейчас обменяться записками не удалось бы: Деревяныч смотрел только на них.

Петька показал Маше четыре пальца.

Она мотнула головой и показала три пальца, а потом один. С Деревянычем не поспоришь.

Петька четыре раза топнул и четыре раза кашлянул. Похоже, надеялся, что если все четыре балла достанутся Маше, то Деревяныч не влепит ему единицу, а разрешит переписать контрольную. «Как хочешь», – пожала плечами Маша и поставила себе четверку.

Когда они подошли к Деревянычу, в Петькином тетке тоже красовалась нахальная четверка!

– Опять одна работа в двух экземплярах, – заметил Деревяныч, снимая колпачок со своей знаменитой ручки с золотым пером. (Он ее привез из Гонконга, когда был штурманом дальнего плавания.) Перо нацелилось на Машину фамилию в журнале. Она вторая в списке, а Петька двенадцатый. – А поскольку четверка у вас одна на двоих…

Никто не верил, что Деревяныч способен на такое низкое коварство. Если ставить двойки всем, у кою списывают, ни одного отличника не останется. Поэтому Маша собрала волю в кулак и не стала выдавать Петьку. Петька тоже собрал волю в кулак и не сознался.

– …И поскольку я просил вас разделить ее по справедливости, – медлил Деревяныч. Он ждал, что Петька скажет: «Это я списал!»

А Петька улучил момент, когда Деревяныч наклонился над журналом, и отважно показал ему язык.

Кто-то хихикнул.

Деревяныч вскинул голову и с изумлением уставился на язык. Как будто раньше не знал, что у людей во рту бывают эти странные розовые отростки.

Золотое перо клюнуло страницу… Маша отвернулась.

Класс затих. Стало слышно, как осатаневшая муха с разлета шмякается в стекло. Настя Шушкова с первой парты заглянула в журнал и двумя пальцами показала всем, что да, «пара», и не Петьке, а именно Маше. Петька прикусил высунутый язык. Он порозовел, покраснел и стал наливаться уже вовсе нечеловеческими, свекольными цветами.

– За что ж вы Алентьевой-то, Дмитрий Ваныч?! Это же я, я у нее списал! – тараща глаза, выдавил Петька и бросился вон из класса.

– К морю побежал. Топиться. Он в Алентьеву втрескался, – пробасил с последней парты второгодник Боня Билоштан по прозвищу Боинг. – Дмитрий Ваныч, а в натуре, за что вы Алентьевой? Вы, что ли, ничё не соображаете?

На хамство Боинга давно махнули рукой. Он просто не умел разговаривать по-другому.

– Я много чего соображаю, – ответил Деревяныч. – Например, я соображаю, что сейчас ты догонишь Соловьева и посмотришь, куда он пойдет. Издалека, ненавязчиво.

Схватив сумку, обрадованный Боинг рванул за Петькой. Выскочил в коридор и крикнул из-за двери:

– Ага, довели Соловья, а теперь заменжевались?!

Деревяныч как ни в чем не бывало стал рассуждать на тему: «Списывая, ничему не научишься, поэтому, кто дает списывать, тот вредит своему другу». Кажется, он сам жалел, что поставил Маше двойку. Но бывший штурман дальнего плавания не собирался давать задний ход.

На перемене все бросились к Маше. Кто для утешения лепил ей на плечо переводную татушку, кто совал календарик с «Кадетками».

– Я тоже «пару» схватил, и что? Прыщи от этого не вылезают! – сказал красивый двоечник Славка Воронин, выгодно повернувшись к Маше в профиль.

Девочки говорили, что четверть еще только началась и можно все исправить.

При этом класс разделился на «соловьевцев» и «деревяшек». Яростнее всех защищали Петьку троечники, напуганные тем, что теперь никто не даст им списать. Но, кроме них, в пеструю компанию «соловьевцев» попала даже отличница Шушкова и еще многие девочки. Они уверяли, что Петька показал язык учителю от любви, чтобы выглядеть героем перед Машей. А Деревяныч якобы знал о Петькином светлом чувстве и нарочно его подставил. Где это видано: язык показал Ромео, а двойку влепили Джульетте?!

«Деревяшки» считали, что во всем виноват безбашенный Петька. Герой, называется: язык высунул. А Деревянычу что было делать – стерпеть и ждать, когда Петька отвесит ему щелбана? Единицу за списывание Петька, считай, уже заработал. Деревяныч не мог наказать его как-нибудь посерьезней, вот и поставил двойку Маше. Для Петьки ее «пара» хуже десяти своих.

За спорами «соловьевцы» и «деревяшки» почти забыли о Маше. Она отвела в сторону подругу Наташку и шепнула:

– Возьми потом сумки. Мою и его.

Тихая Наташка ужаснулась:

– А ты?! Прогулять хочешь?

– В жизни надо попробовать все! – с бесшабашным видом ответила Маша.

Спряталась в туалете, дождалась звонка и вышла в затихший коридор.

Глава III
ПОДСЛУШАННЫЕ РАЗГОВОРЫ

Честно признаться, ей уже хотелось пойти на урок. Извинилась бы, состроила глазки биологичке: мало ли какие у девочки причины на минутку задержаться… Тут Маша вспомнила, как ее жалели. Многим это нравится, и ей нравилось в детстве. Она притворялась больной и пила кипяченое молоко с пенкой, лишь бы мама не пошла на работу и сидела у ее постели. Но с тех пор у Маши прибавилось гордости. Пускай пройдет день. Завтра у всех найдутся другие заботы, и с ней будут разговаривать как всегда. Без этой жалости, от которой Маша чувствовала себя обманутой и несчастной.

Оставалось выйти из школы, не попавшись на глаза охраннику. Для этого существовала черная лестница. При Бобрищеве по ней ходили кухарки, продавцы угля и молочницы. А в школьные времена черную лестницу облюбовали старшеклассники. Здесь курили, списывали домашние задания, а кое-кто и целовался, но не будем называть имен. Двери на черную лестницу всегда были заперты, но замки моментально разбалтывались под напором гвоздей, проволочек и девчачьих шпилек.

У Маши не было шпильки, но замок согласился открыться и стержнем от шариковой ручки. А ведь учебный год только начался. К зиме он будет отпираться спичкой.

Она вышла на черную лестницу. С обратной стороны двери висел привязанный бечевкой гвоздь и было написано фломастером: «Швейцаров здесь нет». Гвоздем замок заперся с первого тыка.

– А вот еще прикол, – услышала Маша бас Боинга. – Звонишь кому-нибудь ночью и базаришь: «Ты меня задолбал, мужик! Хорош брать трубку, в натуре, мне уже спать хочется!»

– А знаешь прикол: «Это звонят из магазина „Сантехника“. Вам унитаз нужен? Нет? Тогда мы придем и снимем», – сказал Петька. Он и не думал топиться, а сидел себе на ступеньке и по очереди с Боингом дымил коротеньким окурком. Боинг затягивался привычно, а Петька только набирал дым в рот и пыхал.

Маша села на другой пролет лестницы, чтобы ее не заметили, и стала слушать.

– Затянись, затянись, – приговаривал Боинг. – Табачок, он все напряги оттягивает. Знаешь песню: «Ты одна не изменяешь, сигарета, сигарета!» Забыл, как дальше.

– «Даже лошадь убиваешь, я люблю тебя за это», – не задумываясь, продолжил Петька. Он сочинял стихи. Плохие, зато быстро.

– Не, Там по-другому: «ответа», «привета»… – стал припоминать Боинг и запоздало хохотнул. – Про лошадь – это рулёз. Как в анекдоте: приходит лошадь в бар…

– Знаю, – перебил Петька. – «И добавьте в коктейль капельку никотина».

– В натуре! – Боинг посмеялся, чтобы скомканный Петькой анекдот не пропал зря, и спросил: – Соловей, а ты правда в Алентьеву втрескался?

– Сам не знаю, – признался Петька. – Иногда смотрю на нее и за руку взять боюсь. Такая она хрупкая. Как изо льда.

– Алентьева?! – изумился Боинг. – Она больше меня на турнике подтягивается!

– Я не про то, – сказал Петька. – Тебе, Боинг, не понять.

– Мне?! Да я на год и два месяца тебя старше, сосунок! Я, если хочешь знать, с Нинкой из кафе…

Маше не хотелось знать, что собирается сказать Боинг, и она кашлянула.

– Эй, кто там? – крикнул Петька.

– Я там.

– Маш, ты? – Петька взбежал к ней по лестнице. Изо рта у него еще валил табачный дым.

– Ну и что ты учудил? – спросила Маша. – Разве ты не понимал, что меня подставляешь?

– Не-а, – понурился Петька. – Кто ж знал, что Деревяныч тебе пару вкатит!

– Деревяныч?

– Не я же! – с вызовом ответил Петька.

Он действительно ничего не понял! Маша взорвалась:

– Клоун! Тебе что, жалко было сказать: «Да, Дмитрий Ваныч, это я списывал»? Нет, ты молчал, как партизан на допросе! Тебе надо было выпендриться, показать, какой ты герой!

– Алентьева, хорош Соловью ботанику читать! – крикнул снизу Боинг.

– Это еше не ботаника, – остывая, буркнула Маша. – Я еще по морде ему не дала, а очень хочется.

– Чего она? – удивился Боинг. Петька объяснил:

– Прикинь, это у нее первая двойка в жизни!!

– В натуре первая?

– В натуре, – подтвердила Маша.

– Ну, тогда рули сюда, у меня еще сигареты есть! – позвал Боинг. – Добро пожаловать в наш клуб. Велком, Алентьева. Салям алейкум.

Маше было все равно. Если ты за какие-то полчаса впервые в жизни схватила двойку и прогуляла урок, то почему бы не попробовать сигарету?

И она попробовала. Три затяжки.

Голова закружилась, стены побежали, и Маша села на ступеньку. Боинг отобрал у нее сигарету и сунул себе в рот, проворчав:

– Обслюнила всю. Больше не дам, а то еще рвать начнешь.

– Что рвать? – не сообразила Маша.

– Не что, а чем. Чем завтракала, тем и вырвешь.

Маше не понравилось, что Боинг разговаривает свысока, и она сказала:

– Это все, что ты можешь: по лестницам окурки смолить?

– А что еше надо белому человеку? – удивился Боинг. – Урок прогуливаем, курево есть. Может, возьмем пивка и свинтим к морю?

– Мелко плаваешь! – отрезала Маша. Хотелось доказать, что Петькины игры с Деревянычем и Бонины сигареты – просто детский сад. А вот она, Маша, такое сделает… – Я в подвал пойду! А вам слабо?!

– Че я там не видал? – начал Боинг, и тут до него дошло: – Белого Реалиста?

– А кого ж еще?

Боинг хмыкнул:

– Ветер тебе в корму, прогуляйся туда и обратно. Там, знаешь, какой замочище поставили! Как в банке.

– Знаю, – кивнула Маша. – И знаю, где ключ.

– Это все знают: у директора. Он даже завхозу его не дает.

– Замки не продаются с одним ключом. Боинг с Петькой переглянулись.

– Не томи, Маш. У кого второй? – спросил Петька.

– Считайте, что у меня! – торжествующе выпалила Маша.

Ей поверили сразу.

– Пошли! – загорелся Петька. – У Боинга зажигалка – есть чем посветить.

Маша развела руками:

– Он же у меня не с собой, ключ. Достану, тогда пойдем.

– Завтра.

Завтра как раз была история. Маша прикинула, как у всех на глазах вынуть ключ из-под гипсового Сократа. Легким движением руки, можно даже при директоре, если Боинг и Петька закроют ее спинами.

– Идет, – согласилась она. – Фонарики не забудьте.

Петька сказал:

– Знаем! Белый Реалист водится только в темноте, где лампочки перегорели.

– Не, он сам их гасит. Когда я первый раз учился в седьмом классе… – начал Боинг. И рассказал одну из историй, которые ходили по школе, не давая угаснуть слухам о Белом Реалисте.

Однажды Боинга выгнали с урока. Дверь в подвал тогда запирали на висячий замок, о котором не стоило и говорить. Он открывался даже без гвоздя, если рвануть посильнее. В подвал бегали девчонки, чтобы узнать Белого Реалиста имя жениха. Боингу это было без надобности, но хотелось поболтать с привидением. Спросить, что делает Белый Реалист, когда девчонок не пугает, из чего застрелился, где достал «пушку».

Боинг спустился в подвал и понял, что девчонки врали. Подвал был до потолка забит сломанными партами. В щели пролезла бы разве что кошка. Но сообразительный Боинг пополз под партами, между ножек. Тогда он думал, как сейчас Петька, что Белый Реалист обитает в дальнем конце подвала, где перегорели все лампочки.

Под партами было полно сломанных стульев. Боинг их доламывал и распихивал по сторонам. Ни одной девчонке не хватило бы на это сил. Похоже, они просто входили в подвал, стояли у двери, не включая света, и боялись.

Чтобы не плутать, Боинг добрался до стены и полз вдоль нее, касаясь рукой отсыревших камней. Кое-где в щели между партами пробивался свет лампочек, а там, где совсем ничего не было видно, Боинг светил спичками. Трудности возникали на поворотах, когда приходилось изгибаться буквой «Г»: ноги застревали. В такие моменты памятливый Боинг вспоминал детскую песенку про кузнечика, который прыгает коленками назад. Если бы у него коленки гнулись в другую сторону, было бы куда легче.

И вот в одном месте спички стали гаснуть. Боинг извел штук пять, думая, что спички попались плохие. Но нет! Они вспыхивали, а потом огонек начинал трепетать и гас. Сметливый Боинг сообразил, что его задувает сквозняком! Спички кончались. Он воткнул одну горелую в щель между камнями, чтобы не потерять место, и в то же мгновение редкие полоски света на полу потухли!

Боинг понял, что приполз к логову Белого Реалиста. Он ждал, что из щели вот-вот потянется светящийся дым и обернется призраком.

Шли минуты. Белый Реалист не появлялся. Разочарованный Боинг проорал в щелку все пришедшие на ум оскорбления, надеясь выманить призрака. И свет опять включился! Боинг рассудил, что Белый Реалист дает понять: все равно, мол, не выйду. Видно, призраку было в лом стоять на четвереньках под партой.

Спичек оставалось мало, и Боинг решил поворачивать оглобли. Тут и оказалось, что повернуть невозможно! Для этого пришлось бы изогнуться уже не «Г», а латинской буквой «У». Под партами, в невероятной теснотище. Организм Боинга был на это не способен. «Земля круглая», – сказал себе мудрый Боинг и пополз дальше, собираясь обогнуть весь подвал.

Парты кончились, ход уперся в шкаф, но всесокрушающий Боинг проломил заднюю стенку и вылез из дверец. Там уже можно было встать. Начиналась та неизведанная территория с перегоревшими лампочками, где, по слухам, и встречали Белого Реалиста. Боинг уже знал, что на самом деле он обитает не здесь, а за стеной. Заманчиво было на обратном пути все же выманить призрака. Мало ли что не хочет выходить. Надо его так обругать, чтоб захотел!

Но когда Боинг пополз назад, оказалось, что исчезла спичка, которой он отметил подозрительную щель со сквозняком. И Белый Реалист остался в своем логове.

– Сквозняк так называется, потому что дует насквозь, – глубокомысленно закончил Боинг. – В подвалах с одной дверью сквозняка не бывает. Значит, была вторая.

– Соври, что ты ее нашел, – попросил Петька.

– Не, двери там не было, – честно сказал Боинг. – И ж говорю: была щель между камнями. Спичка проходила свободно. Без цемента камни лежат, просто гак.

– Подумаешь! У меня сарай для лодки тоже без цемента, – хмыкнул Петька. Он любил поспорить.

Боинг не ответил. Глядя куда-то за спину Маше, он судорожно затянулся окурком и покраснел. Маша обернулась. Снизу по лестнице поднимался директор школы!

– И вы здравствуйте, – сказал директор онемевшим прогульщикам. Встал рядом с Боингом и закурил!

Так и стояли. Боинг от изумления забыл погасить свою сигарету и курит. Директор не ругается. Тоже курит.

– И мне, – отчаянным голосом попросил Петька.

– По губе. Свои надо иметь, – глядя в одну точку, проблеял Боинг. Вряд ли он соображал, что говорит.

А директор полез в карман за сигаретами для Петьки, но спохватился и осуждающе покачал головой.

Постояли с минуту. Маша вспомнила свои сегодняшние грехи. Урок она прогуливает? Прогуливает. Двойку получила? Получила. Дверь на черную лестницу открыла? Открыла. Курила с мальчишками? Курила. Грехов набегало на большое сложносочиненное замечание в дневник с вызовом мамы в школу. А Петька? А Боинг? Их дела еще хуже, особенно Боинга. Если директор припомнит ему все двойки, прогулы и мелкий вред школьному имуществу, то выйдет, что Боинг, может быть, уже и не учится в школе! Тут вдруг на лестнице появился незнакомый молодой человек в военной форме. В двух шагах за ним семенил завхоз Иванов. Стало ясно, что директор остановился не ради удовольствия покурить с Боингом, а просто ждал отставших. Вид у молодого человека был начальственный, на погонах большая звездочка и две полосы. Иванов так боялся, что дышал через раз.

– Я в жизни не видел такого безобразия! – сказал молодой человек директору. – Школа, можно сказать, на бомбе стоит. В любую минуту может полыхнуть, а здесь дети! Даю вам двадцать четыре часа для наведения порядка. Потом буду применять санкции.

– Да тут и за неделю не управиться, – робко возразил директор, но, кажется, сделал только хуже.

– У вас было все лето, а не одна неделя. Двадцать четыре часа, или завтра в это время я закрою школу! – отрезал молодой человек. Посмотрел одинаковым взглядом на сигарету Боинга, на сигарету директора и добавил: – Места для курения должны быть оборудованы огнетушителем, сосудом для окурков и соответствующей табличкой.

– Пренепременно, – пообещал директор. (Забегая вперед, скажу, что табличка «Место для курения» действительно появилась на школьной лестнице. И огнетушитель, и ведро для окурков. Правда, всего на час. Те, кто их видел, потом рассказывали остальным.)

Когда взрослые ушли, Боинг швырнул в пролет лестницы дотлевший до фильтра бычок и сказал:

– Вот так и зарабатывают гастрит миокарда! Инфаркт, – поправила Маша.

– Да какая разница!.. Не, вы видали?! Майор! Директор перед ним на задних лапках. Въезжаете?

– Чего ж тут не въезжать? – удивился Петька. – Ни пожарный. Форма-то эмчээсовская.

Боинг расшаркался, изображая дворецкого из кино:

– Ща, сэр! Ща пожарный закроет школу из-за того, что вашему сиятельству сосуд для окурков не поставили… Это минер! Или сапер. Короче, школу разминировать будут.

– Нет, пожарный, – поддержала Петьку Маша. – про бомбу он говорил в переносном смысле. Что в любую минуту может загореться.

– Он сказал «полыхнуть», – уточнил Петька.

Боинг не верил:

– Да чему тут полыхать?! Сто лет школа не полыхала, и вдруг полыхнет!

– А что разминировать?

– Мало ли. Война была, бомбежка. Может, бомба пробила школу насквозь и не взорвалась. Лежит в подвале…

– В подвале?! – Маша поняла, что не понравилось пожарному. – Ребята, он просто хочет, чтобы из подвала выбросили парты!

Боинг подумал и согласился:

– Верняк! Нам листовку сунули в почтовый ящик: «Не захламляйте балконы, чердаки и подвалы, возможно самовозгорание». Только я не догоняю: если парты самовозгораются, то почему они в классе ни разу не самовозгорелись? Круто было бы: вызывают меня к доске…

Из коридора глухо послышался звонок. Прогульщики вышли из школы черным ходом, чтобы не встретить своих. Боинг развивал мысль о самовозгорающихся партах, самовозгорающихся классных журналах и самовозгорающихся дневниках, но Маша думала о другом.

Первое – таинственная смерть Бобрищева: лег в постель, а нашли на берегу моря.

Второе – ржавая железная дверь в подвал, оставшаяся, наверное, с бобрищевских времен. Замок в ней и тогда был сейфовый, да сломался давно. Подвал запирали на грошовую «висячку», как дровяной сарай. И вдруг – новый сейфовый замок. Причем за него доплатил свои деньги не завхоз, не директор, а учитель истории, которого совершенно не касаются сломанные парты. Это третье.

А четвертое – записка Евгень Евгеньича директору: «Убедительно прошу никому не доверять ключ от подвала».

А пятое – записка Толичу: «Я дошел до № 5». И ключ под гипсовым Сократом.

Наконец, шестое – обнаруженный Боингом сквознячок из щели между камнями.

Без особой уверенности Маша добавила седьмой пункт: не вовремя появился этот пожарный. Или, наоборот, вовремя, если знал то, о чем сейчас догадалась она.

Хотя, с другой стороны, когда еще пожарным проверять школы? Конечно, в начале учебного года.